Татьяна Ясникова
Когда течет крем
– Понятно. Я понимаю, почему от крема спаслись вы, но не понимаю, почему я. Мне кажется, это случайность.
– Вряд ли. Судя по тому, что я видел, спасшихся немного.
Поезд «Дивосток— Ква» прибыл на перрон. Встречающие кинулись к своим близким, пассажиры высыпали на прогулку. К вагонам устремилась не слишком густая толпа тех, кто покупал билеты заранее и по интернету. Для Алексея и Нины наступили напряжённые минуты. Алексей уже понял, что Нина выполняет задание Александра Игоревича.
– Посадка в вагоны временно запрещена! Просим отнестись к этому с пониманием! – объявили проводники славским пассажирам.
– Что мы должны понимать, что? – раздались настойчивые вопросы, впрочем, без нажима.
– Ждите объявления по вокзалу! Не разбредайтесь, пожалуйста!
Пассажиры замерли в ожидании, не настаивая на посадке, а Алексей и Нина пошли вдоль состава, говоря у каждого вагона:
– Подождите объявления по вокзалу, это забота о каждом из вас!
Наконец, подошла минута отправления поезда по расписанию. Ехавшие ранее пассажиры не пошли по своим местам, а остались рядом с теми, кто стоял у ступенек наготове с билетами и паспортами. Наступила невольная и неожиданная тишина.
* * *
Мы проехали по нашей улице, знаменитой тем, что когда-то прямо через неё шла древняя дорога Ква-Дивосток: через неё проехал царь Приколяй по летней дороге в Поннию, прошли по снегам измождённые отряды Александра Аппеля с замёрзшим телом своего предводителя и героя, везомым на крестьянских санях, и прошли конно горделивые отряды врагов Аппеля. Ещё раньше через эту улицу шёл Великий чайный путь. Домишки на ней самые разномастные, но наш – новый красивый – купеческий. В нём живёт наша тётя и в кочегарке дома – её двоюродный брат-инвалид Костя. Он уже распахнул во всю ширь ворота и трясёт довольно бородищей, встречая нас. «На бутылку шняги зарабатывает», – думаю я.
В доме нас ожидает стол с дымящейся картошкой и салатом. Тарелка варёных домашних яиц. Рыбы нет.
– Я беру другой раз сорожину, – оправдывается тётя. – Себе и кошке. Да и она редко быват. Раз по вторникам машина привозит с рыбозавода. Очередь выстраивается. А добрая рыба это из-под полы если. Иногда в переулке прячется с уловом кака-нибудь машина.
Тётя делится новостями, мы их уже видели в интернете, а тут они на живую, из первых уст.
– Вот посмотрите, посмотрите: где сейчас стоит ваша машина, у меня стояли на прошлой неделе две анадски палатки. Наш местный геолог, что давно живёт в Анаде, проводил спелеологически исследования. Говорит, хорошо в Анаде жить! Он работат, и денег хватат даже на исследования. Вот и приехал он по нашу пещеру. Мы её не теряли, испокон веков знам. А Ерский в девятнадцатом веке на свою карту нанёс её, и никто из учёных больше в ней не был. Пещера да пещера. В Гражданску в ней партизаны оружие прятали. Геолог этот Ипполитов, с севера парнишек-спелеологов привёз. До чего хорошие парнишки! Воспитаны! Не балованы! Вот что значит – северяне. И два мальчика-анадца. Один говорит по-нашему, а другой только понимат, а сказать не может. Белобрысеньки таки. И вот наш Костя водил их в пещеру. Ему каску выдавали. Он фонарик нацеплял. Даже в газету попал. Там его портрет и написано: «Исследователь пещер Иван Ипполитов». Пишут, дескать «нашли пещеру». А кто её терял? Ну, нашли да нашли. Мы с подругой, библиотеки заведуюшшей, этими анадцами занимались. Я поила-кормила, баню им топила. А они мне денег оставили. Я не просила. Мне своих хватат. На стол положили. До чего же парнишки-школьники бравеньки! До чего воспитанны! Диво! А сейчас они на Ламу уехали. Я им машину грузову до Ламы помогла заказать. А ко мне теперь из товарищества собственников жилья женщины приходят и в ворота стучат: «Можно мы на себя это мероприятие запишем? Мы хотим огородить детску спортивну площадку. Мы на себя запишем, что таки бравы, нам на огородку денех дадут». Я и говорю им: «Ладно, записывайте!». Я же добра.
Мы поблагодарили тётю за ужин и прошлись по комнатам. Это родина и у неё особый запах. Запах старины и безмятежного младенчества.
– Езжайте на Плотину! Сегодня День посёлка и День строителя. На Плотине большой праздник. А на площади в одиннадцать вечера фейерверк будет.
– А мы хотели к пещере сходить!
– Нельзя, нельзя! Змеи нынче объявились – гадюки. Ходил туда Женя-сосед – лежит в реанимации. Нога распухла, могут отнять. Четвёро детей у ево! Беда-то кака! Ой, кака беда!
– Ладно, поедем на плотину!
– Костю, Костю возьмите с собой! Он вам места покажет! Возьмите! У меня от ево энергия падат! Отдохну от ево!
Тётя достала из-под подушки смартфон и стала показывать нам ребятишек, что жили во дворе в палатках.
– Молодцы, каки таки бравы! – не могла всё успокоиться она.
Мы садимся снова в машину, на этот раз с нашим бородатым родственником-кочегаром. У него, вообще-то, высшее образование. И у тёти высшее образование. Она капитан запаса медицинской службы. А у него хищный нос коршуна и вид учёного. Вот вам и Иван Ипполитов! Тётя закрывает ворота, крестит нас, отъезжающих, привычно шепчет древнюю бабушкину молитву. Родня её никогда не минует, молитва звучит часто, её никак не забыть.
Мимо, мимо разномастных домишек, скопившихся за четыре века и таких разных. Есть и хохляцкие каменушки – хохлов пригнали после войны в ссылку, а им у нас понравилось. Народ у нас лучше, чем на западе. Мимо – в распадок гор, по которому можно дойти до границы. Горы расступаются величаво, красиво. Река образует долину с ромашковыми полянами и перелесками. Вечером больше всего пахнет стариной и давностью лет. Застыла чистым зеркалом неподвижная гладь пруда, окаймлённая высокими берёзами и ивами. На спортивной площадке с футбольными воротами довольно высокая трава. Людей не видно.
* * *
Наступила тишина и радио заговорило:
– Уважаемые пассажиры, гости нашего города и славцы! Заслушайте сообщение начальника вокзала Славль-пассажирский Вадима Олеговича Плотникова!
– Уважаемые посетители вокзала Славль-пассажирский, пассажиры и гости! По вокзалу Славль-пассажирский и всей дистанции пути вводится режим ЧС! Город Ква не принимает поезда, самолёты и автотранспорт! Причины вам будут объявлены позднее. А сейчас просим принять к сведению, что утром в десять ноль-ноль поезд Ква-Дивосток направится по маршруту Славль-Дивосток, то есть, обратно. Посетителей вокзала просим отправиться по домам и ждать утреннего экстренного сообщения. Лица, ожидающие поезда из Ква, чтобы следовать далее на восток, могут обменять билеты и занимать места в формируемом поезде Славль-Дивосток. Все пассажирские поезда, прибывающие в Славль с востока, будут направляться обратно.
Радио замолчало. Проводники стали приглашать пассажиров в вагоны согласно билетам:
– Займите, пожалуйста, места! Мы уточним наличие свободных мест, и вы сможете погулять по перрону и вокзалу!
Какой-то мужчина захихикал:
– Во, поедем на войну!
Пассажиры повертели головами и стали осаждать вопросами проводников:
– Разъясните, что случилось! У нас родственники в Ква! Дела! Разъясните!
– Ждите информацию по радио! Мы не уполномочены давать разъяснений! – строго и чётко отвечали проводники, парни и девушки.
Алексей и Нина поднялись в радиорубку, и Алексей сел за микрофон, пододвинутый к нему начальницей радиослужбы вокзала. Надо сказать, ему порядком надоела эта суета. Хотелось побыть одному, собраться с мыслями. Он медленно заговорил:
– Уважаемые пассажиры! Граждане! Я пассажир и житель города Турана. В одиннадцать часов я покинул Ква на поезде, идущем в Иту. В Ква было всё спокойно. Причина, по которой вас задерживают и просят изменить планы – это отсутствие электронной и радийной связи с Ква. От Ква не исходят сигналы и сообщения, наши сигналы и сообщения не принимаются Ква. В такой ситуации невозможно продолжать движение поездов. Отдыхайте до утра. Утром к вам поступят сообщения и инструкции. Спасибо за внимание.
Произнеся эти слова, Алексей выключил микрофон и сказал Нине:
– Идём.
Они вышли, и Алексей снова обратился к Нине:
– Пожалуйста, распорядитесь, чтобы меня где-нибудь разместили на ночлег. Я хочу побыть один.
Нина посадила Алексея в свой «порше» и отвезла его в гостиницу «Славль» на привокзальной площади. Там ему был забронирован «люкс». Он был один из немногих, кто представлял масштаб случившегося, он оказался бесценным и толковым свидетелем.
Алексей принял душ, забрался в постель и включил телевизор марки «элджи сигнатюр». По всем каналам шли фильмы, показы мод, ток-шоу. Новости неслись в обычном ускоренном режиме. Это наводило на мысль о том, что сначала формируется их лента, а потом они случаются в реальности. Или не случаются, как в нашем случае. Алексей вспомнил о дежурном звонке домой, встал и нашёл свой телефон, чтобы ещё раз проверить, не заработал ли он, ведь с ним ничего не случалось – он не падал, ни на камень, ни в воду, он лежал в кармане. Но телефон больше не работал. Он не просто разрядился, с ним что-то случилось ещё в Ква. Алексей натянул на себя одеяло и уснул, распланировав то немногое, что зависело от него.
* * *
– А вы зря на Плотине были, – объявила нам тётя, когда мы вернулись обратно. – Празднование там отменили. Змеи объявились там.
Может быть, заплакать? Власти в Ква делают всё для того, чтобы как можно больше людей поумирало от болезней, кредитов и неподъемного труда, уже вымерли миллионы жителей страны, а в каком-то посёлке местная администрация отменяет праздник на Плотине, чтобы кого-нибудь, не дай Бог, не укусила гадюка.
Я выложила на стол три подберёзовика, найденных среди берёз, три подосиновика, найденных среди осин, и мелко нарезала их для сушки. Ягодка по ягодке – наберёшь кузовок. Так написано в детской книжке «Яга и земляника». Про грибы можно сказать то же самое. Комары нещадно кусались, и мы быстро покинули Плотину. Так называется это место, а сама же плотина огорожена крепким забором, за ним ходят женщины с древними боевыми винтовками. Мужчины теперь всюду редкость. На Плотине поселковый водозабор. Какая забота о населении! Никто до сих пор не отравил воду и не убил женщин. Кстати, они пенсионерки, им не меньше лет, чем их винтовкам. Молодая женщина не пойдёт на такую скучную работу. К тому же, женщины там нужны ответственные, среди юниц со смартфонами не найти таких.
Мы сходили на речку за огороды, она издревле называлась Люй, а теперь стала Люйка. Так измельчала, не меньше, чем антитеза Мураками. Это я пишу для учёных самых разных областей знания, вдруг они станут читать всё это. Сходили поесть спелой и сладкой малины. Жужжали тётины пчёлы, душисто пахли травы-медоносы. В наступавшей темноте тётя рассказала историю своего чёрного кота Мони. Что он совсем простак, что она заказывала у соседей пёструю кошечку, а родился чёрный котик. Что она рано, ещё в марте по морозам, стала выбрасывать его на ночь на улицу. Таков обычай. И что к нему стал приходить папа – чёрный кот. Папа уводил своего сына на чердак бани, увешанный берёзовыми вениками, и там на старой телогрейке они ночевали. Папа грел крошку-сына теплом своего тела.
Рассказала она также, почему у Мони совсем нет голоса. Ещё в морозы соседские собаки загнали Моню на деревянный столб уличной линии электропередач. Тётя попросила соседа Михаила снять Моню. Тот снял его за пятьсот рублей, приставив к столбу лестницу, докуда хватало, и длинную палку с перекладиной – швабру. Но потом собаки снова загнали Моню. Сосед сказал, что больше снимать Моню не будет за такие деньги. Тёте было жалко тысячи рублей. Она ходила за ворота и звала Моню: «Кис-кис». Моня начинал двигаться вниз, но тут его шибало током, и он снова взвивался на верх столба. Благо, тот был не остроконечный, а плоский. Так прошло нервных четыре дня. На работе тётя только и думала, как снять Моню, и даже плакала, жалея его и свои нервы. А дома вечером она ходила за ворота, говорила «кис-кис». Моня начинал спускаться, и тут его шибало током. Сидя на столбе, он почти постоянно мяукал. Можете себе представить: синие морозные сумерки, чёрный кот на высоком сосновом столбе под загорающимися над улицами, полями и горами яркими звёздами Вселенной.
Ночью в тёплой постели тётя плакала тоже. А двоюродному её брату было всё равно. В его кочегарке громко базлал новейший телевизор марки «элджи сигнатюр». Всё равно ему, потому что он сам был подмороженный.
Это было так. У своей матери Костя был шестым ребёнком. Мать его была домохозяйка и жена главного агронома колхоза «Ламский». И тут в селе открыли фельдшерский пункт и прислали фельдшера. Фельдшер навестила будущую роженицу и её дом. В нём стоял запах свежего прорвинского улова, который в это время года тянули сетями из-подо льда, запах вынутых из русской печи остывавших подовых караваев и вычищенного ароматными подгорающими пихтовыми метёлками пода. Фельдшер сказала, что это всё антисанитария, и что отныне женщины должны рожать не абы как, а в родильном доме, открывшемся в районном центре. Отец ребёнка сходил на конный двор, запряг коня в кошеву. Дело было семнадцатого декабря. Принёс кошму и тулуп, уложил в кошеву на последнем дне беременности охающую супругу, сверху накрыл медвежьей дохой. Шурин его был штатный охотник колхоза «Ламский» и дарил доху сестре на свадьбу. Зима была малоснежная и сани, кошева, шли по голой почти земле плохо. Отец еле-еле, упираясь в спинку кошевы и тем помогая лошади, довёз роженицу до станции. Там он нашёл в звене колхоза колёсную телегу, перепряг лошадь в телегу и повёз роженицу дальше. Возле деревни Елань под сенью елей, темно и грозно стоявших пообочь дороги, она начала рожать. Она родила сына на морозе, и отец решил, что надо попроситься к кому-нибудь на ночь, чтобы дорогой не заморозить новорождённого. Он постучался в первую избу Елани, там шла свадьба. Он постучался во вторую избу Елани, там все ушли на свадьбу. В третьей избе приняли мать и ребёнка и уступили им печь. На печи они пролежали три дня, и ребёнок, потея, весь покрылся пупырьями. На четвёртый день у отца нашлись свободные минута и конь, и он приехал. Ребёнок вырос заторможенный и ещё два раза в зимы примерзал к снегу уже будучи взрослым, примёрз до инвалидности.
Далее. На пятый день утром тётя вышла покормить любимых куриц и увидела, что Мони на столбе нет. Она решила, что он подох, замёрз и свалился под столб. Она сходила под столб, но своего чёрного-мохнатого там не обнаружила. Когда она вернулась к крыльцу своего дома, Моня вышел к ней, беззвучно открывая рот. Тётя поняла, что он лишился голоса, и это плата за трусость. Вероятно, кот на столбе стал впадать в обморочное состояние и, уже не владея собой, с него свалился и при ударе о грунт очнулся.
Сидящих на столбах в старину называли столпниками и молчальниками. Таков и тётин кот.
Мы обернулись на него, а он уже терзал у забора пойманного воробья. Воробей был весь в крови, но ещё пищал и пытался ускользнуть по яркой изумрудной траве. Моня придавливал его лапой и отпускал, как всегда играют кошки. И снова придавливал.
Я обратила внимание, что на кусте рябины, росшей во дворе, не алеет ни одной ягодки.
– Нно! – сказала тётя. «Но» по-нашему означает «да». – Нынче пошто-то везде рябины стоят без ягод. Как-то даже не по себе от этого.
* * *
Алексей проснулся около шести утра и, взглянув в окно, увидел медленно подъезжающий «Порше» Нины. Она позвонила в его номер по внутреннему телефону.
Вскоре он уже шёл к машине. Нина предложила ему кофе в термосе и бутерброды и сказала, что Александр Игоревич заседал в ресторане с друзьями чуть ли не до пяти утра, и она улизнула из спящего дома потихоньку, ведь он собрался сопровождать их. Она взяла с собой две видеокамеры, дозиметр, громкоговоритель, вальтер п99, спутниковый телефон, трос. Всё, что пришло ей в голову. Алексей молча напился отличного кофе, и они поехали по просыпавшемуся солнечному Славлю.
Они долго молчали, раздумывая о том, что древний город с его старинными храмами и башнями, и сверкавшими разноцветными отражениями новыми высотными зданиями скоро перестанет существовать, поглощённый концентратом неизвестного происхождения.
– Как вы думаете, Нина, может быть, нам взять пробу этого чёртова крема? Или не стоит?
– Я тоже думаю об этом. А если это – живой организм, и ему это не понравится?
– Да, да! И, потом, мы не приближались к нему вплотную. И, приблизившись, окажемся беззащитны перед поглощением…
– Риск большой. Утром я позвонила в Окио, на восток, чтобы нечаянно не потревожить кого-нибудь на ещё спящем западе. И в Окио никто не ответил. И в Ангкоке. Я там бывала, у меня сохранились телефоны служб.
– А я вот никуда не звонил. У меня что-то случилось с телефоном. Мои домашние, наверное, уже беспокоятся.
– Позвоните им с моего!
– Вот что-то не хочется! У меня ощущение, что я внутри себя затаился для чего-то, что так надо.
– Меня же больше удивляет, что я особо не волнуюсь. Неужели мы, люди, до такой степени зачерствели, что нас ничего не касается, что не с нами?
– Вы, Нина, не учитываете того, что квачане шли навстречу КЦ с улыбками радости. Может быть, КЦ каким-то образом воздействует и на нас, принося равнодушие.
– Когда мой муж вернулся домой с совещания, он был просто уставшим, совсем не взбудораженным тем, что скоро случится со Славлем. Я больше беспокоюсь об отсутствии у меня особых переживаний, чем о чём-то другом. Вспомните по кинохронике, что приносит война! Хотя моё внутреннее состояние не имеет здесь никакого значения.
– Имеет! Нам предстоит выполнить сложную задачу. Даже, если хотите, миссию. Потом о вас, Нина, напишут книгу «Героиня кремовой войны».
– Вот-вот!
– Это лучше, чем если мы героически утонем в креме.
Полные недоумения по поводу происходящего, Алексей и Нина, теперь уже друзья и союзники, выехали за город и помчались навстречу КЦ. Им нередко встречались вызывающие неприязнь регистраторы превышения скорости. Требовалось ехать быстро, очень быстро. Нина вела машину очень умело.
– Вам часто приходится быть за рулём? – спросил Алексей.
– Да! – ответила Нина. – Я ещё в детстве угоняла мамину машину. Люблю скорость!
Навстречу им стала попадаться различная техника. Проехали грейдер и самосвал, лесовоз и бетономешалка, несколько легковушек. Несколько автомобилей они обогнали, что побудило их двигаться ещё быстрее. Мысль о том, что они не могут никого предупредить об эвакуации, не побуждала к разговорам.
Наконец, впереди у линии горизонта, где обычно сияет голубизна неба или облачный покров, увидели они коричневую полосу КЦ. Нина остановила машину, они вышли, вслушиваясь в чрезвычайную, очень ровную тишину. Обычно она состоит из отдалённых, мало доступных уху шорохов. Но тут их не было. Это не вызывало состояния тревоги, скорее, блаженного покоя. Не стрекотали кузнечики и не тенькали птицы. Неужели вся живность умчалась вперёд? Обычно она остро чувствует отдалённую опасность! Алексей начал съемку на видеокамеру, Нина замерила радиационный фон, который оказался обычным. На небе не было облачка или высоко летящего самолёта. Здесь обычно начинают снижение воздушные суда, летящие в Ква с востока. Жив ли Дивосток? Нина потянулась за телефоном и обнаружила, что он разрядился, не работает. Что же будет с электроникой автомобиля? Они снова начали движение вперёд, пока не переехали уродливый бетонный мостик через небольшую речку Квачку, как гласил указатель. Здесь им уже стало заметно медленное поступательное движение концентрата, поблёскивающего на солнце. Они переглянулись.
– Подъехать ещё ближе? – спросила Нина тихо.
– На километр. – твёрдо произнёс Алексей. – Медленно. И потом задний ход. Дорога обратно.
Нина поехала, но увлёкшись, одолела два километра, и Алексей предостерегающе положил свою левую руку на руль. Они вышли и стали снимать, хотя снимать было особенно нечего. КЦ, слегка поднимаясь и едва заметно бугрясь, полз по-над землёй, беззвучно поглощая каждую травинку и кустик, довольствуясь тем малым, что было в безлюдье равнины. Ощущения ничего не говорили. Быстро закончив съемку, Алексей и Нина вновь оказались в салоне автомобиля и начали скоростное движение обратно – в Славль.
– Я подумал, что опасаться за электронику автомобиля не стоит, – сказал Алексей. – В Ква мы наблюдали, как движущиеся машины поглощаются кремом. Электроника их, следовательно, была в норме. Это ещё раз располагает к мысли, что концентрат – не простое явление из недр земли. Телефоны гасит, а автомобили нет.
По встречной полосе навстречу КЦ промчалось уже несколько автомобилей.
– Смотрите! – воскликнул Алексей, взглянув в зеркало. – Одна машина развернулась и следует за нами! Я видел минут десять назад, как она двигалась в сторону Ква. Её легко было запомнить, зелёные «тойоты» даже у нас на востоке почти не встречаются.
– Я думала уже о том, чтобы по громкоговорителю предупреждать об опасности, – произнесла Нина, взглянув в своё зеркало. – Однако же, нас может за это задержать автоинспекция. Важнее мчаться, не останавливаясь. По Славскому телевидению и радио мы сможем предупредить гораздо больше людей.
– Но давайте же остановим на минуту машину, что последовала за нами! Спросим, что их побудило развернуться. Союзники нам могут пригодиться.
– Так-то оно так! Я посигналю задними фарами и остановлюсь.
Нина посигналила задними фарами, сбавила скорость, однако же зелёная «тойота» проигнорировала это. Прибавив скорости, она обогнала «порше».
– Будем повторять маневр, когда их обгоним? – спросила Алексея Нина.
– Нет.
Нина легко обошла «тойоту», и вскоре она остался далеко позади. Грубо нарушая правила и чуть не задавив уличного пса, «порше» прошёл через село Видное, может быть, «тойота» была из него.
* * *
У нас на побережье Ламы население небольшое и всё сокращается. Простым людям здесь совсем не остаётся, что делать. Тайгу повырубили и сожгли, рыбу ловить не дают, для обработки полей технику покупать слишком дорого. Остались вредные производства – душегубки. На них тоже немного людей надо. В нескольких относительно больших городах крутятся деньги, и ошмётки этих денег падают на пригороды. А дальше отъедешь – и пустыня. Вот и Митя с Евой решили уехать в Ква. Там им предложили работу понадёжнее, чем в Туране. Они много работали, но всё перебивались. В Ква и в радиусе Ква теперь проживает людей больше, чем где-либо по стране, а сколько точно, никто не знает. Раньше, как говорят, статистики не было, а теперь она существует только для вранья, как и всё, чем пичкают людей. Никто ничего не знает. Даже про солнце врут, ничего о нём не зная.
И вот мы проснулись, а солнце уже заливает наш Люй, заливает, как в детстве, ласковым огнём будущего. И воробьи на старой сирени орут, и чёрный кот охотится за ними. И тётя наварила нам большую кастрюлю пшённой каши на молоке. Это она из уважения к нам, пшено теперь дороже всех других круп. Слишком уж много я писала о нём в своих произведениях, создавая ему славу, начиная с идущей во всех театрах мира пьесы «Народ просыпается».
Мы не все проснулись. Ева ещё спит, ей плохо спалось ночью. Она боялась воров. Боялась в нашем доме, в котором мы за сто лет ни разу их не боялись. Квохчут куры, а я открываю ставни, кроме тех, что закрывают окно Евы. Окна наши смотрят на Харат. В древности так называли отдаленную страну в Арктике – Хейрат. И у нас, если что-то отдалённое, то дают названия или Харат, или Тайвань. Тайвань у нас тоже есть, там построили пятиэтажки, они словно бомбёжку пережили, такой у них теперь вид. Там живут безработные и пьют водку. Жизнь там кипит, как в аду.
Окна смотрят на Харат, за ним волнуется зелёное поле, за полем старинная железная дорога Ква-Дивосток, за дорогой – снова обширные поля, а дальше – блистающий Лама. Если подняться на ближайшую гору, его видно. А если забраться на кедр, то видно еще шире, ещё веселее. Раньше дети всегда так делали – они дерзко одолевали уровень за уровнем, вставая на ветки, прилежащие к качающемуся могучему стволу. По веткам надо было стучать ногами, и тогда кедровые шишки, сине-коричнево-сизые, смолистые, сыпались вниз, иногда больно ударяя по головам стоящих внизу. Дети собирали шишки в котомку или в мешок, и бегали за ними, если их уносило вниз по склону. Кедры, они очень гордые, величественные, они всегда стоят возвышенно, подчёркивая свой нрав.
Теперь дети другие. Они сидят в телефонах. И мы, взрослые, другие. Мы все оказались совершенно в другом мире, он будет меняться ещё и ещё, и это правильно. Но кто-то должен будет найти то, что мы потеряли.
Митя, едва проснувшись и умывшись, вскочил в свой внедорожник, вскочил с особым чувством, ведь он прощается и с ним, выставленным на продажу, и с родными местами, где когда-то успел годовалой крошкой посидеть на коленях у прадеда-рыбака, нёс икону Казанской Богоматери впереди процессии на похоронах прабабушки, погонял по дорожкам пшеничных полей на своём «Норко», прятался с книжкой в зарослях элефанта от докучливых тёток. Мы с ним всегда были в заговоре. Сейчас Митя поехал добывать рыбу. Спрятавшуюся в переулке с браконьерским уловом машину он не увидел, не каждый день они появляются тут. Рыба всегда бывает у смотрящего за районом, но что-то мы не вспомнили о нём и его возможностях, ведь в нашем детстве его не было, мы здесь погружаемся в память детства. Митя приехал на базар, на старинный базар, где моя бабушка когда-то торговала огородной снедью, чтобы были деньги отправить детей в школу, а потом в университет. Мы все помогали ей. А сейчас на базаре стояло несколько машин с открытыми багажниками, где были свежие пойманные щуки и окуни, сороги и язи. За прилавками стояли женщины с творогом, сметаной и банками молока, с мёдом и серой, а дальше раскинулось море продаж – кладбищенских ядовито-ярких пластиковых цветов, их привозят из сопредельного Итая, а раньше подобные цветы крутили из цветной бумаги шумные хохлуши. В нынешней деревенской жизни всё напоминает кладбище, разве что, по небу гробы не летают. На базаре бывают здесь все, и невольно радуются цветочному морю, а мечты всегда обращены к Ламе.
Митя позвонил мне и предложил взять щуку на шашлык, и я ему ответила: «Возьми». Ещё он взял творога и сметаны, и трёхлитровую банку молока от родных приламских коров. А потом поехал мимо разноцветных домиков посёлка и серых изб села, шинами поднимая пыль сухого солнечного утра.
Мы позавтракали и стали собираться в дорогу – сначала заедем на кладбище к предкам, а потом купаться в Халук, как и пять лет назад. В прошлый раз для посещения кладбища мы сорвали четыре ветки рябины со спелыми гроздями. А когда-то давно, когда Митя ещё был маленьким мальчиком, мы ходили в лес и приносили оттуда сосновые ветви. Что делать, на кладбище принято приходить с чем-то, как будто идёшь в гости. На надгробиях оставляют конфеты и блины, если это родительский день, а дядя клал отцу и младшему брату сигарету, когда курил. Отец его тайком от матери покуривал, когда вернулся с войны. А младший брат тоже брался за сигареты, в нём старовер боролся с образцом придурка новейшего времени. Мы в первый раз в жизни видели, что рябина не алеет своими ягодами. Я сорвала четыре ветки калины покрасивее, с недозревшими ещё зеленоватыми кистями. И четыре небольших неразвившихся подсолнуха, они растут в огороде в качестве медоноса для пчёл. Чтобы семечки вызрели в нашем климате, нужно семена высаживать в домашние горшочки в марте, а в начале июня переносить их в открытый грунт.
У подсолнуха толстый стебель, а я не прихватила ножа, так что, провозилась долго. Костя увидел, что я делаю и помог мне. Он поедет с нами, так распорядилась тётя. Мы вернулись во двор, и я положила наш букет на сиденье машины. Больше мы ничего не взяли с собою.
Тётя перекрестила нас, сидящих в салоне машины, и мы поехали мимо разнообразных изб и фантазийных строений, которые деревенские варганят теперь, смотря сколько есть средств, или латают старое жильё, чем придётся. По домам видно, что люди живут, как попало, как придётся. У нас один из лучших домов, так ещё бы!
У памятника солдатам-героям мы свернули налево. Памятник этот сейчас находится в наилучшем виде, чем когда-либо. Когда он появился, из крашенного серебрянкой бетона, за его спиной был новый одноэтажный сельский клуб. Он всё никак не мог набрать штат специалистов, потому что из получивших образование в культпросветучилище сюда никто не хотел ехать в одиночество, а из местных и старых никого не было. Раньше рядом в избе была хорошая библиотека с двумя библиотекарями. Летом, когда мы с тётей, тогда школьницей, сюда ходили за книгами, здесь таинственно пахло стариной и прохладой, старинными книгами, зачитанными невесть когда, давным-давно, начиная с довоенного времени. Я не помню всего, что мы брали здесь. Помню в ветхой обложке «Принца и нищего» Марка Твена, книжки про бабочек и муравьёв, мичуринские сборники о том, как сажать сады и прививать плодовые деревья.
За спиной у памятника слева раньше была машино-тракторная станция и склады, где нам отпускали мёд из расчёта трехлитровая банка на семью в год, а ещё раньше там давали пайковый кусок хлеба, граммы круп и муки. Теперь металлические ворота на станцию висели, едва держась, видно было, что их пытались снять и сдать в металлолом, но категорически не хватило силёнок. За воротами в глубине, прямо на дороге были видны два сломанных комбайна и деревянные ветхие строения былых складов, все переломанные. На углу на выезде со станции и на свороте к кладбищу стояла изба, криво-косо зашитая щитами. Раньше она выглядела прилично, и от неё пахло хлебом, кожами и металлом – в ней был магазинчик сельпо, где столько всего перебрали и мы, от конфет и хлеба до тканей и вёдер. Теперь в избе было кафе, но у кого же есть деньги сидеть в кафе среди всего разора, и оно открывалось редко, когда заказывались бедные поминки по преставившимся.
Но нам всё здесь нравилось, конечно, здесь было то, чего не было в Ква, точнее, что не бросалась в глаза в Ква – человеческая убогость и незащищённость, то, что может человек сам-один. Построить избёнку, завести скотинку, распахать огородишко. Так мы мимо строений разной степени приятной убогости, доехали до кладбища, обгоняя редкие машины-раздолбайки. Впереди обозначилась линия могучей железной дороги с двух сторон засаженная высоким шумливыми тополями. Саженцы железнодорожники завезли сюда около шестидесяти лет назад, и, пока они высаживались, деревенские сколько-то штук украли – тополя теперь шумели и у конного двора, теперь бывшего, и у бывшего магазина сельпо, и на росстани, и за рекой. А потом саженцы тополей были завезены и в посёлок к заводам и домам заводчан, и теперь вся таёжная обжитая низина шумела тополями, рябинами и сиренями. А ветров здесь хватало всегда – посланников то Ламы, то душных степей Онголии. Близ завода был даже высажен целый парк тополей, но они, принимая пыль и дым мощных заводских труб, выросли кривыми и убогими, по парку никто не ходил, даже пьянчужки.
