Татьяна Степанова
Демоны без ангелов

Катя почувствовала, что она больше не может… не хочет на это смотреть.

– Еще у погибшей синяки и ссадины на запястье и в области предплечья, – Сиваков покачал головой. – Удару ножом, видимо, предшествовала короткая борьба, причем все данные за то, что борьба эта велась в каком-то ограниченном тесном пространстве.

– А анализы ДНК? У Султанова и отца Лаврентия образцы взяли?

– Взяли, конечно. Только тело восемь часов находилось в воде. Я думаю, тот, кто бросил его в пруд, кое-что кумекал в экспертизе ДНК и условиях, когда она бесполезна.

– Получается, что он избивал ее уже мертвую, но…

– Вот из-за этого «но» я сегодня сюда и приехал. Поглядеть на нового фигуранта. Попытаться понять, где же все в нем это кроется – эта бешеная ярость, с которой ногами втаптывали женское лицо в грязь. И пока не вижу.

– А в Султанове, в кавказце, вы это все увидели, да?

– Он очень молод, этот парень. И он сейчас в отличие от отца Лаврентия на психиатрической экспертизе. В тайнах его души разбираются светила психиатрии. Но одно обстоятельство здесь в ходе расследования установлено железно – Султанов весь последний год, что называется, преследовал девушку. Звонил, встречал на улице. И адски, со всем кавказским пылом ее ревновал.

В кабинет вернулся следователь Жужин.

– Боюсь, что пока ваша очередь на переговоры откладывается, – объявил он с порога Кате с усмешкой. – Тут к нам от РПЦ переговорщики прибыли, из секретариата архиепископа. Хотят встретиться с отцом Лаврентием. И я думаю, что это полезно.

– Хорошо, – Катя встала. – Я не настаиваю на немедленной встрече. В конце концов, это вам решать, нужна моя помощь или нет. Я бы хотела пока съездить к родителям Марии Шелест. Где они живут?

Жужин написал ей адрес.

– Мы их допросили, – сказал он. – Постарайтесь убедить их, что вся эта история с признанием в убийстве…

– Ошибка?

Маленький пухлощекий следователь только вздохнул тяжело.

– Успокойте их, если сможете, – сказал он.

Глава 7
Бал

Закрываете глаза, вдыхаете глубоко…

Вот кто-то звучным ликующим голосом объявляет: «Бал!»

И вы в огромном зале – позолота, блеск хрусталя, сияющий паркет под ногами и толпа гостей. И мужчины… Какие мужчины!

На вас открытое бальное платье. И нет никого красивее вас в этом зале, и вы это знаете, вы уверены. Счастье искрится в ваших глазах.

Бал! Оркестр начинает венский вальс, и мужчины приглашают дам на танец. Вы стоите на ступеньках мраморной лестницы и ждете, когда к вам подойдет он. Граф де ла Фер, граф Монте-Кристо, граф Дракула, виконт де Бражелон – нет, нет, им вы отказываете. Принц Фортинбрас!

Тот, кто приходит в самом конце в том спектакле, который вы смотрели этой весной. Принц Фортинбрас, это который «на всю ли Польшу вы идете, сударь?» – лишь это одно вам известно о нем. Он подходит… поклон… У него идеальный пробор. Он берет вашу руку, и вы как сомнамбула говорите ему: да! Он вежлив и предупредителен, у него потрясающие манеры. Он кружит вас в венском вальсе и с каждой новой волной вальса тает как воск в ваших руках. А вы смотрите ему прямо в глаза и говорите: круто, норвежец!

А потом вы сбегаете от всех этих гостей, посланников, премьер-министров, иностранных дипломатов, мчитесь по мраморной лестнице в висячие сады Семирамиды, и там, у ажурной решетки, как в сцене «У фонтана», вас ждет красный «Порше». Вы взлетаете на нем к звездному небу, целуетесь как сумасшедшие, кружите над Спасской башней и Эльсинором, делаете ручкой этому чокнутому принцу Гамлету, опоздавшему на бал из-за убийства крысы, и берете курс на Манхэттен.

Красный «Порше» не врезается в стену башен-близнецов, которые еще стоят как влитые, словно и не взрывалось ничего никогда, он тормозит, плавно спускаясь на крышу, оборудованную под террасу самого веселого и стремного ночного клуба. И там, на кушетке, под бесстыдными звездами в вихре надвигающегося торнадо принц Фортинбрас властно берет вас как свою…

Шуша Финдеева широко раскрытыми глазами уставилась на подружку Наташку. Та уже переоделась, запихала вещи в огромную сумку-торбу и повесила ее себе на плечо. А Шуша, грезя, все еще сидела в одних трусиках на скамейке – на одной ноге гольф, в руках скомканная белая майка.

Принц Фортинбрас…

Шуша терпеть не могла свое обычное имя – Марианна, говорила, что не желает быть ни Маней, ни Аней, а потому с самого детства все дома, и в школе, и здесь, в танцевальном классе, звали ее Шуша.

Ча-ча-ча… Она легко вскочила и станцевала босыми ногами чечетку.

– Наташка, ты иди.

– Еще чего, одну тебя не оставлю. Ты же его дожидаться станешь, а то я тебя не знаю.

– Нет, ты иди.

– А может, я тоже хочу, – рыжая Наташка – юла и егоза – показала Шуше язык. – Может, я ему больше нравлюсь.

Шуша запустила в нее балеткой.

Принц Фортинбрас… Нет, не появлялся он здесь, в тесной раздевалке танцевального класса школы искусств. И красного «Порше» никто не видел у подъезда.

Все развивалось как-то вяло, непозитивно. Вот дома, например, складывалась до предела напряженная обстановка. Мать вернулась из Германии с сестренкой Женькой, которой так и не поправили там мозги, нянька сестренки утром в ванной выдавливала на носу угри, домработница крала в доме вещи по мелочам – то заколку прикарманит, то пудреницу «Шанель», а папочка… папочка разрывался между работой в правительстве на благо Отечества и молодой любовницей, неуклюже стараясь все это от всех домашних скрыть.

Но не получалось.

Мужики они вообще тупые.

И только принц Фортинбрас красив и умен.

И он понимает, что и она, Шуша, умна и прекрасна. Она обожает читать любовные романы, без ума от искусства, и пусть с алгеброй и физикой у нее полный отстой и она даже не сдала «егушку», все равно она прелесть, редкий экземпляр.

Она горда и независима. И еще у нее острый злой язык. И воображаемый бал – это отнюдь не все, что она видела в жизни. Например, папа в прошлом году брал ее на настоящий прием, званый вечер в Гостином Дворе. Там надо было присутствовать обязательно парой со своей дражайшей половиной, но мать, как всегда, занималась дефективной Женькой. И папа взял ее, Шушу.

Ах ты, морока… Впрочем, там даже пытались изображать что-то вроде танцев под знаменитый оркестр. Все эти политики и депутаты… они танцевали как мешки с дерьмом. Словно отбывали повинность, никто не имел хорошей школы. Чада рабочих и крестьян, потомки слесарей, уборщиц, часовщиков, товароведов, кассирш, председателей колхозов и кремлевской обслуги. Они все были уже старые – с красными лицами, с обвисшими щеками и пивными животами. Они все уже давно были в прошлом, только еще не знали об этом сами.

Их можно было лишь пожалеть. И отказать им во всем. И Шуша, краснея от удовольствия, жалела их и отказывала им – мысленно.

– Давай шевелись, а то он уйдет. Он сегодня в третьем зале с «Щукой» занимается. Что ты так долго копаешься?

Шуша тряхнула мокрыми после душа волосами. И начала одеваться – узенькие джинсы, маечка. Она достала зеркало и тушь и подкрасила себе ресницы. В эту частную школу искусств в Калошином переулке возле Арбата приходили на занятия по танцам студенты Щукинского училища, и те, кто обивал пороги на кастинги разных мюзиклов, и те, кто просто хотел чем-нибудь заняться, хоть танцами, хоть постижением основ современного балета – от скуки.

Добираться из родного Нового Иордана далеко, но милый папочка всегда в конце недели клал на ее карту деньги и требовал одного неукоснительно – чтобы она всегда после занятий в школе искусств, после посиделок в кафе с подружками, после тусовок на съемной квартире подружки Наташки вызывала такси и только на такси ехала домой – к себе «в имение». Шуша просила, чтобы ей в Москве пусть не купили, но хотя бы сняли квартиру. Но мать категорически возражала: «Тебе всего восемнадцать, это слишком рано, чтобы жить отдельно. Я буду безумно волноваться».

Мать лгала. Ей ни до кого и ни до чего не было дела, кроме как до ненормальной младшей Женьки. А папа… он что-то всегда ворчал насчет «самостоятельности», но ему тоже было все равно. Любовница… он имел молодую любовницу. Шуша его не осуждала – с матерью и Женькой, вечно орущей, пускающей слюни, с уродиной-нянькой и воровкой-домработницей в доме спятишь. Нужна отдушина, вот он ее себе и завел.

– Ты только не веди себя с ним как полная дура, – учила подружка Наташка. – А то он о себе возомнит. Он и так нос задирает.

Шуша лишь улыбнулась. Принц Фортинбрас…

– Что улыбаешься? Он ведь старше насколько. У него IPhon от баб лопается. И наверняка с кем-то живет, – Наташка, казалось, нашла ее больное место, эту ее плохо затянувшуюся ранку, и ковыряла, ковыряла корочку ногтем. – А ты думаешь, нет? Очень ошибаешься. Чтобы у такого и не было никого? Да я сама видела, как он здесь в танцклассе…

Шуша продолжала улыбаться. Но крепко стиснула зубы.

– Ладно, пойдем, – Наташка вздохнула. – Зря ты стараешься, он на нас ноль внимания. Отработает урок, и все. Я его с Желябовой с четвертого курса «Щуки» видела, они в обнимку по Арбату шлялись.

Желябова с четвертого курса приходила в школу искусств подрабатывать репетиторством и одновременно учиться современному танцу. Худющая крашеная блондинка модельного роста и внешности. Парни липли к ней как мухи.

Покинув раздевалку, они вышли в коридор. Школа искусств располагалась в старом особняке. Весь второй этаж занимали танцклассы с зеркалами во всю стену, роялем и балетным станком.

Они остановились у окна напротив двери зала № 3. Шуша, чувствуя необычайное душевное волнение… вот ведь гадство… и руки даже вспотели, полезла в сумку, достала сигареты и закурила.

Если бы это видела мать, она, наверное, убила бы ее. А может, лишь пожала бы плечами – хочешь, травись – и отвернулась к своей ненаглядной Женьке-идиотке, вытирая ей слюни салфеткой.

– Сейчас кончатся занятия, – Наташка глянула на часы. – Без четверти уже.

Принц Фортинбрас…

Это его она, Шуша, ждала здесь в залитом августовским солнцем коридоре, пропахшем потом, пудрой и духами. Это он умыкнул ее с того призрачного бала, умчал в красном «Порше» на Манхэттен и сделал своей любимой женой. Это он улыбался ей каждую ночь во сне и целовал ее плечи. Это он возлагал на ее темные непокорные волосы алмазный венец. Он говорил, что она счастье и радость, свет и боль.

– Слышь, Шуша, кончай мечтать. Ко мне вчера Стасик подвалил в «Старбакс» здесь, на Арбате, и спрашивал про тебя. Он, кажется, всерьез на тебя запал с той ночи в клубе. Только я ему сказала, чтобы он губы не раскатывал. Что ты в Эдьку Цыпина, в преподавателя, до смерти влюблена.

Принца Фортинбраса звали Эдуард Цыпин.

Шуша резко повернулась к подруге, но та вдруг подтолкнула ее локтем и глупо хихикнула.

Эдуард Цыпин вышел из третьего зала с полотенцем на шее. За ним повалила стайка студенток «Щуки», которым он преподавал пластику и эти самые «основы современного балета».

Шуша смотрела на него не отрываясь. Девицы окружили его, и он как-то потерялся в этом потном балетном цветнике. Он был старше, но сейчас тоже походил на студента. Чересчур крупный и высокий для балетного, с великолепным торсом. Шуша знала, что он не только подрабатывает репетиторством, но и танцует – в этом сезоне в труппе «Балет-модерн», где все танцы так похожи на акробатические номера и ни у кого из артистов нет сольных партий, вся хореография построена на сплошной «групповухе». Шуша ходила на все спектакли «Балет-модерн», но она не призналась бы в этом Эдуарду Цыпину… нет, принцу Фортинбрасу, даже под страхом смерти. Весной чахлым гриппозным мартом в свободные от занятий часы она тайком ждала его у служебного входа, в апреле и мае пряталась, ревновала и ревела в подушку, в июне со страхом ждала сезона летних отпусков в школе искусств. И лишь сейчас, в конце августа, когда занятия возобновились и она снова его узрела, в ее мечтах возник бал.

Бал!

К студенткам в коридоре присоединились студенты из второго танцевального класса, и все потонуло в говоре, смехе.

– Туши сигарету, – шепнула ей подружка Наташка. – И не стой с такой овечьей рожей. Подойди и спроси у него что-нибудь.

Что спросить?

– Эдик! Привет!

По коридору как по подиуму плыла Желябова с четвертого курса «Щуки».

– Привет, – он помахал ей рукой, улыбаясь. – Ну все, девочки, завтра закрепим, что сегодня наработали. Всем хорошего дня.

– Ты закончил? – Желябова тряхнула распущенными волосами. – А у меня с лодыжкой проблема. Так что-то некомфортно, наверное, растяжение. Думала до начала занятий в училище денег заработать немножко, а показать ничего не могу толком. Пропал урок. Меня уволят, Эдичка.

Он подал ей руку, и она грациозно оперлась на нее.

– Докандехаем до раздевалки.

– Может, тебя на руках отнести? – спросил он.

– Принц Фортинбрас.

Шуша поняла, что это выпалила она. Как это возможно, чтобы слова оказались произнесены вслух? Но эта его шутливая фраза «отнести на руках»… Как такое пережить, когда в вашем присутствии он говорит это другой, а не вам?

Он удивленно обернулся:

– Вы что-то сказали?

– Нет, не вам. Это просто из пьесы, я текст повторяю, – Шуша все гуще и ужаснее заливалась клюквенным румянцем.

Никогда прежде она не чувствовала себя такой уродливой, красной, жалкой, толстой, никчемной и глупой. Никогда прежде она не любила его сильнее, понимая, что это – полный «пипец».

– Девушки, а вы что, тут учитесь? – Эдуард Цыпин обращался к ней и к подружке Наташке.

– Мы тут учимся, – отчеканила подружка Наташка, впиваясь в руку подружки Шуши словно клещами.

– Я смотрю – лица знакомые, – он наклонился над Шушей, прятавшей лицо свое… где его можно было спрятать, когда стоишь вот так – руки по швам и только шею гнешь все ниже, ниже. – Что это с тобой, а?

– Ничего, это у меня аллергия, – Шуша всхлипнула, чувствуя, что уже не может сдерживать слезы.

О гадство, слезы стыда, слезы отчаяния, слезы любви. В восемнадцать лет кто не плакал? Но рыдать вот так прилюдно…

– Тут пыли полно в коридоре, – он не понимал. – Подожди, на-ка полотенце, я его под краном намочил, оно чистое, прижми и дыши сквозь него.

Он совал Шуше свое мокрое полотенце, и она приняла его как алмазный венец. И прижала к распухшему, покрасневшему от слез носу. И только так с этим махровым намордником осмелилась глянуть на него.

– Лучше? Девочки, вам надо на воздух, – сказал он.

Желябова с четвертого курса «Щуки» продолжала виснуть на его плече, посматривая на них таким многозначительным взглядом.

– Мы уже и так уходим, – подружка Наташка потянула Шушу за собой.

– А зовут вас как?

– Меня Нателла.

– А тебя как зовут?

– Шуша, – она прошептала это сквозь мокрое полотенце, еще хранившее аромат его тела.

– Шуша? – Он улыбался. – Слушай, а это не тебя я около театра встречал?

Шуша поняла, что умирает – он видел ее! Оказывается, он видел, как она тайком караулила его у служебного входа в театре Моссовета, где «Балет-модерн» давал спектакли в марте.

– Это я, когда Мэтью Боурн приезжал с «Золушкой»… я приходила, там англичане, английские танцовщики.

– Ах англичане. Ну тогда извини, – он выпрямился во весь свой прекрасный высокий рост.

– Нет, я… вы тоже выступали, ваш балет… театр… «Золушку» летом показывали, а я еще раньше ходила, когда вы…

– Завтра у меня тут занятия в одиннадцать, – сказал Эдуард Цыпин. – Девочки… Шуша… если интересно, приходите.

Он удалялся по коридору, ведя колченогую Желябову в раздевалку, – с прямой спиной танцора, шагая легко и упруго.

– Приеду домой – отравлюсь, – сказала Шуша.

– Идиотка, все же отлично! Он тебя заметил, – подружка Наташка рассмеялась. – Как это ты его обозвала… принц какой-то там…

– Принц Фортинбрас.

– Почему?

– Потому что он принц Фортинбрас, разве ты этого не видишь?

– Странное ты создание, чудик. – Наташка хмыкнула и показала: – У него глаза вот такие стали. Ты его удивила, и он тебя заметил, точнее, заметил-то он тебя раньше, только открыто это не показал. Ну и ну… Но ты особо-то не надейся. Желябова, она же баба деловая, очень конкретная. Думаешь, она просто так в него вцепилась, увела? Сейчас запрутся в раздевалке трахаться. Он балетный, но не голубой, а это редкость. С такой фигурой, с такими плечами к нему очередь стоит.

Шуша повернулась и побрела прочь. Бал все еще продолжался, и вальс играли все громче, в ночном небе взрывались шутихи, озаряя все вокруг. И в сцене «У фонтана» возле ажурной решетки ограды ждал красный «Порше». Граф де ла Фер, маркиз Карабас, граф Монте-Кристо и граф Дракула под руку со своими пьяными подружками в вечерних туалетах спускались по мраморной лестнице. Воскресшая принцесса Диана покидала бал с кавалером, принц Уильям и принц Гарри, чокаясь, пили шампанское в Белой гостиной. Принц Гамлет, кое-как справившийся со своим вечным психозом, играл в рулетку в Синей зале, нещадно повышая ставки и пуская на ветер датское королевство.

И только принц Фортинбрас отсутствовал, воевал, танцевал, выкидывал акробатические номера, демонстрируя редкую силу и пластику, шел куда-то походным маршем – в Польшу или в Данцинг, осаждал города, врывался в крепости и потом, запершись в тесной театральной уборной, на походной солдатской кровати занимался любовью со всеми юными шлюхами, которых не пригласили на бал как не прошедших кастинг.

Но несмотря на все это… на жгучую ревность, Шуша ощущала себя счастливой. Ей все еще хотелось плакать, но одновременно ее переполняла радость. Впереди встреча с ним… с принцем – завтра в одиннадцать здесь, на балу.

Глава 8
Женихи Сарры

– Капитан Екатерина Петровская, я к вам по делу в связи с задержанием отца Лаврентия.

Катя стояла возле широко раскрытых ворот глухого забора. Из ворот выезжала оранжевая «Нива», на заднем плане виднелся деревянный двухэтажный дом, а путь на участок с грядками и цветами преграждала темноволосая женщина в брюках и вязаной кофте – нестарая, но словно вся высохшая, похожая на мумию.

За рулем «Нивы» сидел бородач далеко за пятьдесят, все его внимание было сосредоточено на управлении машиной, на Катю он не смотрел.

Главковский шофер, откомандированный Гущиным, едва лишь прочел на бумажке адрес семьи Шелест, сразу же закивал: знаю, летом сюда сыщиков возил из управления розыска. И довез Катю до места так быстро, что она практически не успела подготовиться к этому важному разговору с семьей убитой девушки.

А то, что к таким беседам с потерпевшими надо обязательно готовиться, и как можно тщательнее, Катя знала из своего прежнего грустного опыта.

Она хотела сосредоточиться на этом разговоре, извлечь из него максимум полезной информации. Посещение Новоиорданского ОВД породило у нее множество вопросов. И пока ни на один из них она не имела для себя ответа. Они там, в отделе, не верят признанию священника вовсе не потому, что им удобнее считать виновным в убийстве девушки ранее задержанного Руслана Султанова. А потому, что там что-то не сходится в этом его признании с данными, полученными в ходе осмотра и дальнейшего расследования. Ведь почти два с половиной месяца прошло. Если убил отец Лаврентий, то что же он ждал так долго, тянул с явкой с повинной? Муки совести, борьба с собой… Но они там, в полиции, в это тоже не верят. Но и в психи, в когорту признающихся всегда и во всем, отца Лаврентия не записывают. У него хорошая репутация, он нормальный человек, молодой, но уже известный в Новом Иордане. И наконец, он священник. Вот и Сиваков – профи до мозга костей – приехал изучить его как некий новый вид фигуранта, доселе еще не бывалый. И тоже пришел к выводу: отец Лаврентий – не тот, не убийца, потому что его психологический портрет не совпадает с тем психологическим портретом, который многоопытный эксперт Сиваков уже успел себе создать. Психологический портрет того, кто режет свою жертву. И потом уже мертвую бьет, в ярости топчет ногами.

Но ведь отец Лаврентий сам признался в убийстве. Так признание все еще царица доказательств или нет? Все скажут – нет, нет и нет со времен Вышинского. Но тогда если он не убивал и он не псих, не из когорты признающихся, тогда зачем же он в тот вечер пришел к родителям Марии Шелест и сказал… Солгал? До предела циничный поступок, бесчеловечный. И это сделал священник?

Катя чувствовала, что это дело уже против воли втягивает ее в себя, как темная бездонная воронка. А ведь полковник Гущин отвел ей всего лишь роль переговорщика. Но переговоры пока откладываются. И так ли ей хочется вот сейчас, после того как она увидела те снимки с места происшествия, уговаривать отца Лаврентия отказаться от этого его такого нелепого и неуместного с точки зрения здешних полицейских признания? Ей хочется не уговаривать, а разбираться во всем досконально. И если он признался в убийстве, если все же он, священник, убил эту девушку, то…

Катя перевела дух. Потом оглядела себя (они в этот момент уже подъезжали к дому Шелест), смахнула с брюк несуществующие пылинки, пригладила волосы и затем вообще собрала их на затылке в строгий пучок. Стерла с губ блеск бумажной салфеткой. И только-только начала сосредотачиваться, мобилизовывать себя на трудный разговор внутренне, как машина остановилась у настежь распахнутых ворот.

Тех самых.

– …по делу в связи с задержанием отца Лаврентия.

Темноволосая женщина в вязаной кофте смотрела на Катю и вдруг внезапно нагнулась и начала выдергивать из грядки траву. Оранжевая «Нива» вырулила на дорогу. Женщина выпрямилась и стала закрывать тяжелые створки ворот. Катя, упираясь обеими руками, помогла ей.

– К нам уже столько ваших сотрудников приходило, – сказала Шелест. – Я мать Маши Галина Григорьевна, муж, как видите, уехал, ему в Москву в художественный салон надо по делу насчет заказа. А там вон на террасе свекровь моя Марья Степановна. Мы Машу в честь нее назвали.

– Я понимаю.

– А мне говорили: не называй, два одинаковых имени в семье – это нехорошо, не уживутся, кто-то непременно умрет. Я думала, свекровь, она же старая, два инсульта. А получилось, что не ее очередь.

– Галина Григорьевна, я не хочу ничего от вас утаивать. Оперативно-следственная группа, ведущая расследование убийства вашей дочери, сейчас в очень трудном положении.

– Мы тоже в трудном положении, – Галина Шелест смотрела на Катю. – Нам тоже не позавидуешь, после того как он явился сюда.

– Вы не могли бы мне рассказать о вашей дочери, показать ее фотографии. Она ведь была художница?

– Она была очень талантливая и добрая. Пойдемте в дом.

По дороге к крыльцу Галина Шелест то и дело нагибалась к грядкам и клумбам и полола – то тут, то там, как робот. Потом появилась маленькая собачка неизвестной Кате породы и залилась лаем, но тут же затихла сконфуженно, словно виноватая в чем-то. Во дворе все поражало аккуратностью – подстриженные кусты, подвязанные ветки яблонь, подметенные дорожки. Крыльцо недавно покрашено в желтый цвет. На террасе у окна сидела в плетеном кресле старуха – в жемчужных серьгах, укрытая до пояса клетчатым шотландским пледом. Катя вежливо с ней поздоровалась.

– Вы новый следователь из Москвы? – скрипуче спросила старуха.

– Нет, я из Управления информации и общественных связей ГУВД, я не хочу от вас ничего скрывать. Меня прислали вести переговоры с отцом Лаврентием с тем, чтобы этот эпизод с его признанием как-то прояснился, – Катя очень тщательно подбирала слова, ей не хотелось, чтобы они – мать и бабушка Маши Шелест – сочли ее неискренней. – Но в отличие от местных сотрудников я не вижу пока никакой веской причины, по которой мы не должны верить словам отца Лаврентия. В этом деле есть только одна правда – то, что настоящий убийца должен быть предан суду. Я пришла к вам за помощью и советом.

– Советы давать вам… органам, – дело гиблое, – проскрипела Марья Степановна – Галина, что столбом стоишь, покажи гостье, где сесть.

Сели тут же, на террасе.

– Я сначала хочу вас спросить все-таки об этом Руслане Султанове, – сказала Катя. – Знаете его?

– Знаем. Он с Машей в одной школе учился.

– Здесь, в Новом Иордане?

– Да, мы тут давненько обосновались. Маша здесь родилась, а моя старшая дочка – она живет за границей с мужем – первые шаги делала, когда мы только тут дом купили. Деревенский. Избу, так сказать.

– Султанов не признался в убийстве.

– Мне это известно. У него отец богатый, купил у нас здесь на площади торговый центр. Они откуда-то сами – то ли из Дагестана, то ли из Черкесии, приехали всем аулом в начале девяностых. Ну а теперь с деньгами. Руслан этот после школы никуда не пошел дальше учиться, а все больше в бизнесе семейном, по торговой части. Мотоцикл у него такой большой, громкий… Он с Павликом дружил.

– А кто такой Павлик? – Катя насторожилась.

– Это жених Маши, я сейчас вам фото покажу, вы просили, – Галина Шелест поднялась и пошла куда-то в глубь дома.

– Женишок, – старуха Марья Степановна хмыкнула. – Думали, зятек будет такой непутевый. Вон там, наверху, сколько раз у нас ночевал. Приедут вдвоем поздно из Москвы. Сейчас молодежь чуть познакомились – сразу в постель. «Бабушка, у нас с ним любовь». А я что… я молчала, я ей только счастья желала.

Галина вернулась с альбомом.

– Вот, – она протянула его Кате уже раскрытым на снимке своей дочери.

Катя увидела Марию Шелест. Те жуткие снимки утопленницы из Гнилого пруда не в счет. Вот она какая была…

Высокая хрупкая девушка обнимала молодую тоненькую березку. Черные волосы Марии – кудрявые от природы – обрамляли лицо мягкими волнами. Девушка на снимке была полна изящества и одухотворенности. Белое короткое летнее платье открывало загорелые ноги – босые. Снимок, видимо, делали на закате, и оранжевое солнце освещало фигурку девушки и молодое деревце сзади, создавая призрачную и волшебную картину единства. Словно оба этих юных создания породил лес, явил как чудо, а затем забрал назад.

– На отца похожа, на Филиппа, – проскрипела Марья Степановна из своего кресла. – Он у меня черный, как жук. А еще врут, что к счастью, если дочка лицом в отца.

Катя перевернула листы альбома. Школьные фотографии – мальчики, девочки, а вот и Маша Шелест. С подружками… это, наверное, класс пятый-шестой, а тут уже в компании подростков. Еще снимки – это она уже взрослая, двадцатилетняя, – смеется, джинсовый комбинезон, клетчатая ковбойка с засученными рукавами, все заляпано красками.

– Это она в мастерской, отец фотографировал. А это день рождения у Глаголиных. Наши друзья здешние, что-то вроде пикника.

– Ой, подождите, а кто это рядом с Машей? Постойте, постойте…

Катя буквально зависла над фото, на котором заснят был пикник на воздухе, день рождения – осенний сад, барбекю, гости с бумажными стаканчиками в руках и… следователь прокуратуры Жужин в куртке и джинсах и рядом с ним Маша Шелест. Их фотографировали, но она не смотрела в объектив, а смотрела на следователя Жужина восхищенным взглядом.

– Да, да, я оставила. Это ее первая любовь. Очень переживала из-за него, – Галина Шелест смотрела на фото. – Ей тут восемнадцать. Смотрели фильм «Прошлым летом в Чулимске»? И у нас та же история – приехал новый человек в город. Следователь… Какую-то лекцию у них прочел в выпускном классе, по обществоведению, что ли. Потом тут дело случилось громкое – ограбление магазина с убийством, он всех поймал, слухов в городке сразу уйма. А затем встретились мы у друзей, у этих самых Глаголиных. Маша влюбилась в него. Такие слезы, такие истерики. «Мама, мама, что мне делать?» Но он вел себя прилично, не к чему придраться – у него жена, двое детей, должность здесь. Он как мог мягко ей все объяснил. Я у нее пузырек под подушкой потом нашла со снотворным. Что я тогда пережила, вы не представляете.

Катя смотрела на снимок. Ай да следователь Жужин… Этот толстый коротышка… красный от гнева, как он кулаком молотил по столу, крича в трубку… И надо же – стал предметом переживаний любовных такой красавицы. Поверить невозможно.

– Когда она поняла, что Николай… ну следователь, не отвечает на ее чувство, она как-то от всего отстранилась, занялась учебой в Суриковском училище. У нее появились новые друзья – москвичи, мальчики, а потом возник этот наш Павлик, вот они, вместе на снимке, – Галина Шелест указала на фото.

Катя увидела Машу Шелест – снова радостную, улыбавшуюся, стоявшую возле мотоцикла в обнимку с высоким пареньком в костюме мотоциклиста. На вид паренек ничего собой не представлял – только рост хороший, под метр девяносто. Однако каких-либо своих соображений после сюрприза со следователем Жужиным Катя высказывать не торопилась.

– Ну тут все у них было серьезно. Они заявление в загс зимой подали. Все уж к свадьбе шло. Он ведь здешний, они учились в одной школе, только Маша его как-то не замечала, или замечала, но вид делала, знаете, как это у девочек… Он спортом занимался, мать у него в мэрии работала, семья обеспеченная. У Павлика и машина, и мотоцикл, и спорт этот – гонки. А вот они в компании его друзей – вот и он.

– Кто? – спросила Катя.

– Султанов Руслан, – Галина Шелест указала на брюнета на групповом снимке молодежи. Маша и Павлик были запечатлены здесь опять же в обнимку, а Султанов маячил прямо за ними. Молодой, плотный, сумрачного вида – печальный парень среди общего веселья.

– А где сейчас этот Павлик? Они что, с Машей расстались?

– Смерть их разлучила, на погосте он, – старуха Марья Степановна произнесла это так, словно в колокол ударила. – А я смотрю, девушка дорогая, не очень вы в курсе. Как же это послали вас сюда такую неподготовленную?

– Меня послали попытаться уговорить священника отказаться от своего, как им кажется, нелепого признания. – Катя повернулась к старухе. – А я посчитала за лучшее сначала собрать как можно больше сведений по этому делу, независимых суждений, версий, если хотите… если они у вас есть, версии… Так что же случилось?

– Разбился он на мотоцикле, бедный мальчик, – Галина Шелест вздохнула. – Они должны были расписываться двадцать восьмого марта в загсе, я говорила – отложите, Великий пост как раз шел, Страстная неделя начиналась, это не очень хорошая примета – замуж Великим постом. Но никто же не слушает, его мать в качестве свадебного подарка тур им в Таиланд купила, в отель для молодоженов. Накануне вечером он приехал на мотоцикле. Они уже с Машей часу не могли друг без друга. Я думала, что он ночевать останется, как раньше, у нее. Так нет. Галина Григорьевна, говорит, мне ехать надо. А дорога – асфальт весь открылся, но по обочинам снег еще лежал, днем тает, воды полно на дороге, а ночью заморозки, лед. Разбился… Мы думали, что это авария, случайность трагическая, а потом выясняется, что ночные гонки они на шоссе устроили на спор. И Султанов Руслан там был с ним. Он и «Скорую» вызвал, да только она уже ничем мальчику… Павлику помочь не могла. Вот и получились у нас вместо свадьбы, радости – похороны, слезы.