У. Гарный
Ни слова правды

Глава 6
Пакет спасения

Когда я открыл глаза, то увидел исцарапанную надписями серую стену и понял, что проснулся оттого, что меня за плечо трясет человек в милицейской (или уже полицейской?) форме и что-то орет.

Я ни слова не понял из его воплей, выходило у него что-то вроде:

– Я м-аать твоюю, тебяяя, убыть час назад, вставай и дергай! И по фиг мне все, нельзя больше!!!

По-видимому, милиционер (или все-таки полицейский?) был в стельку пьян^[35], но спорить было глупо, и я позволил вытолкать меня на свободу взашей, правда, на прощание пропел пару рулад, сладких славянскому уху, когда славяне не в духе.

Хотел пустить еще вонючих ветров, но меня уже выставили. Денег, естественно, не было, еще и посетило удивительное желание закурить. А не курил я лет десять, наверное, но навеяло: «…и я откинулся такой базар-вокзал: глазел на шлюх и мирно кушал пончик…» М-да, русский шансон, это вам не вздохи на скамейке: «…и на руке расцвел, с чайками Магадан…» И все эти «Владимирские централы» с такой силой нажали мне на черепную коробку изнутри, что я затряс головой и испытал чувство падения и безысходности от внезапного понимания тускло-нецветного восприятия окружающего мира тех людей, которые пишут такие песни, и тех, кто ими наслаждается.

Воистину прав Патанжали^[36], что снизу миров не существует, есть только уровни сознания, а спуск в нижние слои этих уровней и есть ад кромешный о семи кругах.

Захотелось встать на колени и покликушествовать в стиле Данте Алигьери: а круги те холодные, обмороженные. От одного до другого иди-иди, не дойдешь, не доедешь, в каждом круге-то смотрящий сидит, покрикивает. А в деснице-то^[37] у него плеточка, а в шуйце-то^[38] вазелин: знай себе – наказывай…

Думаю, неплохую выручку бы собрал с сердобольных христиан. Нищих много на Руси, а блаженных – единицы, опять же идея оригинальная, никаких там: сами мы не местные, дайте денег на обратную дорогу и т. д.

Не знаю, как вы, но я нищим денег всегда даю, бог тебе дает – «за что» не спрашивает, и ты не думай, просят – дай, если есть.

Если нет – сопереживай на секунду.

Вот здесь надо сказать, что если выложить самому себе всю правду начистоту, то хорошего кому-то сделать, хотя бы и самому себе, получается немного, поэтому стремиться к этому следует специально, а то случай может и не представиться. Если вспомнить все, что ты сделал плохого или что тебе плохого сделали, то списки получатся значительные. А вот список добрых дел собственного изготовления до обидного скромен. От таких мыслей мне сильно захотелось облагодетельствовать все человечество, пусть даже и против его воли. Но, решив начать с кого-то конкретного, я вспомнил про Витьку. Меня даже в пот бросило – черт, я же его там оставил даже без денег, запертого в квартире. А ведь он командировочный!!!

Да, ни денег, ни «пакета спасения», а спасать Витьку как-то надо. Отделение от ларька и Витькиной квартиры недалеко, и вспомнил я про торговку, которая побеседовать хотела, а я торопился похмелиться и общаться не стал. Между размышлениями и действием время нужно неутомимо сокращать: это и есть решительность. Я почти бегом влетел в ларек. Но здесь меня ждал неприятный сюрприз: за прилавком был парень, который с неприязнью взглянул на мой расхристанный вид: драка с милиционерами и пребывание в кутузке не прибавили мне привлекательности. Парень несколько секунд рассматривал меня, а потом опустил руку под прилавок: видно, нащупал «тревожную кнопку». Новая встреча с городской стражей не входила в мои планы, и я молча вышел из ларька. Да и что я мог ему сказать: у меня командировочный друг заперт и страдает? Вряд ли он вошел бы в положение, хотя не попробуешь – не узнаешь. Я решительно развернулся и увидел через стеклянную дверь, как тот парень вынул руку из-под прилавка. В руке был обрез охотничьего ружья. Из него он целился куда-то вниз и широко разевал рот: орал на кого-то. Я тут впал в легкий ступороз^[39], согласитесь, для одного дня многовато, теперь вот скачок^[40]. Стою и глазею через дверь, как он там орет, и в этот момент мне в левую лопатку уперся ствол и хриплый голос вежливо предложил: «Давай, дяденька, внутрь, не стесняйся!» Я и глаз скашивать не стал, резко повернулся вправо боком и по ходу движения выбросил руку сверху вниз, почувствовал, что попал и кувыркнулся с крыльца ларька прямо на асфальт, приземлился на колени и локти и на карачках судорожными скачками убежал за угол.

За спиной грохнул выстрел, посыпалось стекло, потом еще один. Я снял куртку и высунул рукав из-за угла. Никакой реакции. Спрятал рукав, высунул полкуртки. Тихо. Аккуратно выглянул: парень, который меня вежливо приглашал, сидел на корточках, держась руками за лицо, рядом валялся такой же обрез, как у его дружка внутри ларька, стволы дымились. Стеклянная дверь разлетелась на осколки, но было тихо, парень только слегка поскуливал, видимо, сдерживался, чтоб лицо не потерять. Хотя как же он его потеряет – вон как вцепился.

Однако раненый, или, вернее, стукнутый, меня волновал мало, но вот где его напарник? Я быстро на цыпочках добежал до следующего дома и осмотрелся: ларек был как на ладони. Второй двери не было, значит, он внутри. Я решил подождать: все равно не выдержит – побежит, время не на него работает, выстрелы наверняка слышали, кто-то уже в милицию звонит.

И точно, через минуту из ларька выскочил парень, ошалело оглянулся, что-то крикнул своему подельнику и метнулся во дворы. Второй так и остался сидеть на корточках.

Ну все, операцию по спасению Витьки следовало начинать незамедлительно. Пробегая мимо неудачливого разбойника, я подхватил обрез, открыл патронник и ударил прикладом об лестницу. С удовлетворением услышал характерный хруст: теперь не постреляешь, гаденыш.

В ларьке повсюду валялись осколки стекла, и казалось, что ходишь по снегу: хрусть-хрусть. За прилавком лежала бездыханная продавщица, я ее тронул за грудь – живая! Знепритомнила^[41] просто. Где что лежит, мне напоминать не надо, по-прежнему маршруту пробежал: водка, рыбка, финики, пиво… и бегом на выход, дал себе при этом клятвенное обещание, что расплачусь с процентами при первой же оказии. Все равно было неприятно, тут бы женщине помочь. И вот тут я понял, что тупо не смогу, недавно хотел весь мир осчастливить, а теперь тырю водку, как давешние разбойнички. Поставил я «пакет спасения» (вот уже второй до Витьки не донес) на прилавок, подошел к продавщице и стал ей уши тереть, втайне надеясь, что делать ей дыхание рот в рот не придется, очень уж от нее табаком пахло. А так бабенка вполне симпатичная, при других обстоятельствах я бы порадовался случаю стать ее спасителем.

Но, слава богу, обошлось, открыла «королева ночного ларька» глаза свои зеленые, которые немедленно наполнились слезами. Меня она признала и… кинулась на шею, далее, пылая благодарностью, она должна была изобразить несколько номеров из немецких фильмов про сантехников и разносчиков пиццы. Но жизнь не богаче фантазии: все тот же «день сурка» без конца и начала.

Вот в каком-то старом голливудском фильме главный герой говорил, что вы зря прожили жизнь, если хоть раз не услышали фразу: «Выходите по-одному с высоко поднятыми руками». Но когда вы ее или очень похожую на нее фразу слышите, то ощущения, что ваша жизнь наполнилась новым значительным смыслом, не возникает. Вот не возникает, и все тут! Напротив, возникает череда очень странных мыслей, вызванных досадой и страхом: мне подумалось в стиле шансона: опять весна, опять грачи, опять тюрьма, опять дрочи. И пожалелось о трех вещах: не успел спасти Витьку, не успел помыться, с барышней даже не познакомился.

На этот раз стража прибыла в пятнистом: ОМОН – вот одна из причин, по которой я по рекомендации господ милиционеров (полицейских?) улегся мордой в пол и сложил руки на затылке, чтобы почувствовать оковы и продолжить свое кружение между ларьком и отделением. Вторая причина – да будет так, да и третья – устал я, вот честно – устал.

Но делай добро и бросай его в воду, оно всегда к тебе вернется. Продавщица не осталась в стороне от событий, вот она ОМОНа совсем не боялась, вскочила и во весь свой неслабый низкий голос, таким в опере петь не стыдно, стала объяснять, что когда ее несчастную здесь грабили и унижали и вообще собирались изнасиловать, где были все эти крепкие ребята. А вот когда ее спасают, то вот они заступнички – надежа и опора – хрясть и заковали. Мужики чего-то прогудели в ответ, потом еще, но спасенная не угомонилась, пока меня не расковали и не подняли.

Пришел опер (говорят, упал намоченный), опросил. Пришел следователь-женщина, матерая как Родина, которая с плаката зовет, допросил(а). По разговорам, которые кипели вокруг нас, понятно стало, что взяли из разбойничков одного, который убегал с обрезом, а который тут посиживал, ушел: где-то во дворах потеряли. Но дескать, долго не пробегает, раненный, и собака-чемпион по нюху скоро будет здесь.

Личность мою, в районе очень известную, установили, но моя защитница заявила, что теперь меня ни за что не отпустит, потому что ей страшно, и вообще не ваше дело. Милиционеры (или все-таки полицейские) потоптались, но спорить не стали, следователь (ница, ша) выдала повестку на завтра, явиться как свидетелю, и все вывалились на улицу. Остались в ларьке только я да спасенная (и спасительница) в одном флаконе.

И стали мы спокойно беседовать о том о сем. Зовут барышню Ира, очень она мне благодарна: обмен мобилами, невинный поцелуй. Несмотря на романтическую обстановку, мне хотелось выпить и помыться, а ей неплохо было бы конфетку мятную употребить. Поэтому никакого хардкора, не надо ставить многоточие, включать образ пылающего камина или пролетающей мимо стаи журавлей.

Помог я ей картонкой разбитую дверь закрыть, рассказал про закрытого дома Витьку. Перепирались маленько: я клялся, что заплачу, но после, а она мне «пакет спасения» подарить хотела. Но я – кремень, на своем настоял. Дождался я ее хозяев, пожилую пару из предместий столицы, и с чувством исполненного долга и удачно начавшейся интрижки удалился. Немного испортило общее приятное ощущение мимолетное воспоминание о Заре, но ведь она мне только в бреду является, так что имеются несомненные смягчающие обстоятельства.

Бегом кинулся к Витьке, донести «пакет спасения» теперь дело чести.

Пробежал я первые сто метров, как из подъезда слабо так: «Братан, бра-та-ан, постой». Мне бы пройти мимо, но ведь христиане мы, хотя кляну себя самого последними словами, а поделать ничего не могу – надо помочь. Захожу в подъезд, никого, только голос, что за напасть.

Прислушался, а голос из-за двери в подвал, дверь на замке. Ничего не пойму.

– Эй, ты как там очутился, чего орешь-то?

– Да менты гоняют, сюда и спрятался.

Вот тут я начал кой-чего понимать.

– А ты, сокол, часом, не ларек ли грабил?

За дверью примолкло, зашуршало, в щели показался пылающий ненавистью глаз.

– А-ааа, юные комсомольцы, помощники милиции пожаловали. Ну радуйся, гад, что я обрез потерял. А то бы…

– А то бы что? Застрелился бы с досады, что ли? Ты, дружок, где научился в людей оружием заряженным тыкать, а?! Потом обижаешься еще.

– Да я хотел, что б ты в ларек зашел, и все.

– Иди ты, и там бы ты мне водки бесплатной выдал и варенье «на завтра». Чего примолк, вот именно, что сам не знаешь, что бы ты с кентом своим решили. А я, значит, вот какой плохой, застрелить себя не дал, да еще и сбежал. А за то, что ты, говнюк, за мирными гражданами, нонкомбатантами бегаешь с обрезом наперевес, за тобой теперь дяди-милиционеры гоняются, и это прямо верх несправедливости – заплакать хочется. Эй, чего молчишь?

За дверью слышно было только сопение, но как-то низковато.

– Ты чего там – упал, что ли? Эгей.

А в ответ тишина. Вот что делать, ума не приложу, может, так молчит, а может, с ним случилось чего. Поди разбери. Дилемма, почище агни-йоговских задач.

Рерих пишет: к одному отшельнику явился враг рода человеческого и предложил ему святые дары. И получается: если возьмет отшельник дары – значит, сотрудничает с дьяволом, не возьмет – ценность святых даров приуменьшит. И тогда отшельник стал с молитвой на беса наступать и заставил его дары бросить и исчезнуть.

И у меня ситуация: какое мне дело до негодяя, который меня чуть не угробил. Но услышал его я, а если он и вправду там валяется без сознания, может, его милиционеры ранили, или я ему лампочку окончательно стряс^[42], кто ему, кроме меня, поможет, то-то и оно, что некому.

Вот елы-палы, я что, «пакет спасения» до Витьки сегодня не донесу, что ли? Но, шалишь, если загнется этот малознакомый разбойник, значит, такая его судьба, а Виктора я спасти просто обязан, это же друг мой, и никогда в меня оружием не тыкал, даже в шутку. Решено, дал я себе обещание, что вернусь, и стремглав побежал исполнять свой долг.

Когда к дому подходил, обратил внимание на «шестерку» без номеров. Она стояла возле первого подъезда с работающим мотором, с погашенными фарами и габаритами. Очень подозрительный автомобиль, но хватит на сегодня полиции (милиции) помогать, «пакет спасения» надо до Витьки донести и отправиться к придурку, который на меня напал.

Но, как только я в подъезд зашел, сразу стало ясно, что планы придется скорректировать: ждали меня четверо гопников – мой давешний дружок с заплывшим глазом и трое его соратников. В профессиональной форме, как положено, спортивные костюмы, кожаные куртки, трое в кепках. В руках пистолеты и ножи, хоть сейчас в комиксы про опасности в городе. И под картинкой надпись: увидев в своем подъезде таких парнишек, паникуйте и сваливайте что есть мочи. Так я и поступил. Не вступая в разговоры, я метнул в них «пакет спасения» (прости Витек!), одновременно ногой закрывая дверь тамбура, и присел вниз, развернулся и с низкого старта выскочил из подъезда, издавая победное рычание: догнать меня – утопия. Но вдруг почувствовал резкую боль в ноге и увидел, как приближается к моему лицу серый асфальт, хотел выставить руки, но не успел – хорошую, видно, скорость набрал. Последнее, о чем подумалось: «А вот и пятый!» – и хлоп, отрубился.

И снова треклятый голос: «И образы, порожденные цифрами, нашли отражение во всех человеческих культурах. В частности, птица или бог, витающий над водами и роняющий в воду частицу себя, из которой произрастает множество вещей, – суть единица и ноль, числа, с помощью которых можно отразить любые объекты и их состояние: обратите внимание на двоичный код. Ноль символизирует собой воду – океан изначальной энергии, единица – творческое начало. Сливаясь, они образуют новое, преображая друг друга: 01 – еще не достигшая слияния энергия и преобразующий ее творец, 10 – уже преобразованная энергия, подвергшаяся изменению через влияние творца. То есть шкала от одного до десяти и есть история возникновения всех вещей: закодированное послание. Творческая сила двух начал 1+1=2, это единение противоположностей, слияние, а иногда и частичное уничтожение двух сил для создания некой новой силы или вещи, такое противостояние извечных сил породило нечто синтетическое: существо, которое и бог, и дьявол, и душа, и материя: человек – это 3. Единица, двойка и тройка – суть рассказ о диких неконтролируемых изначальных стихиях, которые бушевали на заре времен и при любом смешении раскладываются на самих себя. После подобных потрясений необходимы были отдых и покой, единение слияний 2+2=4: в объединении преобразованных сил, их взаимодействие не вызывало той разрушительной силы, содержащейся в творческом начале. Так же объединение нестабильной тройки с творческим началом 1+3=4 качнуло весы в сторону осознания присутствия божественной силы в мире, желание трансцендентальных откровений, которые невозможны без созерцания и самосозерцания. На землю снизошел покой. Но он не мог длиться вечно, взаимодействие человека и знаний, умений, вещей породило творчество человека 3+2=5.

Все указанные этапы и все последующие трансформации происходят в результате воздействия творческой силы – единицы, которая прилагалась по мере созревания мира для нового откровения. Причем сложение гораздо древнее отрицательной шкалы: понятие чисел, которые «меньше, чем ничего», возникло только в 15 – 16-м веках нашей эры.

Однако продолжим: следуя развитию творческих сил, возникло множество людей, они осознали себя как силу в общности 5+1=6 или 3+3=6, но в мире было множество вещей 2+2+2=6, и люди желали их. Это породило убийства, войны, разрушения – антропогенный фактор влияния на окружающий мир. В связи с этими событиями восприятие шестерки негативное, отрицательное.

Новый этап развития принес спокойствие, но многое и усложнил, особенно восприятие творческого начала, высшей воли универсума и бога, 3+4=7. Семерка породила стремление к покою и познанию, многие культуры почитают это число как священное. 5+2=7, творчество человека приложенное к вещам, понятиям, знаниям и др.

Восьмерка, которая у многих народов означает счастье и удачу, число противоречивое. С одной стороны, это 4+4, то есть двойной покой, с другой: 6+2, взаимодействие разрушения и всех вещей. А также множество вещей 2+2+2+2. Неудивительно, что этим же символом обозначают бесконечность, так как число самое многоплановое, но, безусловно, творческое и позитивное. Вообще чем число больше, тем выше его творческий потенциал:1+1+1+1+1+1+1+1+1=8.

Девятка – число союзов, 3+3+3, число взаимодействия творчества и покоя 5+4, число пика человеческой цивилизации. Указывает, что время отдельных личностей прошло и настала пора человеческих объединений: партий, союзов, международных корпораций и т. д. Девятка – число магии, ведь на какое число его ни умножь, девятка всегда воспроизводит саму себя 8×9 = 72, 7+2 = 9, 9×12 = 108, 1+0+8=9 и т. д.

Глава 7
Чужая душа – загадка

Разбудил меня утренний холод неподалеку от города Славена, Косматко костер уже разжег и возился с котелком, готовил нам завтрак. По его спокойствию я понял, что нам ничего не угрожает.

– А, проснулся, герой, вставай, там слева ручеек течет – умоешься, да позавтракаем, – с улыбкой сказал Косматко.

– А косорылые мне умываться не помогут? – в тон ему спросил я.

– Ну допустим, они не косорылее нас с тобой. Присмотрись при случае, а случай ждать себя не заставит – вот увидишь. Они копье твое еще вечером приметили, скоро пожалуют. Ждут, когда ты копье снимешь. А пока копье стоит, можешь хоть в пляс пускаться – твое право, – объяснил Косматко.

Ну что ж, понятно, подумал я, но меч взял с собой. Слева от стоянки действительно протекал небольшой ручей. Я не спеша умылся холодной и чистой водой и с осторожностью попил из ручья, помня о недавнем инциденте. Правила у местных приемлемые, где-то даже благородные. Но в военном смысле непонятные, разить врага надо везде и всегда – вот путь к победе, другого не придумали. Хотя надо поподробнее расспросить про воинские обычаи, пригодится.

Когда вернулся, Косматко подал мне обеими руками богатырский бутерброд: на целом хлебе кусок окорока и полный какого-то отвара котелок.

– На-ко, поправся. День у нас долгий предстоит. Теперь, чтоб к своим пройти, задания надо выполнять, – сказал Косматко.

– Какие задания? – заинтересовался я.

– А такие, какие мрассовцы тебе зададут. Уж какие придумают: может, бороться, может, из лука стрелять, бывает, и загадки загадывают. Три задания исполнишь – без боя к своим пропустят, а не исполнишь – нападут всем скопом, – ответил мой нынешний наставник.

– Так, может, того, обмануть их? Военную хитрость применить: копье до вечера не снимать, а ночью проскочить к своим, – предложил я.

– Ишь ты, хитер бобер, тока главного не допер! Ты хоть из другого канона витязь, а понимать должон, дураков везде хватает, да только счастливец их всегда встречает. Мрассу нас обложили и ждут, если копье до вечера не преклонишь, они ждать не станут. Навалятся со стрелками да конницей, и сыны грома у них есть, а как же, иначе они на Славен не сунулись бы. Так что доедай, и начнем, – продолжил наставления Косматко.

– Да что же ты, старый пень, вчера-то мне не объяснил, – рассердился я, – в ночь бы и попробовали прорваться.

– Чего о том болтать, объяснил же: традиция, – отрезал Косматко.

– Традиция, шмрадиция, – проворчал я в ответ, – а сказать надо было.

– Вот бы ты всю ночь и ворочался, думал – что да как. А теперь ты свежий да пригожий, на любое дело гожий! Да ты не сумлевайся, богатырь, сдюжишь! – подбодрил меня Косматко. – Я с тобой буду, ежели чего, подсоблю.

Хотел я чего-нибудь в ответ буркнуть, но сдержался. В самом деле, богатырь, а нюни распустил, как школьник: а мне не сказали, что контрольная будет, а я не готов. Готов, готов, еще как готов, эвон давеча урарайствовал, лихостью бахвалился – изволь, соответствуй.

Позавтракали, собрались мы с Косматкой и Каурым, придется копье снять. Только я его из земли вытащил, не успел к седлу приторочить, явились к нам гости: трое сыновей грома на огромных скакунах, правда, не таких мощных как Каурый, и с десяток обыкновенных всадников, на обыкновенных косматых коньках. Вот и выпал мне шанс присмотреться к черным мрассу, или мрассовцам, они же басурмане, они же бич божий, они же жорцы и июрзцы. Народец крепкий, жилистый, но помельче, чем в Славене. Даже сыны грома – мне по грудь. Одеты были гости шикарно: шелк, атлас, парча, дамаскет^[43], сафьяновые сапоги, на кривых саблях сапфиры, рубины, изумруды. Хоть сейчас на картинку: были мы повсюду, грабили разного люду, кто нас видал, сразу сапоги снимал, а если без сапог, отдавал пирог, а не было пирога, пробовал батога, а некуда бить, приходилось зарыть.

Ясно, что не рядовые пожаловали. Но кроме сабель и луков – никакой брони: ни шлемов, ни кольчуг. Я на Косматку глаз скосил, тот молчит, на гостей спокойно смотрит. Значит, и я промолчу, по крайней мере не ляпну какую-нибудь глупость по незнанию. Гости тоже молчали и глядели на нас с нескрываемым интересом. Лица все молодые, самому старшему лет 30, не больше. И вот тут я понял, что разные они: с широкими глазами, с узкими, с карими, с серыми и даже с голубыми, лица скуластые и вытянутые, носы маленькие и большие, и брюнеты, и блондины, и рыжие – всякие. Вот это да, а я их за азиатов почитал, а тут: интернационал собственной персоной. Загадка, надо Косматку расспросить, потом, за семечками.

Выждав еще с минуту, Косматко важно провозгласил:

– Мы стояли, вы пришли.

– Приглашаем вас присесть, спеть, попить, барашка съесть, – откликнулся сын грома в самой богатой одежде.

– Это большая честь, кто оказывает ее нам? – так же важно продолжил старик.

– Я, Азамат, сын Раклы, мой отец великий и могучий султан, Аман Шестой этого имени.

Тут я чуть не подпрыгнул на месте, потому что в голове у меня раздался голос Косматки: «Гляди-ка ты, прынц пожаловал, младший, но прынц». Я мысленно проворчал в ответ: «Мог бы и предупредить, старый пень, напугал. Ты мысли мои постоянно читаешь?» «Да какой там постоянно, очень мне любопытно, что ты там в башке гоняешь. Ты думаешь, и корова поднимает хвост, знаешь, что общего – и в том, и в другом разе – навоз», – возмутился старый телепат. «Ладно, дедуля, не горячись, сам виноват, лучше объясни, как это он сын какого-то Раклы и султана, у него что, два отца?» «Ну а в вашем каноне таких вроде даже супругами признают». «—», – только и смог подумать я. «Рот можешь закрыть, – пошутил я, – веселился вовсю, внутри моей головы, Косматко, Ракла – его мать, видно, знатного рода, из белых мрассу скорей всего. – Только давай мы потом об этом поговорим, и головой не мотай, как блаженный».

– Я Тимофей, сын Тихона, – представился Косматко. Славно, и я буду знать, как его зовут, а то не до этого как-то было. «Представься, дубина», – опять продемонстрировал свои телепатические умения Тимофей Тихонович.

– Я Василий Тримайло, сын Владислава, – подражая Азамату и Косматке, сказал и я.

Остальные промолчали, видно, не по чину. Человек пять обыкновенных всадников тут же спрыгнули с коней и шустро забегали по лугу, на котором была наша стоянка. Как по волшебству на траве развернулся ковер, на нем появились низкие столики, над ковром белый шелковый навес, с кистями, на столиках фрукты, вино и посуда, а на старом кострище уже вовсю пылал огонь, а над огнем висел прокопченный кофейник с водой.

Азамат жестом пригласил под навес. Я и Косматко присели каждый за свой стол, по размеру сразу было понятно, какой из них кому предназначался. Азамат сел за свой, золоченый, один из всадников налил нам в чаши вина и вышел из-под навеса. Азамат был пониже меня, по-юношески стройный, со светлыми волосами, но темными бровями и усами, светло-карие глаза смотрели на нас задорно, с веселыми искрами.

«Загадки будут, по всему видно. – Снова воспользовался скрытым каналом связи Косматко. – Больно мягко стелют, твердо будет спать. Загадки они любят. Когда ночами скот пасут, друг другу их загадывают. А весной все мрассу возле Скармуша, священной горы, собираются, у них там состязания разные, есть и по загадкам. Его выиграть так же почетно, как и козлодрание».

Азамат выпил вина, дождался, пока мы оба пригубим свое, и перешел к делу:

– Ты, Тимофей, мрассу уже встречал, по всему видно, обычаи наши знаешь. Хочу, чтоб Василий загадки мне загадывал, если отгадаю три загадки – не обессудь, скрестим клинки, если хоть одну не отгадаю, вольному воля, хочешь назад, откуда пришел, а хочешь в Славен, никто тебя не тронет до городских ворот.

– Загадки – это можно, – с некоторым недоумением протянул я. И мысленно: «Что скажешь, дедуган, идеи есть?» «Ты лучше из своего канона загадки вспомни, мои он скорее всего наперечет знает, – отозвался Тимофей Тихонович, – хоть я в голове твоей порылся, но многое мне непонятно, так что ты давай сам».

– Ну слушай первую, – начал было я, но Азамат жестом прервал меня, указав на мрассовца с кофейником, дождался, пока тот разольет кофе и уйдет. Потом громко заорал что-то на своем, и все мрассу убрались на приличное расстояние, видно, следующей весной Азамату конкуренты на конкурсе загадок не нужны. Азамат снова жестом предложил мне продолжать.

– Берешь обеими руками и суешь между ногами, толкаешь коленями, пятками бьешь, ты движешься медленно или рывками, бывает, паришь с ними за облаками. Ты любишь их, кормишь и кров им даешь, ты бьешь их до крови, пускаешь под нож. Что за ласковый за зверь, отвечай же мне теперь.

Азамат задумался, отхлебнул кофе, зажмурился от удовольствия и ответил:

– Женщины^[44].

– Ответ неверный. Правильный ответ: лошади^[45], – не без злорадства, с расстановкой произнес я. Первый выстрел, и сразу в яблочко.

Азамат, похоже, нисколько не расстроился, улыбаясь, сказал:

– Гудрякши^[46] зикреджи^[47], фех^[48]! Замечательная загадка, гудрякши, у нее две правильные отгадки, только выбирай! На нее невозможно ответить правильно, – путаясь в языках продолжал Азамат, – ты большой мастер, Василий, сын Владислава, я запомню это имя и расскажу о тебе в степях. Это достойная победа, но я прошу тебя продолжить состязание, пусть оно больше и не имеет смысла. Это доставит мне удовольствие, и я готов заплатить за него, назови цену за оставшиеся две.

«Проси коня. Он сейчас на все согласен, – тут же подключился хитрый старичелло, – у мрассу кони – огонь».

– Постой, я знаю, что тебе предложить, – продолжал в восторженных тонах Азамат. – Вас двое, но фех один – кому он принадлежит?

– Каурый – мой, – ответил Косматко.

– Василий, я дам тебе коня за две загадки!

«Соглашайся, чего молчишь – загадок жалко?» – спросил Косматко. «Да не в этом дело, просто обмен должен быть справедливым, а то я себя обманщиком чувствую», – признался я. «Да ты не сумлевайся, витязь, для Азамата две хорошие загадки – ценность, он на весенних играх чемпионом станет, для младшего принца это случай отличиться, соглашайся, а то пешком пойдешь. Бери коня, тем более что сам предлагает».

– Я согласен! – не стал больше спорить я. На базаре два дурака, один покупает, другой продает.

– Рикжан, приведи Ассама, – прокричал Азамат в сторону своей свиты.

– Слушай следующую загадку: волос на волос, тело на тело, и начинается темное дело.

Азамат стал набивать деревянную курительную трубку табаком, лукаво улыбаясь, задумался ненадолго и ответил:

– Если бы я отгадывал эту загадку первой, я бы ответил, что это муж и жена занимаются любовью, но я уже понял, что твои загадки с подвохом. Но я не зря, среди мрассу черных и белых, зовусь мудрецом, хоть и молод. Мой ответ – веки.

– Верно, ты быстро учишься, Азамат, быть тебе победителем в состязании загадок, – похвалил я младшего принца. Слушай следующую: берут его двумя пальцами, вставляют в дырку с волосами, туда идет сухой и сильный, оттуда влажный и бессильный.

Азамат закурил, прищурился на солнце, выпил кофе и задумался надолго. Потом лицо его просветлело, он отложил трубку и достал из сумы на поясе табакерку и предложил ее мне.

– Да, верно, – рассмеялся я, – это нюхательный табак.

Азамат встал, мы поднялись тоже.

– Ассам твой, забирай.

Как только мы сошли с ковра, его тут же свернули. Оказалось, что утварь со столиками уже исчезла, ушлые ребятки из свиты уже собирали навес. Но тут я увидел Ассама и забыл обо всем на свете. Он стоял, накрытый синей шелковой попоной, без уздечки и седла. Огромный, выше Каурого в холке, но много изящнее и хищнее, тонким по сравнению с телом ногам, казалось, нет конца. Ассам нетерпеливо переступал ногами на месте, фыркал и скалил зубы на мрассу, который его привел за белую шелковую ленточку, привязанную к шее прекрасного животного. Конь был черный, как вороново крыло, как антрацит, как кусок полированного мрака. Косил на меня огромным карим глазом, как будто все понимая.

Я шагнул к нему, но Ассам натянул ленточку и попятился, оскалив зубы. Понятно, Азамат отплатил за загадки с подвохом, подарком с сюрпризом. Видно, немало тех, кто захотел сесть на спину этому коню, лечат руки-ноги.

– Послушай меня, Ассам, ты не будешь мне слугой, я хочу стать твоим другом. Нас ждут дальние дороги и немалые опасности, но ты можешь положиться на меня: я не брошу тебя, я не оскорблю тебя ударом кнута, я надену на тебя седло только для того, чтобы не натереть тебе спину. Я никогда не надену на тебя уздечку, никогда тебя не коснутся шпоры. Я не могу обещать тебе легкой жизни, но знаю, что о нас с тобой сложат песни и все люди и кони будут завидовать нашей дружбе, если сейчас ты пойдешь со мной, – поклялся я, в надежде, что если лошади не понимают слов, то чувствуют эмоции.

Ассам, когда я начал говорить, перестал пятиться и с интересом прислушался, когда я закончил, он сделал шаг вперед. Я остался на месте, предлагая коню сделать окончательный выбор самостоятельно. Ассам мотнул головой, подцепил мордой белую ленточку, мрассу тут же ее отпустил. Выскользнув из попоны, вороной подошел ко мне, крепко укусил за плечо и встал рядом. Союз заключен, и я еще раз дал слово, на этот раз самому себе, что не нарушу данной сейчас клятвы.