Урмат Саламатович Саламатов
Плата за рай
***
Слушает песню журавль,
А песню пишет ветер.
Пишет о том, что чувствует он.
Древо – восторженный зритель,
Не жалея листву, рукоплещет.
И на миг задумались люди,
Что у пьесы – трагедии жанр
И что актеры, увы, не играют.
А живут, вечную пьесу играя1.
I
Тяжелые думы занимали его и без того болевшую от хронической усталости голову. Одна и та же мысль сводила с ума. Он плохо спал, потерял аппетит и стал раздражителен. Он чувствовал, что сегодня ему необходимо во чтобы то ни стало решить этот вопрос, тревожащий его уже неделю. Ему мешали противоречивые сигналы, поступавшие изнутри. Чувства говорили, что эта особа – его рай на земле, и сердце его было в плену ее глаз. Он прилагал все усилия, чтобы заглянуть в будущее, в то будущее, где они вместе. Одновременно с тем здравый ум противился, оценивая ее репутацию и их возможную совместимость, склоняя чашу весов в отрицательную сторону. Его собственное реноме было под угрозой, и он пытался сопоставить цену, которую должен заплатить за попытку стать счастливым, с тем – стоит ли оно того, чтобы отдать все на свете. Неведомые до встречи с ней чувства похитили его разум. Он курил сигареты одну за другой. Спертый воздух душил его, не давая сосредоточиться. Его рубашка взмокла, и он прилег на кушетку. Закрыв глаза, представил себе безоблачную счастливую жизнь рядом с ней. Перед ним проплывали живописные картины их совместной любви. А кольцо, лежавшее в раскрытом футляре на столе, словно глядя на него, торопило его принять решение. Он резко встал и, распахнув настежь окна своей маленькой двухкомнатной квартиры, уставился в небо. Долго не сводил глаз с облаков, и губы его едва заметно шевелились, словно он с кем-то разговаривал. Постояв так минут пять, он, резко развернувшись, вернулся к столу, взял кольцо и быстро вышел из квартиры.
II
Петр Аристархович Пушков был потомственным военным. Его отец, дед, прадед, да и весь род, память о котором передавалась из уст в уста, – все они положили свои жизни на алтарь военного дела. Пожалуй, не было войны, в которой не участвовала семья Пушковых. Воспитание, кровь, генетический код – все способствовало тому, чтобы с юного возраста ребенок видел в военном ремесле свой удел. И, как правило, им не было равных на этом поприще… Если они не были первыми, то были одними из первых во всем: дисциплине, тактике, технической подготовке, одними из первых рвались в бой. Они не пытались выделиться из общей массы, но доблесть их была очевидна. Они не гнались за высоким статусом, должностными званиями и привилегиями, но стремились принести пользу своему народу и защитить родину, не щадя себя, своего здоровья и не задумываясь о собственном благополучии. Их истинная цель заключалась в том, чтобы показать, какие люди стоят за этой страной, из чего они сделаны и чем живут, чтобы голову врага больше не посещали мысли: идти ли на них войною.
Что касается Петра Аристарховича, то даже человек ненаблюдательный, взглянув на него – мужчину лет сорока, в расцвете сил, с суровым взглядом, высоким морщинистым лбом и квадратной челюстью, толстой, как у быка, шеей, густыми, до срока поседевшими бровями, коротко стриженого, подтянутого, с четкой выправкой, – мог бы безошибочно определить военного.
Во времена службы в армии Петр Аристархович выступал за свой взвод на соревнованиях по самбо2. Не имея навыков и не владея техникой этого вида спорта, побеждал всех благодаря силе. Когда участники видели в списках его имя, каждый из них в глубине души осознавал, что борьба теперь фактически пойдет лишь за второе место. Сам же Петр Аристархович не любил демонстрировать свою силу, боялся покалечить, отчего прослыл среди своих добряком. Не было солдата в роте, который бы не любил его за простоту, за человечность. Еще в те времена о его стальных мышцах и доброте сослуживцы слагали легенды: «Так это ж Петька, его успокоить – не взвод, рота нужна!», «Если пленных не брать, то Петру Аристарховичу не воевать», – шутили солдаты; «Не нужно ружья, я всех пленю добротой своей», – подражая его басистому тембру, пародировали они. Петр Аристархович лишь отшучивался в ответ, что ему еще было делать? Не мог же он – солдат-отличник – обидеться и выйти, утирая слезы, из строя. И лишь только поистине близкие люди знали, что порой Петр Аристархович, сидя в курилке и прикрывшись огромной, на все лицо мясистой ладонью, грустит. Грустит о том, что предопределено было ему с детства стать военным. Сетуя на судьбу, он представлял в своих тайных мечтах, как работает в цирке акробатом, а то и со зверьми, гастролирует по всему миру. Насладившись мечтами, как пирогом, и запив его иллюзиями, словно чаем, Петр Аристархович вставал и продолжал жить, не протестуя, но и не соглашаясь до конца с предначертанной ему судьбой, тяжело перенося груз суровой реальности – как следствие отсутствия выбора. И хотя его уставшие зеленые глаза говорили о готовности выполнить беспрекословно любой приказ, душа изнывала и рвалась на волю.
Все люди идут со своими мечтами, по пути, именуемому надеждой. У кого-то этот путь длиннее, труднее, тернистее, а у кого-то вовсе короток, легок и без препятствий. Кого-то в конце ждет успех, победа, триумф, неистовый фурор, признание, слава, материальное благополучие и общество, готовое раболепствовать, связи и комфорт, уют и роскошь. А кто-то в бесконечной гонке потеряет себя, и в награду за стремление осуществить свои мечты получит разочарование, озлобленность на весь мир и впоследствии отречение от него. Зачастую наши мечты практически несбыточны, и прилагая все усилия к их осуществлению, мы можем обессилеть под грузом своей ноши, оказаться раздавленным ею. В определенном возрасте у определенной группы людей, в силу различных обстоятельств, этот синдром погони за мечтой усугубляется, а у иных притупляется – виною тому семья, дети, всякие обязанности и обязательства. У тех, у кого он усугубляется, начинается деградация личности. Мечты съедают заживо своего хозяина. Ведомые завистью, такие люди внушают себе, что время ушло и что они не достигли того, чего достигли другие. Когда они оглядываются назад, им в глаза бросается цена, которая была уплачена за достижение цели, и цена эта кажется непомерно большой. Вся эта погоня за мечтами напоминает скачки на лошадях. Все твое небольшое состояние, которое ты так стремишься приумножить, твои моральные ценности, принципы, имущество, знания, одним словом, вся твоя жизнь поставлена на одну из двенадцати лошадей. Лошадь твоя превосходит силой остальных и бежит впереди. Но вдруг замечаешь ты, что начинает до срока уставать лошадь твоя, сдает свою позицию скачущей следом и меняется с ней местами. Гонка проиграна. В конце концов, лишь лишившись всего, ты, сокрушаясь в своих горестных думах, далеко от людей, понимаешь, что, хотя лошадь твоя и была сильнее других, но и седок ей попался тяжелее…
То, что случилось в две тысячи седьмом году, навсегда перечеркнуло надежды Петра Аристарховича на всякую иную деятельность, кроме военной.
III
Майские дни две тысячи седьмого года выдались довольно дождливыми. Флора города Бишкек расцвела как никогда. Многочисленные фруктовые деревья уже начали приносить первые плоды, а иные так покрылись листвой, что нельзя было увидеть и ствола. Бутоны цветов стали крошиться, норовя распуститься второй раз за сезон. Трава зеленая, извиваясь и переплетаясь, заполонила землю, а иная, пробивая асфальт, вырывалась наружу. Город надел свой самый красивый наряд в году, окрашенный в радужные цвета, чтобы возвестить всем, что настало время тепла и любви.
Девятое мая две тысячи седьмого года. День победы. Который год уже отмечался в стране этот праздник, хотя это никак не умаляло масштаб празднования великого дня. Множество военных машин, подобных тем, что участвовали в Великой Отечественной войне, тысячи лучших солдат, специально отобранных для торжественного марша – большая честь, которую нужно заслужить, – военные и ветераны заполнили центральную площадь города Бишкек. Военный духовой оркестр, не переставая, играл победные песни, заставляя молодежь волноваться, трепетать. И на глазах героев, переживших те страшные дни, можно было увидеть слезы. Лица людей были грустны от нахлынувших воспоминаний и, вместе с тем, радостны от того, что война осталась в прошлом.
На городской площади, на возвышении, под статуей Эркиндик3 можно было увидеть первых лиц государства со свитой, в окружении ветеранов Великой Отечественной войны, продолжавших служить Родине, действующих генералов армии и других высокопоставленных представителей власти. Грудь многих из них покрывали медали и знаки отличия. Но чтобы обладать такой привилегией – наблюдать за парадом из «партера», вам нужно было быть в составе правительства и непременно в милости у государя (без этого никак), либо же выиграть войну, либо просто являться родственником Президента.
Одним из тех, кто заслужил такое право, участвовав в войне, был генерал К., благодаря которому и Петр Аристархович тоже удостоился этой привилегии.
Генерал К. был уроженец села Корумду Иссык-Кульской области. Родился он в семье крестьянина-бедняка. Был закален холодом, голодом и отсутствием какого бы то ни было изобилия – всегда довольствовался минимумом. Никогда не жаловался, что нет еды; не злился на судьбу зимними ночами, когда не мог уснуть из-за холода, пробиравшего до костей через продранное и обветшалое одеяло. Как это происходит со всеми сильными людьми, такие жизненные обстоятельства сделали его свирепым. Но какие бы тяжелые испытания и немыслимые преграды не являлись на его пути, он никогда не переставал верить, что в один прекрасный день его звезда загорится на небе и блеснет ярче остальных. К. грезил и всю юность ждал знака с неба. Знак он четко понял, будучи еще школьником, семнадцатого февраля одна тысяча девятьсот сорок третьего года, когда был призван в ряды Красной Армии и направлен курсантом на обучение на ускоренных курсах подготовки артиллерийского состава в Ташкентском пулеметно-минометном училище. Он воспринял войну как единственную возможность выбиться в люди. Рассматривал он эту возможность как палку о двух концах: либо жить по-человечески с почестями, заслужив уважение и признание, имея при себе средства для существования, либо уйти из жизни и лишить судьбу возможности бить его кнутом, имя которому «бедность». В погоне за своим будущим К. участвовал в ожесточенных боях за освобождение Хемзы, Данцига, Штеттина, Пархума, Магдебурга и многих других городов. С одна тысяча девятьсот сорок третьего года по одна тысяча девятьсот сорок пятый годы участвовал в многочисленных сражениях в рядах действующей Красной армии. За выполнение боевых заданий, проявленную при этом личную храбрость и мужество был награжден Указами Президиума Верховного Совета СССР орденом «Слава» 3-ей степени и медалью «За победу над фашисткой Германией». Главнокомандующим Маршалом Советского Союза товарищем Сталиным И.В. генералу К. неоднократно объявлялась благодарность. В ожесточенном бою с фашистскими захватчиками 6 февраля 1944 года получил слепое, проникающее осколочное ранение мягких тканей левой поясничной области и левого бедра. Около двух месяцев находился на излечении в эвакуационных госпиталях в городах Харьков и Кемерово. Последствия данного ранения и неимоверных тягот, перенесенных во время войны, сказывались на протяжении всей его дальнейшей жизни. По окончании войны был избран депутатом городского совета города Фрунзе, и в качестве депутата он оказывал немалую помощь соотечественникам. Генерал К. был лучшим другом Аристарха Ивановича Пушкова – отца Петра Аристарховича Пушкова, с которым вместе воевал и который геройски погиб в бою под Магдебургом.
После гибели матери Петра – Анастасии Пафнутьевны Пушковой, тяжело болевшей раком печени, генерал К. в буквальном смысле приютил Петра у себя дома. Дал ему все, что было необходимо для того, чтобы человек не потерял будущего: образование, воспитание, пропитание, крышу над головой и даже предопределил его дальнейшую судьбу, отдав учиться в военное училище, желая, чтобы тот пошел по стопам своего отца, да и по его стопам тоже. В силу строгости генерала К. выбора у Петра Аристарховича не было, хотя тот и любил его как сына. Генерал К. с самого начала дал понять Петру, что в жизни ничего не дается легко и что нужно биться за каждый вздох, секунду, миллиметр, чтобы чего-то достичь. Генерал К. в свободное время учил воспитанника тому, чему не научат в школе нынешние преподаватели. Правда, учил не осознанно, а скорее ненароком, размышляя вслух о бытии мира сего. В конечном итоге эти частые монологи выработали у Петра Аристарховича наблюдательность и чрезвычайную любовь к всяческого рода глубоким размышлениям. Иной раз разные мысли путали все в голове, и ему даже казалось, что он сумасшедший. Впрочем, к чему сокрушаться над неподвластным? Ведь эту любовь, как бы ему ни хотелось, он был не в силах изменить. Он не мог изменить ей, не говоря уже о полном, безвозвратном искоренении. Петр Аристархович был обречен от рождения влюбиться в тяжелые думы и в вечных попытках отыскать истину, в нескончаемой борьбе с самим собой, с необъятной надеждой в груди умереть и воскреснуть с ними в следующей жизни, в другом мире.
IV
Как мы уже упомянули, Петр Аристархович имел счастливую случайность оказаться среди героев – ветеранов Великой Отечественной войны. А также в окружении высокопоставленных лиц государства, родственников Президента и тех, кто за счет своего уменья благоговеть перед нужными людьми и вовремя ублажить их занимают важные посты и властные должности.
К этому времени Петр Аристархович уже имел звание подполковника и был в подчинении генерала К. Стоял он несколько позади генерала, и было ясно, что хоть и глядел на парадное шествие, но видел совсем другую картину. По его лицу то и дело пробегала судорога. Кулаки его сжимались от ярости и злости. Глаза сверкали, наливаясь горькими слезами, а иной раз потухали в раздумьях. Сердце билось учащено, и грудь вздымалась от напряженного дыхания; с возрастом это состояние становилось все заметней для него самого. Оно было вызвано его глубокими размышлениями, которые он временами ненавидел так же сильно, как и любил. Любовь, смешанная с ненавистью, – все равно что вода, разбавленная чаем. Когда они соединяются, то их уже не разделить и прежние субстанции не восстановить, процесс становится необратимым. Любовь в ненависти и ненависть в любви, пропитанные друг другом, составляющие и дополняющие одно другое – это особая форма чувств… Последняя стадия, обратная сторона, когда разгорающаяся любовь вдруг делает разворот. Когда вовремя не поставленная точка приводит к тому, что слова обесцениваются, но ты продолжаешь писать миллионы строк, и бессмысленная надежда съедает тебя изнутри. Когда ненависть просит убить ее ради любви… Это особая форма чувств, когда, отрекаясь от ненависти, ты обрекаешь свою любовь на смерть. Это та форма чувств, которая призвана убить твою душу, твое сердце, разум, сознание, и в последнюю очередь, когда у тебя ничего не останется, подарит тебе твою же плоть и призовет к жизни – чтобы убить потом снова.
Картины тяжелых, ожесточенных боев, гектары земли, залитые кровью, пролитой ради долга – защитить родину, отчизну и свои моральные ценности, всплывали перед ним, словно когда-то наяву с ним происходили. Петра Аристарховича вдруг охватила невероятная злость на людей, развязавших войну, на их невежество, алчность, жестокость, корыстные цели… Войну, унесшую с собой, по официальным данным, двадцать семь миллионов шестьсот шестьдесят тысяч человеческих жизней, а по неофициальным – куда больше. Выражение его лица свидетельствовало о тяжелом размышлении: брови нахмурены, на лбу проступили морщины, губы плотно сжаты. По неподвижному, напряженному взгляду можно было понять, что в голове Петра Аристарховича снова идут ожесточенные бои между истиной и предположениями. «Человечество заплатило непомерную цену за искоренение фашизма. Ах, этот тиран! Негодяй, что же ты наделал? Я уверен, что ты и представить себе не мог, что море крови станет памятью о твоей гнусной цели, и что ты утонешь в нем, пытаясь утвердить свое мировое господство», – размышлял Петр Аристархович, понурив голову. «Подумать только, двадцать семь миллионов шестьсот шестьдесят тысяч человек были принесены в жертву ради того, чтобы мир поборол нацизм. А ведь каждый из них жил своей жизнью: ел, пил, любил, мечтал, стремился, грустил, веселился, смеялся… Вот бы услышать смех двадцати семи миллионов шестисот шестидесяти тысяч человек! – чуть улыбнувшись, подумал про себя Петр Аристархович. – А ведь даже враг празднует нашу Победу. Признается, что освободили от фашизма! Но ведь, не дай Бог, победи «фашистский орел» «Серп и Молот», тот же человек, признающийся сейчас, что был введен в заблуждение, издеваясь и смеясь, понукал бы нас палкой в спину! Победи «фашистский орел», немецкий народ так бы ничего и не понял, ликуя и гордясь своим фашизмом. Установившийся режим ежедневно взращивал бы в душе каждого нацистскую поросль, которая бы выросла стеной, заслонившей людское милосердие; стеной, не дающей увидеть, что путь фашизма есть путь тирании! И он не пошел бы против этой самой тирании, не боролся бы за других людей, за их жизни и за их права, Богом данные… А все потому, что сам был бы господином», – Петр Аристархович озлобленно сжал кулаки, готовый броситься в неравный бой один против целой танковой дивизии.
«Сейчас, конечно, ты признаешь, что спасли тебя от фашизма, но не оттого ли, что выбора у тебя не было? Не оттого ли, что малодушным ты слеплен? Горюешь по братьям-немцам, но пролил ли ты каплю своих, ничего не стоящих слез, за советского брата своего? Такого же от рождения, как и ты?! Понял ли ты масштаб потерь и ущерба, тобою причинённого? Узрел ли ошибочность призрачных целей, которым ты слепо верил?» – так Петр Аристархович, нещадно расточая нравоучения мнимому и столь ненавистному врагу, покидал центральную площадь города Бишкек.
Со временем, когда оглядываешься назад, все становится яснее и четче, чем в момент принятия решения. Очевидно и то, что немецкий народ в период Великой Отечественной войны следовал за лжепророком и его преступными идеалами. Он слепо, словно заколдованный, верил в свою правоту. Сейчас же он свободен от тирании, фашизма и их воздействия на умы людей. Благодаря СССР очи людей открыты, и они заявляют, что ошибались. Но не разорви СССР пелену на глазах немцев, они, возможно, до сих пор не смогли бы понять, что вера в свое превосходство над другими народами преступна. Одним словом, не спаси СССР разум жителей Германии, не направь его в правильное русло, то справедливо будет предположить, что ошибочно выбранный курс мог бы окончательно погубить их страну, их будущее. Как ошибочно выбранный курс способен потопить корабль в море, так же и Германия могла кануть в небытие. А ведь сейчас Германия – одна из самых богатых, благополучных и комфортных для проживания стран, с высоким уровнем сознания людей, толерантным отношением к другим национальностям и социальному статусу человека, с одним из самых низких уровней безработицы!..
Все, что сделало человечество в прошлом, мы имеем в настоящем, все, что мы сделаем в настоящем, получит будущее.
V
Время близилось к вечеру, когда парад закончился и люди стали расходиться. Почти вся доступная человеческому взору часть неба была затянута серыми тучами. С деревьев капали остатки послеполуденного дождя. Мокрый асфальт местами уже успел высохнуть. Впрочем, воздух был настолько чистым и свежим, что, вздохнув, казалось – через легкие проходит вся вселенная.
Петр Аристархович брел по тротуару одной из улиц Бишкека, названия которых давались ему с трудом. Он часто не придавал значения маршруту, из-за тяжелых дум, овладевавших им в пути. Нередко терялся и уже почти привык к этому состоянию оцепенения, в котором оказывался, вдруг очнувшись в незнакомом месте. Более того, он ловил себя на мысли, что ему нравится происходящее с ним. «Пожалуй, это одна из разноцветных мармеладок жизни: потерять дорогу домой, чтобы снова ее отыскать», – чуть улыбаясь от собственной, пришедшей на ум мысли, обычно уже найдя обратную дорогу, заключал Петр Аристархович.
Итак, как было сказано выше, Петр Аристархович брел по одной из улиц города Бишкек. Эта улица была имени Михаила Васильевича Фрунзе, она беспрерывно тянулась от перекрестной Ала-Арчинской до перекрестной имени Михаила Юрьевича Лермонтова. Без преувеличения можно было сказать, что в эти минуты, погруженный в свои думы, Петр Аристархович мог пройти, не останавливаясь и не вглядываясь в предметы, от начала до конца улицы, сам того не заметив. Так бы и случилось, не прекрати судьба его путь в бесконечность.
– Равняйсь! Смирно! – кричал, в метрах пяти от Петра Аристарховича, мужчина маленького роста, с большим брюхом, карими глазами и землянисто-черными усами, в расстегнутом нараспашку военном пиджаке, улыбаясь и быстро подходя.
– Здравие желаю, товарищ!.. – почти машинально прокричал в ответ Петр Аристархович, стараясь разглядеть погоны приближающегося офицера. Его сознание, находясь в состоянии высокой концентрации для разрешения вопросов бытия, не успело переключиться на возникшую бытовую ситуацию. При этом он испытывал чувства человека, который, будучи согретым знойным солнцем пустыни, прыгнул в прорубь ледяной реки.
– Вольно, вольно, боец! – подойдя, мужчина крепко, но с некоторой опаской, присовокупляя к рукопожатию вторую руку, пожал руку Петру Аристарховичу. Его погоны говорили, что он полковник.
– Тьфу! Ты, что ли?! Напугал! – не считаясь со званием и не оказывая знаков внимания сверх тех, которые положены простому человеку, Петр Аристархович вернулся на прежний курс и, не опасаясь последствий неуставного поведения в отношениях с вышестоящим офицером, продолжил свой путь.
– Да погоди ты, Петруха! – полковник почти вприпрыжку догнал Петра Аристарховича и, взяв за плечо, осторожно (движение не принуждало, а словно просило разрешения) развернул к себе лицом. – Есть предложение! – Предвкушая интерес собеседника, полковник расплылся в довольной улыбке.
– Не пью, не азартен, лгать тоже особо не умею, бескорыстен, честь имею, немногословен. Итак, чем могу служить моей полной противоположности? – небрежно подшутил над полковником Петр Аристархович. Основываясь на своем опыте общения с этой личностью, он знал, что единственный способ избавиться от столь нежеланного окружения (особенно когда тому что-то было нужно) – это полушутя-полусерьезно оскорбить его.
– Ну, зачем ты так? Я как друга хотел попросить… Я ведь тебе, Петруха, плохого никогда не предложил бы… – вроде бы обидевшись, продолжал полковник.
– Ладно-ладно, говори уже! Знаю тебя, еще минуту – и аплодировать тебе придется, – раскусив притворство собеседника, с видом человека, которому все надоело и который хочет быстрее закончить, велел Петр Аристархович.
– В общем, дело такое: баба моя Людмилка – хороша собой, пышная такая вот! – полковник обрисовывал руками в воздухе ее силуэт. – Ну, в общем, ты понял! Так вот, люблю я ее очень си… – не успел он договорить.
– Погоди, так женщину твою, кажись, Марьей зовут? – не дослушав, перебил Петр Аристархович.
– Машка-то моя месяц как сбежала от меня в Москву! – сказал полковник, понурив голову, блестяще изображая чувства, о которых на самом деле не ведал, – тоску и горечь потери любимой женщины.
«Правильно сделала! Будь я на ее месте, бежал бы в Сибирь, подальше от тебя», – подумал про себя Петр Аристархович. Но вслух произнес – с некоторой насмешкой:
– Смотрю, недолго ты горевал, а, Ильюха?
– Да нет же, ты все неправильно понял! Я с Людмилкой давно знаком, вот в горе моем помогла, утешила. Жениться на ней хочу. Время, Петруха, идет, а мы не молодеем. Мне уже не тридцать и даже не сорок. Да и тебе тоже… – полковник вздохнул, искренне сожалея о бесцельно потраченных годах и отсутствии возможности наверстать упущенное.
– Ну, чего пригорюнился? Рассказал бы я тебе о том, что на все воля Божья и что горем делу не поможешь. Ведь не дело думать о том, чего уже не вернуть и не исправить. Да вот только не возьмешь ведь в толк! – Петр Аристархович расстроился, вспоминая неудачные наставления в адрес полковника и свои попытки направить его на путь истинный, слепить из этой живой горы шлака человека. Напрасные старания, растворившиеся бесследно в бермудском треугольнике чужой сущности. – Ну да хватит нюни разводить, говори, в чем дело или уйди с дороги! – Петр Аристархович был по-настоящему раздражен.
– Рассказываю, Петруха, рассказываю! Так вот, за Людмилкой моей подруга увязалась – Лерка! Сердцем дьявол, пленяет красотой. Ей-богу, брат родимый, мамой клянусь, не видал красивей, и девица – огонь! Ей мужик, как ты, нужен – жесткий! Чтоб как сказал один раз! Как посмотрел один раз! – и она сразу поняла: либо продолжать, либо смерть!!! – последние слова полковник почти прокричал. – Я ведь хотел предложение сегодня сделать Людмиле Муратовне, – полковник от безысходности, ненароком раскрывая тайну, ударился в подробности. – Как полагается, стать, знаешь ли, на колено, чтобы просить ее руку и сердце. Речь даже подготовил. В этом, как его?.. – щелкая пальцами, он силился вспомнить. – Да как же там он называется?.. Ну, этот, который самый престижный, дорогой ресторан в Бишкеке? Тьфу ты, забыл! В общем, в этом самом ресторане я отдельное место забронировал, а там, сам знаешь, как с бронью туго, – нужен задаток. Успех или нет, а деньги не воротят; чистой воды бессердечность, так сказать. Да еще и предварительный заказ блюд, и про отдельный уголок не забыть, так сказать! Не будешь же при людях колени пачкать? Так вот, солидная сумма ушла только на подготовку: тому дай! этому дай! задаток оставь! А напитки! Напитки! – все более оживляясь, продолжал полковник. – Веришь, Петруха, я ведь ради нее всю зарплату потратил! Хотел сюрприз ей сделать, она-то ведь и не подозревает ничего, а тут!.. – Полковник опустил голову и помолчал. – Нет, Лерка хорошая, добрая девчушка, да вот только сегодня она лишняя… Ее заранее поставить в известность – так обрадуется за подругу и поведением выдаст себя. Не удержится, разболтает и сюрпризу не быть! А деньги-то и пропадут… – уже заранее, поддавшись воображению, скорбел о потраченных средствах полковник. Недовольный взгляд Петра Аристарховича стеснил его, и тот понял, что в сердечных делах о таких вещах и речи быть не должно.
– Впрочем, не в деньгах дело! – опомнившись, продолжил полковник. – Так сказать, сюрприз ведь главное в этом вопросе… Эм-м, так сказать, настроение, ощущение того, что все ради нее… И память, память о самом моменте, о волшебных мгновениях, которые случаются раз в жизни… О восторге – вот что ведь действительно важно! Поэтому я и прошу тебя: отвлеки Лерку, своди ее куда-нибудь, а? В кино, в столовую, мороженым угости или просто прогуляйся с нею по Дзержинскому бульвару – сейчас это модно, потом проводишь ее до дома, и всего-то!
Петр Аристархович, зная натуру полковника, был удивлен его намерению жениться. Не то чтобы он не одобрял брачного союза, просто хорошо знал этого человека, который всю жизнь беспечно растрачивал данное ему от природы. При любом удобном стечении обстоятельств обманывал, притворялся и даже, по мере потребности, в зависимости от ситуации, словно хамелеон, перевоплощался в каких-то других людей, но ненадолго. Без колебаний предавался любому пороку, не задумываясь о последствиях. Его невероятная изворотливость, точнее будет сказать, беспринципность, аморфность позволяли ему пролезть в любую щель, в замочную скважину, в потаенные уголки души каждого из нас, где мы держим свои секреты. Отличительной чертой полковника было его уменье находить выгоду в чем угодно.
Петра Аристарховича приятно изумило, что у такого человека такое светлое намерение. Петр Аристархович некоторое время размышлял, не замечая ничего вокруг. Он думал, неужели даже у таких людей, как полковник Илья М.С., есть светлые, человеческие, бескорыстные намерения. Он спрашивал себя, неужели у таких, как он, есть сердце, которое также трепещет в надежде утолить свою потребность в любви? Сердце, которое может тоже любить и быть разбитым? И вообще, может ли человек после сорока лет порока, лжи, ежедневных поисков личной выгоды, что непременно сказалось на его характере, взглядах, ценностях, вдруг исправиться из-за девушки по имени Людмила? А стало быть, из-за любви? Может ли быть такое, что душа полностью исцелилась от алчности? Что любовь переродит душу, и полковник станет другим человеком? Порядочным офицером? Таким, каким полагается быть настоящему воину? Неужели на все это способна любовь?.. И вдруг мелькнула у Петра Аристарховича мысль, что он знает многое про любовь из книг, историй, рассказов, но ни разу за всю свою жизнь сам не испытывал этого великого и опасного чувства. Он с трудом пытался вспомнить время, когда был близок с женщиной, но тщетно. Не мог вспомнить потому, что не познал чувства нежности, ласки и заботы. Чувства, ради которого не грех пожертвовать всем. Он не знал женщин, во всех смыслах этого слова… Опустил голову, прижал подбородок к груди. Немой взор его был направлен вниз, Петр Аристархович словно пытался увидеть сквозь землю ее раскаленное ядро. Он был раздавлен… Дума эта оказалась для него непосильной. Его возраст перевалил за сорок, и надежда обрести настоящую любовь, словно солнце на закате, уже исчезала за горизонтом.
– Ну, так что? Поможешь, Петруха? – не выдержав, полковник прервал затянувшееся безмолвие Петра Аристарховича.
Петр Аристархович очень устал после долгого пребывания на ногах. Торжественный марш, который он так любил, утомил его. Он жаждал отправиться домой и прилечь, чтобы восстановить силы, так что последние вопросы полковника слышал отдаленно, словно находился под водой. Некоторые слова и предложения вовсе пролетали мимо ушей.
Услышав вопрос, ответ на который решил бы все дело, Петр Аристархович сделал над собой усилие. Словно только что проснувшись, он огляделся по сторонам, пытаясь понять, что от него хотят. Немного придя в себя, изрек:
– Я от всей души поздравляю тебя, Илья, это серьезный шаг в жизни! Пусть он окажется судьбоносным для Людмилы, а для тебя станет поворотным пунктом в жизни, – искренне, от всего сердца поздравил полковника Петр Аристархович и, развернувшись, быстро пошел прочь.
