В. И. Иванов
Копье Судьбы

«КОПЬЕ – МОЕ!»

Поезд «Симферополь – Москва»

На границу с Россией поезд прибыл во втором часу ночи.

Сонные пассажиры заполняли декларации.

В купе постучали.

Вошел офицер с бейджиком на груди «Ст. лейтенант Довгий Олесь Витальевич».

– Доброго вечира. Документы, будь ласка.

Девушка и мужчина протянула паспорта. Рука девушки чуть заметно дрогнула.

– Цэ ваше мисто? – спросил ее таможенник.

– Мое.

– Пиднимыть.

Девушка подняла полку.

– Видкрывайте, – офицер указал на рюкзак в нише.

Пассажирка вынула рюкзак, расшнуровала горловину.

Офицер запустил руку внутрь, пошарил и вытащил массивный предмет, завернутый в свитер. В свете потолочной лампы заискрилась драгоценными камнями золотая шкатулка с торчащей из торца железной ручкой. Оцэ так контрабанда!

Таможенник вынул из ножен древний клинок.

– Чий цэ спыс? – спросил он, рассматривая находку.

– Я вас не понимаю, – сказала пассажирка. Она была испугана, глаза ее бегали.

Офицер вложил наконечник обратно в ножны и взвесил их в руках.

– Я вас запытую, чие… это… копье? – перешел он на русский язык.

Повисла гнетущая пауза.

Скворцов почувствовал себя подвешенным на цепи над Большим каньоном.

Земля ушла из-под ног, голова закружилась.

– Копье – мое! – косноязычно из-за разбитых губ, но ужасно твердо сказал он.

И встал.

С грохотанием соударились буфера вагонов, состав дернуло и протянуло.

Окно осветилось смертельно бледным перронным лампионом.

Покачнувшись, Сергей схватился за ручку копья. С лижущим лязгом оно вышло из ножен и осталось торчать в его кулаке.

В то же мгновение поезд с чудовищным грохотом дернулся в обратную сторону, да с такой силой, что свет погас, а с полок посыпались чемоданы.

Таможенника швырнуло на Скворцова, ножнами он ударил его в лоб и оглушил.

УБИЙСТВО В ШАТРЕ

Времена Исхода. Пустыня Синая

Древние маги заклинали мечи и ножи, амулеты и обереги, но никто еще не брал на себя смелость выковать Копье, на котором, как на мировой оси, вращался бы глобус земного шара. И только праведный Финеес, внук Аарона, сын Елеазара, мог решиться на такое. И причина тому была веская, ибо губили Израиль черные колдуны, строили козни по указанию Валаама и Валака, и самая опасная была среди них принцесса Хазва, дочь Цура, начальника племени Мадианского, возглавлявшая блудниц Моавы, ходившая нагой по стану ради прельщения воинов Израильских. Соблазнила красавица Хазва Зимри, сына Салу, воина сильного, военачальника колена Симеонова, и упросила привести ее в стан, обещая, что излечит моровую язву, поражавшую в ту пору сынов Израильских.

Ввел Зимри ее в свой шатер и возлег с нею.

Наутро, встав, Зимри собрал воинов и поставил перед ними женщину.

Она сказала: «Умираете вы тысячами от моровой язвы, ибо Бог ваш слабее наших богов. Разрушьте жертвенники Бога вашего и постройте алтари Ваалу Фегоре, потому что он истинный Бог».

И разрушил Израиль жертвенники Бога своего и построил высоты Ваалу Фегоре. Поклонились воины новому богу и жрице его Хазве. И пошла она к Скинии Собрания, чтобы опрокинуть ковчег Завета, обиталище Иеговы. Израиль в страхе бежал следом и запекал губы о раскаленный песок, целуя следы от стоп ее. Никто не осмелился заступить дорогу жрице Ваала Фегоры, потому что сопровождали ее бесноватые воины Зимри, страшные в бою и ненавидевшие левитов, забиравших себе лучшее от приношений.

Из среды народа восстал один Финеес. Он стал у входа в Скинию, чернобородый и черноликий, облаченный в белоснежный виссон, как ходили жрецы-аарониды. И настал момент в истории людства, когда один-единственный человек на всей земле стоял и защищал Бога, и за спиной его не было никого, кроме Бога. И в руке его было копье с наконечником, на котором сияло солнце.

Хазва, увидев Финееса, засмеялась. Уйди с дороги, сказала она, либо убью тебя, как пса. Поклонись лучше истинному богу, которому мы воздвигли алтари сегодня по всему вашему стану.

Но Финеес поставил Копье поперек входа.

Трижды пыталась она войти, и трижды отбрасывало ее Копье.

Ударь его, сказала Хазва, и Зимри ударил Финееса, но не сдвинул с места, ибо Финеес не отступал. Так они боролись, держась за древко, и никто не мог победить. И воины стали роптать, говоря: негоже нам поклоняться чужим богам. Финеес не убоялся, почему же мы трепещем чужеродной блудницы?

Видя, что воины колеблются, Хазва, смеясь, увлекла Зимри в шатер, чтобы предаться блудодейству и укрепить в нем новую веру.

И сотряс черноликий Финеес Копьем и издал вопль, и страх прошел по толпам, словно волны по водам. И снова сотряс Финеес Копьем, и полегли воины от крика его, как колосья под серпом жнеца. И в третий раз сотряс яростный в брани Финеес Копьем и побежали воины от лица его, как отара овец от волка рыщущего.

Пропустила стража черноликого между рядов своих до самого шатра начальника их.

Войдя, Финеес вонзил копье в Зимри, нагим возлежащего на Хазве, покарав отступника и дочь лжи, и убил их обоих в чрево, так что копье вошло даже в ложе.

И опрокинул Финеес шатер, и увидел Израиль совокупившихся Хазву и Зимри и копье, пригвоздившее их к ложу, и вид их так устрашил воинов, что бежали они в панике, плача и стеная, ибо это было дело неслыханное и небывалое, чтобы ааронид убил военачальника поколения.

Так впервые обагрилось человеческой кровью Копье и первой жертвой его стали совокупившиеся мужчина и женщина, дух и душа, слившиеся воедино

Стал с той поры Финеес прообразом Мессии как Первосвященника воинствующего, поражающего силы зла: облечен он в белую одежду, обагренную кровью. Имя ему: «Слово Божие». Из уст его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя. (Откр. 19, 13–15)

«Я – МЕССИЯ ВОИНСТВУЮЩИЙ…»

Поезд «Симферополь – Москва». Наше время

Замигали потолочные лампы, зароптали возмущенные пассажиры, заплакал ребенок.

Даша пришла в себя и поднялась, извиняясь.

Но офицер не собирался менять позу, лежал на Скворцове неподвижно.

Глаза Сергея были закрыты, на лбу кровило свежее рассечение.

Даша похлопала его по щекам. Он очнулся.

Голова нещадно трещала. Только что в облике Первосвященника он вонзил копье в совокупившихся Зимри и Хазву, еще в ушах звенел неистовый вопль их боли, еще корчился и сучил четырьмя руками и ногами «наколотый на булавку» «паук», и вся эта сотканная из раскаленного воздуха пустыни фата-моргана казалась реальной и страшной.

И вот ее нет…

А что есть? Купе, Даша, навалившийся сверху офицер таможни. В сжатой своей руке Сергей ощутил рукоять, через которую из чужого тела в него всасывалась знобящая энергия истекающей с кровью души.

Сергей разжал онемевшие пальцы.

Таможенник сполз на пол, откинулся. Из живота его торчало копье.

По коридору прошли люди. Даша захлопнула дверь.

– Я же просила! – шепотом закричала она. – По-нормальному же просила тебя! Ну, зачем, зачем ты оставил это проклятое копье? Надо было его выкинуть!

Перебарывая тошноту (следствие сотрясения мозга), Сергей взял ее за плечи, хотел что-то сказать, но замер: из дверного зеркала лыбился… узкоглазый кореец Чан! Он тоже держал девушку за плечи, тоже ширил опухшие глазки «Я типа никого не мочил!», но на лице его было написано злорадное выражение.

– Ты же сама все видела! Поезд дернулся, он случайно упал на копье!

– Ну да, как же, случайно! – расплылся в ухмылке кореец. – Поезд, да, дернулся случайно, но пику-то я подставил.

– Ты? – дернулся к зеркалу Сергей. – Зачем?!

– А ты че, хотел, чтоб он упек нас в зону? Не, братан, все вышло в елочку, мент и хохол в одном флаконе, ха-ха-ха…

Даша ладонями повернула к себе лунатическое лицо Сергея.

– С кем ты разговариваешь?

– С Чаном. Я его первым убил в лесу.

– Сережа, в зеркале – это ты! У тебя просто лицо распухло, и глаза стали щелочками.

– Это Чан, ты что, не видишь его корейскую рожу? – Скворцов ляпнул пятерней по стеклу, оставив кровяной отпечаток.

Чан потер щеку.

– Ты че, фуфел, у меня ж фейс болит…

Даша топнула ногой.

– Немедленно очнись, Скворцов! Никакого Чана там нет! В зеркале – ты, ты сам!

В дверь постучали. Мужской голос сказал: «Откройте!»

«Что делать? Что делать, господи…»

Даша заметалась по купе.

Настойчивый стук повторился.

«Откройте, таможенный досмотр».

Из «подземелий» подсознания, взламывая кору кармических запретов, наложенных на реликтовую память, вздымался в гневе и ярости первосвященник Финеес!

Скворцов поднял и переложил мертвого таможенника на полку. Недрогнувшей рукой выдернул из него Копье. Даша не узнала голоса, гортанно произнесшего: «Открой!»

В летней духоте у нее замерзло лицо. Не чуя рук, она повернула металлическую головку запора на замке.

Дверь откатилась вместе с зеркальным отражением внутреннего пространства.

В коридоре стоял напарник убитого – толстый парень в голубой форменке. Увидев лежащего на полке сослуживца, он сказал удивленно.

– Оцэ так дило! Олесь, ты шо, спышь?

– Как убитый, – сказал пассажир, держащий руку за спиной.

Таможенник шагнул в купе, чтобы потрясти друга за плечо.

Дверь закатилась.

Зажав ладонями рот, Даша забилась в угол, чтобы ее не коснулся корчащийся от боли таможенник, но он дотянулся, скребанул скрюченными пальцами по ее ногам.

«Помохите…»

– Что ты делаешь, Сережа, – простонала Даша, – это люди, им больно!

Медленно повернулись бездонные глаза глубокого транса. Гортанный голос проклекотал.

– Я не Сережа…

– А кто… ты… теперь?..

Ответ пришел с горловым рычанием, парализующим волю.

– Я – Мессия воинствующий, поражающий силы зла!

БОЙНЯ В ПОЕЗДЕ

Надев рюкзак на плечи безвольной Даши, Сергей вывел ее в коридор.

Один из пограничников окликнул их.

– Молодые люди, вы куда?

– Начальник, – ответил мужчина, не оглядываясь, – мы покурить выйдем…

– Здесь граница, выход на перрон запрещен. Молодые люди, вернитесь!

В тихом вагоне раздался женский крик. Визжала проводница, заглянувшее в восьмое купе.

– Вбылы! Мытныкив вбылы! Трымайте их! Воны вбылы мытныкив! (Держите их! Они убили таможенников!)

Молоденький пограничник пробежал по коридору и схватил Скворцова за плечо.

Из рукава куртки скользнуло в ладонь копье.

«Имя мое – Слово Божие».

Из крайнего купе выглянул пузатенький лысый еврей с седой бородкой.

– Шо за геволт? – спросил он добродушно и вдруг побледнел и попятился: «турист» с рюкзаком за плечами выдернул окровавленный «кинжал» из оседающего по стенке пограничника и, походя, пырнул еврея в выпирающее под белой майкой пузо.

Грохнула дверь в тамбур, крики сзади отрезало.

«Ты что творишь? – выдохнула Даша. – Дай сюда копье!»

Она сбросила рюкзак и растянула горловину.

Как-то автоматически Сергей спрятал копье.

«Она права, подумал он, нельзя демаскироваться».

Они прошли в следующий вагон. Даша зашла в купе проводницы и закатила за собой дверь. Щелкнула дверная задвижка.

Сергей подождал немного. Постучал.

«Уходим, Даша!» – Подергал ручку. – «Открой!»

Прижался ухом к двери. Послышался Дашин голос. «Не открывайте, он нас убьет».

Сука! Бросила! Подставила!

Скворцов в ярости ударил ногой в филенку.

– Открой! Открой немедленно!

– Я не открою! – донеслось из купе. – Опомнись, Сережа, ты сошел с ума!

Сзади распахнулась тамбурная дверь, забурлила мундирами, на Скворцова набросились.

– Трымай його!

– Руку, руку йому!

– Вин наших вбыл…

Сергея скрутили.

В голове ударил молот, вспышка горна ослепила: Даша – это же Хазва!

Ее озлобленное лицо у Скинии Собрания: «Уйди, или убью тебя, как пса!»

Оглушенный предательством, Сергей бессильно уронил плечи и отпустил бразды правления своим телом, передавая их Андрею Чану.

«Вау, классно-то как!» – вздохнул тот спертый воздух вагона. Сквозь узкие бойницы в мир глянули раскосые глаза.

Надпочечники впрыснули в мышцы адреналин, личность Сергея Скворцова съежилась и уместилась в височной доле.

Ударом каблуком по плюснам Чан ослабил хватку держащего его сзади представителя закона, а затем, оттолкнувшись ногами от двери купе, впечатал его позвоночником в металлический поручень, идущий вдоль вагона на уровне окон. Офицер вскрикнул и разжал руки. Пограничник, спешивший ему на помощь, получил удар локтем в челюсть и серию ударов коленом в пах.

Миг – и «Чан» свободен. У ног его корчатся враги.

С двух сторон по узкому коридору пробираются крепкие парни в голубых форменках. Первого Чан тормознул ударом стопы в надкостницу и локтем в глазницу. Наступив на упавшего, он оттолкнулся от пружинящего тела и в прыжке тоже локтем врезался в грудь следующего офицера – мощного парня, явно качающего «железо». Удар вышиб из того дух. Чан добил его фронт-киком в живот. Офицер завалил на спину.

Из другого конца вагона тоже показались люди в мундирах.

Ладно, твари, хотите войны, будет вам война. Пусть нет Копья, но есть руки. И ноги. И локти. И лоб – с кровоточащей шишкой на месте удара в Аджна-чакру, чакру древних знаний. Сергей Скворцов вспомнил, кем он был на самом деле.

Кулаком – в печень!

Лбом – в подбородок!

Локтем – в висок!

Коленом в пах.

В солнечное сплетение!

Под сердце! В кадык! В ключицу!

Священное безумие Первосвященника, слившись с яростью людоеда Гуськова, придало каратисту Чану убийственную мощь. Рвала зубами врагов Шалава, Егерь впрыскивал анестезию в размозженные костяшки кулаков, в ушибленные локти и ступни, Сергей почти не чувствовал боли. Ярость, древняя библейская ярость обуяла его!

Я – Финеес, длань Господня!

Ки-и-и-йьяа-а-а!!!

Силы противников прибывали, но это только распаляло «божьего воителя». В него брызнули слезоточивым газом. Послышалась команда всем пассажирам закрыться в купе. Появились милиционеры с дубинками. Сергей-Чан-Финеес шагал по телам, ощущая под ногами их жалкие содрогания. Довольно! Хватит! Унижали, преследовали, оплевывали, избивали, делали неправедное! Пришла Судная Ночь! Каждый получит по делам своим.

Кья-а-а-а-а-а-а-а!!!

Перепуганные пассажиры, запершись в купе, слушали звериные вопли. В руках у «бесчинствующего молодчика» оказались милицейские дубинки. С их помощью он проложил себе дорогу через забитый представителями власти вагон. Сзади стонали и ворочались изломанные люди в форме.

«Он пасет их жезлом железным».

На перроне Сергей глубоко вдохнул свежий ночной воздух.

К вагону бежали вызванные по рации подкрепления. Пропеллерообразно прокручивая в ладонях тяжелые палки, «Чан» пошел навстречу первому наряду.

Если вы видели киношные сражения, забудьте! В реальном бою не было кульбитов, сальто-мортале, обменов ударов. Тычок, блок, удар! Ломались надкостницы, лопались ключицы, трескались челюсти. Единожды ударенные более не вставали, им предстояло лечиться долгие месяцы в гипсе, шинах Илизарова и проволочных намордниках.

«Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя».

Хрипели рации милиции, таможни и пограничной службы.

Подтягивались подкрепления.

Был шанс ускользнуть в темноте и возникшей неразберихе. Но привокзальная площадь осветилась фарами. На перрон въехали два милицейских бобика.

Сергей на бегу через ворот куртки засунул себе за спину ментовские палки, зацепил их выступающими ручками за воротник. Из бобиков выскочили милиционеры, фонарями осветили застывших вдоль вагонов редких пассажиров, багажную телегу, перепуганного носильщика.

– Белгород-один! Я Припять. Прием. Приметы? В чем? В белом? Видим! Стоять! Руки вверх!

Слепя фонарями, подошли «мусора».

Сергей сощурился, бледный, в мазках изжелта-зеленых синяков.

– Я не при делах, начальник, покурить вышел…

– Документы.

– В купе мои документы…

– Откуда кровь на одежде? Стоять! Лицом к вагону! Белгород-один, мы у третьего вагона задержали пассажира согласно ориентировке. Прием.

Мент говорил в рацию, укрепленную на портупее на правом плече. В одной руке у него был фонарик, в другой табельный «Макаров».

Захрипела рация.

– Разыскивается молодой мужчина, одетый в белые брюки, белую майку и камуфляжную куртку. Особые приметы – синяки на лице…

Из-за шиворота вылетели черные палки, одна ударила по голове, вторая по руке с пистолетом. Слетела сбитая фуражка, милиционер упал.

Дуплет палок молниеносно стеганул по второму менту – в том же порядке – по голове и по руке с пистолетом.

Миг – и стражи порядка полегли, освещая друг друга своими же фонариками.

«Чан» присел, вывернул из ладони милиционера пистолет, отбросил ногой фонари, чтобы не демаскировали. Вытяжной шнур не позволял убежать с оружием. По перрону бежали пляшущие лучи.

«Чан» выпустил по ним всю обойму. В тишине ночного перрона гулко бухали выстрелы.

Включились фары второго милицейского бобика, осветили стреляющего с колена преступника. «Макара» заклинило в заднем положении.

Сергей бросил пистолет, спрыгнул в колею, пролез под вагоном, побежал.

«Врешь, не возьмешь!»

Включились лампионы на фермах электропередач, залили перроны белым светом.

Отовсюду бежали с оружием, кричали, требовали остановиться.

Раздались предупредительные выстрелы в воздух.

Понимая безвыходность ситуации, «Чан» отбросил палки и поднял руки.

Его скрутили, защелкнули на запястьях наручники.

Он попал в плен, потому что вырвался на волю.

Книга вторая
«Многомер»

Посвящается моему сыну Роману Иванову

КАМЕРА № 547

Киев. Лукьяновское СИЗО

10 часов 22 минуты. Температура воздуха 30 градусов

Киевское СИЗО № 13 «Лукьяновское» берет свое начало от «тюремного замка», построенного в 1862 г. Впоследствии к замку достраивались новые корпуса и здания, пока не образовался целый «город в городе». Наиболее известны корпуса «Столыпин», «Тройник», «Катька», «Второй женский блок» и «Блок для неполнолетних».

Ты попадаешь в «Столыпин».

В приемном блоке новичков раздевают догола и заставляют приседать. В следующем помещении сидящий за столом фельдшер торопливо заводит медицинские карты. «Фамилия, имя, отчество, год, место рождения, адрес проживания, вменяемая статья». В третьей комнате принимает очередь голых мужчин врач-венеролог: «Сифилисом, гонореей, желтухой, туберкулезом болел? ВИЧ-инфицирован? Жалобы есть?»

Если есть жалобы, к карточке крепится талончик на повторный осмотр в корпусе.

Затем тебя ведут в душевую, где машинкой стригут наголо, после чего гонят на склад, где выдают казенку – белье, матрас, миску, ложку, полотенце и кружку.

Штольни коридоров выкрашены синей эмалью, сводчатые потолки побелены. Слышен стук кованых каблуков и команды конвоира. «Стой. Направо. Налево. Лицом стене».

Подняв щиток над смотровой щелью и убедившись, что в камере все спокойно, надзиратель открывает двери: «Господа преступники, принимайте нового сидельца».

Нагнув голову под низкой притолокой, ты входишь в бетонный бункер и отшатываешься от ударившего в лицо горячего смрада, испарений толчка, табачного дыма, пота и клопомора.

Дверь захлопывается, задвигается засов, клацают замки.

Все, выхода нет.

СИЗО переполнено, «шестерка» забита двойной нормой заключенных. Трехъярусные шконки полны полуголыми зеками. Кому не досталось места, сидят на полу на корточках. Никто не обращает внимания на новичка, ты стоишь, не зная, к кому обратиться.

Подходит плечистый парень с лицом гопника.

– Как звать?

– Скворцов. Сергей.

– Кто тебе рожу расписал?

Ты независимо усмехаешься.

– Люди хорошие…

Ответ настораживает.

– Люди? За что тебя «люди» били?

Ты не знаешь, что «упорол» свой первый «косяк» в «крытой», «людьми» здесь называются заключенные воровской масти. И если «люди» кого-то бьют, это может означать, что в хату пришел изгой, отщепенец.

– Ты какой масти? – спрашивает абориген.

– Каурой, – с вызовом отвечаешь ты, еще помня свои геройские подвиги в боях с егерями и погранцами.

Абориген дает тебе затрещину. Подавляет волю, понимаешь ты, унижает, проверяет на вшивость. Второй удар ты перехватываешь, примирительно улыбнувшись.

– Ты до меня дотронулся? – не верит своим глазам блатной. – Ты че лыбишься?! Смешно тебе?

Булыжник кулака врезается в живот, ты роняешь матрас, сгибаешься с утробным стоном, не в силах… вз… вз…вздохнуть, огненные круги бегут перед глазами…

Ты ждешь, что адреналин вот-вот хлынет в кровь, ты вскочишь уже каратистом и черным поясом и отбуцкаешь обидчика. Ничего подобного не происходит. В душе – страх, срань и импотенция. С момента утери Копья и поступления в СИЗО ни «Чан», ни «Гуськов», ни другие духи не подают больше признаков жизни. И от этого становится по-настоящему страшно, потому что вокруг не киношная, не придуманная, не приснившаяся, а самая настоящая ТЮРЯГА с ее волчьими законами.

Абориген словно слышит твои мысли.

– Я тебе маньку-то отобью! («Манька» – на фене «мания величия»). Запомни, дядя-сарай, когда люди спрашивают, надо отвечать! Ты какой масти, не петушиной, случаем?

«Хата» молча следит за «пропиской» первохода.

– Нет, – натужно выдавливаешь ты, – я мужик.