Томас Манн
Коллективная вина. Как жили немцы после войны?
Немецкие слушатели!
27 сентября 1942 г.
Немецкие слушатели!
Хотелось бы мне знать, что вы думаете о действиях тех, кто выступает в мире от вашего имени, – например, о преследовании евреев в Европе, – и как вы себя при этом чувствуете, вот о чем я хочу вас спросить. Вы все еще поддерживаете войну Гитлера и переносите бесконечные трудности из страха перед тем, что может принести вам поражение: перед местью поруганных наций Европы. Но как раз от евреев такой мести ожидать не следует. Они – самые беззащитные, менее всего склонны к насилию и кровавым делам из всех ваших жертв. Даже сегодня они не враги вам. Только вы – их враги…
Их лишили власти, прав, имущества, их бесконечно унизили – разве этого недостаточно? Что же это за люди, что за чудовища, которые никогда не насыщаются унижением других, для которых каждое причиненное евреям страдание – повод толкать их навстречу еще более страшному несчастью. Раньше в отношении к этому сохранившемуся с древности народу, который, однако, везде тесно сросся с современной жизнью, была еще видимость меры и разумности. Евреи, говорилось тогда, должны быть отделены от народов, которые приняли их в свою страну, удалены из учреждений и лишены влияния на общество; пусть они живут в стране, но как терпимые гости, со своей верой и своей культурой. Это время давно прошло. Стремление мучить нельзя остановить. Сегодня дошли до уничтожения, до маниакального решения полностью стереть с лица земли европейское еврейство.
В своей речи по радио Геббельс сказал: «Наша цель – уничтожить евреев. Победим ли мы или будем побеждены – мы должны достичь нашей цели, и мы ее достигнем. Если же германские войска будут вынуждены отступить, то они уничтожат на своем пути всех евреев до последнего».
Разумное существо не может понять хода мыслей этого источающего зловоние мозга. Зачем? – спрашиваешь себя. Кому это нужно? Кто от этого выиграет? Станет кому-нибудь лучше, если евреи будут уничтожены?..
Гетто Варшавы, куда на два десятка нищих улиц согнаны пятьсот тысяч евреев из Польши, Австрии, Чехословакии и Германии, где свирепствуют голод, болезни, смерть… Шестьдесят пять тысяч человек умерли там за один прошлый год. По сведениям польского правительства в изгнании, гестапо убило или замучило там до смерти семьсот тысяч евреев, из одного только Минска – семьдесят тысяч. Знаете ли вы об этом, немцы? И как вы это находите? В неоккупированной зоне Франции были собраны недавно из различных концлагерей три тысячи шестьсот евреев и отправлены на Восток. До того, как поезд двинулся, триста человек покончили жизнь самоубийством. Только дети старше пяти лет были оставлены родителям, остальных бросили на произвол судьбы. Это вызвало большое возмущение французов. А как у вас с возмущением, немцы?
В Париже в течение нескольких дней согнали шестнадцать тысяч евреев, погрузили в вагоны для скота и увезли. Куда? Это знает немецкий машинист, о котором рассказывают в Швейцарии. Он убежал туда, потому что должен был много раз водить поезда с евреями; поезд останавливался в поле, вагоны герметически закрывали, евреев умерщвляли газом. Этот человек больше не выдержал. Но то, что он видел, – не чрезвычайный, не единичный случай. Существует точный и подробный отчет об умерщвлении ядовитым газом не менее одиннадцати тысяч польских евреев. Их отправили в специальное место казни, город Конин, в районе Варшавы, заперли в вагонах без доступа воздуха и в течение четверти часа превратили в трупы. Существует подробное описание всего процесса: крики и молитвы жертв и добродушный смех готтентотов-эсэсовцев, которые эту шутку провернули.
И вы, немцы, еще удивляетесь, даже возмущаетесь тем, что цивилизованный мир обсуждает, какими воспитательными методами сделать из поколений немцев, чьи мозги сформированы национал-социализмом, из тупых и морально совершенно изуродованных убийц сделать людей?
Из дневников
20.04.1943
[…] Кровавая расправа с евреями вызывает всеобщее одобрение, в лучшем случае наталкивается на равнодушие.
Немецкие слушатели!
25.04.1943
Сегодня я хочу рассказать вам об одной книге, что должна выйти этой осенью; вы ее тоже когда-нибудь прочтете, только позднее, чем народы, которые могут читать то, что хотят. Это всего лишь книга рассказов, но особенная. Велик спрос на нее в мире. Издатели на пяти языках заинтересовались ею, переводчики уже работают и кинорежиссеры обратили на нее внимание. Она будет опубликована по-английски в издательстве «Симон и Шустер» в Нью-Йорке, а затем в Лондоне, по-французски в Канаде, по-испански в Южной Америке, по-немецки и по-шведски в Стокгольме. Это сборник рассказов, но не одного автора, а десяти, среди них такие имена как Сигрид Унсет, Жюль Ромен, Франц Верфель, англичанка Ребекка Уэст и американец Бромфилд. Однако тема ее одна и подходящая для нашего времени: Десять заповедей. Каждый из десяти авторов, давая волю своей фантазии, свободно интерпретирует одну из заповедей применительно к событиям сегодняшнего времени – один из законов, которые были даны человечеству в древнейшие времена в качестве основ нравственности. Более того, писатели пункт за пунктом показывают в разных вариантах кощунственное осквернение, коему подвергся этот основной закон человеческой порядочности со стороны сил, против которых после долгого промедления поднялся с оружием в руках мир, еще приверженный религии и гуманности. Другими словами: в книге речь идет о войне и о том, во имя чего она ведется; потому велик спрос на нее.
Тот, кто говорит сейчас перед вами, написал ее первую часть, вступление. Это тоже рассказ, но действие его происходит не в наши дни, а в глубокой древности; это история Моисея, который получил Декалог – кратко изложенный закон гуманности – и принес его людям с горы Хорев, или Синай.
[…] Число погибших – частью непосредственно от рук убийц, частью в результате запланированного голода – в конце прошлого года исчислялось миллионами, а с тех пор, поскольку эти страшные акции проводятся во всем большем объеме, значительно возросло. Из них более всего евреев из Восточной Европы, то есть тех людей, кого изобретатели германской расы господ считают вредными насекомыми и потому заявляют, что призваны очистить от них землю. В действительности же восточноевропейское еврейство – резервуар скрытых культурных сил и почва, на которой выросли гении и таланты, проявившие себя в западном искусстве и науке.
Еврейская раса, как известно, отличается особыми талантами в двух областях: медицине и музыке. Еще в средние века охотнее всего обращались к еврейскому врачу и более всего ему доверяли. По моим собственным наблюдениям, еврейский врач и сегодня самый мудрый, самый мягкий, самый понимающий и более всего заслуживающий доверия, не говоря уже о великих еврейских исследователях в области медицины, благодетелях человечества, таких, как Эрлих, Август фон Вассерман, чей метод анализа крови завоевал весь мир, и великий исследователь глубин человеческой души Зигмунд Фрейд. Что касается музыки, то здесь, в Америке, живут выдающиеся мастера концертной эстрады, такие художники, как Менухин, Горовиц, Хейфец, Мильштейн, Шнабель, дирижеры Вальтер и Кусевицкий, Орманди и Штейнберг. Их генеалогические корни – в восточноевропейском еврействе. И если говорят, что все они – исполнители, только виртуозы, то я назову творческих представителей современной музыки – Густава Малера и Арнольда Шенберга […].
Самый великий исследователь в области теоретической физики нашего века, Альберт Эйнштейн, – представитель того человеческого рода, который по мнению психически неполноценного дурака должен быть уничтожен. […]
Дела изменятся, и Израиль переживет это время, как он всегда переживал тяжелые времена. Но те страдания, которые он терпит сегодня, вопиют к небу, и мы, которые хвастливо считаем себя борцами за гуманизм и человеческое достоинство, должны спросить себя, делаем ли мы хотя бы все, что в нашей власти, чтобы смягчить неописуемые страдания, которые обесценивают всякий гуманизм, если уж не можем им воспрепятствовать. Наверно, слишком просто ограничиться объяснением: «Нельзя сделать ничего другого, кроме как вести войну с нацистами». Мало что можно сделать, потому что многое было упущено до войны, когда еще существовали большие возможности действовать. Мы со стыдом вспоминаем те прошлые времена. Я хочу напомнить лишь о корабле с еврейскими беженцами, который в 1939 году как призрак блуждал по морям, и ни один порт его не принимал, пока, наконец, эмигрантов не приютили маленькие страны, Голландия и Бельгия. Мир в лености сердца своего разрешил Гитлеру насмехаться над этим. Гитлер бросил вызов миру: «Если вы такие гуманисты, почему же вы не принимаете евреев? Но вы не готовы это сделать, ни одна страна не готова». Почему евреям не было предоставлено убежище, когда еще было на это время, в странах, где было достаточно места и где могли пригодиться рабочие руки, хотя бы временное убежище, без обязательства оставить их там навсегда? Заслуживает уважения маленькая Швейцария, она, несмотря на свою небольшую территорию и трудное положение, приняла многих; и приняла бы гораздо больше, если б могла служить транзитным пунктом и если б ей была дана гарантия, что евреи найдут безопасную гавань. Возможность спастись была бы тогда значительно большей.
Но и сегодня еще не поздно. Иммиграционные законы в крупных демократических государствах установлены для нормального времени, когда не было такой потребности в эмиграции из Европы, они не приспособлены к чудовищным условиям, которые существуют там сейчас. С бюрократическим равнодушием придерживаться их в сегодняшних условиях – негуманно, недемократично, это значит показать фашистским врагам ахиллесову пяту вместо того, чтобы, изменив на время эти законы, доказать, что война действительно ведется во имя гуманности и человеческого достоинства. Вспомним слова Черчилля: «Каждый друг Гитлера – наш враг» – слова, которые, конечно же, заключают в себе и ту истину, что каждый враг и каждая жертва нацистов – наш единственный друг и союзник и имеет право претендовать на нашу помощь.
О «Белой книге»
Господа, вы спрашиваете меня о моем мнении по поводу «Белой книги». Охотно отвечаю вам, ибо это дело весьма меня занимает, как оно должно занимать каждого, чью совесть пробудили события нашего времени или сделали более чувствительной к вопросу прав человека, и кто осознает связь «Белой книги» с общими проблемами.
Нельзя было думать, что сокращение иммиграции в Палестину, предусмотренное «Белой книгой», будет применяться сегодня, ведь это Уинстон Черчилль назвал его в своей исторической речи во время дебатов в палате общин 22–23 мая 1929 г. «а plain breach of pledge, a repudiation and a default»[7].
Но сегодня Черчилль обладает всей полнотой власти и не может изменить своих взглядов. Как бы то ни было, чаша весов, кажется, колеблется и поэтому каждый со своей стороны должен способствовать тому, чтобы она решительно склонилась в сторону права.
Решение британского правительства закреплено в заявлении от 2 ноября 1917 г., в так называемой Декларации Бальфура: «That it would use its best endeavors to facilitate the establishment of a Jewish National Home in Palestine»[8]
Это заверение было дано с известной исторической торжественностью, с подчеркнутым чувством того, что при этом решении речь идет об исполнении тысячелетней мечты, что оно есть выражение сочувствия к судьбе, к душевным лишениям племени, на которое именно англосаксы всегда смотрели с религиозным почтением. Не напрасно еще сегодня родители, англичане и американцы, любят давать своим детям библейские имена.
Может быть, связь англосаксонского христианства с Ветхим заветом более тесная, благоговейное понимание иудаизма как источника и почвы, на которой выросло христианство как существующее наряду с предшествующей ему формой, более глубокое, чем в других формах христианства – латинской, немецкой. Теплоту и энтузиазм, с которыми была сформулирована, приветствуема и предложена Декларация Бальфура, я приписываю этому особому пониманию общности между Ветхим и Новым заветом.
Уже в самой формуле «National Home»[9] звучит эта теплота, она выбрана, дабы подчеркнуть, что тем самым исполняется мечта евреев о доме, в ней выражено сочувствие их тоске по дому, тоске, которую хотят утолить. Сознание, что где-то на земле есть дом, есть убежище, открытое для него, – утешение для путника, но этот дом должен быть ему действительно открыт, только тогда он будет иметь душевную и в нужный момент практическую ценность, ибо какой же это дом, если однажды он окажется запертым, если он будет убежищем только до определенного времени и его готовность принять путника завтра угаснет?
Английская «Белая книга» от мая 1939 г. превращает обещанный в 1917 году Национальный очаг в Палестине в такое ограниченное сроком убежище и тем самым уничтожает его смысл и ценность. Она определяет, что «after the period of five years no further Jewish immigration will be permitted unless the Arabs of Palestine are prepared to acquiesce in it»[10]. Другими словами, предписывает total stopage of all immigration into Palestine after March[11]
Что я скажу по этому поводу? То же, что еще пять лет назад говорили многие выдающиеся англичане: это установление равнозначно измене, отказу от данного слова, оно несовместимо с условиями, на которых Англия приняла мандат на Палестину. Хорошо говорить, что Лига Наций больше не существует, тот мандат недействителен и Англия обладает в Палестине еще «только» реальной властью.
Я не считаю это причиной, по которой Англия может быть освобождена от торжественного и безусловно принятого на себя обязательства.
Ограничение, определенное «Белой книгой» и снижающее ценность данного ею слова, было плохо уже тогда, когда было принято. Сегодня, когда оно должно вступить в силу, когда наступил срок запрещения еврейской иммиграции, оно стало еще значительно хуже, оно действительно так плохо, что я не могу себе представить, – неужели хватит мужества проводить его на практике.
Оно было плохим до начала войны и стало явно несправедливым, принимая во внимание заслуги евреев в деле подъема заброшенной страны за прошедшие двадцать два года. Мне нет надобности перечислять их, они известны каждому и никто не может их отрицать, в том числе и арабы, они менее всех, ибо более всего выиграли от созданных там евреями новых промышленных, сельскохозяйственных, агрокультурных, гигиенических условий, их численность увеличилась с 600000 до более чем миллиона. Это настоящая правда – вопреки утверждениям, будто евреи угнетают и вытесняют арабов. Арабы – народ с большими культурными традициями, но никак нельзя назвать их приспособление к техническому веку полным, оно значительно отстает от того, чего достигли евреи, а если арабы другого мнения, то в их распоряжении территория в сто раз большая, чем Палестина, гораздо менее освоенная и с более редким населением, где они могут проявить свою энергию в области мелиорации.
Так, говорю я, обстояло дело с моральной ценностью «Белой книги» уже в 1939 году. А сегодня? Спустя пять лет после гитлеровской войны против евреев Европы? После освобождения из-под нацистского ига от семи-восьми миллионов евреев, которые там жили, останется еще кое-кто, кто не «ликвидирован», не погиб от голода, не отравлен газом, – все-таки кто-нибудь еще останется. Они будут лишены корней, имущества и крова, и разгромленная, обедневшая после этой войны Европа вряд ли будет для них подходящим местом, в особенности для молодых, чтобы строить себе новое существование. Настоящим местом для этого будет Палестина, древняя и, согласно Декларации Бальфура, новая обетованная земля. Но как раз в этот момент установления «Белой книги» должны свести на нет это обетование.
Наша страна, Америка, обязана сказать здесь свое слово. В Америке живут пять миллионов евреев, они морально и в конце концов материально заинтересованы в будущем Jewish National Home в Палестине. За последние двадцать пять лет они отправили туда значительные суммы в качестве пожертвований, а также в виде инвестиций. Они сделали это, доверяя Декларации Бальфура, и голосование их делегатов на Американском Еврейском Конгрессе в 1943 году показало, что подавляющему большинству американского еврейства дорога идея восстановления Jewish Commonwealth в Палестине. Но не только они, сама Америка как государство заинтересована в этом деле. Она была в числе гарантов Декларации Бальфура и принадлежала к Allied Supreme Council /Верховный Союзнический Совет – англ./, который с совершенно определенной целью передал Англии мандат на Палестину. В интересах Jewish National Home Соединенные Штаты отказались от некоторых экономических прав, которыми они обладали в Палестине. И когда в 1924 году the terms of the Palestine Mandate were ratified by the treaty between Great Britain and the United States[12], было оговорено, что «nothing in the treaty shall be affected by any modifications… unless shall have first been assented to by United States»[13].
Трудно представить себе, что Соединенные Штаты, президенты которых от Вильсона до Рузвельта подтверждали свою постоянную заинтересованность в мандате на Палестину и в развитии Jewish National Home, согласятся с такой искажающей ее смысл, более того, уничтожающей ее «модификацией» как stop-immigration[14]).
В начале я сказал, что мы более зорко стали всматриваться в общие для всех нас вопросы прав человека. И там, где это, казалось бы, касается только одной группы, одного народа, в действительности страдает целое. Густая тень сомнения падет на способность и назначение Организации Объединенных Наций создать после этой войны лучшее, достойное человека общество, если она окажется виновной в несправедливости и в измене достойному уважения людскому племени, которое под властью общего врага, его презренной одержимости творить зло с самого начала испытывало страшнейшие страдания. В отношении к еврейству держав, обладающих решающим правом, можно усматривать своего рода пробный камень – честно ли они воевали, по праву ли победили, действительно ли представляли лучшую часть человечества против плохой, дано ли им выиграть мир.
Обращение по радио к американским солдатам в Германии
[…] Германский национал-социализм разбит в результате войны и уничтожен как политический фактор, но он не мертв, он продолжает жить во многих ничему не научившихся немецких душах просто потому, что сформировал образ мыслей покорных людей, чьи суждения и сегодня в большей или меньшей степени определяются им.
При этом я думаю в первую очередь только о людях, мозги которых развращены планомерной, можно сказать, научно разработанной пропагандой, доктринами, которые им вдалбливались и по большей части без специальных намерений передавались другим, как заразная болезнь.
Но дело обстоит гораздо хуже и опаснее, когда мы говорим о людях, преследующих четкую политическую цель – вернуть нацизм к власти и для кого – так им кажется – нет лучшего и более надежного средства, чем внушить нацистские идеи вам, американским солдатам.
[…] Гитлер объединил немецкий народ террором, какого не знала европейская жизнь, насильственным подавлением всякого свободного мнения, пытками и убийством каждого, кто сопротивлялся его ведущим к катастрофе целям. Он объединил немцев концлагерями…
Вы слышите разговоры о том, что отношение Гитлера к немецким евреям – сначала к ним, а затем и к евреям других оказавшихся под его властью европейских стран – можно оправдать поведением самих евреев, но вы должны знать, что антисемитизм с самого начала был демагогическим средством, чтобы везде подорвать и уничтожить идею справедливости, свободы и демократии. Пять миллионов невинных людей пали жертвой позорной политики Гитлера и Гиммлера по отношению к евреям, которая самым гнусным образом осуществлялась в лагерях уничтожения Освенциме и Майданеке. Это самые отвратительные преступления, которые знает мировая история, и их одних достаточно, чтобы навсегда отвратить каждого морально здорового человека от всякой симпатии к нацистским учениям […].
Из доклада «Германия и немцы»
1945
[…] Германия и немцы – такова тема моей сегодняшней беседы с вами, тема довольно рискованная, и не только потому, что самый предмет бесконечно противоречив, многообразен, неисчерпаем; нельзя забывать и о страстях, которые в настоящее время бушуют вокруг него. Говорить о нем sine ira et studio[15] с чисто психологической точки зрения может показаться почти аморальным перед лицом тех невыразимых страданий, которые принес миру этот злополучный народ. Быть может, в наши дни немцу следовало бы избегать таких тем? Но, право же, сегодня я едва ли мог остановиться на другой теме; более того, сегодня трудно представить себе беседу неличного свойства, которая почти неизбежно не сводилась бы к германской проблеме, к загадке характера и судьбы народа, принесшего миру столько неоспоримо прекрасного и великого и в то же время неоднократно становившегося роковым препятствием на пути его развития. Страшная судьба Германии, чудовищная катастрофа, к которой она пришла, завершая новейший период своей истории, – вот что привлекает всеобщий интерес, пусть даже интерес этот и далек от всякого сострадания. Человеку, родившемуся немцем, в наши дни едва ли пристало взывать к состраданию, защищать и оправдывать Германию. Но разыгрывать из себя непреклонного судью и, угодливо поддерживая безграничную ненависть, которую его народ возбудил против себя, проклинать и поносить этот народ, а себя самого выставлять воплощением «хорошей Германии», в противоположность злой, преступной нации, с которой, мол, он не желает иметь ничего общего, – такому человеку, как мне кажется, тоже не к лицу. Если ты родился немцем, значит ты волей-неволей связан с немецкой судьбой и немецкой виной. В желании отойти на известную дистанцию, чтобы обеспечить себе возможность критического суждения, еще не следует видеть измену. К той правде, которую человек пытается сказать о своем народе, можно прийти только путем самопознания.
Неожиданно для себя самого я уже окунулся в противоречивую стихию немецкой психологии, высказав мысль о том, что в натуре немца сочетаются потребность общения с миром и боязнь перед ним, космополитизм и провинциализм. Едва ли я могу тут ошибиться, ибо уже с юных лет испытал это на себе. Скажем, поездка из Германии по Боденскому озеру в Швейцарию была поездкой из провинции в большой мир, – как ни странно звучит утверждение, что именно крохотная Швейцария, а не громадная, могущественная Германская империя, с ее исполинскими городами, является «большим миром». И тем не менее это действительно так: Швейцария, нейтральная, многоязычная, проникнутая французским влиянием и овеваемая ветром Запада, Швейцария, несмотря на свои ничтожные размеры, была и на самом деле в гораздо большей степени «миром», Европой, чем политический колосс на севере, где слово «интернациональный» давно уже стало бранным эпитетом и где в затхлой атмосфере провинциального чванства едва было возможно дышать.
То была новейшая, националистическая форма немецкой отчужденности от мира, немецкой далекости от общемировых вопросов, глубокомысленной отрешенности от всемирного бытия; в прежние времена все это, в сочетании со своеобразным обывательским универсализмом, так сказать, космополитизмом в ночном колпаке, характеризовало душевный строй немца. Этому душевному строю, этой отчужденной от внешнего мира провинциальной немецкой космополитичности было всегда свойственно нечто призрачно-шутовское и загадочно-жуткое, какой-то потаенный демонизм, и в силу своего происхождения я особенно явственно ощущал это.
[…] Не знаю, почему именно сейчас и здесь мне пришли на ум эти воспоминания начальной поры моей жизни. Быть может, это происходит потому, что Германия предстала моему духовному и физическому взору первоначально в образе этого диковинно-почтенного города, и мне важно дать вам почувствовать таинственную связь немецкого национального характера с демонизмом, – связь, которую я познал в результате собственного внутреннего опыта, но о которой нелегко рассказать. В величайшем творении нашей литературы, «Фаусте» Гёте, выведен героем человек средневековья, стоящий в преддверии гуманизма, – богоподобный человек, который из дерзновенного стремления все познать предается магии, черту. Где высокомерие интеллекта сочетается с душевной косностью и несвободой, там появляется черт. Поэтому черт – черт Лютера, черт «Фауста» – представляется мне в высшей степени немецким персонажем, а договор с ним, прозакладывание души черту, отказ от спасения души во имя того, чтобы на известный срок владеть всеми сокровищами, всею властью мира, – подобный договор, как мне кажется, весьма соблазнителен для немца в силу самой его натуры. Одинокий мыслитель и естествоиспытатель, келейный богослов и философ, который, желая насладиться всем миром и овладеть им, прозакладывает душу черту, – разве сейчас не подходящий момент взглянуть на Германию именно в этом аспекте – сейчас, когда черт буквально уносит ее душу?
Легенда и поэма не связывают Фауста с музыкой, и это существенная ошибка. Он должен быть музыкальным, быть музыкантом. Музыка – область демонического; Серен Кьеркегор, выдающийся христианский мыслитель, убедительнейшим образом доказал это в своей болезненнострастной статье о «Дон Жуане» Моцарта. Музыка – это христианское искусство с отрицательным знаком. Она точнейше расчисленный порядок – и хаос иррациональной первозданности в одно и то же время; в ее арсенале заклинающие, логически непостижимые звуковые образы – и магия чисел, она самое далекое от реальности и, в то же время – самое страстное искусство, абстрактное и мистическое. Если Фауст хочет быть воплощением немецкой души, он должен быть музыкален. Ибо отношение немца к миру абстрактно, то есть музыкально, это отношение педантичного профессора, опаленного дыханием преисподней, неловкого и при этом исполненного гордой уверенности в том, что «глубиною» он превосходит мир.
В чем же состоит эта глубина, как не в музыкальности немецкой души, в том, что называют ее самоуглубленностью, иначе говоря, в раздвоении человеческой энергии на абстрактно-спекулятивный и общественно-политический элемент при полнейшем преобладании первого над вторым?
[…] И в то же время Запад всегда чувствовал, а сегодня чувствует острее, чем когда-либо, что такую музыкальность души приходится дорого оплачивать за счет другой сферы бытия, – политической, сферы человеческого общежития.
Мартин Лютер – грандиозная фигура, воплотившая в себе немецкий дух – был необыкновенно музыкален. Откровенно говоря, я его не люблю. Немецкое в чистом виде – сепаратистски-антиримское, антиевропейское – отталкивает и пугает меня, даже когда оно принимает форму евангелической свободы и духовной эмансипации, а специфически-лютеровское – холерически-грубая брань, плевки и безудержная ярость, устрашающая дюжесть в сочетании с нежной чувствительностью и простодушнейшим суеверным страхом перед демонами, инкубами и прочей чертовщиной, – все это вызывает во мне инстинктивную неприязнь. Я бы не хотел быть гостем Лютера и, оказавшись с ним за одним столом, наверно, чувствовал бы себя как под гостеприимным кровом людоеда; я убежден, что с Львом Десятым, Джованни Медичи, доброжелательным гуманистом, которого Лютер называл «эта чертова свинья, папа», я гораздо скорее нашел бы общий язык. К тому же я не считаю непреложным противопоставление народной силы и цивилизации, антитезу: Лютер – утонченный педант Эразм. Гёте преодолел эти противоположности и примирил их. Он олицетворяет собою цивилизованную мощь, народную силу, урбанистический демонизм, дух и плоть в одно и то же время, иначе говоря – искусство… С ним Германия сделала громадный шаг вперед в области человеческой культуры, – вернее, должна была сделать; ибо в действительности она всегда больше держалась Лютера, нежели Гёте. Да и кто станет отрицать, что Лютер был великим человеком, великим на самый что ни на есть немецкий лад, великим и сугубо немецким даже в своей двойственности как сила освободительная и вместе с тем тормозящая, как консервативный революционер. Ведь он не только реформировал церковь – он спас христианство. В Европе привыкли упрекать немецкую натуру в нехристианственности, в язычестве. Это весьма спорно. Германия самым серьезным образом относилась к христианству. Немец Лютер воспринимал христианство с наивно крестьянской серьезностью в эпоху, когда его нигде уже не принимали всерьез. Лютеровская революция сохранила христианство, – примерно так же, как New Deal129 предназначен сохранить капиталистический строй (пусть даже капитализм этого и не понимает).
Нет, Мартину Лютеру нельзя отказать в величии! Своим потрясающим переводом Библии он не только заложил основы литературного немецкого языка, впоследствии обретшего совершенство под пером Гёте и Ницше; он разбил оковы схоластики, восстановил в правах свободу совести и тем самым дал мощный толчок развитию свободной научной, критической и философской мысли. Выдвинув положение о том, что человек не нуждается в посредниках для общения с Богом, он заложил основы европейской демократии, ибо тезис: «Каждый сам себе священник» – это и есть демократия. Немецкая идеалистическая философия, утончение психологии вследствие пиетистски-углубленного изучения сокровенных душевных движений, наконец, самопреодоление христианской морали во имя морали, во имя сурового стремления к правде, что, собственно, и было тем шагом вперед (а быть может, и назад), который сделал Ницше, – все это идет от Лютера. Он был борцом за свободу, хотя и на сугубо немецкий лад, ибо он ровно ничего не смыслил в свободе. Я имею здесь в виду не свободу христианина, а политическую свободу гражданина; мало сказать, он был к ней равнодушен, – все ее побудительные причины и требования были ему глубоко отвратительны. Четыреста лет спустя один социал-демократ, первый президент Германской республики, заявил: «Революция мне ненавистна, как грех». Это вполне по-лютеровски, вполне по-немецки. Так, Лютер ненавидел крестьянское восстание, которое, как известно, было поднято под знаменем Евангелия, и все же, одержи оно победу, оно могло бы направить всю немецкую историю по более счастливому пути – по пути к свободе; однако Лютер видел в этом восстании лишь дикий бунт, порочивший дело его жизни, духовное освобождение, и потому как только мог оплевывал и осыпал проклятьями крестьян. Он призывал убивать их, как бешеных собак, и, обращаясь к князьям, провозглашал, что теперь каждый может завоевать право на вечное блаженство, если будет резать и душить этих скотов. На Лютере, выходце из народа, лежит серьезная доля ответственности за печальный исход первой попытки немцев совершить революцию, за победу князей и все последствия этой победы. […]
