Татьяна Буглак
Три Л Том 1. Големы

7

Выложенная плиткой дорожка петляла между деревьями старого кладбища, утреннее солнце вспыхивало искорками в оставшихся после ночного дождя каплях, срывавшихся с ещё по-весеннему голых ветвей, в воздухе стоял запах мокрой земли и прелой листвы. Он уже год не приходил сюда. Некоторые люди ходят на кладбище едва ли не каждый день, уверенные, что души их близких живут рядом с могилами. Он лишь улыбался про себя этому суеверию. Сам он был атеистом. Почти. Потому что не мог избавиться от уверенности: смерти нет. Есть смерть тела, и он с ней очень хорошо знаком. А сознание? Когда-то он убеждал себя, что всё сводится к работе мозга, физическим и химическим процессам, и сознание погибает вместе с телом. Но так и не смог себя в этом убедить. Работа над искусственным интеллектом прибавляла сомнений. Теперь он уже не боролся со своей верой в бессмертие души, но всё так же не выносил «откровений» приверженцев любых религий: они ведь там не были, а клиническая смерть – не смерть в полном смысле слова, и на свидетельства переживших её не стоит полагаться. Скептик до мозга костей. Он усмехнулся своим мыслям. Да, он не любил приходить на кладбище просто так и говорил с теми, кого уже нет, тогда и там, где этого требовала его душа. Но сейчас ему нужно было прийти сюда. Ради живых.

– Здравствуйте, родные. – Он, осторожно притворив лёгкую калиточку в хлипкой оградке, сел на лавочку, выложил на стол хлеб и соль, достал чекушку водки. – Давно я тут не был, уж простите, нет времени свидеться. Аня убирала у вас, да? А вот фотографии плохо протёрла.

Он провёл рукой по эмалевым медальонам старомодных памятников: специально тогда настоял на них, вспомнив полушуточный разговор с женой в первый год их брака. Она хотела именно такой, обычный гранитный столбик с овальной фотографией в неглубокой нише. Рука едва заметно дрогнула на портрете жены.

– Посижу тут, вы не против? – Он отрезал ломоть хлеба, накрыл им стаканчик из биоразлагаемого пластика. – Вот так. А это мне.

Он ел кисловатый чёрный хлеб, посыпанный крупными сероватыми кристаллами каменной соли, смотрел на голубое весеннее небо и говорил. Молча. Они и так услышат, а кому другому это знать нельзя.

>*<

«Теперь у тебя, Лёша, есть младший брат. Не сердись на меня, что я назвал его, как и тебя. Сейчас он уже подросток, скоро станет совсем взрослым».

Старик грустно улыбнулся, вспомнив прошедшие месяцы. Лёшка взрослел быстро, иногда напоминая отцу неуклюжего щенка дога. В семь месяцев у него начался новый кризис. Прежде открытый и наивный парень стал думать, что сказать, и кому, просчитывая последствия своих слов и поступков. Это было хорошо, но не всегда, потому что мальчишка начал подстраиваться под окружающих, выискивая свою, пусть ещё и детскую выгоду. Лена на его уловки не реагировала: вечно замотанная девушка думала в основном о работе со своими детьми, стараясь укрепить их слабые тела, а когда удавалось выкроить часок на отдых, просто радовалась возможности погулять в парке или потанцевать, благо, Лёшка не протестовал против такой партнёрши. Но были и другие, и всё больше. «Образец» требовалось исследовать, он – имущество центра. Парня таскали по разным кабинетам: томограф, энцефалограф, тесты на уровень развития интеллекта. И уроки – обязательные, очень сложные для ребёнка. Но он справлялся со всем, быстро пройдя курсы русского, французского и английского языков и основ точных наук. Это было не узнавание, а вспоминание того, что когда-то записали в только что созданный мозг. С другими науками было сложнее, но тоже шло опережение по сравнению с психологическими ровесниками. При этом Лёшка мухлевал, незаметно для других, но не для отца подстраиваясь под ожидания сотрудников центра. Он стал играть роль милого, не очень хорошо понимающего задания, но старательного и довольно способного мальчика. И обманывал всех этой наивностью. Нет, его не любили, как, бывает, любят вундеркиндов, ведь он был всего лишь «образцом», но ему верили, незаметно для самих себя потакая его капризам. И это бесило отца. Только сделать ничего было нельзя, потому что за ними следили. За самим учёным – нет, а вот за Леной, тоже видевшей хитрости мальчишки, и за Лёшей следили круглосуточно. И разговор по душам, так необходимый маленькому манипулятору, ищущему тепла и внимания окружающих, был невозможен. Казалось, что повторяется история первого Лепонта, когда-то таким же образом добивавшегося всеобщего обожания и выполнения своих капризов. Но были в Лёшке и другие черты, до боли напоминавшие учёному первого сына. Задумчивый взгляд грустных глаз, когда парень считал, что его никто не видит, упрямый изгиб губ и – это самое главное – хорошо скрываемое, но постоянно росшее желание вырваться за пределы центра, в живой, огромный мир.

>*<

Лёшке исполнилось десять месяцев, когда руководство центра приказало, чтобы «образец» прошёл курс самбо: эта борьба лучше всего подходила под его физические данные. Отец не хотел этого, не понимал причин такого приказа, боялся новых идей хозяев центра, но ничего сделать не мог, только пошёл с парнем на первое занятие. И узнал о прошлом сына то, о чём и подумать не мог.

В большом светлом зале собралось несколько человек – тренер и отдыхающие после работы охранники – и стояли спарринг-манекены новой модели, совсем недавно пущенной в производство на одном из заводов центра. Тренер, оценив физическую подготовку парня, подвёл его к одному из манекенов:

– Вот эта кукла полностью соответствует твоим параметрам. Будешь заниматься с ней.

– Нет! – Лёшка сказал это странным голосом, совсем не похожим на привычный капризный тон. – Не буду! Только с людьми!

– С людьми тебе ещё рано заниматься, они могут тебя покалечить, а с этим болваном бояться нечего – он не может причинить вреда.

– Потому что не видит? – Лёшка резко обернулся к тренеру. – И этого урода можно бить как хочешь, потому что он не может дать сдачи?

Отец впервые слышал, как мальчишка имитировал интонацию другого человека. Очень узнаваемо имитировал. И, поняв, кто послужил образцом для такого копирования, обернулся к охранникам. Те лишь глупо улыбались. У них и так не было мозга – человеческого мозга, – одни рефлексы и выученное подражание человеческим нормам поведения. Зачем делать роботов? Вот же они! Те, кого не научили думать, чувствовать, сопереживать, послушные исполнители, а в свободное от работы время – потребители «продуктов современной цивилизации».

– Он будет заниматься с людьми! – На этот приказ власти учёного хватало. – И вы будете учить его самозащите в любых ситуациях и от любых угроз!

Для выяснения всех подробностей прошлого потребовалось всего два дня. Это не являлось особым секретом, просто начальство не посчитало нужным сообщить руководителю эксперимента, что в предварительное обучение мозга «образца» добавили пункт «физическая подготовка». Он так хорошо укладывался в график обкатки нового спарринг-манекена! К телу парня, ещё находившегося в родильной камере, подключили датчики «болвана» и заставили «куклу» ходить, качать мышцы, даже драться. Сломали при этом один манекен, но результат признали удачным и пустили модель в серию – не только для тренировки бойцов, но и для реабилитации паралитиков. Вот почему Лёшка так быстро научился контролировать своё тело: у него уже имелся, пусть и виртуальный, но опыт движения.

Отец, прочитав отчёт, сжал зубы от боли. Где-то было сердечное, надо принять. Он должен держаться, чтобы вытащить отсюда их обоих. И сына, и Лену.

>*<

Фраза сына не осталась незамеченной: хозяева центра стали требовать новых исследований, изучения памяти «образца», оценки перспектив такой методики при выпуске «серийной модели». Учёный выкручивался как мог, защищая сына. Но от памяти защитить был не в силах. Лёшка стал вспоминать всё больше и вскоре задал вопрос, которого отец боялся сильнее всего: «Откуда я взялся?». Обычно дети задают его года в три, но разнобой физического, умственного и психического возраста и изолированность парня от обычной жизни отодвинули это событие на одиннадцать психических лет. Учёный подозревал, что на Лёшку повлияла и смазливая медсестра, словно ненароком появлявшаяся в коридорах или парке, когда учёный с парнем шли по делам. Она с первого дня смотрела на Лёшку томно-масленым взглядом, обращая внимание лишь на его фигуру, и иногда бросала бесившие учёного и Лену фразы, весь смысл которых сводился к «вот бы мне такого мужа сделали, послушного и красивого». Учёный надеялся, что думает она всё-таки о муже, а не о любовнике – это было хотя бы немного порядочнее по отношению к Лёшке.

Часто повторявшиеся медсестрой фразы «хорошо слепили» и «настоящий Лепонт» запоминались парнем и, складываясь с его воспоминаниями и вопросом «откуда я взялся», породили самую большую проблему.

В тот день учёный несколько часов говорил с сыном, осознавая, насколько права Лена и каким близоруким и бездушным ещё недавно был он сам, считая, что можно сделать личность по заданной программе, и эта личность будет довольна положением дрессированной собачки у ног хозяина. Лёшка после разговора замкнулся, только покорно выполнял то, что ему говорили. И думал. А через несколько дней смог выйти со своего компьютера в общую сеть и найти фотографии Лепонта. Сыну тогда психически исполнилось двенадцать лет.

С тех пор между ним и отцом шла «холодная война». Лёшка делал вид, что всё хорошо, но не верил ни одному его слову. И всё больше стал походить на Лепонта. Потребовал, чтобы штатный парикмахер сделал ему такое же каре, как на фотографиях, благо, длина волос позволяла. Отец не мог этого запретить, потому что номинально парень принадлежал центру. Да и не хотел, понимая, что тогда совсем потеряет сына. Потом Лёшка через сотрудников отдела обеспечения заказал себе модную одежду: он ведь клон Лепонта, а тот был фотомоделью. Часами крутился перед зеркалом, отрабатывая движения и мимику. Руководство радовалось: «образец» сам стремится соответствовать товарному виду, развивает наиболее перспективные для потенциальных заказчиков способности.

Лена в эти дни старалась не пересекаться с Лёшкой. Только за ужином они собирались втроём – напряжённые, ждущие друг от друга удара. Лёшка теперь относился к Лене с холодным презрением, но при этом стал оказывать знаки внимания той смазливой медсестре, да и с другими сотрудницами центра общался всё охотнее. Он взрослел, начинал осознавать свою мужскую привлекательность, и отец радовался, что у сына нет хотя бы гормональных бурь, ведь его физическое тело в два раза взрослее, чем бунтующая подростковая психика.

>*<

Шёл третий месяц этой «холодной войны». Взросление парня замедлилось, он сейчас был примерно тринадцатилетним. Запертым в четырёх стенах, озлобленным, не верящим отцу, презирающим Лену подростком, которого требовалось защищать и от него самого, и от сотрудников центра, и – самое главное – от всё больше требовавших результатов эксперимента хозяев. Учёный боялся их – тех, кто когда-то казался ему искренне заинтересованными в благе людей меценатами. И постепенно готовился к тому, что задумал, что должно было спасти сына и Лену, а если всё получится, и детей, запертых в подвальной лаборатории и никогда не видевших мира за стенами тускло освещённой палаты.

– Вот такие мои дела, милые. – Он свернул бумажный пакет, смял бутылку из-под водки: биопластик раскиснет под первым же дождём, удобрив почву. – Теперь вы всё знаете, и я прошу у вас помощи и защиты для них. Я справлюсь сам, а они – нет. Пора мне.

Он тяжело встал, ещё раз смахнул невидимую пыль с серых памятников и вышел из оградки, чувствуя, как на щёку упала капля с ветки росшего над могилами клёна и прокатилась по коже, оставив мокрую дорожку. Старик грустно улыбнулся: деревья умеют плакать лучше, чем он.

8

Лена задумчиво перебирала одежду в шкафу, размышляя: зачем ей столько вещей? На улицу она выходит редко, в город, к обычным людям, вряд ли когда-нибудь попадёт, для центра же вполне хватает ночных пижам и казённых комплектов – светлых брюк и халатиков массажистки. Но кое-что всё же иногда требовалось, вот как сегодня. Лев Борисович, пытаясь наладить отношения с Лёшкой, ещё в мае стал устраивать для них с Леной пикники с ночёвкой, благо, что центру принадлежал большой, несколько километров в поперечнике, участок леса. Руководству учёный подготовил научное обоснование таких ночёвок: «Для полноценного физического и умственного развития образцу необходим контакт с природной средой; ограничение передвижения зданием центра вредит физической форме и психическому состоянию образца». Хозяева признали эти доводы убедительными, даже разрешили иногда вывозить «экспериментальный образец» в город, правда, в мобиле с тонированными стёклами и без остановок где бы то ни было. Лёшка после таких поездок ходил сам не свой, переваривая новые впечатления, и постепенно оттаивал, пытаясь заново наладить отношения с отцом. Лена ему немного завидовала, но напроситься с ними и не думала, потому что тогда пришлось бы на целый день оставлять так нуждавшихся в ней мальчишек.

А они молодцы! За эти полтора года они, все одиннадцать, научились сидеть, свободно работали руками, даже мастерили фигурки-оригами, и могли сами себя обслуживать, разъезжая по лаборатории в небольших инвалидных креслах. Руководство осознало выгоду от такой перемены: теперь «оборудованию» не требовался постоянный уход, а дать инвалидные кресла намного дешевле, чем оплачивать работу нескольких медсестёр. Особенно когда за эти кресла дети уже расплатились десятком крупных изобретений. Но покидать лабораторию им запрещали, а вот Лёшка, хотя и являлся «экспериментальным образцом», пользовался относительной свободой и наслаждался ночёвками в парке.

И сейчас Лена собиралась как раз на такую прогулку-ночёвку. Лев Борисович почему-то настаивал, чтобы она всегда ходила с ними, наверное, хотел хотя бы так развеселить её.

* * *

В парке уже стояли лёгкие сумерки – август всё-таки, да и небо на западе подёрнулось полупрозрачной дымкой.

– Ну вот, все в сборе. – Лев Борисович оглядел своих спутников. Лёшка, которому психологически исполнилось пятнадцать лет, смотрел исподлобья: видать, опять из-за чего-то поцапался с отцом, но пропускать прогулку не хотел. Лена улыбнулась учёному, делая вид, что чувствует себя прекрасно, и очень надеялась, что он не заметит её усталости. Незачем расстраивать того, кто за эти два года стал ей отцом.

– Пойдём! – Лёшка первым шагнул к тропинке в лес. – Чего телепаетесь?!

– Идём, не гони. – Лев Борисович поправил лямки небольшого рюкзака. – Лена, тебе помочь?

– Нет, всё отлично. – Девушка подпрыгнула, показывая, что её рюкзачок почти пуст. – Куда сегодня пойдём?

– Вон туда, к ручью, – махнул рукой учёный. – Лёш, не спеши, до темноты ещё далеко. Лучше посмотри, какая красота кругом!

Лёшка только презрительно пфыкнул, что, учитывая его баритон, звучало очень забавно.

Примерно через час петляния по тропинкам лесопарка они вышли на небольшую полянку у ручья.

– Устраиваемся! – Лев Борисович скинул рюкзак, кивнул сыну:

– Ты за дровами, они должны быть в той стороне, там по весне подрост вычищали, не всё ещё вывезли. Лена, готовь ужин.

Девушка споро мастерила бутерброды, наслаждаясь лесным воздухом и шелестом листвы, учёный же что-то выискивал в своём рюкзаке. Наконец он разогнулся:

– Ну вот, можно отдыхать. Пойду, помогу Лёшке, он с топором ещё плохо справляется.

Вскоре они сидели у небольшого костерка, ели бутерброды и обжаренную на огне ветчину, пили ароматный чай – Лев Борисович по пути успел нарвать душистых смородиновых листиков. Сидели и говорили, впервые за эти месяцы вот так, ни о чём. Лёшка не пытался казаться недовольным и с гордым видом посматривал на целую кучу полешек и сучьев: сам нарубил из сухостоя, и отец его похвалил. Лена поглядывала на небо, пока ещё чистое, звёздное, несмотря на то, что на западе всё сильнее темнели фиолетовые груды туч, оранжево-золотые снизу, там, где их освещали лучи ушедшего за горизонт солнца. Лев Борисович заметил её взгляд:

– О чём задумалась?

– О космосе. И ещё что звёзды такие красивые. Жаль, мальчишки не видят… – Она осеклась, вспомнив, как Лёшка реагирует на упоминание о мальчишках. Но в этот раз он промолчал. Взрослеет, скоро совсем взрослым будет. И тогда…

– Да, звёзды очень красивые, – согласился Лев Борисович. – Давайте-ка спать, полночь скоро. Лёш, залей костёр, вон бутылка с водой.

* * *

– Лена, просыпайся. Тихо! – Девушку разбудил еле слышный шёпот Льва Борисовича. – Пора уходить!

– Что? – Она сонно и непонимающе взглянула на почти невидимого в темноте учёного. – Ещё ночь.

– Да, ночь. Нам пора уходить! Спальник оставь здесь, сложи в него вещи, одежду. Сверху нас сейчас не засекут, дрон на другой стороне участка.

Она, осознав услышанное, быстро выбралась из спальника, разделась, не стесняясь мужчин и оставшись в дешёвеньком нижнем белье, сунула свёрнутую одежду в спальник. Лёшка и Лев Борисович тоже были в одних трусах, но предутренние сумерки скрывали фигуры.

– Комы, быстро! – шёпотом приказал учёный. Лена не поняла, он рванул к себе её запястье, чем-то вскрыл замочек на коме.

– Вот так! Лёшка, твой! Теперь не услышат. Туда!

Они, ёжась от ночной прохлады и то и дело чувствуя хлёсткие удары ветвей, кинулись в лес. Через некоторое время учёный остановился:

– Здесь! Лена, сторожишь! Лёш, помогай!

Мужчины отвалили полусгнивший ствол дерева, под которым в небольшой яме лежал рюкзак. Лев Борисович рывком открыл его, кинул обоим спутникам пакеты:

– Одевайтесь! И слушайте. На Садовой – Лена, ты знаешь, где это, – стоит мобиль серого цвета с наклейкой на лобовом стекле: «Магазин игрушек "Гулливер"». Замок сенсорный, реагирует только на наши отпечатки. Если что-то со мной случится, добираетесь до него и сразу едете к пра́совцам, в контору!

– Куда? – Они не поняли.

– В местный филиал организации по противодействию проведению незаконных научных экспериментов! Там расскажете всё, что знаете о центре. Запомните: весь архив, все доказательства преступлений центра, какие я смог собрать – в фотографии Жени! В конторе сообразят, что с этим делать. Что бы ни случилось, доберитесь до конторы! Оделись? Берите плащи.

– Зачем? – начал было возникать Лёшка, ещё не совсем понимая, что происходит. Какое-то странное приключение, о каком он мечтал, но вот так неожиданно в него попасть…

– Плащи невидимы для инфракрасных датчиков. Намажьтесь, это отобьёт нюх у собак и электронного носа.

Они неслись по сумеречному преддождевому лесу, спотыкаясь о корни деревьев, царапаясь о колючие заросли малинника и ежевики, падая в ямы и снова вскакивая. Азарт на лице Лёшки давно сменился растерянностью, а потом напряжённым вниманием – только бы не переломать ноги. Лена, осознав, что за эти месяцы успел сделать учёный и как они трое рисковали, старалась сохранить дыхание. Лев Борисович то и дело хватал ртом воздух, лицо его побагровело, но он не отставал от обоих своих детей. Их нужно вывести в безопасное место! Это главное!

Изогнутый дугой корень – перепрыгнуть. Низкая ветка, стеганувшая по лицу – успеть закрыть глаза. Поехавшая под ногой земля, глинистая, пропитанная влагой, – удержаться, не снизить скорости. Вперёд! Небольшой обрыв, падение, вода мелкого ручейка. Встать на ноги, помочь отцу – он уже не выдерживает. Где Лёшка? Рядом. Тоже помогает. Молодец, сообразил. Хриплый, одышливый голос отца:

– По ручью вверх, там болотце, от него направо, выйдем к пригородам. Лёшка, помнишь, мы по Садовой проезжали? Там такой дом-замок со шпилем? Мобиль там.

– Помню. – Голос у парня тоже хриплый, дыхание сбилось. – Тебе плохо, па?

Он впервые вслух назвал его отцом. За все эти полтора года он ни разу так не говорил.

– Нет. Бежим!

По листьям что-то чвиркнуло, ещё раз, и ещё. Тонкий, как голос Тошки, звук. Тошка! «Мама Лена, а ты завтра рано придёшь?» Девушка едва не оступилась, в груди зажгло – не от бега, а от ощущения непоправимого предательства.

– Осторожно! – Крик отца и валящееся на неё тело.

Лена выбралась из-под упавшего, провела рукой по его лицу и поняла – всё. Стреляли парализатором, не опасным для молодого здорового человека. Но у отца и так было больное сердце, плюс этот безумный бег. Его сердце остановилось сразу.

Растерянный Лёшка стоял метрах в трёх от неё. Она подняла на него взгляд, уже зная, что нужно делать. Никто не имеет права лепить людей по собственной прихоти!

– Лёшка, беги! Мы придём позже. Беги, дурак!

Она начала швырять в него ветками и грязью. Так, как отгоняют собаку – зло, метко. Он, рванувшийся было к отцу, снова остановился, непонимающе взглянул на неё и бросился в лес. Она надеялась, что он успеет уйти.

В воздухе чвиркнула ещё одна пуля-ампула. И уже теряя сознание от парализующей боли, Лена услышала шелест начавшегося ливня, в который словно вплёлся шёпот отца: «Ушёл».