Сергей Валерьевич Мельников
Однажды детство кончилось
Друг Мартын и каракулевая треуголка
Дмитрий Миронов
В последние выходные лета, перед самым началом учебного года, мама вдруг вспомнила, что я «нигде не был».
Из пионерского лагеря я вернулся в конце июля. Почти все оттуда сваливали после двух смен, разъезжались к бабушкам и дедушкам. В лагере оставались несчастные дети алкоголиков и нищебродов. Корявые, грязные и психически больные, они плакали, когда автобус увозил нас за ворота. Сидеть здесь до самого сентября считалось великим фиаско, это значит, ты просто никому не нужен. Самые крутые чалились месяц. Слегка надменные и снисходительные, они имели в своих чемоданах по две пары джинсовых брюк и теннисную ракетку «бутерброд». Что считалось шиком на зелёных столах для пинг-понга. Их было мало, тихо исчезали с родителями в последних числах июня, не успев даже получить по морде.
Моя бабушка жила в городе, поэтому в августе я обычно «отдыхал» на асфальтовых берегах улиц и переулков, дышал родной вонью подворотен и жаром коммунальных кухонь…
Значит, решили так. В субботу – цирк, в воскресенье – Артиллерийский музей.
Цирк! Мама утверждала, что я уже здесь был когда-то совсем маленьким. Но я ни черта не помнил. Цирк начался с потрясающего вида из гардероба на амфитеатр через распахнутые двери…
В общем, мы заняли места согласно купленным билетам. На балконе музыканты настраивали свои дудки. Медленно погас свет, и на манеж выскочил клоун. Он заверещал:
– А вот и я!
И омерзительно захохотал. Стал искать меня в рядах, но не нашёл. Выбрал какую-то воображулю. Под джазовый всхлип саксофона они вдвоём изобразили странный танец. Потом он заставил её петь. Девочка выдохнула неожиданно басом:
– Мой любимый, мой родно-о-ой!..
Попробовали ещё раз. У девочки округлились глаза, она хлопнула ресницами и выдала фальцетом:
«А ты такой холо-о-дный, как кран водопрово-о-дный!»
Публика задыхалась от смеха. Несчастную девочку отпустили. Вышел ещё один «рыжий» в длинных ботинках.
– Всё поешь, Брундуляк? – запищал он.
Первый клоун под каскад литавр ответил что-то весёлое. Они спорили несколько минут. Рыжий почему-то обиделся, приставил микрофон к заднице и оглушительно пёрднул. Брундуляк в ужасе сожрал своё кепи. Зрители попадали со своих кресел…
После клоунского антре на манеж вывели говорящего верблюда, потом пингвина-канатоходца. Но народ не мог угомониться до самого антракта.
Ярко вспыхнул свет.
Когда мы вернулись на свои места, я увидел маленького мальчика. Младше меня. Годиков, наверное, четырёх – пяти. Он был чёрный, как уголёк. Доедал пирожное. Семья негров сидела впереди нас ряда на три. Это самое удивительное, что я видел за этот вечер. Я украдкой следил за ними в моменты ярких вспышек софитов. На манеже прыгали, летали, скакали, крутились, но все это можно увидеть по телевизору…
Цирк мы покинули одни из последних. Толпа быстро рассеялась по набережной Фонтанки. В основном шли на Невский проспект, в сторону метро. А я снова их увидел. Мальчик капризничал, не хотел уходить, ему понравилось. Они сели в чёрную «волгу», вероятно, автомобиль их ждал. Уехали…
Отец поймал такси. Он называл водителя шефом.
– Шеф, вот здесь.
Высадились на стрелке Васильевского острова. У отца был с собой фотоаппарат. Где-то в альбоме ещё живут эти мгновения. Блеск Невы в гранитных ладонях набережных, Ростральные колонны, мужчины на заднем плане, в широких штанах. Я с мамой на ступеньках военно-морского музея…
Вечером, когда я в ванной комнате чистил зубы, в нашем коммунальном коридоре раздался крик:
– Мартын ушёл!
Сразу беготня, у всех лица, будто война началась. Тётя Марина выбежала на лестницу, громко рыдала на ступеньках. Это она кричала.
Отец всегда говорил:
– Мартын – это вам не фуянэ из балета Гаянэ.
Или:
– Надо было, как Мартын делать…
Всегда был прав этот Мартын. И вот он ушёл. Куда? Зачем?
Засыпая, я слышал, как за стенкой, на общей кухне скрипел линолеум. Соседи не спали. Ждали возвращения «блудного попугая» – так мама сказала.
Мне снился негритёнок верхом на летающем бегемоте под куполом цирка. Сверкая жемчугом улыбки и раскинув в стороны маленькие руки, он передавал мне привет…
Утром папа сказал:
– Звонила бабушка, она с тобой в музей не пойдёт, заболела. Придётся мне.
Я хотел ответить, что дорогу прекрасно знаю, ходили с классом. Но мама вряд ли бы отпустила одного – слишком много переходить улиц.
В общем, мы пошли. Решили пешком, без всяких троллейбусов. Свернув в переулок, увидели столпотворение у магазина. Люди стояли группами, раскованно беседовали, занимая весь тротуар.
У встречных отец спрашивал:
– Там есть чего-нибудь?
– Есть, всё есть!
– Мартын! – вдруг заорал отец.
Один дядька подпрыгнул и пошёл к нам. Я узнал нашего соседа, которого, не смыкая глаз, всю ночь ждала жена. Он остановился в двух шагах и с пафосом произнёс:
– Я лиру посвятил народу своему! Быть может, я умру неведомый ему!
– Но я ему служил, – согласился отец, – и сердцем я спокоен! Пускай наносит вред врагу не каждый воин, но каждый в бой иди! А бой решит судьба!
– Я видел красный день, – орал дядя Мартын, – в России нет раба! И слёзы сладкие я пролил в умилении…
– Ты где пропадал, сволочь?!
– Да вот, понимаешь…
Отец обернулся ко мне:
– Жди здесь. Это недолго.
И они оба захохотали и нырнули в омут подворотни. А я остался один.
Я разглядывал мужчин в одинаковых плащах из шершавого материала. Была одна женщина в детском пальто и с лицом кикиморы из мультика. Ей протянули стакан:
– Тебе, Галина, половину…
Она лакала, запрокинув голову. Фиолетовая нижняя губа шлёпала по граням посуды. Ласковое, уже почти осеннее солнце, купалось в стакане с янтарной жидкостью. Выстрелило искрой на последней капле, упавшей в глотку старухе…
Все вокруг были счастливы. И говорили на каком-то булькающем языке:
– Я вчера бль, бль, бль-на…
Наконец-то, папа с другом вынырнули из толпы.
Дальше пошли втроём. Отец, сложив руки в трубочку, что-то говорил в ухо дяде Мартыну. Тот таращил глаза, в комичном ужасе подпрыгивал на ходу, делая в воздухе велосипед. Они хохотали, я завистливо морщил нос. Остановились на углу. Папа сказал мне:
– Зайдём ко мне на работу. Это недолго.
Будто у меня был выбор.
«Работа» началась с бетонного забора. Потом железные ворота и двухэтажное здание с табличкой у входа – «Инструментальный цех НИИ Минтяжмаш…». Не успел до конца прочитать, нам гостеприимно распахнули дверь.
– Обана! – закричал отец и вытащил из карманов две бутылки с «отравой». В комнате на лавках вокруг стола сидели пьяные мужики. Все очень обрадовались, кто-то захлопал в ладоши.
Мне дали помидор, и мужчина в синем халате повёл меня на второй этаж.
– Вот тебе бумага и карандаш. Рисуй. Только гитару не трогай, а то она расстроится.
Гитара лежала на диване. Конечно же, я подошёл и провёл пальцем по струнам. Подумал, что сейчас же потекут слёзы из белых колков на грифе или ещё из какого места. Но ничего не случилось.
В кабинете стояло ещё несколько письменных столов. На стенах висели диаграммы и вымпелы «передовых коллективов». Здесь хоть не воняло, как на первом этаже.
Нарисовал какую-то фигню. Сложил рисунок в самолётик. Он полетал немного и рухнул за шкаф с документами.
Стал разглядывать картинки из «Крокодила» и записки с цифрами под стеклом на столе. И вдруг увидел уголок бумаги, торчащий из-под всех этих инсталляций. Потянул и вытащил чёрно-белую фотографию…
Я держал снимок двумя руками. Я такого раньше не видел. Голая женщина сидела верхом на голом мужчине. Глаза её были закрыты, на лице гримаса не понятного мне ощущения. Я смотрел, не отрываясь на пухлые груди и завораживающий чёрный треугольник внизу живота. Прошло несколько минут. Я изучил каждый миллиметр её прекрасного тела от самых бровей и до коленок…
Внизу что-то разбилось. Раздался дикий хохот. Я быстро спрятал фотографию обратно. Спустился по лестнице, отодвинул засов входной двери и вышел на улицу.
Перешёл дорогу и встал напротив окон, где только что был. Я стал мудрым. Я видел. Вся нелепость окружающего бытия, детское понимание концепции мирового порядка, мудрость учебников и книжек про Незнайку, всё скатилось в эту каракулевую воронку. Осталась голая правда жизни, прямолинейное её понимание. Как у взрослых. Я понял, откуда, вообще, всё и ради чего. Ну, мне так казалось в те минуты…
Я вертел головой, пытаясь запомнить место. Здесь раньше никогда не был. Вот будка «ремонт обуви» с жёлтыми занавесками. Нерусский дедушка колотил туфлю. Булочная на углу, аптека. Раньше у магазинов не было имён. Например, спрашивали:
– Где это?
– Не далеко, где булошная.
И сразу все понятно, потому что «булошная» была здесь много лет, и будет стоять ещё столько же…
Но шло время. Ориентиры давно замылились сменой эпох и декораций. Упразднили «булошные», магазины получили сетевые логотипы. Инструментальный цех вместе с бетонным забором превратился в зеркальный небоскрёб. Но как бы не менялся окружающий мир, я всегда оглядывался на те два окна на втором этаже, где жила она. Голая женщина верхом на мужчине…
Разумеется, лёгкое помутнение разума от «правды жизни» быстро выветрилось из головы. И ни в какой музей я не пошёл. Позвонил матери из телефонной будки, сказал, что всё нормально, к девяти буду. С другом Мишкой, наскребли на билеты в кино, смотрели солнечный фильм – «Укол зонтиком».
Вечер рассыпался на неоновые огни, рекламные гирлянды на Большом проспекте. Народу прибавилось, везде очереди в кафе и кинотеатры.
Во дворе пьяный папа орал кому-то:
– Я – Будулай!
Дети смеялись. Никого он не мог обидеть этот невысокий человек с усами «как у Мартына».
Жизнь продолжалась…
Пионерское лето детства
Лёля Фольшина
Мамочка, дорогая, ты в родительский день не приезжай. Всё равно у нас будет «Зарница», и меня с поста не отпустят. А посылку собери, машина же всё равно поедет. Я тянучки хочу и мармелад. Шоколадных конфет не клади, их всё равно вожатая Таня отберёт, а тянучки она не любит и мармеладки тоже. Я тоже мармелад не особенно, но зато он мне достанется.
Мечтаю поехать в лагерь года через три, тогда я буду в самом старшем первом отряде, смогу не спать в тихий час и ходить на речку с вожатыми. А ещё – пастой младших мазать. Вчера парни из первого отряда нас ночью пастой намазали, у меня теперь вся ночнушка грязная, а в стирку её не взяли, сказали, что я сама виновата, и, вообще, стирают только маленьким, а мы уже большие и должны сами. А как я сама, если нет ни порошка, ни тазика? Но ты, мамочка, не волнуйся, я ночнушку в пакет положила, она другие вещи не испачкает.
Как там бабушка себя чувствует? Ноги у неё не болят?
Мамочка, ты не давай Вовке моего мишку, хорошо? И не жадина я вовсе, просто он мой любимый, а Вовка будет его кашей кормить, как того лисёнка, что бабушка постирала, и он свалялся.
А недавно нас возили в музей Поленова. Там много картин и ещё «Волшебный фонарь». Такие картинки красивые на большом экране меняются, когда крутят такую штуку, на которой они нарисованы и фонарём светят. Вожатый Миша объяснял нам, как это устроено, но я не очень поняла. Надо будет папе рассказать, вот здорово, если он такую штуку дома сделает, и мы тоже будем про Венецию смотреть. У Поленова про Венецию.
А на день рождения мы вызывали на линейке перед всеми на флаг. Я тянула за верёвку, и он поднимался, а все стояли под салютом, и гимн играл. Мне повезло, я одна была, а на Верочкин день рождения, ну, Верочка Малькова из первого подъезда, их трое было, и они все втроём за верёвку держались. Обидно. А мне так зекинско было, что я одна. Только верёвка такая тяжёлая, еле справилась. Дядя Юра, который фотокружок ведёт, он меня снимал и обещал карточку. А ещё я на Доске Почёта висю, потому что в Совете Дружины. Дядя Юра сказал, что очень хорошо получилось, и он мне фотку отдаст, как уезжать будем. А ещё он меня снимать учил, у него «Смена-8», как у Гоши из нашего класса. Там всё просто – нарисовано солнышко, тучки, и человек – в рост или только голова. Так что ничего не перепутаю. И у меня получается, несмотря на очки. Попроси бабушку купить мне такой на день рождения.
А ещё я косы научилась заплетать. В прошлом году нас вожатые плели, а сейчас сказали, что мы уже большие и должны сами. Я очень долго училась, целых три дня, и теперь сама заплетаю. Только ленту вплести не получается, мне Таня резинку принесла из изолятора, чёрную такую. Я ей хвостик внизу закрепляю. Она обещала к концу смены научить с лентой, а то резинкой плохо.
А ещё у нас скоро День Нептуна. Я буду русалкой. У меня как раз зелёный купальник. Обвяжусь папоротником и на ногах краской чешую нарисую. Потом все равно купаться пойдём, все смоется. Ещё скоро будет первенство по футболу. Наши с «Ласточкой» играют, мы болеть пойдём. «Ласточка» такой лагерь зыкинский, там корпуса каменные, двухэтажные и туалет в корпусе, и даже душ есть. Мы к ним ходили, когда в пионербол играли. Мы выиграли 3:2.
Мамочка, ты мне в посылку ещё ремень положи, а то у меня украли, и джинсы теперь падают. Я чемодан в общую кладовку сдала, потом за джинсами полезла, а они без ремня. Миша сказал, что я сама виновата, но это же неправда. Жаль, что ремень не подписанный, можно было бы найти. Наташка из нашего отряда так кепку свою нашла.
И ещё, мамочка, скажи, что не будешь меня ругать. Я сапоги бабушкины хромовые в сушилку сдала, и они теперь на меня не лезут. И такие жёсткие стали. Таня говорит, растянутся, но мне кажется, нет. Придётся на «Зарницу» в кедах идти.
Нам кино показывали – «Огонь, вода и медные трубы». Дождик несколько дней шёл, танцев не было, в клубе кино крутили. Только это, другого не было. И теперь меня все дразнят «Ал-л-ёнушка», как там козлик в кино бегает и зовёт.
Всё, пойду, на линейку зовут. Я как раз успела всё начисто переписать. Мне Катя из первого отряда проверила, а то Таня говорила, что письма с ошибками отправлять не будет.
Целую тебя крепко, Алёна.
Про дядю Костю, велосипед и мороженое
Лёля Фольшина
Лялин папа очень часто ездил в командировки, и ей всегда хотелось проводить его на вокзал, но никак не получалось. То мама работала, то поезд уходил поздно ночью, то ещё что. И вот как-то в мае перед очередным папиным отъездом бабушка пообещала отвезти Лялю проводить папу. Девочка ждала этого с нетерпением, только утром в день отъезда все едва не сорвалось – бабушка заболела. Ляля уже готова была заплакать, но ситуацию неожиданно спас новый папин водитель. Он работал у отца совсем недавно, как говорила мама, пережидал год до армии.
– Александр Фёдорович, можно, я отвезу вашу дочь на вокзал и обратно? Мне не трудно, а ребёнку – в радость.
Ляля захлопала в ладоши и умоляюще посмотрела на папу.
– Ну, что с тобой делать, егоза, поехали. Только под ответственность, – отец слегка замялся, – дяди Кости. И обещай, что будешь его слушаться.
Девочка согласно кивнула и всю дорогу вела себя примерно. На перроне Белорусского вокзала она сначала немного растерялась – шумно, много народу, все куда-то бегут, везут чемоданы, и надо очень постараться, чтобы тебя ими не сбили с ног, а потом взяла дядю Костю за руку и уже не отходила от него. На той платформе, где стоял папин поезд, было не так многолюдно, а когда они дошли до нужного вагона, народу, вообще, практически не осталось. Ляля осторожно потрогала рукой красный бок поезда, прочла «Спальный вагон» и, чуть ниже, «Москва – Берлин – Париж» и замерла, с интересом наблюдая, как папа разговаривает с проводником, показывает паспорт, чему-то смеётся.
– Все, малыш, мне пора, – папа поднял Лялю на руки, поцеловал в щеку и опустил на перрон, но умоляющие глаза дочери, заставили его посмотреть на часы и выполнить её невысказанную просьбу, провести с собой в вагон.
Девочка осторожно поднялась по ступенькам, прошла по красной ковровой дорожке и остановилась у двери в купе. Большой кожаный диван, столик, слева раковина и какой-то шкаф – не купе, а целая комната.
– Папа, ты тут поедешь в Париж? – спросила Ляля почти шёпотом.
– Пока только в Берлин, – рассмеялся Александр Фёдорович. С молчаливого разрешения отца Ляля вошла в купе и осторожно присела на краешек дивана. Мысленно она уже ехала в Париж, но тут папа строго посмотрел и сказал:
– Тебе пора, скоро отправление, – он взял её за руку и вывел в коридор. Подойдя к двери вагона, Александр Фёдорович передал девочку водителю, и они оба ещё долго стояли на перроне, ожидая, пока поезд тронется.
– Ну что, поехали домой? – Дядя Костя снова взял Лялю за руку, и они направились к выходу. Почти всю дорогу Ляля молчала, находясь под впечатлением от, наконец, сбывшейся мечты проводить папу, и только подъезжая к дому, с грустью сообщила, что не сможет кататься на велосипеде, пока папа не вернётся.
– А что случилось? – уточнил водитель.
– Там третье колесо поломалось, надо чинить, можно в двухколёсный переделать, но на нём я не сумею.
– Сейчас приедем, посмотрим твой велосипед.
Дядя Костя разобрался с велосипедом, правда, с третьим колесом пришлось всё-таки проститься. Зато он научил Лялю кататься на двухколёсном, а потом они в парке ели мороженое, и девочка обещала не говорить об этом бабушке.
– Пусть это будет нашим секретом, – рассмеялся водитель, когда Ляля сообщила, что бабушка и мама не разрешают ей есть мороженое на улице.
– Ага, – она облизала губы, аккуратно держа под стаканчиком большой платок дяди Кости, чтобы не капнуть на платье, – ну, вот как они не понимают, что на улице есть мороженое гораздо вкуснее, чем дома на тарелке. Стаканчик надо кусать, а не отламывать ложечкой.
Прошло двенадцать лет, Ляля выросла, окончила школу, поступила в институт и на третьем курсе пришла на практику на работу к отцу. Как-то день на третий или четвёртый они с Александром Фёдоровичем пили кофе в буфете, и она спросила:
– Пап, а что за мужчина со мной здоровается, невысокий такой, улыбчивый, в очках? Он явно знает меня, а я его не помню.
– Как, ты не помнишь дядю Костю? – рассмеялся отец.
– Так это он? – Ляля удивлённо уставилась на отца, а потом и на входившего в буфет «дядю Костю».
– О, Костя, лёгок на помине, – кивнул ему Александр Фёдорович, – садись с нами. Ты вон девушку на улице мороженым кормил под большим секретом, а она тебя не узнала.
– Так сколько лет прошло, – улыбнулся Костя, – можно заново знакомиться, и на дядю я уже теперь никак не тяну.
Ляля стала называть мужчину по имени, вскоре они перешли на «ты», а когда девушка закончила институт, сыграли свадьбу. Своим детям Костя и Ляля разрешают есть мороженое на улице, потому что там оно значительно вкуснее, чем дома на тарелке.
День первой сделки
Александр Мартаков
«Твоя основная задача во время встречи – получение информации, нужно выжать максимум пользы. Поэтому ты должен не просто слушать собеседника, а услышать его, понять, что он говорит, почему именно это, и что имеет ввиду.» 10
Двоюродный брат подарил мне свою коллекцию вкладышей и календариков. Какой гордый я ходил, ведь теперь у меня была самая большая коллекция вкладышей от жвачки Turbo с автомобилями. А какого мальчишку не интересуют спортивные тачки?! Особенно когда вокруг одни «Жигули» и «Москвичи», ведь на дворе начало 90-х.
Кстати, братец всего на пару лет старше меня, но он как-то перерос увлечение именно «бумажками», жвачками, даже календарики свои подарил, а там тоже была целая коллекция классных машин. Мы таких даже в кино не видели, не то что на улицах родного Борисоглебска.
«Мерины» и «Бумеры» у братвы уже начали появляться, да и другие тачки везли из Европы и Японии, но спортивные в наш небольшой городок как-то не добирались.
Какое-то время я действительно гордился, любовался этой коллекцией и дразнил друзей и одноклассников, но потом интерес подпритух, появились новые увлечения. А этот набор: ну лежит он и лежит, – «хлеба не просит», как говорится. Вдруг пригодится для чего-то.
Однажды настал этот день: он пригодился!
«День первой сделки!»
– Сань, а у тебя ещё остались эти вкладыши с машинками?
– Да, Паш, остались. Куда они денутся?!
Я прекрасно помню, какими горящими глазами Пашка смотрел на эти самые вкладыши. Мне они были не особо нужны, как-то перегорел уже на тот момент, но ведь это подарок брата… И довольно «ликвидная валюта» во взаимоотношениях школьников, ведь мы ими и менялись, если попадались дубли, и на что-то более полезное меняли, только что не продавали. И тут…
– Сань, а давай меняться!
– Давай! А на что?
– Ну… А что ты хочешь за них?
– Хм… Надо подумать… О! Вот часы твои хочу!
На тот момент у Пашки на руке была Montana – его краса и гордость, с орлом, выгравированным на задней крышке корпуса, металлическим браслетом… Почти такие же, как у моего бати – «Электроника» у него была – только в «Монтане» ещё мелодии были. Нажимаешь две кнопки и слушаешь. Часы были электронные, недешёвые, мечта всех пацанов, в то время. А у меня были механические со львёнком из мультика, чтобы в школу не опаздывал.
Конечно, я не рассчитывал, что Пашка согласиться. И, тем более, что эту «сделку века» одобрят его родители, все-таки «бумажки» из жвачки менять на настоящие часы – это было за пределами понимания нормального советского ребёнка, ещё не прочувствовавшего «звериный оскал капитализма» на собственной шкуре.
– А давай, без проблем!
– Ты серьёзно?!
– Почему бы и нет! Хочу твою коллекцию фантиков с авто, а часы мне родители ещё купят.
Для меня это был настоящий «разрыв шаблона». Как же так, взять и просто поменять дорогостоящую вещь на фантики. И, тем не менее, через пару дней «сделка века» состоялась.
Конечно, моя бабушка была в шоке, да и родители крайне удивились, для них это был непонятный, невозможный размен. По крайней мере, на тот момент. А вот родители Пашки отреагировали, на удивление, спокойно. Даже составили «договор обмена», в котором явно прописали что и на что меняется, кем, когда и в присутствии кого. Это всё потому, что моя бабушка, когда-то работавшая в милиции, настояла на составлении договора, а то мало ли что…
И все равно, несмотря на то, что часы оказались у меня на руке в тот же день, казалось, что «сделка нечестная», ведь стоимость фантиков не может равняться часам. Фантики в то время никто не продавал, интересны они были только детям, покупавшим жвачки по мере выделения на это денег, либо собиравшим их, как на улице, так и спрашивающим у взрослых, нужны ли им фантики…
На этом история не закончилась. И мне, и родителям было как-то не по себе. Мы даже хотели поменять часы на вкладыши обратно, т.к. считали, что обмен катастрофически неравноценный. Но Пашка «стоял насмерть», да и его родители не проявляли особого сожаления поведением сына, решив дать ему самостоятельно принимать решение в этом вопросе. Хочет вкладыши от жвачки вместо часов – это его выбор!
В конце концов я решил «усилить сделку» в одностороннем порядке. Собрал все календарики с машинами, которые у меня были, включая коллекцию брата, другие вкладыши от жвачки, ещё что-то из «этой оперы», после чего отдал ему. Честно говоря, было жалко пару серий календариков, я такие не встречал в продаже и у других ребят, но чувство справедливости говорило о том, что так нужно сделать.
– Сань, зачем ты так?
– Паш, так нужно! Тебе же это интересно. А я всё равно уже не коллекционирую ни вкладыши, ни календарики с автомобилями.
– Спасибо, друг!
Долгое время, практически до нашего переезда из города, мы с Пашкой сидели за одной партой и дружили. Эта история не оказала какого-то особенного влияния на наши отношения как в школе, так и за её пределами, но она была, необычная и поучительная одновременно.
Фактически, это была моя первая сделка, совершенная вполне осознанно, по крайней мере, с моей стороны. Конечно, коллекцию было жаль, особенно календариков, которую отдали «вдовесок» к фантикам (вкладышам) от жвачки. Но, с другой стороны, у меня появились неплохие электронные часы Montana, с которыми проходил несколько лет, гордый и довольный. В то время это был оптимальный выбор не только для ребёнка, но и для взрослого, многие ходили с такими часами на правом или левом запястье. А браслет, по мере необходимости, вполне мог сойти за «кастет» в серьёзной драке. Хотя я в такие «замесы» старался не ввязываться…
Конечно, это не единственная история из детства и школьной жизни, но захотелось поделиться именно ей.
