Татьяна Шипошина
Как вырастить здорового ребенка

Девочка между тем уже облазила и вытерла собою все углы, сидит на корточках возле стула и занудно тыкает маму в бедро кулачком. Мне очень жалко это маленькое создание. Что угодно надо тебе бедной, только не анализ на дисбактериоз. И ничего я для тебя сделать не могу. И так мне больно это сознавать. И неизвестно, от чего больнее – от диалога с мамой твоей, или от того, что я ничего сделать не могу.

А очередь начинает волноваться, дверь приоткрывается то и дело. Медсестра не выдерживает и приглашает следующего, а она все не может уйти, все пытается спросить еще что-то. И я любезно говорю ей на прощание: «Вот придете, когда простуда кончится, тогда я вам все объясню».

Господи, помилуй! Помилуй ее! Помилуй и меня, на моей экстремальной работе.

3

Однако жизнь продолжается, вдыхать, выдыхать и отдыхать некогда. Аккуратно, как-то виновато, бочком, в кабинет просачивается Саша, худенький мальчик лет одиннадцати. У него модная длинная стрижка. Свитер дорогой, но великоватый ему и грязный.

Саша – наш пациент постоянный. Приходит в месяц раз, а то и два. И все кашляет, кашляет. И все у него течет вяло, все тормозит. Простуда вместо семи дней – десять. А бронхит вместо десяти – двадцать. Приходит он все время один. Однажды я не выдержала и маму вызвала. То есть говорю ему:

– Не буду тебе лечение назначать, пока мама не придет. А то я назначаю, а ты не выздоравливаешь!

– Нет, я лечусь! – отвечает. – Я таблетки пью.

– Ну, хорошо, пусть мама придет, может, мы что-нибудь новое тебе назначим, может, пообследуем тебя.

Мама пришла. Высокая, холеная, очень недовольная, что ее потревожили. Одежда модная, дорогая. Обтягивает ее фигуру чуть-чуть больше, чем стоило бы, учитывая неюный уже возраст. Разговаривает на повышенных тонах, губы сжимает:

– Зачем вы меня вызываете? Все, что вы назначаете, я ему даю! Вернее, он и сам уже взрослый. И прекрасно сам все пьет. Ему уже двенадцать лет скоро! Может, это вы неправильно назначаете?

– Понимаете, я хотела бы ему анализы и рентген сделать. Это все я не могу писать просто так. Это я должна взрослому человеку в руки дать! Вы же видите, что мальчик у вас болеет слишком часто и выздоравливает плохо.

– А… – говорит она, – ну, тогда давайте.

До нее дошло, наконец, что ее не ругают, и сопротивляться не надо.

– Давайте ваше обследование.

И повернулась, чтобы уйти – высокая, холеная, с видом победителя.

Смутным облачком шевельнулось в моей душе какое-то старое, похожее на обиженного Сашу, чувство. Всегда чуть-чуть робеешь перед кем-то высоким, холеным, уверенным в себе до наглости.

– Понимаете, – говорю, – таблетка из материнских рук лучше ребенку помогает! Может, ему просто больше вашего внимания надо?

По-моему, этого предложения она не услышала, по крайней мере, реакции не последовало. Она была занята поправлением прически перед нашим зеркалом.

Шпильки застучали по коридору – ушла, не обернулась.

Ну, ладно, думаю, обследование дала, а дальше бедному рабу Божьему Александру самому выплывать. Только что же он делать будет, когда кашель свой перерастет!

Люди проходят перед глазами, и иногда мне кажется, что я становлюсь участником какого-то действия, где я уже не я, а просто некая функция. Жаль, что я в математике не сильна. Становится свершено не важным, как я выгляжу, где и когда я родилась, где училась, и т. д. И мой кабинет становится маленькой точкой, видимой с огромной высоты.

Однако при этом остается очень важным, что в нем происходит, хотя деталей совершенно не разобрать. И мне нельзя, совершенно нельзя фальшивить. Упаси бог, я не имею права чего-то недосказать или сказать не так, и тем более что-то не так сделать.

Иногда появляется ощущение, что кто-то работает за меня. Но это бывает уже к концу приема и не каждый раз, а только при сильной усталости – после парочки таких больных, как моя Лаврова.

4

Следующая мамаша спокойная и простая, а вот ребенок – по-настоящему болен. Сидели дома с температурой восемь дней. Кашель болезненный. Весь, бедный, изгибается, морщится при кашле, под глазами круги уже не синие, а зеленые. Выслушиваю хрипы справа – скорее всего, пневмония.

– Что же вы так долго с температурой сидели дома – целых восемь дней?

– Да я все травками его лечила, думала – вот завтра все пройдет!

Вижу, что правда лечила. Странная работа у меня. То я говорю: «Чего так долго сидели», то думаю: «Чего притопали на прием, ничего же у вас нет!»

– Ну, ладно, скорее на рентген и быстро со снимком назад, чтоб нам еще один день не потерять!

– Доктор, а нам снимок отдадут?

Вот еще одна проблема – вряд ли им снимок отдадут!

– Просите! Не отдадут, все равно к концу приема возвращайтесь, хоть на словах пусть передадут, что там у вас. А то я вас в стационар направлю, и все!

В стационар они не хотят. Должны вернуться.

В случае с пневмонией лучше перестраховаться, чем ее пропустить. Пневмония по-прежнему страшна и коварна, течет не типично и встречается довольно часто. И болеют ею, как правило, люди без ярко выраженной неврастении. Не те, кто, простите, врача вызывает на каждую соплю. Болеют в основном те, кто мало жалуется. В этом есть какая-то высшая Божья мудрость. Тяжелое испытание дается более сильной душе.

Так что диагноз мой, скорее всего, правильный.

5

– Доктор, вас к телефону!

Боюсь я телефонных звонков! Ничего с этим поделать не могу! От каждого звонка как бы ожидаю подвоха, боюсь, что скажут сейчас: или больной отяжелел, или в стационар попал, или даже хуже того. Не могу ничего поделать, просто терплю свой страх, не даю ему границу переходить. Господи, помилуй!

Звонит заведующий:

– Я к вам больного послал, вы уж там его примите, это самое, без очереди, это внук нашего бухгалтера! Вообще, вы понимаете, это самое, хорошо их там примите!

– Да, поняла, приму! (Слава богу, никто не отяжелел!)

А насчет того, что я всех стараюсь принимать одинаково, я промолчу. Без очереди – это да, почему бы и нет, если это внук сотрудника нашего. И так у нас льгот практически никаких. Я бы ввела для медиков хоть лекарства, что ли, за половину цены. Но это уже история другая. Отвлекаться нельзя.

Симпатичный внук нашего бухгалтера оказался болен настоящей гнойной ангиной. Гнойные фолликулы в миндалинах, отечная шея. Будем лечиться.

Отношения с заведующим у меня хорошие. Слава богу, у него хватает ума или как бы внутреннего чутья не переступать рамок, не нарушать независимости участковых врачей. За это все прощают ему ярко выраженный холерический темперамент: накричит, накричит – и тут же отойдет. За пазухой – даже маленького камешка нет. Легкий, чистый человек.

Был момент в моей жизни, когда я работала под началом тяжелого человека. Нет власти – не от Бога, а вот плохая власть – по грехам нашим или во испытание. А может, все вместе. Много, значит, было грехов у меня. На тот момент. Смешно!

Эта женщина-директор окружала себя определенным кругом подчиненных людей. Но подчиняться требовалось полностью. Она жила в одиночестве, и подчиненные иногда даже физически ей служили: и убирали у нее дома, и ходили за продуктами, и ночевали. Причем не уборщицы, а люди с высшим образованием, которые работали здесь же.

Высокой честью считалось сидеть с ней за одним столом во время ежедневного чаепития. Хорошим тоном считалась лесть, даже в неприкрытом, нескромном виде. Приветствовались подарки и подношения.

Те же приближенные служили при ней доносчиками и наушниками. В несчастной этой организации нельзя было шагу ступить – все мгновенно доносилось директору.

Кроме того, директриса периодически тасовала своих слуг, по очереди приближая к себе то одного, то другого. И те, кого она отдаляла, испытывали страдания и ревновали друг друга к ней, как ревнуют мужа или любовника. Женщины-то в коллективе все в основном одинокие, в основном разведенные. Мужа нет, дети выросли – кого любить, кому быть нужной? Тоской и слабостью веяло от приближенных нашего директора.

Те же, кто подчиняться, пресмыкаться перед ней отказывался, переходили в стан врагов и становились предметом жестоких обсуждений, сплетен и пересудов. Бывало, про них специально запускалась сплетня. Бывало, стравливали одних с другими, и потом наслаждались, обсуждая скандал в своем узком кругу.

Умная, властная, владеющая педагогическими методиками, умеющая понравиться, вовремя сказать нужное слово, жестоко убирающая все преграды со своего пути.

Я не знаю, продолжает ли она еще работать. Я же ушла от нее, и больше меня там нет. Я пыталась бороться с ней, но потерпела поражение. Поражение физическое – в смысле ухода, в смысле невозможности изменить, сломать что либо в самой системе, в самой этой организации.

Помилуй, Господи, всех, кто остался рядом с ней!

Помилуй, Господи, бывшую мою директрису, вразуми ее, помоги ей. Да будет на то воля Твоя.

Вот еще стихи, которые я написала тогда, перед увольнением. Похожи они оказались на жестокий романс.

Жестокий романс на расставание с директором. Это было бы смешно, если б не было как всегда.

* * *

 
Ты знаешь —
Надо быть самим собой!
И я тебя в покое оставляю.
Сегодня я на волю отпускаю —
С моей судьбы – тебя,
С твоей судьбой.
 
 
Как бились мы!
Судьбою о судьбу!
Как бились! Только искры как летели!
Глаза заплаканные, мятые постели —
Горбатые исправятся в гробу…
 
 
Я не вернусь.
Я вышла из тюрьмы —
Из общей камеры. Я вырвалась из сети!
И оба мы с тобой за все ответим,
И где ответим —
Оба будем мы.
 

6

– Заходите!

Миловидная, пухленькая, в уютной шерстяной кофточке, такая вот мамочка-симпатюлечка с такой же симпатюлечкой дочкой лет пяти.

Сейчас у меня будут просить больничный.

– Доктор, у нас вчера была температура – тридцать семь и пять, а сегодня я таблетку дала, и у нас – тридцать семь! И вот насморок у нас!

Да, эта мама приходит за больничным. Правильно, пора уже, целый месяц не приходила.

Но разве я могу не верить, что температура тридцать семь!

– (Прости, Господи!), Больничный нужен?

– Да, доктор, я же работаю!

Это у нас такая игра – мысленно она мне говорит: «Спрашивай-спрашивай, а все равно больничный дашь, не имеешь права не дать!» А я ей мысленно отвечаю: «Конечно, я тебе его дам, но что же ты так унижаешься и на ребенка своего наговариваешь!»

А наяву я говорю:

– Ничего особенного не вижу, так, простуда небольшая. Полечитесь народными средствами!

Потом она будет говорить, что температура вечерами тридцать семь и два, и кашель по ночам, и, скорее всего, выжмет из меня дней десять своего больничного. Мне кажется, если бы она пришла и честно попросила дать ей больничный, я бы ей и на четырнадцать дней его дала.

Ну, да бог с ней, лишь бы дети были здоровы. Конечно служба государственная, зарплата мизерная, фабрика ее на ладан дышит. Сама всегда одета в одну и ту же кофточку. Муж небось пьет. Одна радость – на больничном посидеть. А что врет – ну что делать?

Может, и правда было тридцать семь и пять?

7

Прямо с порога встревоженная мать выпаливает:

– Доктор, у нас живот болит! Сильно!

– Давно?

– Со вчерашнего дня! И рвало вчера!

– Температуру мерили?

– Тридцать семь и четыре.

Внимание! Это рефлекс, это стойка, как у охотничьей собаки! Вечный призрак пропущенного аппендицита витает над каждой, даже самой маленькой болью в животе.

И сколько бы ни говорили, сколько бы ни боялись, у каждого врача, наверно, есть свой пропущенный аппендицит. Есть он и у меня. Мой не окончился фатально. Он не был даже прободным. Он был на стадии: еще бы немного, и лопнул! Но я пропустила его, и мне сказали об этом. Родители ребенка приходили потом вроде бы, и без особых претензий. Но я совсем не хочу повторения.

Смотрю мальчика. Ему уже семь лет, у него смышленое личико, и он четко отвечает на все вопросы.

– Очень, очень похоже. Нашего хирурга сегодня нет, поэтому я вам сама направление пишу и иду вам вызывать «Скорую помощь».

– А вещи, доктор?

– Вещи вы ему потом сами принесете. Вещи – это не главное. Тут у меня можете в кабинете посидеть, подождать машину.

– Да нет, мы в коридоре!

– Ладно, только не убегайте, а то ведь аппендикс и лопнуть может! (Это на тот случай, если все-таки они решат сбегать за вещами – такие случаи бывали).

Все мы люди живые, и все можем ошибаться. Есть у меня в глубине души история одна, одна сокровенная история о врачебных ошибках, которая в подобных ситуациях всегда прошивает мне сердце как молния. Чтобы ее рассказать, и всего приема не хватит – только молния! Благослови, Господи!

Жила-была одна студентка мединститута, пятого курса. Летом вышла замуж за сокурсника, забеременела первым ребенком. И появились у нее боли в спине.

И нарастают. Обратились к гинекологу – все в порядке. Пошли к профессору гинекологии, благо, кафедра тут же, рядом.

Профессор говорит: «У нее нет доминанты беременности! Она у вас беременность отвергает, поэтому у нее такие боли». Положили студентку в отделение, стали лечить – доминанту вырабатывать, а боли все сильнее и сильнее. И выписали из гинекологии – говорят, что патология не их. Ищите другую причину.

Тем временем стала температура подниматься. Положили ее в терапию, потом перевели в хирургию. По ходу нашли воспаление плевры, но без пневмонии, даже пункцию сделали, но гноя не нашли. Оставили в терапии лежать.

Удивительной, страшной силы появились у нее боли! Укол морфина помогал от силы на час, и боли снова возобновлялись, превращая тихую девушку в ревущего раненого зверя. Наркотики кололи ей постоянно. Стала она худой, так как есть совершенно не могла. Стала она желтой и отечной. Даже сделали ей пункцию грудины, что подтвердить наконец диагноз лейкоза. Но нет, лейкоза не нашли! Матери ее сказали, что смерть ее – вопрос не то дней, не то часов.

Но тут послал ей Бог внимательного дежурного врача. (Так как она такая тяжелая была, почти безнадежная, то и лечащий врач, и все консультанты слушать ее уже перестали.)

Выслушал дежурный врач, а у нее легкое не дышит. Утром пригласили хирурга, пунктировали опять и получили почти литр гноя. И, представьте себе, стали снова лечить, и стало ей легче. Только осталось непонятным, откуда все это взялось.

Легче-то легче. Вот только боли! А вот болям уже и не верит никто! Мы тебя вылечили, говорят, уже у тебя ничего нет, а ты все наркотики просишь.

– Наркоманка! Три месяца колем тебя!

Решили перевести ее в специальную больницу, где делают операции по освобождению легких от спаек. Что-то же должно боли вызывать! Перевели туда, а потом оттуда. Слышала она, как по телефону ругались:

– Вы что, – говорят, – куда вы там смотрите – на такую операцию беременную направлять?

Тут все вспомнили, что она беременна, и срок уже – двадцать восемь недель. Просто за худобой видно не было. И забыли, в хирургии-то…

Короче, родоразрешали ее мучительно и долго, а закончилось все кесаревым сечением и смертью ребенка сразу после родов. Вот такие дела. После операции – грудь перемотали, и вроде боли чуть-чуть притихли. Это я про физические боли, а не про слезы по ребенку, и по всему остальному.

Дело к выписке, стала она опять ходить, и опять боли, и снова сильные! На последней консультации собрались два профессора, хирург и терапевт, и решили выписать ее через пару дней. Болям же не верил уже никто.

Правда, раздеть ее не сочли нужным. А вечером пришла медсестра, очередные горчичники ставить, и говорит: «А что, у тебя позвонки сзади всегда так выпирали?» Тут уже и студентка пятого курса смогла бы диагноз поставить. Ну, она и поставила. Сама себе. Утром попросила сделать себе снимок позвоночника.

Довольно редкий случай! Это было не туберкулезное расплавление тел четырех грудных позвонков (остеомиелит позвоночника).

Сразу уложили ее на щит, запретили вставать. Сразу стало понятно, почему же были такие боли. Консультанта вызвали, чтоб перевести в спецбольницу, где лечат спинальных больных. Очень консультант удивлялся, говорил: «В рубашке родилась!» Это в том смысле, что гной прорывался в сторону легкого, а не в сторону спинного мозга.

Трудно было поверить ей в страшный диагноз, осмыслить перспективу: пролежать не меньше года прикованной к постели. С очень, очень сомнительным прогнозом. Предстояла тяжелая операция, исход которой оставался неясен.

Как от наркотиков отвыкала, как делали операцию, как на ноги вставала и как дальше жила – это уже другая история.

Один только доктор из всех, кто лечил ее, пришел проводить ее в ту спецбольницу:

– Прости, говорит, что не верили тебе. Не верили, что так больно тебе было…

Спасибо ему. А теперь догадайтесь с трех раз, кто была эта студентка.

Когда перевели меня в спинальное отделение, еще до операции, я написала стихи, которым удивляюсь до сих пор. Вот они:

* * *

 
Зачем мне несчастья чужие,
Надломленность судеб чужих?
Ведь черные птицы кружили
Извечно – и будут кружить.
 
 
Зачем? Столь немалая доля
В дележке вдруг выпала мне,
И в пьяном веселье застолья,
И в темной моей тишине.
 
 
Спасите меня! Погибаю
Под грузом несчастий немых,
И все же всегда принимаю
Всех хворых, горбатых, хромых.
 
 
Их в сердце своем принимаю,
Разрыв кулаком задержав.
Я правлю, лечу, исцеляю
И плачу…
 

Откуда взялись? Неизвестно ведь даже было, буду ли я ходить, а я собиралась лечить кого-то.

Спасибо, Господи! Ты знал, Ты все знал…

8

Вваливаются вдвоем – и мама, и папа, взъерошенные, взволнованные, прямо в пальто.

На руках у папы – драгоценный сверток в голубом одеяле. Ребенку не больше месяца.

– Доктор, у нас беда, у нас температура тридцать семь и пять!

– Сколько ребенку?

– Две недели!

– Вы ведь не с моего участка?

– Нет, доктор, ну, пожалуйста, нас посмотрите, у нас ведь температура, а наш врач будет через два часа!

Две недели – срок солидный. Отказывать нельзя.

– Пойдите разденьтесь, с ребенка одеяло снимите и спокойно заходите.

Приходят. И так, и эдак ребенка кручу и ничего плохого в нем не нахожу. Замечательный мальчик, в весе прибавка хорошая, вес – около четырех килограммов. Папа и мама симпатичные, молодые, видно, что дитя – от любви. Кормится грудью. Наконец меня осеняет:

– А вы где температуру мерили?

– В прямой кишке!

Ну, слава богу!

– Что же вы, милые мои, сразу не сказали! В прямой кишке температура всегда на градус выше!

Ставлю сама ребенку градусник под мышку и усаживаю их мерить температуру. Так и есть – тридцать шесть и пять!

Они еще не верят, долго переспрашивают, потом сами ставят градусник под другую ручку.

Результат тот же.

За время своей работы я давно привыкла к тому, что люди не верят. Я привыкла к тому, что перепроверяют, что бегают от одного врача к другому, а потом сверяют назначения. Анекдот на вызове – вхожу, а меня спрашивают: «Доктор, а вы платный врач или бесплатный?» То есть они вызвали сразу платного врача и бесплатного. Потом они сверят назначения, и у них будет информация к размышлению. Это случилось со мной в начале работы на этом участке, когда еще не все больные знали меня в лицо.