Тана Френч
Сходство

– Пожалуй, и я, – кивнул О’Келли. – Если нападение случайное, от нас мало что зависит, тут либо нам повезет, либо нет.

– Отлично, поехали дальше. Версия вторая, – Сэм загнул еще один палец, – враг из недавнего прошлого – тот, кто знал ее как Лекси Мэдисон. Она вращалась в довольно узком кругу, поэтому нетрудно будет узнать, были ли у нее с кем-то нелады. Начнем с ее ближайших друзей, а потом возьмем шире – сотрудники Тринити, студенты…

– Пока ничего, – сказал Фрэнк, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Расследование только начинается, – твердо сказал Сэм. – Мы всего лишь первые допросы проводим. А теперь узнали, что она была беременна, – вот вам и новое направление. Разыскать отца ребенка.

О’Келли фыркнул:

– Удачи в поисках! Девушки сейчас такие пошли… может, подцепила кого-то на танцульках да и перепихнулись в кустах.

Меня захлестнула вдруг дикая, необъяснимая ярость: это не про Лекси! Я одернула себя: сведения устарели, может статься, Лекси номер два – та еще шлюха!

– Дискотеки давно вышли из моды, сэр, – заметила я кратко.

– Даже если это тип из ночного клуба, – вмешался Сэм, – надо его найти и проверить. Дело небыстрое, но справимся. – Он смотрел на Фрэнка, тот хмуро кивал. – Для начала возьму у всех ребят из “Боярышника” образцы ДНК.

– Это не горит, – вкрадчиво сказал Фрэнк. – Смотря по обстоятельствам. Если вдруг решим уверить ее друзей, что она жива-здорова, не надо будет раскачивать лодку. Пускай расслабятся, бдительность потеряют, пусть думают, что следствие свернули. А ДНК за пару недель никуда не убежит.

Сэм пожал плечами. Он снова напрягся.

– Разберемся со временем. Версия номер три: враг из прошлой жизни – имел на нее зуб и выследил.

– Моя любимая версия, – встрепенулся Фрэнк. – Насколько мы знаем, под именем Лекси Мэдисон врагов она не нажила, верно? Но в прошлом у нее явно что-то не задалось. Не от хорошей жизни прячутся под чужим именем. Либо она скрывалась от полиции, либо от кого-то еще. Ставлю на кого-то еще.

– Верится с трудом, – возразила я. Ну и плевать, что там думает О’Келли, ясно, чего добивается Фрэнк, ну а я не люблю, когда на меня давят. – Убийство организовано из рук вон плохо: одна-единственная ножевая рана, сама по себе не смертельная, а затем, вместо того чтобы ее прикончить или, на худой конец, удержать, чтобы не побежала за помощью и не выдала его, он ее упускает, потом полчаса разыскивает. По-моему, тут налицо отсутствие умысла, а то и вовсе убийство по неосторожности.

О’Келли брезгливо поморщился:

– Эту девушку ударили ножом в грудь, Мэддокс. Значит, понимали, что она может умереть.

За эти годы я научилась отражать атаки О’Келли.

– Да, понимали. Но если кто-то годами вынашивал план убийства, то продумал бы все до мелочей. Все учел бы, составил сценарий и следовал ему.

– Сценарий сценарием, – возразил Фрэнк, – но насилие в него не входило. Предположим, двигала им не жажда мести, а безответная любовь. Вбил в голову, будто они созданы друг для друга, представлял радостную встречу, сюси-пуси, любовь до гроба, а она ему: пошел в жопу. Это она отклоняется от сценария, и он не выдерживает.

– Навязчивые ухажеры, бывает, ломаются, – подтвердила я, – это да. Но если уж ломаются, то даже тут есть система. Делают много лишнего – наносят множественные ранения, обезображивают лицо. А тут всего одна рана, не такая уж и глубокая. Не вписывается в картину.

– Может быть, довершить картину он не успел, – предположил Сэм. – Он ранит ее, она убегает, а находит он ее уже мертвой.

– И все же, – отозвалась я, – ты говоришь о человеке одержимом, готовом ждать годы, следовать за ней на край света. Столь безудержная страсть, когда все-таки найдет выход, не исчезнет оттого лишь, что жертва мертва. По большому счету, он только пуще разойдется из-за того, что вновь ее упустил. Еще несколько ножевых ран, пара пинков в лицо – такое больше похоже на правду.

Приятно было углубиться в дело, как будто я снова следователь, а она очередная жертва, одна из многих; по телу разлилось тепло, как от глотка виски после целого дня на холоде. Фрэнк непринужденно развалился на стуле, но я знала, что он за мной наблюдает, – видно, слишком уж я увлеклась. Я передернула плечами, прислонилась затылком к стене, уставилась в потолок.

– А главное, – сказал, как и следовало ожидать, Фрэнк, – если она из другой страны, а он за ней последовал сюда, неважно почему, – значит, он убедится, что она мертва, и только его здесь и видели. Лишь в одном случае он задержится и мы успеем его выследить: если думает, что она жива.

Недолгое, но тяжелое молчание.

– Можем проверить всех, кто вылетает за границу, – предложил Сэм.

– А что проверять-то? – вскинулся Фрэнк. – Непонятно, кого искать, куда он летит и все такое. Чтобы продвинуться хоть на шаг, нужно выяснить ее личность.

– Мы и пытаемся. Как я уже сказал. Раз она могла сойти за ирландку, скорее всего, английский – ее родной язык. Начнем с Англии, Штатов, Канады…

Фрэнк покачал головой:

– Это долгая песня. Надо задержать здесь нашего парня – или девушку, – пока не узнаем, черт подери, кто была жертва. А способ, мне кажется, очевиден.

– Версия четвертая, – решительно сказал Сэм, загнул еще один палец и на долю секунды задержал на мне взгляд. – Ошибка преступника.

И снова недолгое молчание. Купер очнулся от полусна, на лице читался жгучий интерес. У меня горели щеки – так бывает, если неуместно выглядишь: перестаралась с макияжем или надела платье со слишком глубоким вырезом.

– Признавайся, кого разозлила, – спросил меня О’Келли. – Я имею в виду, сильней обычного.

– Домашних насильников – около сотни мужчин да десятка два женщин, – ответила я. – С кулаками никто на меня не бросался, но я вам пришлю их дела, а самых гнусных помечу.

– А когда ты была агентом, – спросил Сэм, – мог кто-то затаить злобу на Лекси Мэдисон?

– Не считая того идиота, который меня ножом пырнул? – переспросила я. – Нет, не припомню.

– Он уже год как сидит, – сказал Фрэнк. – За хранение с целью сбыта. Я все хотел тебе сказать. Так или иначе, он все мозги себе продолбал – тебя, наверное, на очной ставке не узнает. И я просмотрел все наши данные за этот срок, не к чему придраться. Детектив Мэддокс врагов не нажила, никто не заподозрил, что она из полиции, а после ранения мы ее вывели из дела и вместо нее внедрили другого агента. В результате ее работы никто не был арестован, и давать показания в суде ей не пришлось ни разу. Словом, ни у кого не было причин желать ей смерти.

– А друзей у того идиота разве нет? – допытывался Сэм.

Фрэнк пожал плечами:

– Наверняка есть, но опять же, не пойму, с чего ему их натравливать на детектива Мэддокс. Его ведь даже не судили за вооруженное нападение. Задержали, он что-то наплел про самооборону, мы сделали вид, будто поверили, и отпустили. На воле пользы от него намного больше, чем за решеткой.

Сэм встрепенулся, хотел что-то сказать, но тут же закусил губу и принялся сосредоточенно стирать с доски пятно от маркера. Неважно, что он там думает о человеке, отпустившем на волю преступника, который чуть не убил полицейского, – им с Фрэнком никуда друг от друга не деться, работа предстоит долгая.

– А в Убийствах? – спросил меня Фрэнк. – Врагов не нажила?

О’Келли мрачно хохотнул.

– Все, кого я засадила, еще сидят, – сказала я, – но ведь есть у них друзья, родня, сообщники. Вдобавок есть подозреваемые, которых посадить так и не удалось. – Солнце уже не светило на мой бывший рабочий стол, наш угол погрузился во тьму. В дежурке стало вдруг зябко и неуютно, потянуло сквозняком.

– Я этим займусь, – вызвался Сэм. – Проверю их.

– Если за Кэсси кто-то охотится, – вставил Фрэнк, – то ей будет намного безопаснее в “Боярышнике”, чем одной в квартире.

– Могу у нее пожить, – сказал Сэм, не глядя на Фрэнка. Мы не афишировали, что он и так живет на два дома, и Фрэнк все прекрасно понимал.

Фрэнк удивленно вскинул бровь:

– Двадцать четыре часа, без выходных? Если отправим ее на задание, “жучок” на нее повесим, он будет круглые сутки прослушиваться…

– Только не за мой счет, – возмутился О’Келли.

– Не за ваш, так за наш. Организуем все это в ратоуэнском участке; если на нее нападут, наши ребята окажутся на месте спустя минуты. Будет у нее дома такая же охрана?

– Если мы подозреваем, что кто-то хочет убить полицейского, – ответил Сэм, – у нее и дома должна быть охрана, черт подери! – В голосе его звенела сталь.

– Вполне разумно. Как у вас с бюджетом на круглосуточную охрану? – спросил Фрэнк у О’Келли.

– Да провались оно все к свиньям собачьим, – буркнул О’Келли. – Она в Насилии работает, пусть там ее и охраняют.

Фрэнк развел руками, улыбнулся Сэму.

Купер явно получал удовольствие.

– Обойдусь без круглосуточной охраны, – сказала я. – Если бы этот тип на мне помешался, то одним ударом бы не ограничился, и будь он помешан на Лекси – тоже. Так что успокойтесь.

– Согласен, – сказал, помолчав, Сэм. Голос был расстроенный. – Вот, пожалуй, и все. – Он тяжело уселся на стул, придвинулся к столу.

– Во всяком случае, убили Лекси не из-за денег, – сказал Фрэнк. – Вся компания скидывается по сто фунтов в неделю в общую копилку – на еду, бензин, коммунальные платежи, на ремонт дома и так далее. На себя у нее не так-то много оставалось. На ее счете в банке было восемьдесят восемь фунтов.

– Что скажешь? – спросил у меня Сэм.

Он имел в виду портрет преступника. Методика эта далека от совершенства, зачастую я действую по наитию, но на этот раз все говорило о том, что убийца – ее знакомый и виной всему не затаенная обида, а взрывной темперамент. Скорее всего, или отец ребенка, или кто-то из четверых ее друзей, – а может, он и есть отец.

Но если я это скажу, совещанию конец, для меня уж точно. Сэм будет рвать и метать при мысли, что меня поселят под одной крышей с возможными убийцами. А мне этого не надо. Я уверяла себя, что хочу сама сделать выбор, не позволю Сэму за меня решать, но в глубине души знала: на меня действует здешняя обстановка – и комната, и люди, и этот разговор, – незаметно, исподволь, на что и рассчитывал Фрэнк. Нет ничего на свете более захватывающего, чем расследовать убийство, этому отдаешься целиком, душой и телом, будто повинуясь властному, требовательному голосу. За долгие месяцы я стосковалась по этой работе – увязывать вместе улики, закономерности, теории, – и мне вдруг показалось, что прошли даже не месяцы, а годы.

– По мне, самая правдоподобная версия номер два, – сказала я, подумав. – Один из тех, кто знал ее как Лекси Мэдисон.

– К слову, об этой версии, – прибавил Сэм, – ее друзья последние видели ее живой, и ближе них у нее никого не было. В таком случае подозрение в первую очередь падает на них.

Фрэнк покачал головой:

– Не уверен. Она была в пальто, и надето оно при жизни – справа на уровне груди разрез, совпадающий с раной. Я бы предположил, что ударили ее на улице, вдали от товарищей.

– А я бы не торопился их исключать, – возразил Сэм. – Не знаю, зачем одному из них на нее нападать с ножом, тем более на улице, знаю одно: самая простая версия зачастую и есть верная, а тут, как на это ни посмотри, они и есть самая простая версия. Если не найдем свидетеля, который видел ее живой на улице, то не исключаем их.

Фрэнк пожал плечами:

– Согласен. Предположим, это один из них, друг за дружку они горой, выдержали многочасовые допросы глазом не моргнув, так что вряд ли мы опровергнем их показания. Или, предположим, это посторонний, мы и отдаленно не представляем, откуда он знает Лекси и где его искать. Есть дела, которые можно раскрыть только изнутри. На то и нужны агенты. Вот мы и вернулись к моему альтернативному плану.

– Бросить следователя в логово подозреваемых, – нахмурился Сэм.

– Но обычно, – усмехнулся Фрэнк, – агентов к невинным овечкам не подсылают. Нам не привыкать жить среди преступников.

– Да не простых преступников – ИРА, бандитов, наркодельцов, – вставил О’Келли. – А это компашка долбаных студентов. С такими сладит и Мэддокс.

– Именно, – подхватил Сэм. – Именно. Отдел спецопераций имеет дело с организованной преступностью – банды, наркотики. Бытовуха не по их части. Так с какой стати нам привлекать агента?

– И это говорит детектив из Убийств? – удивился Фрэнк. – Неужели жизнь этой девушки стоит дешевле, чем килограмм героина?

– Нет, – невозмутимо ответил Сэм. – Я хотел сказать, что есть и другие методы расследования.

– Например? – приготовился к решающему удару Фрэнк. – Какие другие методы годятся для нашего дела? Нет ни данных о личности жертвы, – он, подавшись к Сэму, стал загибать пальцы, – ни подозреваемого, ни мотива, ни орудия, ни места преступления, ни отпечатков пальцев, ни свидетелей, ни стоящей зацепки. Я прав?

– Следствие идет только третий день, – сказал Сэм. – Кто знает, что нам…

– Посмотрим теперь, что у нас есть. – Фрэнк поднял палец. – А есть у нас первоклассный, опытный агент, точная копия жертвы. То-то же! Так почему бы не воспользоваться?

Сэм, сердито хохотнув, качнулся вместе со стулом.

– Ты спрашиваешь, почему бы ее не бросить акулам на растерзание?

– Она же детектив, – вкрадчиво сказал Фрэнк.

– Да, – ответил Сэм, помолчав. И перестал раскачиваться на стуле. – Так и есть. – Он отвернулся от Фрэнка, обвел взглядом дежурку: пустые столы в темных углах, доску, пеструю от карт, записей, портретов Лекси – моих.

– На меня не смотрите, – сказал О’Келли. – Вы дело ведете, вам и решать. – Видно, хотел застраховаться на случай, если все закончится пшиком, – а, скорее всего, так и будет.

Мне порядком поднадоела вся эта троица.

– Эй, а про меня забыли? Попытайся и меня убедить, Фрэнк, я ведь тоже имею право голоса.

– Куда направят, туда и пойдешь, – заявил О’Келли.

– Конечно, ты имеешь право голоса, – сказал с упреком Фрэнк. – Доберусь и до тебя. Я счел правильным сначала все обсудить с детективом О’Нилом – совместное расследование как-никак. Или я ошибаюсь?

Вот почему совместные расследования – кромешный ад: никто толком не знает, кто главный, и знать не хочет. В теории, Сэм и Фрэнк должны все важные решения принимать сообща, но если меня пошлют на задание, за все связанное с секретными операциями отвечает Фрэнк. Сэм, видимо, может на него повлиять, но только по серьезному поводу и задействовав все тайные пружины. Фрэнк не поленился – “я счел правильным…” – напомнить об этом Сэму.

– Ты прав, – согласилась я. – Просто и про меня не забывай. Пока что ничего убедительного я не услышала.

– О каком сроке идет речь? – спросил Сэм. Обращался он к Фрэнку, но смотрел на меня, и меня поразил его взгляд, упорный и необычайно серьезный, почти печальный. В этот миг я поняла – Сэм готов дать добро.

Понял это и Фрэнк, голос его не изменился, но сам он будто приосанился, в глазах появился блеск – тревожный, хищный.

– Недолго. Месяц, не больше. Мы же не с преступной группировкой дело имеем, там агентов внедряют на годы. Если спустя несколько недель толку не будет – значит, не будет и вовсе.

– Что насчет подстраховки?

– Круглые сутки.

– При малейших признаках опасности…

– Сразу же выведем детектива Мэддокс из дела, а если надо, приедем, заберем. То же самое – если ты добудешь сведения, которые означают, что она больше не нужна, в тот же день ее и выведем.

– Значит, надо мне шевелиться, – сказал Сэм тихо, на выдохе. – Итак: если детектив Мэддокс готова, тогда вперед. При условии, что я буду в курсе всего. Без исключения.

– Отлично, – сказал Фрэнк поспешно, пока Сэм не передумал, и слез со стула. – Не пожалеешь. Кэсси, погоди – прежде чем определишься, кое-что тебе покажу. Я тебе видео обещал, а я человек слова.

О’Келли фыркнул, пошутил в своем духе про любительское порно, но я пропустила мимо ушей. Фрэнк пошарил в большом черном рюкзаке, достал диск, помеченный маркером, и вставил в старенький проигрыватель.

– Двенадцатое сентября прошлого года, – сказал он, включая монитор. – Десятого Дэниэл получил ключи от дома. В тот же день они с Джастином съездили проверить, не провалилась ли крыша и все такое, одиннадцатого все пятеро собирали чемоданы, а двенадцатого съехали с квартир и перебрались в усадьбу “Боярышник” со всеми пожитками. Эти ребята времени зря не теряют. – Он взгромоздился на стол Костелло, рядом с моим, и нажал “пуск” на пульте.

Темнота. Щелчок и скрежет, будто повернулся в замке ржавый ключ, топот ног по деревянным ступеням. Чей-то возглас:

“Боже! – Мелодичный голос, северный говор, это Джастин. – Ну и вонища!”

“А чему ты удивляешься? – Низкий голос, ровный, почти без акцента. (“Дэниэл”, – пояснил сидевший рядом со мной Фрэнк.) – Ты знал, чего ожидать”.

“Я закрывал на это глаза”.

“А эта штука работает? – спросил женский голос. – Раф, не знаешь?”

– Наша девочка, – тихо пояснил Фрэнк, но я и без него догадалась. Голос у нее был звонче моего, серебристый, и первый же звук меня оглушил как удар.

“Господи! – Удивленный мужской голос, британский выговор: Раф. – Ты что, снимаешь?”

“Еще бы! У нас же новоселье! Только не знаю, что выйдет, пока сплошной темный экран. Электричество здесь есть?”

И снова шаги, скрипнула дверь.

“Здесь, кажется, кухня, – сказал Дэниэл. – Если не ошибаюсь”.

“Где тут выключатель?”

“У меня зажигалка есть”, – раздался еще один девичий голос. Эбигейл, Эбби.

“Готовьтесь к худшему”, – предупредил Джастин.

Посреди экрана затрепетал крохотный язычок пламени, осветил пол-лица Эбби – выгнутую бровь, чуть приоткрытый рот.

“Боже ты мой, Дэниэл!” – ужаснулся Раф.

“Я же вас предупреждал”, – сказал Джастин.

“Предупреждал, все по-честному, – подхватила Эбби. – Кажется, он сказал, то ли археологические раскопки, то ли самые жуткие сцены из Стивена Кинга”.

“Помню, но думал, он преувеличивает, как всегда. А он, как ни странно, преуменьшал!”

Кто-то – Дэниэл – взял у Эбби зажигалку, заслонил ладонью пламя, чтобы закурить сигарету, откуда-то задул сквозняк. На мерцающем экране лицо у Дэниэла было спокойное, безмятежное. Он поднял взгляд, многозначительно подмигнул Лекси. Видно, слишком долго я разглядывала ту фотографию, теперь не верилось, что картинка ожила. Как в книжках, где дети через волшебную подзорную трубу попадают внутрь старинной картины – в другой мир, полный чудес и опасностей.

“Не надо. – Джастин забрал зажигалку, с опаской указал на шаткую полочку. – Хочешь покурить – выйди лучше на улицу”.

“С чего бы? – спросил Дэниэл. – Обои закоптятся? Занавески провоняют?”

“Ну а я согласна”, – сказала Эбби.

“Ну и компашка – сборище неженок! – фыркнула Лекси. – По-моему, место ошизительное! Чувствую себя одной из «Великолепной пятерки»”.

“Тайна разрушенного замка”, – сказал Дэниэл.

“«Тайна заплесневелой планеты», – подхватил Раф. – Высший класс!”

“Осталось только угоститься имбирным пряником и мясом в горшочке”, – сказала Лекси.

“Разом?” – уточнил Раф.

“И сардинами, – отозвалась Лекси. – Кстати, что такое мясо в горшочке?”

“Консерва”, – сказала Эбби.

“Фу!”

Джастин подошел к раковине, посветил зажигалкой, открыл кран. Тот заскрежетал, откашлялся и выпустил чахлую струйку.

“Ммм… – протянула Эбби, – кому чайку тифозного?”

“Чур, я Джордж, – заявила Лекси. – Она клевая!”

“Ну а мне все равно, кем быть, лишь бы не Энн^[8], – сказала Эбби. – Вечно на нее сваливают мытье посуды, потому что она девчонка”.

“Ну и что тут такого?” – спросил Раф.

“А ты будь песиком Тимми”, – предложила ему Лекси.

Разговор их лился быстрее, чем я ожидала, – живой, искристый, словно танец джиттербаг. Немудрено, что на кафедре их считали снобами, вклиниться в их беседу было невозможно – скупые, отточенные реплики не оставляли места другим собеседникам. Лекси, однако, умудрилась вписаться – потихоньку подстроилась под них или подстроила их под себя и отвоевала местечко, безупречно влилась в компанию. Неважно, что за игру вела эта девушка, роль свою она исполняла мастерски.

Тоненький голосок внутри меня прозвенел: “И я сыграю не хуже”.

И тут – о чудо! – вспыхнула лампочка в сорок ватт, и экран посветлел: Эбби нащупала выключатель в самом неожиданном месте, в углу над замызганной плитой.

“Отлично, Эбби”, – похвалила Лекси, двигая камеру.

“Не уверена, – откликнулась Эбби. – При свете тут еще хуже”.

И была права. Стены когда-то давно оклеили обоями, но со всех сторон наступала зеленоватая плесень, грозя захватить все. С потолка, подрагивая на сквозняке, свисала живописная паутина – точь-в-точь украшение к Хэллоуину. Линолеум был облезлый, измызганный, в зловещих черных разводах; на столе в вазе стояли цветы – мертвее не бывает, сломанные стебли торчали под разными углами. На всем лежал трехдюймовый слой пыли. Эбби смотрела недоверчиво, Раф – с веселым ужасом, Дэниэл – слегка озадаченно, а Джастин – так, будто его вот-вот стошнит.

– Хочешь поселить меня ТАМ? – спросила я у Фрэнка.

– Сейчас там все по-другому, – сказал он обиженно. – Они здорово поработали!

– Своротили дом бульдозером и новый построили?

– Там красиво. Тебе понравится. Тсс!

“Подержи, – сказала Лекси, камера дернулась, описала причудливый зигзаг, и завеса паутины вспыхнула ядовито-оранжевым, как на дискотеке семидесятых. – Ты не против? Ну а я пойду на разведку”.

“Надеюсь, с камерой ты наигралась, – сказал Раф. – Что мне с ней делать?”

“Не искушай меня”, – сказала Лекси и появилась в кадре, направилась к буфету.

Двигалась она грациозней, чем я, мелкими плавными шажками, и была женственней: пышными формами, как и я, не отличалась, но пританцовывала на ходу – хочешь не хочешь, а залюбуешься ее фигуркой. Волосы были у нее тогда длиннее, собраны в два пушистых хвостика; она была в джинсах и в бежевом свитере в обтяжку – я когда-то носила похожий. Неизвестно, понравились бы мы друг другу, если бы нам выпало встретиться, – возможно, что и нет, – но это было совершенно неважно, я даже устыдилась подобных мыслей.

“Ого! – воскликнула Лекси, заглянув в один из кухонных шкафчиков. – Что это там? Оно живое?”

“Возможно, когда-то и было живое, – сказал Дэниэл, заглядывая ей через плечо. – Очень-очень давно”

“Скорее, наоборот, – вставила Эбби. – Когда-то было неживое, а теперь ожило. Оно уже отрастило большие пальцы на руках?”

“Я скучаю по своей квартире”, – скорбно заметил Джастин с безопасного расстояния.

“Не верю, – ответила Лекси. – У тебя не квартира была, а коробка из вторсырья, три на три фута, и ты терпеть ее не мог”.

“У меня в квартире не водились неизвестные формы жизни”.

“А как насчет существа сверху с музыкальным центром, вылитого Али Джи?^[9]”

“По-моему, это гриб”, – заключил Дэниэл, с любопытством осматривая кухонный шкафчик.

“С меня хватит, – заявил Раф. – Со съемкой завязываю. Когда мы, старые и седые, будем тосковать о прошлом, не должен какой-то гриб отравлять нам первые воспоминания о доме. Как эту штуку вырубить?”

Линолеум – и вновь темный экран.

– Таких фрагментов у нас сорок два, – сообщил Фрэнк, нажимая на кнопки, – от одной до пяти минут. Еще неделя подробных бесед с ее товарищами – и у нас наберется материала на новую версию Лекси Мэдисон, “сделай сам”! Если, конечно, ты не против.

Он показал стоп-кадр Лекси: глаза блестят, губы приоткрыты в улыбке. Глядя на нее – чуть размытую, зыбкую, точно готовую упорхнуть с экрана, – я подумала: “Я ведь тоже была такой. Уверенной, бесстрашной, готовой к любым приключениям. Всего несколько месяцев назад я тоже была такой”.

– Кэсси, – мягко сказал Фрэнк, – тебе решать.

Сначала – казалось, вечность – я думала ответить “нет”. Вернуться в свое Насилие: понедельник, обычный урожай после выходных – синяки, глухой высокий ворот, темные очки в помещении, постоянные клиентки пишут заявления на сожителей (а во вторник к вечеру их заберут), рядом со мной сидит Мейер, похожий на гигантскую розовую ветчину в свитере, и, как у него водится, гогочет, если в деле попадется иностранная фамилия.

Если я завтра туда вернусь, то застряну там навсегда. Это уж точно, нутром чую. А эта девушка меня будто дразнит, бросает вызов: такое выпадает раз в жизни, поймай, если сможешь!

О’Келли вытянул ноги, обиженно вздохнул; Купер изучал трещины на потолке; Сэм замер неподвижно, даже дышать, похоже, перестал. Один Фрэнк смотрел на меня в упор, не мигая. Казалось, даже сам воздух в дежурке меня обжигал. Лекси на экране, в ореоле тускло-золотого света, была как темное озеро: хочешь – прыгай с вышки, или как замерзшая река: хочешь – умчись на коньках по тонкому льду, или как самолет, на который заканчивается посадка.

– Скажи мне, что она курила, – произнесла я.

Я вдохнула всей грудью, словно внутри распахнулось окно; я и забыла, что можно так глубоко дышать.

– Боже, ну и долго же ты думала, – протянул О’Келли, тяжело поднялся со стула, поправил брюки. – Ей-богу, по тебе психушка плачет, но я это давно знал. Вот убьют тебя – не беги ко мне жаловаться!

– Невероятно! – воскликнул, задумчиво глядя на меня, Купер – видно, прикидывал, скоро ли я попаду к нему на стол. – Держите меня в курсе.

Сэм с силой потер губы, я заметила, как он вжал голову в плечи.

– “Мальборо лайтс”, – сказал Фрэнк, вытащил из проигрывателя диск и расплылся в улыбке. – Узнаю свою девочку!

Я по наивности своей верила, будто в моей власти что-то возместить убитым. О мести речь не идет – никакая месть не восполнит и сотой доли того, что у них отнято, – и даже не о справедливости, что бы это слово ни означало, а единственное, что я могу им дать, – правда. И мне удавалось. У меня была по крайней мере одна из составляющих хорошего сыщика: нюх на правду, внутренний магнит, который безошибочно указывает, где шлак, где примесь, а где чистое золото. Я добывала самородки, царапая руки, и возлагала их на могилы, а потом поняла – опять же, спасибо операции “Весталка”, – как легко они выскальзывают из рук, до чего они хрупки, как глубоко ранят и, главное, как дешево стоят.

В Домашнем насилии, если убедишь какую-нибудь пострадавшую подать заявление или пойти в кризисный центр, то хотя бы одна спокойная ночь ей обеспечена. Безопасность – мелкая разменная монета, медные гроши в сравнении с золотом, что я добывала в Убийствах, зато ценность ее пусть и мала, но бесспорна. К тому времени я уже научилась воспринимать ее всерьез. Несколько спокойных часов и список телефонов на случай опасности – ни одному из убитых я не могла предложить даже этой малости.

Я не знала, что могу предложить Лекси Мэдисон, – о безопасности говорить уже поздно, а правда ничего для нее не значила, – но она, и при жизни, и после смерти, меня искала, подбиралась тихими шажками все ближе и наконец громко постучала в дверь: что-то ей было от меня нужно. Ну а мне от нее взамен нужно было одно (тогда я и вправду в это верила): чтобы она убралась навсегда из моей жизни. Ясное дело, она так просто не сдастся, но я упрямая, мне не привыкать.

Я об этом не распространяюсь, это мое личное дело, но работа для меня сродни религии. Мы, сыщики, поклоняемся правде, божеству чистому и суровому. В жертву оно потребует (если речь об Убийствах и Спецоперациях, а я только туда и стремилась – к чему довольствоваться суррогатами, когда есть настоящее, захватывающее?) все, что есть у тебя: время, мечты, брак, разум, даже жизнь. Это божество самое жестокое и капризное, и если берут тебя на такую службу, то взамен возьмут не то, что ты готов отдать, а все что вздумается.

Для Спецопераций необходимо было пожертвовать честностью. Слишком поздно я это поняла – так опьянила меня вседозволенность, что я вовремя не заметила главного: приходилось врать на каждом шагу. Ненавижу ложь – сама не люблю врать, терпеть не могу лжецов, – и мне всегда виделось в этом что-то глубоко порочное: стать лжецом, чтобы докопаться до истины. Месяц за месяцем я втиралась в доверие к мелкому уличному пушеру, набивалась к нему в друзья, плела паутину из шуток, полуправды и лжи. А потом он закинулся амфетаминами и пристал ко мне с ножом – мол, признавайся, ты меня просто используешь, чтобы выйти на моего поставщика? А я ступала по тонкому льду, каждая секунда казалась часом (“Успокойся, что на тебя нашло? С чего ты решил, что я хочу тебя подставить?”), и я тянула время, от души надеясь, что Фрэнк слушает сейчас мой микрофон. А этот подонок, тыча мне ножом под ребра, заорал мне в лицо: “Скажи – да? Без дураков! Да или нет? Да?” Когда я заколебалась – ведь я и вправду пыталась его подставить, хоть и по другой причине, а лгать в такую решительную минуту нельзя, – он всадил в меня нож. Потом разрыдался, а тут и Фрэнк подоспел, переправил меня потихоньку в больницу. Но я все поняла. С меня потребовали жертву, а я ее не принесла. Тридцать швов стали предупреждением: второго раза не будет.

В Убийствах детектив из меня получился хороший. Роб мне однажды признался, что когда вел свое первое дело, то всю дорогу боялся напортачить – чихнуть на образцы ДНК, упустить подозреваемого, который только что случайно проговорился, проглядеть все до одной зацепки. У меня таких страхов не было и в помине. Первое мое дело в Убийствах оказалось самым что ни на есть заурядным и тоскливым: наркошу-малолетку зарезали в подъезде унылой многоэтажки, лужи крови на грязной лестнице, приоткрытые двери на цепочках, а в щелках настороженные глаза, и вездесущий запах мочи. Я стояла на лестничной площадке, спрятав руки в карманы, чтобы ни к чему нечаянно не прикоснуться, смотрела на убитого в спущенных тренировочных штанах, распластанного на ступеньках, и думала: “Вот оно. К этому я и стремилась, с самого начала”.

До сих пор помню его лицо – испитое, подбородок в светлом пушке, изумленно раскрытый рот. Один из передних зубов кривой. Вопреки всему, несмотря на мрачные прогнозы О’Келли, дело мы раскрыли.

Во время операции “Весталка” божество Убийств решило забрать у меня лучшего друга и порядочность, ничего не дав взамен. Я ушла из отдела, зная, что за отступничество придется платить. В глубине души я ждала, что раскрываемость у меня упадет ниже плинтуса, что каждый домашний насильник будет лезть на меня с кулаками, а каждая разъяренная женщина попытается выцарапать мне глаза. Страшно мне не было; я ждала, скорей бы все кончилось. Но развязка так и не наступала, и наконец меня словно холодной волной накрыло осознание: это и есть расплата – полная свобода, иди на все четыре стороны. Божество от меня отвернулось.

А потом позвонил Сэм, и Фрэнк ждал на вершине холма, и будто сильные, уверенные руки тянули меня на прежний путь. Может быть, я просто суеверная или фантазерка, как многие сироты и единственные дети, – ну и что? Возможно, это и объясняет отчасти, почему я согласилась на операцию “Зеркало”, отдавая себе отчет, что меня могут убить.