Вадим Панджариди
Аденома простаты

Исполнение желаний

Поначалу с Аглаей Зориной у Бориса Гордеева отношения складывались обычно, как у двух людей, работающих в одном учреждении. Они по утрам здоровались, по вечерам – прощались. Улыбались друг другу при встрече. Обменивались шутками. Все приказы своего прямого начальника, каковым он являлся, она выполняла безропотно, в строго означенное служебным регламентом и должностной инструкцией время. Причем делала это охотно, ей это очень нравилось.

Что Аглаю и Бориса подтолкнуло навстречу друг к другу, никто из них не может сказать. Это произошло само собой. Будто где-то что-то внутри наших героев перемкнуло, словно их обоих молния долбанула.

Сначала она длинной эсэмэской поздравила его с Днем защитника Отечества. Потом – с Днем Победы.

«Уважаемый Борис Сергеевич, от всей души поздравляю Вас с Днем Великой Победы! Мирного неба, счастья и благополучия! Ура!» – написала она в телефон.

Потом – с Днем города и независимости России. С днем его рождения. С Днем финансового работника. С Днем единства. С Новым годом. С Днем всех влюбленных.

А потом на одной посиделке по случаю приближающегося 23 февраля (вот почему он любил этот праздник), во время танца, она спросила его:

– Я вам нравлюсь?

Естественно, что Борис ответил утвердительно. Ну что он еще мог сказать? Любой мало-мальски нормальный мужик на его месте сказал бы то же самое. А Аглая пошла в своей настойчивости дальше.

– Вы проводите меня до дома сегодня? – спросила тихо, прижавшись губами к его уху, чтобы никто не услышал.

Из кафе они вышли последними. Никого из сослуживцев уже не было. Заказали такси. У подъезда своего дома она попросила:

– Поцелуйте меня.

Поцелуй был очень быстрым. Будто Бориса кто-то подтолкнул сзади, и он случайно ткнулся в ее губы своими губами.

– Вы смешной, Борис Сергеевич. Ну кто же так целуется? – засмеялась Аглая. – Вот как это делается.

– Вы не хотите чаю? – спросила она, отдышавшись, когда длинный, как нос у Буратино, поцелуй закончился.

– Если только ненадолго, – ответил смущенный Борис.

– У меня есть торт. «Наполеон», – продолжала проявлять настойчивость наша героиня. – Сама делала.

Дома у Аглаи было тепло и уютно. Стол в центре комнаты был уже накрыт к чаю на двоих, будто Аглая ждала Бориса и была уверена, что он обязательно к ней придет.

– У меня есть жена, Аглая Ивановна, – сказал он, откусывая кусок торта и запивая его горячим, настоянным на травах чаем.

– Я знаю. И поэтому ничего не прошу. Мне надо только немного женского счастья. Я не знаю, сколько оно, это счастье, будет длиться: месяц, год, три года… Но мне и этого будет достаточно, чтоб почувствовать себя женщиной.

– А почему вы думаете, что будете счастливы со мной?

– Я это чувствую. А чувства меня никогда не обманывали.

– А может, вы кому-то хотите отомстить?

– Это было бы смешно. Когда я вас впервые увидела, то немного испугалась. Вы были такой неприступный, серьезный… А потом, может, через месяц или через два, поняла, что вы и есть тот самый мужчина, которого я ждала, с которым мне будет хорошо. Наверное, звезды так на небе расположились. Вы верите в звезды, Борис Сергеевич?

– В звезды? Я люблю на них смотреть. Они указывают правильный путь в жизни. Люблю загадывать желания, когда они падают. Только они не сбываются, – искренне промямлил Борис.

– А пойдемте на улицу. Сегодня был замечательный, солнечный и ясный, день. Поэтому сейчас на небе много звезд. – Аглая посмотрела в окно. – Загадаем желания.

– Да. Конечно.

– И они непременно сбудутся. Я в этом уверена.

– Может, перейдем на «ты»? – предложил Борис. – А то как-то…

– Да. Конечно.

Домой Борис вернулся поздно. Сонная жена дежурно спросила, взглянув в светящийся телефон, чтобы узнать который час:

– Ты где был?

– Где-где, с Глебом водку пили. Где ж еще?

А что он еще мог сказать в свое жалкое оправдание – ведь была Борисо-Глебская пятница.

«Пушкин»

Через пару недель для полноты картины Борис пригласил Аглаю в ресторан. Это был «Пушкин». Он находился в том же микрорайоне, где она снимала комнату. А зачем они пошли туда? Просто, гуляя по вечернему городу, проходили мимо несколько раз.

Аглая сначала не соглашалась. Во-первых, потому что ни разу не была в ресторане, не считая демократичных кафе и экономичных фастфудов. Во-вторых, считала, что у нее для ресторанов нет приличного платья. Ну и, в-третьих, по ее мнению, это была лишняя трата денег, которых ей так не хватало.

Но Борис успокоил ее, сказав, что раз в жизни надо там обязательно побывать. Хотя бы для того, чтобы иметь об этом представление. И девушка согласилась.

– А почему он называется «Пушкин»? – спросила Аглая.

– Наверное, потому что Александр Сергеевич здесь впервые увидел Наталью Николаевну. Ты помнишь? Я знаю – век уж мой измерен. Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я, – ответил Борис, целуя девушку в целомудренную щеку. – А все-таки?

– Не знаю. Так, наверное, захотелось хозяевам. Они, может, тоже стихи пишут про любовь.

– А ты поэт?

– Писал когда-то в юности, как, впрочем, все нормальные люди.

– Прочитай.

– Я трясусь по бездорожью между правдою и ложью. Больше не помню.

Действительно, а почему «Пушкин»? Ресторан был одним из самых дорогих в Прикамске. Хотя располагался в Индустриальном районе, далеко не самом центральном. Ранее здесь процветала, а потом напрочь загнулась деревня Балатово. Затем китайцы, когда дружба между Советским Союзом и Китаем была на самом высоком уровне, в конце 50-х годов прошлого века застроили ее однотипными пятиэтажками, серыми и безликими. Дома эти были предназначены для работников возводимого за городом нефтеперерабатывающего комбината.

Менялись времена, менялись правительства, останавливались заводы и фабрики, летели в тартарары банки, закрывались на клюшку государственные учреждения, а нефтепереработка работала, пыхтя пламенными трубами, как ни в чем не бывало, превращая тягучее черное золото в бензин и мазут.

Поэтому собирались здесь в основном, как сейчас говорят, топ-менеджеры этого промышленного гиганта со своими женами, но чаще всего – с молодыми любовницами. Кто просто ужинал, кто вопросы решал, кто отдыхал.

О Пушкине в «Пушкине» напоминали лишь облезлый бюст курчавого поэта в зеркальном вестибюле со сталинской лепниной у потолка да жалкое подобие обмотанного цепью златого дуба с русалкой и с котом ученым на ветвях, что красовался в ресторанном зале.

Хотя первоначально задумывался «Пушкин» как место встреч городской артистической и литературной богемы далеко не самого литературного и уж далеко не самого артистического в стране города Прикамска.

Поначалу так оно и было. Но быстро закончилось: у бедных поэтов с их никому не нужными стихами не то что не было денег на этот дорогой кабак, но даже на бутылку водки часто не хватало, чтоб распить ее в зассанной подворотне. Да и не слушал никто их «поэзу на поверхности выбритого лобка, чтоб старый срач по частям собирать».

«Брр», – поморщился Борис, вспомнив эти стихи, если их так можно было назвать, одного из модных прикамских поэтов на городском саммите культуры и бизнеса, куда был приглашен.

У рояля певец, одетый во фрак, исполнял арию Евгения Онегина из одноименной оперы Чайковского. В роли Татьяны, похоже, выступала сухая как вобла концертмейстерша, дама высокомерно-преклонного возраста.

– Супру-жество нам бу-дет мукой, – соловьем заливался баритон, обращая свой взор к любимой пушкинской героине, сидевшей за роялем, – я, ско-лько ни лю-бил бы вас, привыкнув, разлю-блю тот-час.

«Попал в точку. Я бы тоже разлюбил этот синий чулок, точнее, не полюбил бы никогда», – подумал про себя Гордеев, глядя на музыкальный дуэт.

Но оперного певца мало кто слушал из посетителей ресторана. Великий Чайковский, к счастью, не кабацкий композитор.

– Что будем пить и есть? Вино? – спросил Аглаю Борис, разглядывая меню.

– Не знаю. Я вообще-то вино не очень. Я более крепкие напитки предпочитаю. Можно водку, можно коньяк. Немного только.

– Хорошо, – согласился ее ухажер.

– А то, может, пойдем отсюда. Мама столько вкусностей привезла из дома, даже твое любимое вишневое варенье. Мне здесь как-то некомфортно. Я же дура деревенская, как ты говоришь, Дунька с Бахаревки. У нас в деревне начи-на-лся сено-кос, приехали студен-ты к нам в кол-хоз. И дорого здесь, наверное.

– Перестань, друг мой, не думай об этом. Любезный, – по-купечески небрежно подозвал Борис официанта. – Вот это, вот это, – вальяжно ткнул он пальцем в прейскурант, – и вот это. Пока всё. Так что давай, братец, пошустрее.

– Одну минуту, – расшаркался халдей.

В ожидании заказа Аглая и Борис рассматривали ресторанный зал. Публика была разношерстной, но бросалось в глаза, что почти все женщины были одеты в самое лучшее, будто пришли на концерт Стаса Михайлова.

И тут их внимание привлекли две сверкающие побрякушками, словно люстры в прикамском оперном театре, имени Чайковского, кстати, женщины за соседним столиком. К ним пытался подгрести один подвыпивший задрот, то ли на танец хотел позвать, хотя под классическую арию не шибко-то растанцуешься, то ли просто познакомиться. На что одна из «люстр» ответила коротко и ясно:

– Отвали, слышь? Не видишь, что здесь бизнес-леди базарят. Брызни отсюда.

Незадачливого незнакомца будто ветром сдуло.

– О времена, о нравы, – пушкинскими словами тихо отреагировал на эту сцену Борис. – С то-ско-ю я гляжу на на-ше по-ко-ленье…

– Ужас, – согласилась Аглая.

Им обоим было смешно.

– Ты посиди пока, я в туалет, – сказал Борис, вставая.

– Я с тобой.

– Ты с ума сошла? Я один справлюсь. Тебе нельзя поднимать тяжести, – сострил он.

– Мне кажется, что они все на меня смотрят. Я стесняюсь, – оглянулась по сторонам девушка.

– Они смотрят на тебя по другой причине: ты очень красивая.

– Да ну тебя, – улыбнулась Аглая.

Но между тем было видно, что ей очень приятно было это не только слышать, но и осознавать.

А оперный баритон запел новый романс на стихи Пушкина:

– Я вас лю-бил, лю-бовь еще, быть мо-жет, в душе моей уга-сла не сов-сем…

– Вот и у меня любовь к тебе никогда не угаснет, – Борис нежно посмотрел на Аглаю. – Во всяком случае, я хочу этого.

– Я тоже этого хочу.

У нее от этих слов на глазах появились слезы…

Официант в длинном переднике, расставив на их столе заказанные угощенья, тем временем разлил по глубоким бокалам дорогой коньяк.

Картина третья

Рыбаки ловили рыбу

Об их романе никто не знал. Кроме, разумеется, Глеба. Но ему это положено было знать по роду своей деятельности: он знал всё про всех.

Домой к себе Аглая приглашала редко, только тогда, когда уезжала соседка. Она не хотела, чтобы кто-то видел Бориса, а потом задавал глупые и ненужные вопросы. Он, естественно, тоже позвать домой ее не мог.

Встречались они в основном у знакомых и друзей, которые предоставляли им свои апартаменты на несколько часов. Иногда ходили в сауну. Иногда уезжали на машине куда-нибудь в лес. А иногда проводили время в гостиницах, когда Борис типа уезжал на рыбалку. Во всяком случае, так он говорил жене. Та простодушно верила и в эти рыбацкие сказки, и в командировки, и в поздние его приходы, связанные с якобы ненормированным рабочим днем, и в деловые вечерние встречи. Правда, она ему однажды сказала, не забыл ли он, что у него есть дом, жена и дочь. Соответственно, есть и обязанности.

Пару раз и всё знающий Глеб давал ключи Борису от своей дачи. Дача находилась недалеко от Прикамска, минут сорок езды по трассе в сторону Екатера. Правда, его жена потом это дело разнюхала и строго повелела, что не допустит блядства и распутства в своем доме. Но потом сострадающе сделала для Бориса исключение.

Глеб тоже был человеком понимающим. Он тоже сострадал нашим героям. У него, как у всех нормальных мужиков, также была женщина на стороне. Причем на далекой стороне: она жила в соседнем Екатере. Поэтому ему приходилось прикладывать максимум фантазии, чтобы придумать себе командировку в столицу Урала.

Они проснулись оттого, что им в лица светило утреннее солнце, пробивающееся сквозь узкую щель между двумя шторами.

Борис поцеловал Аглаю.

– Свет похож на бога. Он рассекает тьму и всегда побеждает, – прошептал он.

– Я люблю тебя, – сонно ответила она, обняв его за шею.

– Я тоже. И сейчас для меня даже сол-нце светит по-о-со-бому с той мину-ты, что уви-дел я те-бя. И отны-не все, что я ни сде-ла-ю, све-тлым именем тво-им я на-зову. Посажу я на зем-ле сады весен-ние, зашу-мят они по всей стра-не. А ко-гда при-дет пора цвете-ния, пусть они те-бе расска-жут обо мне.

Она притянула его к себе…

– Иногда мне кажется, что если бы мы встретились раньше, то у нас были бы общие дети. Они были бы такие же красивые, такие же талантливые, как ты. Мы бы любили их. Они любили бы нас. И мы были бы счастливы, как никто, – говорила она. – Я и сейчас счастлива с тобой. А ты?

– И я счастлив, – он поцеловал ее в глаза.

– А у тебя жена молодая?

– Моложе тебя на год.

– Значит, я старая? – спросила кокетливо.

– Ты – мой друг вечно юный.

– Значит, ты ей изменяешь со мной?

– Я ей не изменяю.

– А что ты делаешь?

– Я люблю тебя. А ты любишь меня.

– А жену? Давай колись. Не трясись по бездорожью между правдою и ложью.

– Ее тоже.

– А кого больше?

– Я люблю женщину. С большой буквы, – уклонился от прямого ответа Борис, дескать, понимай как хочешь.

Они немного полежали молча.

– Сначала я думала: кто я для тебя? Мать-одиночка? Очередная любовница? Случайная точка в пространстве? Потом я думала: вот возьму и рожу от тебя ребенка. И спрашивать не буду. Потом передумала. А сейчас думаю, что мне и так хорошо. С тобой – хорошо. Без тебя – плохо. Самое главное – что я научилась ждать. Как вы там со Стингером поете? Надо только выу-читься ждать, надо быть спокой-ным и упря-мым, чтоб порой от жиз-ни по-лу-чать ра-достей скупы-е телеграм-мы, – интимно-тихо пропела она. – У меня есть ты. Этого мне достаточно: если не быть счастливой, то хотя бы жить в предвкушении счастья. Счастье – это не то, что есть в руках. Это не то, что можно подержать, надеть, купить, съесть, выпить, повесить на стену. Это то, во имя чего надо жить, к чему надо стремиться. Может, на это уйдет вся жизнь.

– Я люблю тебя.

– У меня есть сын, у тебя есть дочь.

– Твой сын – это ты сама.

– А твоя дочь – это ты.

– Да.

– Давай их познакомим. Может, они потом поженятся и будут счастливы вместе, а это значит, что и мы будем счастливы вместе с ними, будто мы всегда были вместе и никогда не расставались.

– Это ты здорово придумала. А чего ты со своим мужем-то разошлась? Не поделили чего?

– Скажу – смеяться будешь. Вадимом его зовут. А на свете нет ни одного порядочного человека с этим именем, все Вадики – либо проходимцы и прохвосты, либо подлецы и жулики, а чаще всего – всё вместе. Негодяи, одним словом. Возьми любой фильм или любую книгу.

– Да? Никогда бы не подумал. Буду знать. У меня тоже знакомый Вадим есть. Он вроде нормальный мужик.

– А если серьезно, то даже не знаю. Не любила, наверное, толком его никогда. А где любовь да совет, там и горя нет. Тебя ждала. Жить без люб-ви, быть может, про-сто, но как на све-те без любви про-жить? Пускай лю-бовь сто раз обма-нет, пускай не сто-ит ею до-ро-жить, пускай она пе-ча-лью ста-нет, но как на све-те без люб-ви про-жить?..

– И где он сейчас, твой негодяй Вадим?

– Кто его знает. К другой ушел. Побогаче, – равнодушно ответила Аглая.

– Алименты платит?

– Платит помаленьку. Не будем об этом, Борь. Мне после вчерашней прогулки так хочется прижаться к тебе всем телом и не отпускать долго-долго… – прошептала она, обняв его. – Как хочу в твоих объятьях обо всем забыть опять я.

А за завтраком она весело попросила:

– А ты возьми меня с собой на рыбалку. Я уху буду варить тебе.

– Какую уху? – не понял сперва Борис, запивая горячим кофием яичницу с помидорами.

– Из рыбы, которую ты поймаешь. Когда я была маленькая, меня папа постоянно брал с собой на катер. После работы где-нибудь к берегу пристанем. Мужики рыбу поймают, сварят уху. Вкусно так. И я научилась, глядя на них. Знаешь, как хорошо было? Тихо, горит костер, на небе звезды, низкие и яркие…

– Да я рыбы-то еще ни одной не поймал.

– Ты говоришь, что у тебя удочка есть какая-то необыкновенная.

– Удочка-то есть. Полтора года назад в интернете по рекламе нашел. Читаю: чудо-удочка, царь-рыба, сама ловит. Что мне и надо. Ну и купил. Подарок себе сделал. Удочка действительно хорошая. Ни у кого такой нет. Но одно не учел: чтобы рыбу поймать, надо сначала, чтобы рыба на что-то клюнула, червяка насадить, леску намотать, грузило с поплавком привязать, а потом закинуть в зеркальную гладь реки. А этому я как раз и не научился. Среди знакомых у меня рыбаков нет. Все больше по бабам бегают. Но все равно научусь когда-нибудь.

– А ты домой рыбу приносил с рыбалки? – Аглая рассмеялась. – Как перед женой отчитывался?

– У кого-нибудь из рыбаков куплю пару окуней или ершей сопливых. Вот, говорю, мое.

– Эх ты! Короче, у тебя как в песне: рыбаки лови-ли рыбу, а пойма-ли ра-ка, це-лый день они иска-ли, где у рака… дальше сам знаешь.

Голос бога

Шло время. «Прикам-Вест-банк» по-прежнему успешно торговал деньгами. По пятницам наши Борисо-Глебцы пили водку и горланили старые песни на кухне. В том числе и эту:

– Мы бродячие артисты, мы в дороге день за днем. И фургончик в поле чистом – это наш привычный дом! Не великие таланты, но понятны и просты…

При этом Борис и Аглая тихо и скрытно от посторонних глаз продолжали тайно встречаться и любить друг друга.

Но однажды произошло то, что и должно было случиться, к чему, собственно, все и шло.

Строительство нового жилого дома «Камские зори» было приостановлено на неопределенный срок ввиду того, что фирма-застройщик, а ею, как мы знаем, являлось ООО «Промстройтрейд», была признана банкротом.

Ни один телефон застройщика не отвечал. Строителей с деньгами дольщиков и кредитами и след простыл. Вроде их как и не бывало вовсе. В офисе никого, кроме молоденькой секретарши, не было. На все вопросы та однозначно отвечала, что руководители срочно уехали в командировки.

Далее была открыта процедура конкурсного производства. После этого оболваненные дольщики обратились в страховую компанию за получением возмещения. Между организацией и девелопером был заключен генеральный договор страхования гражданской ответственности застройщика. В страховой компании ответили отказом, пояснив, что компания стала жертвой мошеннических действий «Промстройтрейда» и договор с застройщиком расторгнут.

Дольщики провели несколько пикетов перед зданиями администрации губернатора и Законодательного собрания.

Написали письмо губернатору. Ни ответа, ни привета, что было вполне естественно.

Затем последовало обращение к президенту. Тот был единственным, кто обещал помочь. Но дальше обещаний дело пока не пошло.

Статья Ефима Саранчи в газете «Прикамские реалии» хоть и наделала много шуму, но толку от нее, в смысле возврата денег дольщикам или конкретного ответа от властей о том, будет ли закончено строительство и кто его будет заканчивать, тоже было немного.

По этому поводу Ульяна Рудольфовна срочно провела совещание, на котором присутствовали все работники, сообщив, что «банк стал объектом преступного злого умысла нечистых на руку людей», что «будут приняты меры» и что «этот случай станет наглядным уроком для всех нас, особенно для службы безопасности и кредитного отдела».

«Вот сука, а, – сматерился про себя Глеб. – Все ведь знала». И тихо обратился к сидевшему рядом Борису:

– Я говорил тебе не раз, что эту страну погубит коррупция.

Среди дольщиков «Промстройтрейда» значилось и имя Аглаи Зориной. После совещания Аглая взяла отгул. Все прекрасно понимали ее состояние. Она проревела весь день.

– Чем же я так бога-то прогневала? – сквозь слезы спрашивала она.

– Перестань. Я уверен, что все нормализуется, – попытался успокоить ее Борис. Хотя сам не верил в то, что сказал.

– Что теперь делать-то? Ответь, ты ведь умный очень.

– Я не знаю, что сказать. Видит бог, я не вру. Если б не наш кредит… Он только усугубил ситуацию. Хочешь, я тебе денег дам? У меня сеть немного.

– Вроде и зарплата у меня хорошая. И премии бывают. А все равно денег не хватает. Твои деньги мне не нужны, Боря. У тебя у самого есть семья. А тут еще это… – здесь Аглая немного успокоилась. – В общем, я тут недавно подумала и решила уехать домой, пока зовут. Всё. Не отговаривай. Я уже половину вещей увезла туда. Там хоть какая-то определенность есть, а здесь – одни долги и больше ничего. Знаешь, я поняла, что чита-ла мир как роман, а он оказал-ся по-вес-тью… Мне стали слиш-ком ма-лы твои тер-тые джинсы. Нас так дол-го учи-ли любить твои за-прет-ные пло-ды… – тихо пропела она больше для себя, чем для Бориса.

На другой день она написала заявление об уходе. Попросила без отработки. Пермякова кивнула и молча его подмахнула.

– Прощай, – сказала она Борису, когда тот решил ее проводить. – Не надо, не провожай. Это больно. Я буду всегда любить тебя и помнить всегда.

Она тихо поцеловала его в губы. Поцелуй был холодным, как лоб у покойника.

– А в Прикамск я еще вернусь.

Через несколько дней наступила очередная пятница с традиционными Борисо-Глебскими посиделками. Хотелось спеть, как раньше:

– Ба-ня, во-одка, гар-монь и ло-сось! Ба-ня, во-одка, гар-монь и ло-сось!

Но Борису было не до песен.

– Если ты все про всех знаешь, значит, ты и про Аглаю все знал? – вдруг осенило его.

– Что ты имеешь в виду, Гордей? – переспросил Глеб.

– Знал, что она строила квартиру у этих сволочей?

– Я тебя умоляю. Конечно, знал.

– А почему мне ничего не сказал? Почему молчал? – закричал Борис, схватив за рубашку Глеба. – Сволочь ты после этого, Нинельич.

– Чтобы ты, мудак, не напортачил чего не надо, чтобы дров не наломал. Ты бы все равно ничего не изменил. А Аглае и другим дольщикам только хуже бы сделал. Ей просто пока не повезло. Это как шальная пуля на фронте. А пуля-дура не выбирает.

– Какая пуля? Что ты несешь?

– Но это не смерть, это ранение. Она сейчас успокоится. Сменит обстановку. Поработает в деревне. А долгостроем ихним займется государство. Жуликов посадят, если поймают, а дом все равно когда-нибудь достроят. И получит твоя Аглая свою квартиру.

– Все равно это нечестно.

– Да, жалко девку. Пострадала не за хрен собачий. А статья в газете – это единственное, чем мы тогда могли ей помочь. Денег она все равно не взяла бы. Гордая. И честная. Когда поют пушки, музы молчат.

– Совести у них нет, – проговорил на это Гордеев.

От его слов веяло какой-то безысходностью. Но он уже успел успокоиться и перевести дыхание. Налил водки и горько выпил.

– О чем ты говоришь, Борис? – удивился Глеб. – Поставь мозги на место. Совесть? Совесть – это голос бога внутри каждого из нас. А у них один бог – это деньги.

Точнее, лавэ. Дай бог, чтобы эти сукины дети болезнью какой-нибудь хуёвой заболели, аденомой простаты какой-нибудь. Чтобы член у них никогда больше не вставал. Тогда мужик – не мужик, а растаявшая на солнце мерзкая медуза.

Наступила долгая пауза. Как в опере.

– Споем, что ли? – спросил, словно очнувшись, Глеб.

– Заряжай.

– Забы-тые бо-гом российс-кие вё-рсты… Люблю я дороги пе-чаль, – запел Нинельевич. – Я помню равни-ны, леса и пого-сты… Святая, великая даль. И тачка домчит-ся, оста-лось немно-жко, девчо-нок целуйте вза-сос!

– Слышь, Глеб, сколько до Ильичёвского ехать?

– Часа два. Может, чуть больше. Неда-ром в салоне играет гармо-шка и вьётся ды-мок па-пи-рос. Неда-ром в салоне играет гармо-шка и вьё-тся ды-мок па-пи-рос…

Конец 1-го действия