Уилбур Смит
Ярость

Дэвид Абрахамс убедил Шасу доверить рекламу открытия новых разработок на Серебряной реке одной из компаний по общественным связям, возникших недавно, но на которые Шаса смотрел с подозрением. Однако вопреки первоначальным сомнениям теперь он с неохотой готов был признать, что идея оказалась не такой уж плохой, как он предполагал, пусть даже это обошлось больше чем в пять тысяч фунтов.

Они привезли редакторов лондонских «Файнэншел таймс» и «Уолл-стрит джорнал» с женами, а потом предполагали пригласить их в национальный парк Крюгера, оплачивая все расходы. Были приглашены и представители всей местной прессы и радиожурналисты, а в качестве неожиданного бонуса прибыла телевизионная команда из Нью-Йорка, чтобы сделать серию репортажей под названием «Внимание, Африка!» для Североамериканской вещательной компании, и они тоже приняли приглашение на прием с ужином.

В вестибюле здания компании Кортни установили действующую модель буровой вышки высотой двадцать пять футов – такая должна была подняться над разработками на Серебряной реке – и окружили модель кустами дикой протеи; эту дендрокомпозицию выполнила та самая команда, которая выиграла золотую медаль на цветочной выставке в Челси в Лондоне годом ранее. Учитывая, что журналисты во время работы всегда испытывают жажду, Дэвид выставил сотню стальных бочонков «Моэт и Шандон», но Шаса категорически отверг идею винтажных вин.

– Не винтажные тоже чертовски хороши для них! – Шаса был не слишком высокого мнения о профессии журналиста.

Дэвид также нанял группу девушек из «Ройял Свази Спа» для выступления среди публики. Обещание зрелища обнаженных грудей должно было стать почти такой же приманкой, как шампанское; для южноафриканских блюстителей нравов женская грудь выглядела такой же опасной, как «Манифест Коммунистической партии» Карла Маркса.

Каждому гостю по прибытии вручали подарочный набор, состоявший из глянцевой цветной брошюры, сертификата на получение именной акции новой компании стоимостью один фунт и миниатюрный брусок южноафриканского золота в двадцать два карата с логотипом компании. Дэвид добился разрешения Резервного банка изготовить эти бруски на монетном дворе, обошлись они почти в тридцать долларов каждый и стали главной частью расходов на рекламу, но радостное волнение, созданное ими, и последующая слава вполне оправдывали их стоимость.

Шаса выступил с официальной речью до того, как «Моэт и Шандон» успело замутнить разум гостей или пока их не отвлекло шоу на танцполе. Публичные выступления всегда доставляли Шасе удовольствие. Ни канонада вспышек фотокамер, ни знойное сияние дуговых ламп, которые установили телевизионщики, не мешали ему наслаждаться этим вечером.

Серебряная река была на сегодняшний день главным достижением в его карьере. Ведь только он увидел вероятность того, что золотая жила могла дать ответвление от основной в Оранжевом Свободном государстве, и он лично договорился о дополнительном бурении. Только когда алмазные сверла на глубине почти в полторы мили под засушливой равниной натолкнулись на узкую черную полосу золотоносной породы, решение Шасы получило подтверждение. Результат даже превзошел все его ожидания: на тонну породы приходилось более двадцати шести пеннивейтов чистого золота.

Сегодня был вечер Шасы. Его особый дар помогал ему извлекать максимум из всего, что он делал, и теперь он стоял в свете дуговых ламп, высокий и жизнерадостный, в идеально сшитом вечернем костюме, повязка на глазу придавала ему вид щегольской и опасный, и он с такой очевидной легкостью владел собой и управлял своей компанией, что ему не стоило усилий увлекать всех за собой.

Гости смеялись и аплодировали в нужных местах и с зачарованным вниманием слушали, когда он говорил о размерах необходимых инвестиций и объяснял, как это поможет укрепить узы дружбы, что связывали Южную Африку с Англией и британское Содружество наций, и установит новые дружеские связи с инвесторами Соединенных Штатов Америки, откуда он надеялся получить почти тридцать процентов необходимого для проекта капитала.

Когда он закончил под продолжительные аплодисменты, лорд Литлтон, как глава банка-гаранта, встал, чтобы ответить на речь Шасы. Лорд был худощав и седовлас, в костюме с легким налетом старомодности, с широкими манжетами на брюках, словно подчеркивающими его аристократическое презрение к моде. Он объяснил гостям, что его банк давно имеет тесные связи с компанией Кортни и что в лондонском Сити возник серьезный интерес к этой новой компании.

– С самого начала мы в банке «Литлтон» были чертовски уверены, что с легкостью получим прибыль от наших вложений. Мы знали, что едва ли останется хоть какое-то количество невыкупленных акций. И мне доставляет большое удовольствие стоять здесь перед вами сегодня вечером и говорить: «Я же вам говорил».

Раздался гул комментариев и предположений, и банкир поднял руку, призывая к тишине.

– Я намерен сообщить вам кое-что, – продолжал он, – чего не знает еще даже мистер Шаса Кортни и о чем я сам узнал всего час назад.

Он достал из кармана листок сообщения по телексу и помахал им:

– Как вам известно, подписной лист на акции разработок на Серебряной реке открылся сегодня утром в десять часов по лондонскому времени, на два часа позже южноафриканского времени. Когда мой банк закрылся несколько часов назад, они прислали мне этот телекс. – Он водрузил на нос очки в золотой оправе. – Цитирую: «Просим передать поздравления мистеру Кортни и „Компании Кортни по разработкам месторождений и финансированию“ как промоутерам „Разработки Серебряной реки Ко.“. Точка. К четырем часам дня по лондонскому времени сегодня подписка превысила начальную в четыре раза. Конец. Банк Литлтон».

Дэвид Абрахамс сжал руку Шасы, первым поздравив его. Под гром аплодисментов они радостно усмехнулись друг другу, потом Шаса спрыгнул с возвышения.

Сантэн Кортни-Малкомс, сидящая в первом ряду, восторженно вскочила ему навстречу. Она надела облегающее платье из золотой парчи и полный комплект бриллиантов, каждый из которых был тщательно отобран из продукции рудника Ха’ани в течение тридцати лет. Стройная, сверкающая и очаровательная, она шагнула к сыну.

– Теперь мы получили все, матушка, – шепнул он, обнимая ее.

– Нет, chéri, всего мы никогда не получим, – прошептала она в ответ. – Это было бы скучно. Всегда есть к чему стремиться.

Блэйн Малкомс ждал своей очереди, чтобы поздравить Шасу, и тот повернулся к нему, все еще обнимая Сантэн за талию.

– Важный вечер, Шаса. – Блэйн пожал ему руку. – Ты заслуживаешь этого.

– Спасибо, сэр.

– Как жаль, что Тара не смогла приехать, – продолжил Блэйн.

– Я очень хотел, чтобы она была здесь. – Шаса тут же перешел в оборону. – Но, как вы знаете, она решила, что не может снова оставить детей так скоро.

Их уже окружила толпа, они смеялись и отвечали на поздравления, но Шаса заметил, что позади всех стоит директор компании по связям с общественностью, и протиснулся к ней сквозь толпу.

– Что ж, миссис Энсти, вашей работой следует гордиться.

Шаса улыбнулся ей со всем своим обаянием. Женщина была высокой и довольно худой, но с шелковистыми светлыми волосами, падавшими густой завесой на ее обнаженные плечи.

– Я всегда стараюсь полностью удовлетворить клиента.

Джилл Энсти чуть прикрыла глаза и надула губки, придавая своим словам двусмысленный оттенок. Они поддразнивали друг друга с момента знакомства накануне днем.

– Но, боюсь, у меня есть для вас еще кое-какая работа, мистер Кортни. Можете еще разок меня вытерпеть?

– Столько раз, сколько вам захочется, миссис Энсти, – поддержал игру Шаса.

Положив ладонь на его локоть, она повела его в сторону, сжимая его руку чуть сильнее необходимого.

– Телевизионщики из Национальной компании хотят взять у вас пятиминутное интервью, чтобы включить в программу «Внимание, Африка!». Это может стать прекрасным шансом обратиться напрямую к пятидесяти миллионам африканцев.

Команда ТВ расположила свое оборудование в зале заседаний директоров; лампы и камеры установили в дальнем конце длинной комнаты, где на обшитой деревянными панелями стене висел портрет Сантэн кисти Аннигони. У камер стояли трое мужчин, все молодые и небрежно одетые, но явно отличные профессионалы; с ними была какая-то девочка.

– Кто проведет интервью? – спросил Шаса, с любопытством оглядываясь по сторонам.

– Режиссер, – пояснила Джилл Энсти. – Она и поговорит с вами.

Шаса не сразу понял, что Джилл говорит о девочке, потом заметил, что та почти незаметно руководит группой, словом или жестом указывая на требуемый ракурс камеры или изменение освещения.

– Да это же просто ребенок! – запротестовал Шаса.

– Ей двадцать пять, и она сообразительнее целой стаи обезьян, – предостерегла его Джилл Энсти. – Не позволяйте ее детской внешности одурачить вас. Она профессионал, очень решительна и имеет большое число зрителей в Штатах. Она сняла целые серии невероятных интервью с Джомо Кеньяттой и террористом Мау-Мау, не говоря уже об истории перевала Разбитых сердец в Корее. Говорят, она получит за нее премию «Эмми».

В Южной Африке еще не было телевидения, но Шаса видел «Перевал Разбитых сердец» по каналу Би-би-си во время своей последней поездки в Лондон. Это был суровый, полностью захватывающий рассказ о корейской войне, и Шасе трудно было поверить, что снял его вот этот ребенок. А девушка между тем повернулась и направилась прямо к нему, протягивая руку, открыто и дружески, и выглядела она как милая инженю.

– Приветствую, мистер Кортни, я Китти Годольфин.

Она говорила с чарующим южным акцентом, ее щеки и маленький дерзкий нос усыпали золотистые веснушки, но теперь Шаса заметил, что у нее очень красиво очерчены голова и скулы, что заставляло предположить хорошую фотогеничность.

– Мистер Кортни, – продолжила она, – вы так хорошо говорили, что я не смогла устоять, и мне захотелось увидеть вас и в фильме. Надеюсь, я не причинила вам больших неудобств.

Она улыбнулась нежной, обаятельной улыбкой, но Шаса увидел за этим глаза такие же твердые, как любой из алмазов с рудника Ха’ани, глаза, светившиеся острым циничным умом и безжалостными амбициями. Это оказалось неожиданным и интригующим.

«Вот представление, за которое стоит заплатить», – подумал он и посмотрел вниз.

Груди девушки были маленькими, меньше, чем он обычно выбирал, но бюстгальтера на ней не оказалось, и Шаса мог видеть их очертания под блузкой. Они выглядели восхитительно.

Режиссер подвела Шасу к кожаным креслам, поставленным лицом друг к другу под прожекторами.

– Если вы сядете с этой стороны, мы сразу приступим к делу. Вступление я сниму позже. Я не хочу задерживать вас дольше необходимого.

– Насколько вам захочется.

– О, я знаю, у вас там полный зал важных гостей.

Она оглянулась на свою команду, и один из парней показал ей поднятый большой палец. Она снова посмотрела на Шасу.

– Американская общественность мало знает о Южной Африке, – пояснила она. – Я пытаюсь сделать поперечный разрез вашего общества и разобраться, как здесь все устроено. Я представлю вас как политика, промышленного магната и финансиста и расскажу зрителям об этом вашем сказочном новом золотом руднике. Потом мы все смонтируем. Хорошо?

– Хорошо. – Он непринужденно улыбнулся. – Давайте.

Перед лицом Шасы щелкнула хлопушка, кто-то спросил: «Звук?», кто-то ответил: «Включен», а потом: «Мотор!»

– Мистер Шаса Кортни, вы только что рассказали собранию ваших акционеров о новом золотом руднике, который, возможно, войдет в пятерку самых богатых в Южной Африке, что делает его одним из богатейших в мире. Можете ли вы сообщить нашим зрителям, какая часть этого сказочного богатства вернется к людям, у которых оно было изначально украдено? – спросила Китти с ошеломляющей прямотой. – И я, конечно, подразумеваю те чернокожие племена, которые прежде владели этой землей.

Шаса лишь на мгновение был выведен из равновесия, но тут же сообразил, что его втягивают в схватку. И ответил без запинки:

– Чернокожие племена, некогда владевшие землями, на которых теперь расположен рудник Серебряной реки, были вырезаны вплоть до последних мужчины, женщины и ребенка еще в тысяча восемьсот двадцатых годах воинами-импи королей Чаки и Мзиликази, тех двух великодушных зулусских монархов, которые вместе сумели сократить население Южной Африки вдвое, на пять миллионов человек. Когда белые поселенцы двинулись на север, они нашли эти земли полностью лишенными жизни, человеческой жизни. Земля, которую они застолбили, оставалась открытой, они ни у кого ее не отбирали и не крали. Я купил права на разработки земных недр у людей, имевших на нее неоспоримое право.

Он заметил, как в глазах Китти мелькнуло уважение, но она была так же стремительна, как и он. Да, она потеряла точку опоры, но была готова перейти к следующей.

– Конечно, исторические факты интересны, но давайте вернемся к настоящему. Скажите, если бы вы были цветным, мистер Кортни, скажем, чернокожим или азиатским бизнесменом, вам было бы позволено приобрести концессию на Серебряной реке?

– Это гипотетический вопрос, мисс Годольфин.

– Я так не думаю… – Она отрезала ему путь к бегству. – Ошибаюсь ли я, полагая, что закон о групповых территориях, недавно принятый парламентом, членом которого вы являетесь, запрещает небелым частным лицам и компаниям, принадлежащим чернокожим, приобретать земли или права на разработки где-либо на их собственной земле?

– Я голосовал против этого законопроекта, – хмуро произнес Шаса. – Но да, закон о групповых территориях воспрепятствовал бы цветному человеку приобрести права на рудники Серебряной реки, – признал он.

Слишком умная для того, чтобы задерживаться на уже отработанном, девушка быстро двинулась дальше.

– Сколько чернокожих работает на всех предприятиях «Компании Кортни по разработкам месторождений и финансированию» в целом? – спросила она с той же милой открытой улыбкой.

– В целом через восемнадцать дочерних компаний мы обеспечиваем работой примерно две тысячи белых и тридцать тысяч чернокожих.

– Прекрасное достижение, и, должно быть, вы этим гордитесь, мистер Кортни. – Девушка выглядела на изумление по-детски. – А сколько чернокожих заседает в советах директоров этих восемнадцати компаний?

Снова Шаса попался, поэтому ушел от вопроса:

– Мы считаем своим долгом платить за работу больше среднего и предоставляем нашим рабочим дополнительные льготы…

Китти радостно кивнула, позволяя ему закончить, вполне довольная тем, что сможет просто вырезать все эти отступления, но в тот момент, когда Шаса сделал паузу, она вернулась к теме:

– Значит, в компаниях Кортни черных директоров нет. А можете ли вы сказать, сколько у вас чернокожих управляющих?

Однажды, давным-давно, охотясь на буйволов в лесах вдоль реки Замбези, Шаса подвергся нападению обезумевших от жары больших черных африканских пчел. От них не было никакой защиты, и в конце концов ему удалось спастись, только нырнув в кишащую крокодилами реку Замбези. Сейчас он чувствовал такую же гневную беспомощность, как будто девушка гудела вокруг его головы, не обращая внимания на попытки отмахнуться от нее и бросаясь вперед, чтобы болезненно ужалить его, когда ей вздумается.

– На вас работают тридцать тысяч чернокожих, и среди них ни одного директора или управляющего! – по-детски изумилась она. – Можете ли вы предположить, почему это так?

– В нашей стране преимущественно сельское племенное чернокожее общество, люди приезжают в города неквалифицированными и необученными…

– О, а разве у вас нет обучающих программ?

Шаса воспользовался предложенной лазейкой.

– В группе компаний Кортни есть обширная программа обучения. Только в прошлом году мы потратили два с половиной миллиона фунтов на обучение людей и подготовку их к работе.

– Как давно действует эта программа, мистер Кортни?

– Семь лет, с тех пор, как я стал председателем.

– И за семь лет, после того как на обучение потрачены такие деньги, ни один из многих тысяч чернокожих не продвинулся до уровня менеджера? Это потому, что вы не нашли ни одного достаточно одаренного чернокожего, или потому, что вы поддерживаете политику разделения прав и ваш строгий барьер не допускает любого чернокожего, как бы хорош он ни был…

Шасу неумолимо загоняли в сеть, пока в гневе он не перешел в наступление.

– Если вы ищете расовую дискриминацию, почему вы не остались в Америке? – спросил он с ледяной улыбкой. – Уверен, ваш собственный Мартин Лютер Кинг смог бы помочь вам в этом больше, чем я.

– Да, в нашей стране есть нетерпимость, – кивнула мисс Годольфин. – Мы это осознаем, и мы стараемся это изменить, образовываем наших людей и объявляем вне закона подобную практику. Но, судя по тому, что я видела, вы внушаете вашим детям эту политику, которую вы называете апартеидом, и закрепляете ее монументальным сводом законов, таких как ваш закон о групповых территориях и закон о регистрации населения, направленных на классификацию всех людей исключительно по цвету их кожи.

– Мы делаем различие, – признал Шаса. – Но это не означает дискриминацию.

– Это броский лозунг, мистер Кортни, но не оригинальный. Я уже слышала его от вашего министра по делам банту, доктора Хендрика Френса Фервурда. Однако я полагаю, что это именно дискриминация. Если человеку отказано в праве голосовать или владеть землей только потому, что у него темная кожа, это, на мой взгляд, и есть дискриминация.

И прежде чем Шаса успел ответить, она снова поменяла тему.

– А сколько чернокожих среди ваших личных друзей? – спросила она с любопытством, и этот вопрос мгновенно перенес Шасу в далекое прошлое.

Он вспомнил, как еще подростком отрабатывал свою первую смену на руднике Ха’ани, и человека, бывшего его другом. Молодой чернокожий бригадир, отвечавший за сушилки, где только что добытая голубая руда лежала, просыхая до того, как становилась ломкой и ее можно было отправить в дробилку.

Шаса не думал об этом человеке много лет, но все же без усилий вспомнил его имя – Мозес Гама – и мысленно увидел его, высокого и широкоплечего, красивого, как молодой фараон, с кожей, светившейся на солнце, как старый янтарь, когда они работали бок о бок. Он вспомнил их долгие разговоры обо всем на свете, как они вместе читали и спорили, как их влекло друг к другу некими необычными духовными узами. Шаса дал ему почитать «Историю Англии» Маколея; и когда Мозеса Гаму уволили с рудника по настоянию Сантэн Кортни вследствие неприемлемой дружбы между ними, Шаса попросил его оставить книгу себе. Теперь он снова ощутил слабый отголосок чувства потери, которое испытал во время их вынужденного расставания.

– У меня всего несколько личных друзей, – сказал он девушке. – Десять тысяч знакомых, но всего несколько друзей… – Он показал пальцы правой руки. – Не более этого, и никто из них не черный. Хотя когда-то у меня был чернокожий друг, и я горевал, когда наши пути разошлись.

Обладая безошибочным чутьем, который делал ее непревзойденной в своем ремесле, Китти Годольфин поняла, что он дал ей идеальную зацепку, на которой можно подвесить все интервью.

– «Когда-то у меня был чернокожий друг… – тихо повторила она. – И я горевал, когда наши пути разошлись…» Спасибо, мистер Кортни. – Она повернулась к оператору. – Отлично, Хэнк, закончено, отправляй в студию, чтобы сегодня же обработать.

Она быстро встала, и Шаса поднялся следом, возвышаясь над ней.

– Это было великолепно. Масса материала, который мы сможем использовать, – с энтузиазмом заявила она. – Я искренне благодарна вам за сотрудничество.

Вежливо улыбаясь, Шаса наклонился к ней поближе.

– Вы коварная маленькая сучка, не так ли? – негромко произнес он. – Личико ангела и сердце дьявола. Вы знаете, что все не так, как вам хочется подать, но вам плевать на это. Как только вы получаете хорошую историю, вас ничуть не тревожит, правда это или нет и кому это может причинить боль, да?

Шаса отвернулся от нее и широкими шагами вышел из зала совета директоров. Уже началось представление среди публики, и он направился к столу, за которым сидели Сантэн и Блэйн Малкомс, но вечер уже был для него испорчен.

Он сидел и сердито смотрел на танцовщиц, не замечая их стройных обнаженных ног и прекрасных тел, а вместо этого думая о Китти Годольфин. Опасность возбуждала его, именно поэтому он охотился на львов и буйволов, летал на собственном «моските» и играл в поло. Китти Годольфин была опасна. Его всегда привлекали умные и компетентные женщины с сильным характером, а эта была потрясающе компетентна и сотворена из чистого шелка и стали.

Шаса думал о ее милом невинном личике, детской улыбке и жестком блеске ее глаз, и ярость в нем усугублялась желанием подчинить ее эмоционально и физически, а тот факт, что он понимал, насколько трудно это окажется осуществить, делал это желание все более навязчивым. Шаса заметил, что возбудился физически, и от этого его гнев разгорелся сильнее.

Внезапно он поднял глаза и заметил, что с другого конца зала за ним наблюдает Джилл Энсти, директор по связям с общественностью. Разноцветные отсветы играли на славянских чертах ее лица и поблескивали в платиновой завесе ее волос. Она чуть прищурилась и провела кончиком языка по нижней губе.

«Отлично, – подумал Шаса. – Я должен выместить все на ком-нибудь, и это будешь ты». Он слегка наклонил голову, Джилл Энсти кивнула и выскользнула за дверь, что находилась позади нее. Шаса невнятно извинился перед Сантэн, встал и направился сквозь грохочущую музыку и полумрак к той двери, за которой исчезла Джилл Энсти.

В отель «Карлтон» Шаса вернулся в девять часов утра. Все еще в смокинге и при черном галстуке, он не вошел в вестибюль, а поднялся по задней лестнице из подземного гаража. Сантэн и Блэйн располагались в принадлежавшем их компании номере, а Шаса – в небольшом номере через коридор. Он боялся наткнуться на кого-либо из них в такой одежде рано утром, но ему повезло, и он проскочил к себе незамеченным.

Кто-то подсунул под его дверь конверт, и Шаса поднял его без особого интереса, но потом заметил на нем штамп киностудии «Килларни». Китти Годольфин работала именно в этой студии, и Шаса усмехнулся, вскрывая конверт ногтем большого пальца.

Дорогой мистер Кортни!

Предварительный монтаж великолепен, вы в фильме выглядите лучше Эррола Флинна. Если хотите взглянуть, позвоните мне в студию.

Китти Годольфин

Гнев Шасы остыл, и его позабавила дерзость девицы; и хотя весь этот день у него был занят – сперва планировался обед с лордом Литлтоном, затем разные встречи, – он позвонил.

– Вы едва меня застали, – сказала ему Китти. – Я как раз собралась уходить. Хотите посмотреть монтаж? Отлично, можете приехать сюда в шесть вечера?

Она улыбалась все той же милой детской улыбкой и дразнила Шасу злым огоньком в зеленых глазах, когда встретила его у стойки администратора студии, пожала ему руку и отвела в проекторную.

– Я знала, что могу положиться на ваше мужское тщеславие, чтобы завлечь сюда, – заверила она его.

Ее съемочная группа развалилась в первом ряду в проекторной, куря «Кэмел» и попивая кока-колу, но Хэнк, оператор, уже подготовил клип к показу, и они посмотрели его молча.

Когда снова зажегся свет, Шаса повернулся к Китти и признал:

– Вы хороши… вы заставили меня почти все время выглядеть настоящим придурком. И конечно, вы в монтажной вырезали все те части, где я остаюсь самим собой.

– Вам не нравится? – Китти усмехнулась, наморщив маленький нос так, что веснушки на нем блеснули, как крохотные золотые монетки.

– Вы настоящий партизан, стреляете из укрытия, пока я подставляю вам спину.

– Если вы обвиняете меня в фальсификации, – не без вызова заявила она, – как насчет того, чтобы показать мне на месте, как все обстоит на самом деле? Покажите мне рудники и фабрики Кортни и позвольте снять фильм о них!

Так вот зачем она позвала его. Шаса улыбнулся себе под нос, но спросил:

– Найдете десять дней?

– Найду столько, сколько понадобится! – заверила она его.

– Хорошо, начнем с сегодняшнего ужина.

– Великолепно! – обрадовалась она и повернулась к съемочной группе. – Ребята, мистер Кортни угощает нас ужином!

– Вообще-то, я не совсем это имел в виду, – пробормотал он.

– Разве? – Она бросила на него невинный, детский взгляд.

Китти Годольфин оказалась отличной компаньонкой. Ее интерес ко всему, что он говорил или показывал, был трепетным и неподдельным. Она наблюдала за его глазами или губами, когда он говорил, и частенько наклонялась так близко к нему, что Шаса ощущал ее дыхание на своем лице, но она ни разу не прикоснулась к нему.

Для Шасы ее привлекательность усиливалась ее личной чистоплотностью. Все те дни, что они проводили вместе, жаркие дни в пустыне на дальнем западе или в восточных лесах, бродя между дробилками или по производящим удобрения фабрикам, наблюдая за бульдозерами, разгребающими угольные завалы в клубящихся облаках пыли, или поджариваясь в глубине огромного рудника Ха’ани, Китти всегда выглядела свежей и опрятной. Даже среди пыли ее глаза оставались ясными, а маленькие ровные зубы сверкали. Когда и где она находила возможность постирать одежду, Шаса так и не смог догадаться, но все на ней всегда было чистым, а ее дыхание, когда она наклонялась близко к нему, всегда оставалось приятным.

Да, она была профессионалом. Это тоже производило впечатление на Шасу. Она пошла бы на все, чтобы получить нужные ей кадры, не обращая внимания на усталость или опасность. Шаса запретил ей спускаться на главном лифте шахты Ха’ани снаружи, стоя на раме, чтобы снять сам спуск в глубины, но она вернулась позже, когда Шаса встречался с главным управляющим, и сделала то, что хотела, а потом с улыбкой отмахнулась от его ярости, когда он узнал об этом. Ее команда относилась к ней с двойственностью, забавлявшей Шасу. Парни явно были нежно к ней привязаны и изо всех сил защищали ее, словно старшие братья, и при этом не скрывали гордости за ее достижения. Однако в то же время они благоговели перед ее безжалостным стремлением к совершенству, ради которого, как они прекрасно знали, Китти пожертвует ими и всем остальным, что встанет у нее на пути. Ее характер, хотя и проявлявшийся нечасто, был беспощадным и язвительным; и когда она отдавала приказ – как бы тихо она ни говорила и какой бы нежной улыбкой его ни сопровождала, – они бросались исполнять его.

Шасу также тронули глубокие чувства, которые Китти питала к Африке, ее земле и людям.

– Я думала, Америка – прекраснейшая в мире страна, – тихо сказала она однажды вечером, когда они наблюдали, как солнце садится за огромные безлюдные горы Западной пустыни. – Но когда я вижу все это, я начинаю сомневаться.

Любопытство привело Китти даже в поселки, где жили рабочие, и она часами беседовала с ними и их женами, снимая все это на кинокамеру: свои вопросы и ответы черных шахтеров, белых мастеров и начальников смен, их дома и пищу, отдых и религиозные обряды. В конце концов Шаса спросил ее:

– Итак, вам нравится, как я угнетаю их?

– Они живут хорошо, – признала Китти.

– И они счастливы, – заметил Шаса. – Признайте и это. Я ничего от вас не скрывал. Они счастливы.

– Они счастливы как дети, – согласилась Китти. – Пока они смотрят на вас снизу вверх, как на большого папочку. Но как долго, по-вашему, вы сможете продолжать их дурачить? Сколько времени пройдет, прежде чем они посмотрят на вас в вашем прекрасном самолете, уносящем вас обратно в парламент, чтобы принять еще несколько законов, вынуждающих их повиноваться, и скажут себе: «Эй, приятель! Я тоже хочу такое попробовать!»

– За три сотни лет под белым правлением люди этой земли создали некую социальную ткань, что удерживает всех нас вместе. Это работает, и мне бы не хотелось видеть, как ее разрывают на части, не зная, что ее заменит.

– А как насчет демократии для начала? – предложила Китти. – Это неплохая штука, чтобы ею заменить то, что есть. Вы же знаете, воля большинства должна восторжествовать!

– Вы упустили основной момент, – тут же ответил он. – Интересы меньшинства должны быть защищены. В Африке это не работает. Африканцы знают и понимают один принцип: победитель получает все – и пусть меньшинство провалится к чертям! Вот что произойдет с белыми поселенцами в Кении, если британцы капитулируют перед убийцами Мау-Мау.

Так они спорили и ругались все долгие часы полета, одолевая бесконечные пространства африканского континента. От одного пункта к следующему Шаса и Китти улетали вперед на «моските», а шлем и кислородная маска, слишком большие для нее, заставляли девушку выглядеть еще моложе и совсем по-детски. Дэвид Абрахамс вел более медлительный и вместительный самолет компании «Де Хэвиленд», «Дав», перевозя съемочное оборудование и всю команду; и хотя основную часть времени на земле Шаса проводил, встречаясь с управляющими и персоналом администрации, все же у него оставалось достаточно часов, которые он мог посвятить соблазнению Китти Годольфин.

Шаса не привык к столь длительному сопротивлению какой-либо женщины, удостоившейся его внимания. Дамы могли символически убегать, но всегда жеманно оглядываясь через плечо, и обычно предпочитали спрятаться от него в ближайшей спальне, по рассеянности забывая повернуть ключ в замке, и он ожидал того же самого от Китти Годольфин.

Заглянуть в ее синие джинсы было его первоочередной задачей; убедить ее в том, что Африка отличается от Америки и что они здесь делают все как можно лучше, было делом второстепенным. К концу десятидневной поездки он не преуспел ни в том ни в другом. И политические убеждения Китти, и ее добродетель остались нетронутыми.

Интерес Китти к нему, хотя и весьма откровенный и сильный, оказался полностью объективным и профессиональным, и она оказывала точно такое же внимание какому-нибудь колдуну из племени овамбо, демонстрирующему, как он исцеляет рак брюшной полости с помощью припарок из помета дикобраза, или мускулистому и татуированному белому начальнику смены, который объяснял ей, что чернокожего рабочего никогда нельзя бить в живот, потому что их селезенка всегда увеличена от малярии и может легко разорваться, а вот по голове бить можно, потому что у африканцев очень крепкий череп и так вы не причините им серьезного вреда.

– Святая Мария! – выдыхала Китти. – Да одно это стоило всего путешествия!

И вот на одиннадцатый день их одиссеи они вылетели из бескрайних просторов пустыни Калахари, от далекого алмазного рудника Ха’ани, расположенного на мистической и задумчивой гряде холмов, в Виндхук, столицу старой немецкой колонии в Юго-Западной Африке, переданную Южной Африке по Версальскому договору. Это был своеобразный маленький город, и немецкое влияние до сих пор отражалось в архитектуре и образе жизни его обитателей. Город стоял на холмистом плоскогорье над приморскими землями, климат здесь был приятным, а отель «Кайзерхоф», где у Шасы имелся еще один постоянный номер, предлагал удобства, которых им не хватало в течение предыдущих десяти дней.