Вацлав Воровский
В подземном царстве

– Господа судьи и адский народ, – сказал торжественным голосом Минос, – ввиду восьмидесятилетия подсудимого, мы должны взвесить на весах правосудия…

– Военного! – крикнула голова Пуришкевича.

– Конечно… конечно, – поправился Минос.

В глубине раздалось рукоплескание трех миллионов пар рук^[3].

– Итак, – продолжал Минос, – мы должны взвесить на весах военного правосудия добродетели и пороки подсудимого, дабы решить, введем ли мы его в национальный пантеон…

В глубине крики негодования, свист, угрозы, щелкания взводимых курков.

– …Или же отдадим на растерзание Смердякову.

Гром аплодисментов. Цербер кланяется всеми тремя головами. Встает на задние лапы Цербер и начинает обвинительную речь головою Буренина.

– Неисчислимы, как число членов нашей партии, грехи и преступления сего человека. Но один великий грех покрывает все: это измена отечеству в горестную минуту победоносной войны с Японией…^[4]

– Распни его, распни (три миллиона голосов).

– В тот момент, когда расстроенные ряды японской армии в беспорядке бежали от Порт-Артура к Гирину^[5], он – этот человек, предавший отечество космополитической идее мира…

– Вы говорите, надеюсь, не об идее мира проф. Мартенса?^[6]

– О, конечно, нет. Я говорю об идее мира, стремящейся уничтожить войну. Итак, этот человек находился в дружеской переписке с японским писателем Изоабе. Благодаря этому, мы лишены были возможности присоединить всю Японию и должны были удовлетвориться только северной половиной острова Сахалина. Я ограничиваюсь лишь этим пунктом обвинения и требую для виновного отдачи его пожизненно в собственность Пуришкевичу. В качестве вещественных доказательств представляю номер газеты «Свет»^[7] от 15 марта и подлинную личность японца Изоабе, плененного нами при взятии Порт-Артура и подаренного генералом Стесселем, вместе с двумя коровами и пробитым пулями генеральским мундиром, порт-артурскому музею.