Татьяна Гармаш-Роффе
Властитель женских душ

– Всех допросили. Никаких оснований подозревать ее в неверности нет.

– Какая у них разница в возрасте, если точно?

– Двадцать три года. Но ее муж очень богат… был. Иным женщинам секс заменяют денежки. Возможность купить на них тряпки и брюлики.

– Случается, – кивнул Реми.

– И не так уж редко, – заметила Ксюша.

– А мотивы для убийства?

– У всех поголовно. Начиная от прислуги и заканчивая женой: всем перепадает от его смерти по завещанию!

– Оно уже нашлось?

– Сегодня утром получили копию. Больше всех достается жене, затем секретарю: он приходится племянником покойному. Челяди по одному проценту с капитала, но капитал там зашкаливает за тридцать миллионов евро!

– Это у нас столько можно книгами заработать? – изумился Реми.

– Книгами он заработал примерно треть, вложил деньги в две компании, приносящие отличную прибыль.

– Слугам, выходит, по триста тысяч евро! Немалые деньги.

– То-то и оно. Для какого-нибудь садовника или горничной это огромное состояние! Так что мотивов тут – завались!

– Дети есть?

– Нет. Ни в этом браке, ни в предыдущем.

– Стало быть, оспаривать завещание некому^[3]… А что в компьютере, смотрели?

– Выдержали вчера небольшую драчку с издательством, которое норовило изъять текст романа… Права, мол, ему принадлежат, и никто не должен прочитать шедевр раньше, чем его опубликуют. Собираются руки нагреть на смерти Ларю, понятное дело! Адвокатов своих сюда нагнали с утра – те чуть грудью не ложились на компьютер! Короче, его только что забрали наши спецы, будут изучать.

– Если что интересное найдут…

– Я тебе сообщу.

– Между прочим, коль скоро он начитывал текст вслух, а программа печатала, то он мог что-то произнести, когда увидел своего убийцу! И программа должна была эти слова запечатлеть!

– Я тебе сообщу, – повторил комиссар, кивнув. – А мысль хорошая.

Реми все это время внимательно изучал обстановку кабинета, трогал шкафы, шторы, даже под письменный стол заглянул.

– Ищешь, где убийца мог спрятаться? – усмехнулся Ив Ренье.

– Да… А потом, под шумок, во время общей паники, выскользнуть отсюда.

– Сам видишь, что негде. Шкафы только книжные, место под письменным столом, между двумя тумбами, просматривается прямо от входа… Только за шторой мог, но слишком много народу тут было, не выскользнул бы незамеченным! Когда все разошлись кто куда, здесь остался Фредерик, секретарь. И первым делом проверил окна. Их два, как видишь, разделенных тонким простенком, – но шторы общие. Фредерик бы наткнулся на убийцу… И потом, как бы он сюда попал, вот в чем вопрос?! Если все домочадцы находились за дверью, то это мог быть только посторонний. А тут заборы, видеонаблюдение. Мы уже посмотрели записи: никто не перелезал через забор!

– А камеры покрывают весь периметр?

– По правде сказать, нет. В обзоре есть «слепые места». Но надо же было не только через забор перебраться, а и в дом пройти, и, главное, в кабинет!

– А ночью?

– Настырный ты, камарад! Я ж говорю: второго ключа ни у кого нет. Ну ладно, допустим, кто-то сумел сделать копию. Да только по ночам дом надежно запирается и ставится на сигнализацию!

Ксюша посмотрела на мужа: неужто тупик?

– Хорошо, понял. Дай мне время, Ив, поискать тут.

– Потайной ход? – с легкой насмешкой спросил комиссар.

– К примеру, – кивнул Реми.

У Реми был друг в России, Алексей Кисанов. Да не просто друг, но и коллега, частный детектив. Да не просто коллега, но и почти родственник, поскольку женат он был на старшей сестре Ксении.

Так вот, Алексей, – друг, коллега и почти родственник, – не так давно попал в очень любопытную переделку: в подмосковном особняке (у русских это называется «дача») пропал московский комиссар полиции. Из дачи он не выходил, откуда Алексей сделал единственно возможный вывод: в доме есть потайной ход. Который никак не находился, несмотря на усилия многих полицейских… Но Алексей свято верил в логику, а она говорила: раз комиссар пропал, но при этом не вышел из дома, – значит, существует иной способ его покинуть!

И он его все-таки нашел!^[4]

Реми тоже свято верил в логику. И раз никто не мог войти в кабинет, чтобы убить писателя, – стало быть, в нем должен существовать потайной ход! Пусть вчера полицейские все обследовали, пусть ничего не нашли; но чудес-то не бывает! Должен же был убийца как-то попасть сюда!!!

А в самоубийство Реми не верил, как и Ив. Ткнуть себе нож в сердце – сложно, больно, ненадежно. Только последние придурки выбирают подобный способ. Да и то, по словам «камарада», оснований для суицида у писателя не имелось!

Так что остается потайной ход.

Комиссар покинул их с Ксюшей с выражением скептической иронии на лице.

Ну и пусть его! Реми дал жене инструкции: проверить любую выпуклость на предмет рычага, – и они приступили к тщательному осмотру комнаты.

Провозились они полтора часа.

Ничего не нашли.

Реми вернулся к окнам, снова изучил их: нет, снаружи их не открыть. А на момент преступления окна были закрыты: это подтверждали и Фредерик, и Кристиан.

И дверь была заперта: это подтверждали все!

Реми встал посреди кабинета, осмотрелся: что они могли пропустить? О чем не подумали?

И вдруг бросился к камину.

За решеткой лежала пластиковая имитация тлеющих углей. Реми не удивился: он не раз сталкивался с тем, что люди предпочитают бесхлопотную электрическую имитацию (они нынче столь совершенны, что не сразу разберешь, настоящие ли угли тлеют и переливаются жаром в камине или подделка!). В данный момент она не была включена, отчего горка темного пластика казалась похожей на большую коровью какашку. Реми ее вытащил, положил на пол и ступил на освободившееся место, вглядываясь в дымовой ход… Но просвета в трубе не увидел.

Взяв фонарик из своей рабочей сумки, он вернулся обратно, посветил…

Труба была перекрыта листом стали. Целым и невредимым.

– Что? – встревоженно спросила Ксения, наблюдавшая за действиями мужа.

– Ни-че-го. Камином не пользовались. Труба перекрыта. Через нее никто не мог сюда попасть.

– А если человек все же вылез через трубу, а потом поставил заслонку на место?

– Ты не представляешь, как это сложно…

– Сложно – невозможно? Или сложно, но возможно?

Реми посмотрел на жену.

– Пошли на крышу.

…Не тут-то было! Треугольная пирамида, крытая, как и вся крыша, графитового цвета черепицей, требовала альпинистского снаряжения. Таких пирамид имелось три над особняком: побольше по центру, и две, поменьше, по бокам. Одна из боковых пирамид как раз возвышалась над кабинетом, и в ее черно-сером боку имелась каминная труба, – как, впрочем, и в двух других. Но подступиться к ним мог только профессиональный трубочист.

Из этого следовало, что убийца, если только он не являлся альпинистом или профессиональным трубочистом, тоже не сумел бы пробраться на крышу. А с учетом того факта, что каминная труба перекрыта куском стали…

Реми прикинул картину: вот убийца забрался на крышу при помощи специального снаряжения, и это среди бела дня. Причем крыша имеет неприятное свойство грохотать… И это тоже среди бела дня, когда во дворе мельтешат садовник и вуатюрье.

Далее этот предполагаемый убивец не просто лезет в трубу, но сначала вытаскивает из нее кусок стали. Тут уж не только грохот, слышный с улицы, – тут уже шум, который обязательно должен был долететь до слуха писателя!

А если бы он это сумел проделать ночью, то грохот поднял бы на ноги весь дом!

Развиваем картину дальше. Если бы убивец-труболаз приземлился в камин, то он бы непременно въехал ногами в пластиковую «какашку» и повредил ее… Тогда как на ней нет ни следа!

И последнее. Поза писателя, получившего удар ножом в сердце, не выдавала никакой тревоги. Он не повернулся в сторону камина, да и ни в какую иную сторону! Фотографии, которые представил детективу комиссар, недвусмысленно об этом свидетельствовали. Жан-Франсуа де Ларю спокойно сидел за своим письменным столом и, даже мертвый, будто смотрел, прикрыв немного глаза, в экран компьютера, где жил и обрастал новыми словами его последний роман, приближаясь к финалу…

Реми поделился своими соображениями с Ксюшей.

– Не понимаю… Тогда самоубийство, что ли? – спросила Ксения.

– Выходит, что да… – развел руками Реми.

– Но как же тогда он решился сам себя ножом в сердце? Дикий какой способ… Надо ведь сильно себя ножом ударить, чтобы он через ребра прошел! У любого нормального человека рука бы дрогнула! И потом, причин у него не было…

– Или мы их пока не знаем?

Реми позвал комиссара и с примесью досады отчитался о своих открытиях… Точнее, о неоткрытиях.

Тот выслушал сыщика с легким выражением торжества (ему было бы неприятно, если бы детектив, хоть и хороший приятель, обнаружил что-то такое, чего не сумели найти его парни!) и предложил Реми пообщаться с обитателями дома.

– А ты что так сияешь, Ив? – вредным голосом спросила Ксюша. – Радуешься, что мы ничего не нашли, что ли?

Ксения иногда бывала прямолинейна – это ее русское воспитание (как полагал Реми), не всегда вписывающееся во французский этикет, Реми уже не раз сталкивался с ним. Но ему частенько это бывало выгодно: Ксюша таким образом ухитрялась иной раз расставить все точки над i.

– Так… Чего… – немного растерялся комиссар. – Мне было бы и впрямь обидно, если бы оказалось, что мои ребята плохо сработали!

– А зачем нас позвал тогда? – продолжала вредничать Ксюша. – Если твои ребята такие молодцы, так зачем…

– Ксю, остынь, – произнес Реми.

– С какой стати? – возмутилась Ксюша. – Звать нас на помощь и радоваться, что не помогли, – ну разве не свинство?!

Ив Ренье осклабился в улыбке.

– Противоречивость человеческой натуры, милая Гзенья! Если вы ничего не найдете, то я буду радоваться, что мы сами не дураки! Если найдете – буду радоваться, что помогли нам!

Ксюша одарила его мрачным взглядом в ответ.

– Где я могу провести опрос домашних? – деловито сменил тему Реми.

– В гостиной. Нейтральная территория. С кого предпочитаешь начать: с прислуги или с жены? Они тут все, ждут.

– С прислуги, – ответил Реми и, прихватив Ксюшу за руку, направился в означенное помещение.

Реми доверял той работе, которую провели комиссар и его люди. А она сводилась к двум противоречивым утверждениям:

1. Мотивы есть у всех (в виде завещания).

2. Но и алиби есть у всех.

Кто-то иной убил знаменитость, не из домашних? В этом варианте раздолье для мотивов: и конкурент, и завистник, и по двум компаниям писателя можно что-то накопать, без сомнения! Да только и эта линия упиралась в один, но мощный тупик: КАК ВОШЕЛ ПОСТОРОННИЙ ЧЕЛОВЕК В КАБИНЕТ?! И КУДА ПОТОМ ДЕЛСЯ?

Что можно нарыть в беседах с персоналом особенного – такого, что упустил комиссар, – Реми не представлял. Однако он прекрасно знал, как любой опытный сыщик, что иной раз важное содержание открывается только на третье-пятое прослушивание уже известных фактов. Вот почему он согласился на собеседование с обитателями дома, хотя и успел прочитать все протоколы допросов.

Первой была Элоди, «грязная» уборщица.

– Они там все притащились на кухню… Я хотела выпить чашку кофе перед уходом, но Жака, повара, задергали! Им почему-то всем захотелось кофе! Обед-то задерживался – работники обедают после того, как подадут хозяину, а он никак не выходил из кабинета. Вот они и столпились на кухне. Ну, я посмотрела-посмотрела и пошла домой. В конце концов, мне тут недалеко, и кофе у меня дома тоже водится!

– До того, как поднялась паника?

– Да.

– Кто-нибудь может подтвердить, что вы в самом деле ушли?

– Кристиан, наш вуатюрье, видел. А если бы и не видел, так что? Неужто вы думаете, что я хитрым образом вскрыла дверь кабинета, пробралась к хозяину и зарезала его? А потом снова закрыла дверь и отправилась домой? Не, ну у вас как с головой-то? У меня ни возможности такой не было, ни интереса!

Она очень грамотно рассуждала, Элоди. Вскрыть кабинет можно было только вторым ключом, тогда как, по дружному утверждению всех людей, вхожих в дом, такового не водилось в природе. Да и мотива у Элоди не просматривалось (помимо общего для всех слуг в виде наследства): к хозяину она никаких чувств не питала, ни положительных, ни отрицательных. В этот дом Элоди приходила работать, после чего спешила в свой дом: к мужу, детям, внукам…

– Мог ли хозяин подозревать свою жену в неверности? Мы пока не исключаем возможность самоубийства… Мало ли, на почве любовных страданий.

– Неверности? Достаточно только посмотреть на них обоих – на жидкое тело Жана-Франсуа и стройное, молодое Марион, – как мысли о неверности сами прыгают в голову, честно скажу! Однако я ничего такого не видела, грех на душу брать не буду. Девушка старательно вела себя как положено любящей жене.

– Но вы не верите в ее искренность?

– А я вам чего, психолог, чтобы разбираться? С виду была нежная, заботливая. А что там у нее на уме, то мне неведомо.

– Но вы ведь сказали, что стоило только посмотреть…

– Так это на мой вкус! Рыхлый мужик, немолодой, – и не старый, конечно, – но возьмите нашего садовника, Этьена: они ровесники с хозяином, так Этьен хоть куда, мускулистый, подтянутый, стройный! А Жан-Франсуа – тюфяк, мягкий и противный. По крайней мере, если бы я была на месте молодой женщины, то вряд ли бы его любила.

– То есть, по-вашему, Марион мужа не любила?

– Да откуда мне знать?! Я о себе говорю. Может, Марион ум его нравился или слава его… Иные барышни в таких уродов влюбляются лишь только потому, что они кажутся им умными или гениальными… Это не моя стихия. Мне от мужика нужно крепкое тело, в постели и в хозяйстве. А умная я сама, мне вполне хватает! – она захохотала.

…Мелани рассказала уже известное. Заодно подтвердив, что Элоди ушла до того, как остальные забеспокоились о хозяине. Подтвердила она и то, что иного ключа от кабинета ни у кого не имелось: сама Мелани убирала в святая святых только в присутствии хозяина.

– Когда вскрывали кабинет, вы все были вместе?

– Все!

– Точно помните?

– Куда уж точнее!

Реми спросил насчет отношений супругов и ответ получил примерно такой же, как от Элоди: разница в возрасте большая, но молодая жена вела себя в рамках приличий, хоть все мужчины в доме шеи сворачивали, на нее глядючи.

Где да с кем она бывала в городе, то никому не ведомо, но хозяин не беспокоился, доверял жене. К тому же Марион выезжала обычно по утрам, а вторую половину дня всегда проводила с мужем, будь то дома или на приемах… И ночи тоже с мужем, в общей спальне.

– Вы уверены насчет ночей? У вас сон крепкий?

– Не жалуюсь. Но по ночам двери запирает хозяин на четыре ключа, два из которых есть только у него. И сигнализацию включает. Так что не выбраться отсюда ночью никому.

Реми счел, что Мелани изо всех сил объективна: она почти сумела скрыть зависть к красавице-хозяйке. Видимо, и впрямь Марион не давала поводов себя оговорить…

Кристиан. Те же показания. Начиная с момента, когда возникло первое беспокойство, и вплоть до вскрытия двери кабинета все обитатели дома находились на глазах друг у друга. Кроме Элоди.

Да, Кристиан подтверждал ее уход.

К тому же вчера полиция опросила домашних Элоди: вся семья дружно свидетельствовала, что она явилась домой спустя полчаса после ухода из особняка. Полчаса, которые и занимал пеший путь до ее дома в деревне.

Ладно, допустим, что домашние сговорились и лгут. А на самом деле Элоди, допустим, вышла за ограду писательского дома, а затем вернулась… И что?! В кабинет-то она попасть никак не могла, вот в чем фокус!

На вопрос об отношении вуатюрье к Марион тот ответил коротко: «Роскошная телка. Но меня больше интересуют машины».

Если бы эта «роскошная телка» имела с ним отношения, он ни за что бы так о ней не отозвался. Ясно: молодая женщина дразнила его воображение… Тем больше, что была ему недоступна.

Садовник Этьен тоже подтвердил алиби домашних: все находились ПЕРЕД дверью кабинета на момент ее вскрытия. Кроме Элоди, что уже известно. Его отношение к хозяйке: «прелестный цветок».

Нет, Этьен не предполагал, что у хозяйки были шашни с кем-то из мужчин в доме. Секретарь, Фредерик, явно сох по красавице, но Марион вела себя с ним исключительно по-дружески. Случалось им беседовать наедине, этим двум молодым людям, – и как раз в саду. Отчего садовник иной раз разговоры краем уха слышал: невинные разговоры, о кино там или о книжке…

Повар, Жак, – тот и вовсе ничего не знал не ведал за пределами своего кулинарного царства. Он мог рассказать, как часто наведывалась Марион к нему на кухню и он радовался ее приходам, потому как хозяйка держалась запросто. А кто там на нее смотрел, да на кого она смотрела – это не попадало в сферу его интересов. Он больше смотрел, как оценивают его блюда!

Фредерик. Еще одно подтверждение тому, что все обитатели дома, кроме Элоди, были перед дверью и никто не мог находиться в этот момент в кабинете.

Элоди? Да бог с вами, эта матрона, мать, супруга и бабушка своим внукам – ну разве можно ее представить в роли хитрой преступницы, проникающей за запертые двери!

Марион? Чудесное существо…

Влюблен? Кто вам это сказал?! Да, я очарован ею… но она жена моего дяди! Я не мог позволить себе чувства, абсолютно неуместные в данной ситуации!

– А в другой ситуации? – поинтересовался Реми.

– Влюбился бы, конечно… – простодушно признался Фредерик. – Но не в доме моего дяди!

– С вашей точки зрения, у нее есть любовник?

– Да вы что! – возмущенно проговорил Фредерик. – Марион – это сама чистота… Верность… Нежность…

– На зависть, а? – поддел его детектив.

– На зависть, – серьезно согласился Фредерик. – Но она дядина жена… была. Я никогда бы не позволил своим чувствам дойти до той точки, в которой… – он запнулся. – В общем, я восхищался ею издали.

– А вот садовник ваш свидетельствует, что вы иногда с ней общались в саду, вдвоем.

– Мы? А, да, иногда бывало… Но мы о литературе говорили… или о фильмах… Этьен подслушивал наши разговоры?!

– Не подслушивал, а слышал… Так он говорит, – кивнул Реми.

– Тогда он должен вам подтвердить, что мы просто… Ничего такого, ничего личного…

Он смутился.

И, наконец, Марион.

Ксюша, сидевшая поодаль, но так, чтобы слышать беседы мужа с обитателями дома, вспомнила стихи: «А сама-то величава, выступает, будто пава. А как речь-то говорит, словно реченька журчит. Молвить можно справедливо: это диво, так уж диво…»

Реми, конечно, сказок Пушкина не знал, но тоже отметил, хоть и словами попроще, что молодая женщина необыкновенно – причем нестандартно – красива. В свои тридцать три она выглядела очень юной, и дело не просто в свежести черт, а в том непосредственном и немного наивном выражении, которое сохранилось на ее лице. Казалось, жизнь ее так баловала, что она до сих пор смотрела на нее радостным и удивленным взглядом шестнадцатилетки… Но с этой непосредственностью сочеталось необыкновенное достоинство, сквозившее даже в ее походке. Так ходят женщины, знающие себе цену… Цену своей красоте… Коммерческую цену.

Так что выражением некоторой наивности Реми сразу же пренебрег.

Он задал ей уйму вопросов, потихоньку подбираясь к главному: могла ли Марион изменять мужу. И если да, то сумел ли Жан-Франсуа об этом прознать. В конце концов, если писатель решился на самоубийство, то причина могла быть только одна: неверность горячо любимой и слишком молодой для него жены…

Марион отвечала с величавостью, которой могла бы позавидовать любая королева. Жана-Франсуа она любила, он гениален, и разница в возрасте не имела значения… Наследство и того меньше: ей прекрасно жилось с мужем, который ее баловал, потакая всем ее капризам… И никакого смысла желать смерти человеку, который любил ее, которого любила она, у нее не имелось…

– Более того, – вдруг добавила Марион, чуть улыбнувшись, – я немного тщеславна, каюсь… Как все женщины. И мне куда интереснее быть женой известного писателя, чем его вдовой… Больше к нам никто не придет домой брать интервью!..

Ввиду такого неожиданного признания Реми обернулся на Ксюшу. Та потерла три пальца между собой – русский жест, непонятный, к счастью, французам и означавший деньги.

– Но вы стали наследницей довольно большого состояния, – проговорил Реми.

– Стала… – откликнулась красавица. – Но у меня и так было все! Знаете, пойти купить самой себе кольцо с бриллиантом – это совсем не в кайф! Куда приятнее, когда муж покупает тебе его в подарок! Понимаете, о чем я?..

Реми понимал. При этом затылком чувствовал, что Ксюша не согласна. Но снова посмотреть на жену не рискнул: Марион ведь видела и Ксению, и как Реми на нее оборачивается…

– Так ты его любила? – вдруг спросила Ксюша.

Марион вскинула свои светло-карие с прозеленью глаза – во Франции такие называют «ореховыми» – на Ксению.

– Конечно! – ответила вдова.

– Почему же ты не плачешь? Если бы убили моего мужа, я бы…

– При чем тут вы?!

Ксюша не ответила, чуть улыбнувшись.

Марион, кажется, собралась возмутиться, но передумала.

– Слезами, мадам, Жана-Франсуа не вернуть… – произнесла она печально.

– К тому же они портят цвет лица… А?

Марион покачала головой с выражением осуждения бестактности Ксении.

– У вас ко мне еще есть вопросы? – перевела красавица взгляд на Реми.

– Пока нет.

И пава выплыла из гостиной.

Реми с Ксюшей вышли во двор.

– Ты ей не веришь? – удостоверившись в том, что никого поблизости нет, спросил жену детектив.

– Нет.

– Интуиция? Или что-то посущественней?

– Я не знаю, как тебе объяснить… Давай так: если бы ты умер…

– Мне такое начало не нравится.

– Я не смогу иначе объяснить!

– Ну, ладно, продолжай.

– Если бы ты умер и кто-то спросил меня: ты его любила? – я бы разревелась. А если бы все же что-то смогла произнести, то закричала бы: «Да! Я его любила!» Но не «конечно». Это безликое слово. В нем нет чувств!

– Откуда ты это знаешь, Ксю? А если вы просто разные люди? Люди ведь разные, ты согласна?

– Разные… Но не до такой степени. Знаешь, в чем ошибка тех, кто верит лжи?

– В чем?

– В том, что они слишком много места отводят предполагаемой разности, слишком уважают ее. Они не ставят себя на место этого человека, не сравнивают его реакции со своими, и напрасно! Разность есть, безусловно, но она совсем не так велика, как многие думают! Пусть не слезы, ладно, – я могла бы понять глухое молчание, могла бы понять сдержанное рыдание, могла бы понять даже бредовый ответ! Но такой разумный, как «конечно», – нет! Это ложь. Она его не любила.

– Ксю…

– Верь мне, Реми.

– Я не могу следовать твоим доводам… я их не понимаю.

– Просто поверь. Я не ошибаюсь.

Реми подумал несколько секунд.

– Хорошо, – произнес он. – Но Марион не могла убить своего мужа! Она вместе со всеми была за дверью!

– А мы вопрос о самоубийстве совсем сняли?

– Не совсем…

– Но других версий у нас нет?

– Нет.

– Я могу только одно сказать: Марион мужа не любила. Теперь, если верить его романам…

– Ты их читала? – подивился Реми.

– Да, – кивнула Ксюша. – Несколько, из любопытства. Судя по ним, Ларю был человеком сентиментальным, очень чувствительным… Откуда и его бешеная популярность среди женщин-читательниц. Критики не любили его именно за эту сентиментальность, но они ошибались в одном: он не был расчетливым манипулятором, как писали иные. Скорее просто не особо проницательным… Он и в самом деле верил в те красивые грезы, которые ложились в основу его сюжетов! Поэтому и в любовь своей Марион поверил, – иначе как бы он на ней женился? Но позже он должен был почувствовать, что красавица вышла замуж за него по расчету!

– Ты мне даешь мотив для самоубийства?

– Кажется, да… Хоть сама в него не верю.

Реми помедлил с ответом.

– Не пойдет, Ксю. Чувствовал он расчет Марион или нет, но для самоубийства нужен был конкретный толчок! Например, он получил на руки доказательства неверности жены. С фотографиями или видеозаписями. Тогда да, это шок. Но по свидетельствам трех человек, которые видели писателя утром, до того, как он заперся в кабинете, – повара, секретаря и Марион, – он пребывал в обычном настроении. Даже приподнятом, поскольку собирался закончить роман не сегодня завтра!

– А что, если он получил в тот же день сообщение по электронной почте? После того как заперся в кабинете?

– Мы это скоро узнаем, камарад, – послышался голос комиссара позади них.

Они обернулись. Ив направлялся к своей машине.

– Как только будут результаты, поставлю вас в известность! Но вряд ли раньше завтрашнего дня!

– Почему? – удивилась Ксюша. – Просмотреть содержимое компьютера можно за пару часов!

– Запротоколировать это содержимое, сделать распечатки, поставить подписи… Это требует времени, ма шер Гзенья!

– Бюрократы!

– Совершенно верно! – хохотнул комиссар и забрался в машину с надписью «Police».

Посреди ночи Реми вдруг рывком сел на кровати. Ксюша пошевелилась, перевернулась на другой бок… И вдруг тоже села.

– Что, что такое?

Слабый свет, попадавший в щель между занавесками, делил лицо Реми на две половины, черную и белую, словно на нем была маска. Да еще этот застывший взгляд, устремленный в стену напротив…

– Реми, – Ксюше стало не по себе, – что случилось?!

– Я понял… Ксю, я догадался! Они просто все сговорились! Вот почему у них у всех алиби! Они все сговорились, как в «Восточном экспрессе»! А на самом деле они выбили замок, вломились к писателю и убили его!

Ксюша опустилась на подушку и прикрыла глаза.

– Завтра, а? Давай завтра? Я спать хочу… – пробормотала она.

И тут же вскочила.

– Они ВЛОМИЛИСЬ? Реми, вспомни фотографию трупа! Он сидел за компом, спокойный такой… Ты представляешь, что отразилось бы на его лице, если бы к нему вдруг вломились ВСЕ?!

Ксюша вскоре уснула, а Реми ворочался-ворочался, пока не встал и не ушел на кухню… Где просидел почти до рассвета, пытаясь выстроить хоть какое-то подобие логики. Ксения права: если бы к писателю вломились все, то на лице мертвеца непременно бы отразилось недоумение, а то и испуг. Или даже – если допустить сговор – только один из них: Жан-Франсуа изумился бы, насторожился, и это запечатлелось бы на его лице! Не говоря о том, что он бы попытался оказать сопротивление! Тогда как экспертиза уже произнесла свой вердикт: никаких следов сопротивления!

…Все упиралось в ключ, будь он неладен! Существовал бы второй, так хоть можно было бы строить догадки… Но все в один голос заверяли, что второго ключа не существует. Выходит, писатель так-таки сам себя зарезал?!

Однако статистика – вещь упрямая, как известно. И говорила она о том, что способы самоубийства с помощью ножа сводятся чаще всего к перерезыванию вен… Реже к тычку в горло. Но самому себе в сердце?!

– Радуйся, камарад!

Комиссар разбудил Реми, только заснувшего на рассвете, звонком.

– Чему? – с трудом разлепил губы детектив, покосившись на будильник: девять утра. Выходит, спал он всего три с небольшим часа… Голову будто набили старой лежалой ватой. Ксюши рядом нет – кажется, она на кухне, учитывая доносящийся оттуда звон посуды.

– А вот тому: нашли мы в электронной почте гения компромат на его жену!

– Какой?

– Фотографии с мужчиной… Приезжай к нам, я тебе покажу.

Ив отключился.

– Ксю! – жалобно позвал Реми. – Ксю, сделай мне кофе, а?

Через час с небольшим они уже сидели в комиссариате, рассматривая увеличенные снимки, на которых Марион обнималась с молодым и весьма привлекательным мужчиной.

Снимков было четыре, а текст письма, который им сопутствовал, гласил: «Вот чем занимается ваша жена в городе, пока вы творите ваши романы!»

Город – это Версаль. Фотографии сделаны на улице, на фоне кафе. Качество довольно низкое – снимали, скорее всего, не фотоаппаратом, а мобильным телефоном.

– У меня есть мысль, – сообщил Ив. – Писатель нанял частного детектива, сомневаясь в верности молодой женушки. И тот прислал ему компрометирующие фотографии. Поехали, навестим вдову!

– На дуру она не похожа, – заметила Ксюша.

– При чем тут? – приостановился Ив Ренье.

– При том, что обниматься с любовником на виду у всех было бы слишком глупо и неосторожно! Если уж она и завела романчик на стороне, то не стала бы демонстрировать это всем прохожим! Версаль – город маленький, многие знают, что вилла Жана-Франсуа де Ларю находится в окрестностях и что у него молодая жена…

– Откуда отправлено письмо? – спросил Реми.

– Из интернет-кафе. Я уже откомандировал туда людей: вдруг хозяин вспомнит, кто у него сидел пять дней назад вечером.

– Письмо датировано…

– Ну да, за три дня до его смерти!

– Что-то тут не вяжется, Ив, – произнес Реми. – Частный детектив проследил бы за ними и сумел бы заснять куда более интимные сцены, если они имели место быть, конечно.

– А если это не частный детектив, то адрес электронной почты Ларю не раздается направо и налево, как ты можешь представить! – возразил комиссар. – Допустим, сфотографировал их случайный прохожий, который знает, кто такая Марион. Но где бы он адресок писателя отыскал?

Тоже верно, подумал Реми… Но все равно, что-то тут не вязалось!

– Если Ларю получил этот компромат на жену пять дней назад, то почему он руки на себя наложил лишь позавчера? – высказалась Ксюша. – Самоубийство – это акт импульсивный. Увидел – и впал в отчаяние… И тут же покончил собой!

Комиссар и Реми переглянулись. Ксения была в какой-то степени права… Но в жизни все обычно сложнее. Не всегда решения бывают импульсивными. Случается, что люди их вынашивают, и побольше, чем три дня!

– Ну, поехали к вдове! – согласился Реми. – Посмотрим, что она скажет.

– Это мой одноклассник, – улыбнулась Марион. – Я родом из Дижона, а тут вдруг такой подарок: встретить товарища по лицею на улицах Версаля! Естественно, я обрадовалась. Мы обнялись и расцеловались.

– Имя? Фамилия? – строго поинтересовался комиссар.

– Пожалуйста: Николя Андрэ. Он живет и работает в Версале уже несколько лет, сейчас я вам его визитку принесу, он мне дал…

Комиссар покрутил в руках атласный кусочек картона и сунул его в карман. Он, конечно, наведается к этому Николя, но сдавалось ему, что Марион сказала правду.

– А кто мог вас сфотографировать? Вы никому не позировали?

– Нет, конечно! Случайная встреча… Вернее, не совсем: я его на «Фейсбуке» увидела, написала ему, предложила увидеться. Вот он и пришел. Мы посидели около часа в кафе – вспомнили детство…

– И потом… Потом вы расстались? Ничего… ничего такого не было?

– Не было, – осияла их понимающей улыбкой Марион.

– Так кто же мог вас сфотографировать? Кто мог знать о вашей встрече?

– Не представляю… – пожала она точеными плечиками.

– Этот фотограф, кем бы он ни был, отправил снимки вашему мужу. Как он мог найти электронный адрес писателя?

– Господин комиссар, я не занималась делами своего супруга. Спросите лучше Фредерика.

Комиссар последовал ее совету. Фредерик о встрече Марион с одноклассником, по его словам, вовсе не знал. «Кто я такой, чтобы меня посвящали в личную жизнь?» – воскликнул он с некоторой горечью.