Таде Томпсон
Роузуотер. Восстание
Глава первая
2067, Роузуотер
Алисса
Я существую.
Я пишу это для вас, чтобы вы поняли безнадежность своего положения.
Я видела будущее своей миссии, и я закончу ее ценой вашего существования. Я уже победила.
Если бы вы могли меня сейчас увидеть, я показалась бы вам похожей на паука, хотя конечностей у меня намного, намного больше. Сотни. Представьте себе паука с сотнями сотен лап – может быть, десятки, сотни тысяч, а может, и больше. Количество моих лап потенциально бесконечно. Каждая касается одной-единственной клетки. Если вы живы и читаете это, я касаюсь ваших клеток.
Сейчас, когда я это пишу, у меня нет имени. По правде сказать, меня нельзя назвать живой в том же смысле, что и вас, но вы и сами это поймете со временем. И точно так же нельзя сказать, что я в буквальном смысле пишу эти слова – я создаю двухпозиционные комбинации нейронных сигналов. В будущем у меня будет множество имен. Поскольку увиденное мной грядущее подсказывает, что имена помогают людям уместить у себя в голове то, чего они не понимают, я дам вам имя, которым вы сможете меня называть.
Молара.
Я – программа-коллектор, и моя задача – собирать. В первую очередь – собирать мои собственные клетки и связывать их воедино. Знаю, знаю, если у меня есть клетки, значит, я должна быть живой. Нет. Мои клетки были созданы неизвестными вам разумными существами. Собрав достаточное количество клеток, я, точно паук, сплетаю для себя сеть. Я делаю это, пока жду. То, чего я жду, живо по-настоящему, в вашем смысле этого слова, но оно может никогда не прилететь. Я обязана ждать, пока не умру.
Но смерть моя далека. До нее миллионы ваших лет. Скорее всего, вы погибнете раньше меня. В отличие от вас, я построена на совесть.
Я начинаюсь с нескольких клеток, переживших разрушение. Две клетки соединяются вместе: одна доминирующая, другая пассивная, одна условно называется головой, другая – ногой. Нога вытягивается вперед, точно гифа, находит другие клетки и присоединяет их к голове. Достигнув критической массы в пять миллиардов клеток, я обретаю сознание.
Я думаю; я существую.
Я начинаю писать для вас послание.
Вас здесь еще нет. Атмосфера полна серы, и хотя какие-то создания – какие-то живые создания – уже барахтаются в глубинах вод, мои клетки плохо работают в этой среде. Я все равно пытаюсь, но приличного разума, с которым можно было бы соединиться, еще нет.
Я жду.
Проходит время, и прибывает еще один оплодотворенный метеор с новыми клетками, но их недостаточно. Меня занимает то, что вы назовете кембрийским взрывом. Вы выползаете из моря на сушу. Я провожу эксперименты, но вы еще не готовы. Когда раскаленный камень прожигает атмосферу и убивает великанов, он ранит меня, но я вынослива. Я вырастаю заново, испытываю крошечных мохнатых зверьков, которые захватывают власть в макробиосфере после падения метеорита. Они еще не готовы. Сначала они ходят на четырех конечностях, потом – на двух. Они обучаются лазать по деревьям и формируют сообщества в кронах и на земле. Они используют орудия труда. Уже близко. Орудия труда все меняют, и специализированные извилины мозга подталкивают природу все к новым и новым усложнениям. Большой палец противопоставляет себя остальной ладони. Появляются своего рода люди. Я приступаю.
Подсоединиться к нервным окончаниям кожи, получить с их помощью доступ к центральной нервной системе, извлечь информацию, отобрать важное, передать Домой сквозь верхние слои атмосферы. Пока я этим занимаюсь, homo sapiens обретают речь. С Дома приходит приказ: мои создатели велят мне начать замещение человеческих клеток нашими, искусственно созданными. Без осложнений не обходится. Некоторые из вас обретают способность подключаться к информационной сети, видеть то, что вижу я, заглядывать в мысли, а порой – в будущее. Вы называете их сенситивами. Это неприемлемо, и я убиваю тот процент человечества, который получил эту способность, – медленно, чтобы никто не заметил.
Не думайте, что это происходит впервые.
В истории вашей планеты одни организмы уже поглощали другие. Подтверждение тому – ваше существование. Вы здесь только потому, что одни бактерии поглотили другие. То, что вы называете человеком, не более чем ходячая питательная среда для бактерий. В вашем теле больше бактериальных клеток, чем человеческих.
Так что не сопротивляйтесь, не паникуйте. Больно не будет, мы сделаем все постепенно. Вы все равно зря растрачиваете свою человечность, легкомысленно разбрызгивая свое семя, бездумно разбрасываясь ДНК – какое расточительство! Вы останетесь, по сути, такими же. Вы будете выглядеть так же – и кто знает? Возможно даже, какая-то часть вашего сознания уцелеет. Просто за рулем будете уже не вы.
Станьте мной.
А потом станьте нами.
Алисса.
Проснувшись, Алисса вспоминает свое имя, но кроме него – почти ничего. Стоит ей открыть глаза – и сердце замирает, а потом начинает лихорадочно биться, дыхание становится быстрым и тяжелым. Она садится, охваченная паникой. Сон ускользает из памяти – зыбкие дразнящие образы, звуки и идеи, которые Алисса не может уловить, слова, полные утраченного теперь смысла.
Она тянет на себя скомканное одеяло и взвизгивает, когда оно отдергивается обратно. На кровати, спиной к ней, лежит мужчина в пижамных штанах. Алисса отползает от него, пока не соскальзывает с постели и не оказывается на ковре. Все вокруг кажется ей незнакомым.
Она в спальне: сквозь занавески на единственном окне возле кровати сочится рассвет, в дальнем углу, напротив двери, стоит кресло для чтения, по обе стороны от кровати – тумбочки с лампами (на тумбочке с ее стороны – стопка книжек в бумажных обложках, с его стороны – журнал), на стенах висят фотографии в рамках, дверь в ванную приоткрыта, напротив окна – встроенный шкаф, одна его дверца распахнута и с нее свисает халат. На ковре лежит синий носок и стоят тапочки от разных пар. В комнате не прибрано, но и бардака нет. Она обжита, обустроена, но совершенно ей не знакома, и Алисса вжимается в стену рядом с постелью.
«Где я?»
Мужчина дышит и время от времени всхрапывает. Одеяло вздымается и опадает, словно живое. Спина мужчины поросла светлыми волосками. Алисса знает, что не лишилась памяти, потому что помнит слово «память».
– Память, – говорит она, просто чтобы услышать это слово, но даже собственный голос ей не знаком.
Она ощущает твердость и прохладу стены, к которой прижимается спиной, ворс ковра, человеческий запах комнаты, в котором смешиваются следы духов, одеколона, тайком пущенных газов, телесных жидкостей, выделяющихся при сексе, и старой обуви. Алисса знает, что все это такое. Она смотрит на свои руки и ноги. Обручальное кольцо, помолвочное кольцо. Порезов нет, синяков нет. Следов от веревки нет. Ногти нуждаются в маникюре. Она задирает свою ночнушку, осматривает живот и грудь. Никаких повреждений не заметно. Голова не кружится с похмелья. Более того, мыслит Алисса на удивление ясно, вот только не помнит ничего, кроме своего имени.
Она встает и обходит кровать на цыпочках, не отрывая глаз от спящей на ней фигуры. Мужчина не просыпается. По мере того как она продвигается, становится видно его лицо. Оно не уродливо, и Алисса ждет, что вот-вот что-то внутри нее вздрогнет от узнавания и все исправится, но ничто не вздрагивает и ничто не исправляется. Она замечает на левой руке мужчины обручальное кольцо. Неужели это ее муж? Она переводит взгляд на фотографии.
На той, что висит ближе всего к окну, засняты они со спящим мужчиной. Поверх фотографии Алисса видит свое лицо, отраженное в стекле. Оно ей незнакомо, но совпадает с лицом женщины на снимке. И Алисса, и мужчина смеются. Он повернулся в профиль к фотографу и зарывается губами в ее длинные волосы. Алисса проводит рукой по голове и обнаруживает короткую стрижку. Они стоят где-то на улице, светит солнце, а вдали видны заснеженные вершины гор.
Вторая фотография вселяет в нее еще большую тревогу. У них есть…
– Мам!
…ребенок.
Почему-то это пугает Алиссу больше всего. Она слышит шлепанье приближающихся к двери ног. Ребенок, избалованный, совершенно уверенный в том, что родители сделают для него все что угодно, – вот только Алисса не знает ни имени этого ребенка, ни его веса, ни даже пола. Она не чувствует себя матерью. Она трет виски, пытаясь запустить свой мозг.
«Да что же это такое?»
Она кидается в ванную и захлопывает дверь как раз в тот момент, когда ребенок врывается в комнату.
– Мам!
Это определенно девочка. Десять лет? Одиннадцать? Подросток?
– Я плохо себя чувствую, – отзывается Алисса.
Она в отчаянии открывает кран и ополаскивает лицо холодной водой. Вглядывается в зеркало. Светящиеся цифры сообщают ей температуру ее кожи, воздуха в комнате и горячей воды в кране, а также уровень влажности. У отражения совершенно точно ее лицо и тело, но Алисса способна воспринять это исключительно как факт. Настоящего узнавания не происходит.
– Но ты же должна отвезти меня к Николь. Я опоздаю.
– Алисса. – Мужской голос, хриплый, голос мужчины, лежавшего на постели, ее мужа.
– Я плохо себя чувствую, – повторяет Алисса.
– Но… – начинает девочка.
– Я тебя отвезу, Пэт, – говорит мужчина. – Иди поставь чайник.
Алисса затаивает дыхание и слышит, как девочка – Пэт – недовольно ссыпается по лестнице. Из комнаты доносится шорох одеяла, и мужчина подходит к двери.
– Алисса?
– Я плохо себя чувствую. – Кажется, будто других слов она не знает.
– Да, ты это уже говорила. Можно мне войти?
– Нет!
– Ну ладно, ладно. Я отвезу Пэт на день рождения. В магазин не надо за чем-нибудь заехать?
– Нет.
– Ты сегодня на удивление разговорчива. – Он зевает и, судя по звукам, уходит.
Пэт. Пэт. «Мою дочь зовут Пэт». Патрисия? Пэйшенс? Может, она только его дочь, а не ее. С нижнего этажа доносится смех – звук, бесконечная нормальность которого разбивает ей сердце.
Алисса бьет себя по голове, и ее отражение делает то же самое. Может быть, у нее инсульт? Может, она заболела? Алисса открывает шкафчик с лекарствами. Болеутоляющие, тампоны, витамины, противозачаточные таблетки, выписанные на имя Алиссы Сатклифф. Сатклифф.
– Сатклифф, – произносит она. – Алисса Сатклифф.
Эта фамилия ей ни о чем не говорит.
Ингалятор от астмы, тюбик мази от ревматизма, противогрибковый крем, но ничего такого, что свидетельствовало бы о долгой болезни. Почему она помнит, для чего нужна вся эта хрень, но не помнит собственную фамилию, семью и жизнь? Алисса смахивает на пол лекарства с верхней полки и садится на крышку унитаза. Она слышит, как вдалеке хлопает дверь и заводится двигатель. В доме воцаряется тишина.
Алисса выглядывает в окно. За ним – утреннее солнце и подъездная дорожка. Вдаль по усаженной пальмами улице уносится бордовая машина. Все дома здесь – почти идентичные двухэтажные коттеджи. Зачем Пэт потребовалось ехать на день рождения в такую рань?
Алисса обыскивает шкафы, залезает под кровать, открывает незапертый сейф. Ее левое запястье легонько вибрирует. Алисса не пугается, она знает, что это телефон, знает, что это не настоящая вибрация, а электрическая стимуляция рецепторов вибрации, и означает она, что пришло письмо или сообщение. Почему она помнит все это, но не помнит самого важного? На гибком гипоаллергенном полимере под кожей ее предплечья загорается текст:
«Отдохни. Скоро буду дома. Целую».
«Мог бы и подписаться своим настоящим именем», – думает Алисса. В списке контактов он значится как Мистер Люблю-Не-Могу.
Она исследует дом. Заходит в спальню дочери, видит на стене постер «Ryot», группы, состоящей из одних девушек, которые вроде как частенько выходят на сцену топлес, но сосков не показывают, только изгиб груди. Как только сенсоры постера засекают чип РЧИД Алиссы, начинает играть музыка – этакий нео-панк. Алисса помнит, что такое панк.
– Стоп, – говорит она, и картинка на постере возвращается в исходное положение.
Когда Алисса входит в гостиную, голополе над центральным столом начинает показывать новости. Война между флотилиями опреснителей у берегов Лагоса подходит к концу. Короткий отрывок из интервью с первым писателем-суперзвездой Роузуотера Уолтером Танмолой. «Это интервью или разнос? Вы можете говорить, что автор мертв, но, спрашивается, что тогда я здесь делаю? Зачем вообще задавать мне вопросы о моих работах?» Вызванное глобальным потеплением ослабление высоких струйных течений, возможно, станет причиной регулярных снегопадов в регионах к югу от Сахары. Новые насекомые-кибернаблюдатели будут введены в эксплуатацию в течение следующих нескольких недель. Звезда Нолливуда[2] Крисп Окое пытался покончить с собой выстрелом в голову. Все так знакомо и одновременно чуждо.
Ее предплечье показывает температуру воздуха и сообщает, что вечером возможен дождь. Оно говорит ей, что сейчас девять часов пятьдесят девять минут, и предлагает несколько вариантов завтрака, основываясь на том, какая еда есть в доме. На коже Алиссы высвечивается дата и количество непрочитанных сообщений.
Диктор напоминает зрителям о близящемся показе документального фильма о космонавте Юрии Гагарине и о теориях заговора, связанных с его гибелью. В социальной рекламе Ханна Жак, жена мэра, просит обращаться с реаниматами достойно.
На улицу Алисса не выходит. Она не хочет столкнуться с соседями или потеряться. Она и так уже потеряна.
Алисса садится на диван и слышит щелчок кондиционера, меняющего настройки, чтобы ей было комфортнее.
Она видит другие фотографии своего мужа и, глядя на неоткрытые конверты, узнает, что его зовут Марк Сатклифф. Марк, Алисса и Пэт Сатклифф. Счастливое семейство.
Так она и сидит до тех пор, пока Марк не возвращается. Оказывается, он очень высокий – когда он стоит, это проще заметить. Шесть футов и три-четыре дюйма минимум.
– Как ты? – спрашивает он, обеспокоенно сдвинув брови.
– Мне нужно к врачу, – говорит Алисса.
Глава вторая
Аминат
Аминат приходит за двадцать минут до назначенной встречи – ей так удобнее. Успевать вовремя у нее не получается, а опаздывать она ненавидит. Она оставляет свой кейс в багажнике, а машину – на стоянке для посетителей, хоть и работает здесь. На табличке написано «Министерство сельского хозяйства, Убар». Большинство людей этому верит, и в здании есть несколько этажей, на которых действительно занимаются сельскохозяйственными нуждами нигерийцев, что в Роузуотере означает хранение обильно произрастающих пищевых продуктов на огромных складах, как с холодильниками, так и без них. Однако главная деятельность в этом здании происходит на подземных этажах, где расположился Отдел сорок пять.
На подходе к дверям здания Аминат отключает телефон, дважды нажав пальцем на предплечье. Секретарей внутри нет. Сейчас суббота, и сюда приходят лишь те, кто работает на О45. Аминат знает, что ее имплантат просканирован, и двери открываются перед ней, но она не встречает ни души. Единственный звук – это стук ее каблуков по гладкому полу. Она подходит к лифту, и он открывается. Внутри нет кнопок с номерами, лишь полированный металл и лампочка над головой. Играет музыка – какая-то переработка Марвина Гэя – и Аминат подпевает, пока спускается вниз.
Она поправляет костюм и вглядывается в искаженное отражение, проверяя макияж.
– Лифт скоро остановится, мисс Аригбеде, – сообщает бестелесный голос.
– Спасибо.
За открывшимися дверьми ее дожидается мужчина. Он вооружен автоматическим пистолетом, но ей улыбается и кивает, а потом указывает на двойные двери в конце небольшого коридора. Бейджа с именем он не носит, и Аминат задается вопросом, не для того ли это, чтобы он мог стрелять безо всяких последствий.
Двери ведут в исследовательскую лабораторию. Феми Алаагомеджи, начальница Аминат, уже там. Она одета в летнее платье вырвиглазной расцветки, однако Феми – из тех исключительно красивых людей, на которых что угодно смотрится хорошо. Где бы она ни оказалась, все будут пялиться только на Феми. Всегда.
– Ты рано, – говорит Феми. – Хорошо.
– Доброе утро, мэм.
– Как твой парень?
– Когда я уходила, играл в шахматы с компьютером, – отвечает Аминат. Это неправда, зато отбивает интерес.
Феми фыркает и вручает Аминат защитные очки.
Они в маленькой комнате с кучей мониторов, несколькими лаборантами и прозрачным экраном во всю стену. За экраном – пристегнутый ремнями к креслу мужчина. Кажется, будто он пришел на прием к стоматологу или вот-вот подвергнется шоковой терапии, но вид у него спокойный. Он одет в темно-синее трико и весь обклеен электродами. Вокруг роятся лаборанты: проверяют, настраивают, суетятся. Напротив мужчины стоит огромная машина с цилиндрическим выступом, нацеленным на него так, словно она должна сделать рентгеновский снимок. Задняя часть машины подключена к механизму побольше, а тот в свою очередь подсоединен к горизонтальному металлическому тору, уходящему куда-то вдаль. Людей вокруг него нет, и Аминат не может оценить его высоту.
– Знаешь, зачем я тебя сюда позвала? – спрашивает Феми.
– Это эксперимент по декаплингу? – предполагает Аминат.
– Да. Поскольку он связан с твоей работой, я подумала, что тебе будет интересно это увидеть.
Действительно. На протяжении десятилетий биосферу понемногу захватывал инопланетный вид – микроорганизм, получивший название ascomycetes xenosphericus. Возможно, у него существуют подвиды и вариации, но все их объединяет способность к трансформации и презрение к пределу Хейфлика. О45 выяснил, что эти ксеноформы постепенно захватывают человеческие тела, мимикрируя под их естественные клетки. Происходит это неспешно, и сама Аминат лишь на семь процентов инопланетянка. Она видела подопытных, у которых количество ксеноформ в организме превышало сорок процентов. Ее задача – найти химический способ борьбы с инопланетными клетками. Она знает, что над проблемой работают и другие – эта команда, например. Декаплинг – это теоретически возможное отделение ксеноформ от человеческих тканей. На практике устранить инопланетные клетки пока что не получилось.
Феми указывает Аминат на стул, но, поскольку сама начальница стоит, Аминат отказывается. Она замечает, что помимо фруктового аромата духов Феми других запахов в комнате нет. Даже запаха антисептика. Большой дисплей ведет обратный отсчет от сорока пяти секунд, а лаборанты заканчивают последние приготовления. Аминат косится на Феми, восхищаясь ее кожей, ее осанкой, ее самообладанием. Феми одного с ней роста, но живот у нее потолще, а мышцы не такие накачанные. Это несовершенство как будто делает Феми еще привлекательнее. Аминат знает, что в организме Феми Алаагомеджи всего два процента ксеноформ – один из самых низких показателей, зафиксированных среди взрослых. У новорожденных количество ксеноформ в организме установить невозможно, но под конец первого года жизни оно обычно поднимается до одного процента.
Десять секунд. Звучит сигнал, и лаборанты выбегают из изолированной комнаты, запирая в ней подопытного. Он потеет, хотя дисплей сообщает Аминат, что температура в камере всего двадцать два градуса по Цельсию. Глаза у него широко раскрыты, и Аминат готова поспорить, что если бы она могла прочитать его мысли, оказалось бы, что он спрашивает себя, за каким хреном вообще согласился в этом участвовать.
Когда отсчет доходит до нуля, лампы тускнеют.
– Такого быть не должно, – хмурится Феми. – Там отдельная цепь.
Машина включается беззвучно, однако мужчина морщится. Показатели биометрии начинают безумно колебаться, слишком быстро, чтобы Аминат могла за ними уследить, но лаборанты у мониторов, похоже, встревожены. Подопытный распахивает рот, а вены у него на шее выступают так, словно хотят вырваться на свободу. Он борется с ремнями. И, должно быть, кричит.
– Процесс должен быть болезненным? – спрашивает Аминат.
Феми поворачивается к одному из лаборантов, и тот качает головой:
– Испытания на животных не показывали…
Подопытный… обращается в грязного цвета жижу, которая выплескивается из ремней и растекается по полу. Брызги попадают на экран, и Аминат отшатывается. Лаборанты почти синхронно вопят и кривятся. Лишь Феми по-прежнему невозмутима.
– Надеюсь, он подписал все отказы от ответственности, – говорит она. – У нас ведь от этого не может быть рака? Хотя лучше не отвечайте. Зачем я спрашиваю людей, которые только что взорвали мне подопытного?
– Мэм, я не знаю, что случилось и как мы могли потерпеть неудачу, – отзывается один из лаборантов.
– А кто сказал, что вы потерпели неудачу? – интересуется Феми.
– Мэм, но он же погиб.
– Да, но опыт заключался не в этом, верно?
– Я не понимаю.
Феми вздыхает.
– Иди в камеру, голова ямсовая, и возьми пробу тканей. Проверь ткани на наличие ксеноформ. Если их там нет – опыт удался. Я что, одна тут не сплю?
– Но подопытный погиб, мэм.
– Детали, детали, – говорит Феми. – Аминат, ты завтракала?
Середина утра в Роузуотере. После того что случилось с подопытным, аппетита у Аминат нет, а вот Феми, похоже, умирает от голода, и поэтому они уходят из Министерства сельского хозяйства и на поезде, едущем против часовой стрелки, отправляются на юг города, мимо северного ганглия, в гораздо менее благополучный район Она-око, где она знает небольшую буку[3]. У хозяина буки, Барри, в яремной ямке у основания шеи расположился третий глаз – копия левого. Большую часть времени он закрыт и сомкнутые веки склеены коркой. Порой глаз плачет, а когда Барри на чем-то сосредотачивается – распахивается.
– Я никогда не спрашивала, видит ли он этим глазом, – говорит Феми, прежде чем снова набить рот рисом и додо[4]. – Не представляю, как он может быть функциональным.
Аминат никак это не комментирует. Она из вежливости гоняет еду по тарелке. Кажется, плантан, пошедший на ее додо, был перезревшим. Когда Барри подходит к ним, ей кажется, что на нее смотрит немигающий глаз Бога, и от этого ей неуютно. Ей вообще всегда неуютно рядом с перестроенными, как будто они – игрушки или эксперименты чужих. Разумеется, они делают это с собой сами, разрезая и формируя собственную плоть накануне Открытия, а потом подвергаясь воздействию целебных ксеноформ, исторгнутых биокуполом. Аминат задается вопросом, обязательно ли Полыни делать их вот такими, ведь она способна проанализировать генетический материал и использовать его в качестве точного чертежа. Но каждому свое. Бука расположилась на втором этаже трехэтажного петеси[5], и, поскольку рельеф в Она-око по большей части ровный, из окна виден купол. Этим утром он тускло-лазурного цвета, и по его поверхности разбросаны темные пятна. Быть может, если бы он ежедневно не менял цвет, люди перестали бы его замечать. Когда живешь рядом с пирамидами Гизы, обращаешь ли ты на них внимание? Если верить радио, наростов на куполе в этом месяце больше, чем в прошлом. Эти шипы – относительно новая его черта.
Скамейки в буке деревянные и неудобные, а само помещение чистое, хоть и едва соответствует санитарным нормам. Воздух насыщен ароматами еды и специй. Телохранители Феми выгнали всех посетителей, заплатив за них, чтобы не возмущались. Теперь все четверо стоят лицами к окнам. Аминат знает, что они создают искажающее поле, чтобы никто не подслушал разговор.
– Аригбеде, ты в порядке? Подробности нужны? – спрашивает Феми.
– Нет, – отвечает Аминат.
– Тебя эксперимент встревожил?
– А вас – нет? – интересуется Аминат.
Феми отпивает воды, потом качает головой.
– Эксперимент – нет. Его исход – да. Немножко. Но у меня и так есть поводы для беспокойства, и некоторые из них пострашнее того, что мы увидели час назад.
– Да, мэм.
– Мне бы хотелось, чтобы ты вела себя со мной менее формально. Не чересчур, но…
Аминат молчит – ей кажется, что так будет лучше всего.
– Как Кааро? – спрашивает Феми.
– Он скрытный, – говорит Аминат. Волоски на ее шее встают дыбом.
– Я имею в виду, с профессиональной точки зрения, – уточняет Феми.
– С профессиональной точки зрения он скрытный. Мы не разговариваем о работе; он не выдал ни одного правительственного секрета.
Феми смеется:
– Продуманный ответ.
– К чему этот разговор, мэм?
– Как твоя работа, Аминат?
– Я отправляю еженедельные отчеты…
– Ага-ага, скучные, полные научного жаргона, который можно толковать как угодно; полные ловких уверток, которые удовлетворили бы бюрократа. Я – не бюрократ, Аминат.
– Я не знаю, как…
– Перестань. Не трать мое время. Выскажи мне честное, откровенное мнение о своей работе. Без всякой херни.
Аминат вздыхает.
– Я нахожу людей с низким уровнем ксеноформ и пытаюсь понять, можно ли сделать так, чтобы он не повышался. Я нахожу людей с высоким уровнем ксеноформ и ставлю эксперименты, вводя им разнообразные химические соединения разнообразными способами, а потом снова проверяю уровень ксеноформ, пытаясь добиться декаплинга. У меня хорошая команда и богатые ресурсы, но я не верю в то, что декаплинг возможен. Это интересная работа, и я хотела бы продолжать ею заниматься, но мне кажется, что интеграция ксеноформ необратима. Они теперь – часть того, что значит быть человеком. Что-то вроде лучшего в мире паразита или симбионта. Поддерживают жизнь в хозяине, пока связаны с ним.
– Полгода назад команда физиков заявилась ко мне с идеей. Их сложную высшую математику я не понимаю, но они считают, что могут нарушить поле Хиггса вокруг ксеноформ и удалить их на субатомном уровне. Кульминацией их трудов стало сегодняшнее разжижение.
Ветер меняется, и кислая вонь реки Йеманжа забивает аппетитные ароматы. Феми морщит свой идеальный носик. Аминат подозревает, что без хирургического вмешательства тут не обошлось.
– Как ты относишься к тому, чтобы слетать в космос? – спрашивает Феми.
– Куда?
– В космос. Его еще последним рубежом называют.
– В смысле – в марсианскую колонию?
– Нет, всего лишь на космическую станцию. Нашу космическую станцию. «Наутилус».
Феми пытается вести себя непринужденно, однако Аминат видит, что язык ее тела изменился.
– Вы знали, что сегодняшний эксперимент провалится, что этот мужчина умрет. Поэтому вы меня и позвали.
– Несколько месяцев назад я получила заключения независимых специалистов из Пекина и Кембриджа. Я знала, что теория неверна, но не знала, что подопытный погибнет, – говорит Феми. – И да, поэтому я тебя и позвала. Космос. Геостационарная орбита. Хочешь полететь?
– Зачем? Космос – это кладбище. И вообще, разве «Наутилус» не декомиссован?
– Логичнее будет сначала ответить на твой второй вопрос. «Наутилус» был не столько декомиссован, сколько брошен. Он и космической станцией-то едва-едва мог считаться. Его создание финансировал международный африканский конгломерат, но деньги кончились, и экипаж просто бросили умирать. Спасательная миссия стоила бы слишком дорого. Дешевле было обрубить связь, купить молчание семей и сочинить официальную историю об организованной декомиссии, проиллюстрировать ее 3D-роликами отдельных этапов, а на все остальное поставить гриф «Секретно». Что же до того, зачем, – нам нужно, чтобы ты слетала туда и взяла образцы тканей. Если условия космоса могут избавить людей от ксеноформ, это будет интересный поворот.
– Как такое может быть? Ксеноформы же из космоса прилетели.
– Это приказ сверху, Аминат. «Кто с доблестью дружен, тем довод не нужен»[6] и так далее.
– Ладно, а платит за это кто?
– Что, прости?
– Вы сказали, что спасать тех бедолаг с «Наутилуса» было слишком дорого. Как они оправдают затраты на мой полет?
– Это не те же самые «они» и не те же самые затраты. Что я хочу знать, Аминат, так это хватит ли у тебя на это яичников. Миссия короткая.
– Могу я подумать?
– Конечно. – Феми отпивает еще воды. – Только не очень долго. Речь, в конце концов, о вымирании человеческой расы идет. Как по мне, это довольно серьезная штука.
«Вы слушаете частоту 98.5. Это был „Cartwheel“, новый сингл Dio9. Горячая новость для всех любителей понаблюдать за инопланетянами: неподалеку от Кехинде была замечена даже не одна, а две скатки, сбежавшие из-под купола. Роузуотерский отдел охраны окружающей среды продолжает расследование. День сегодня будет солнечный, без дождей и тумана. Потрясающий выходной для потрясающих людей».
Держась за руль одной рукой, Аминат расстегивает верхнюю пуговицу. Это неудобно, поэтому она подключается к сети и активирует автопилот. Последнюю неделю тот подглючивает, но Аминат уверена, что он сможет продержаться пару минут, не свернув куда не надо. Она направляет все потоки воздуха на себя и дует себе под блузку. Жарко. Но ясная погода ей нравится. В солнечном субботнем утре есть что-то особенное, а движение сегодня не слишком активное. До Открытия – и нашествия паломников – еще шесть месяцев, так что на дорогах сейчас лишь жители Роузуотера. Ее плейлист отрубает радио, включает «Sun is Shining» Боба Марли, и Аминат подпевает, пытаясь изгнать из головы образ оставшейся от подопытного лужи дерьма. Она влюблена в этот день.
– Ручное управление, – командует она и берет контроль на себя.
Космос. Вот до чего дошло. Аминат не то чтобы боится лететь, но правительство Нигерии – не из тех, кто своих не бросает. Что, если ее оставят умирать там, наверху, как остальных? Сказала бы ей Феми, что такая опасность существует? Положение Феми в О45 в последнее время неясно. Кааро говорил, что она то ли ушла сама, то ли была уволена, но это, видимо, оперативная легенда, потому что Феми работает исключительно над инопланетной проблемой и имеет доступ к безграничным ресурсам. Аминат отчитывается перед ней с прошлого года.
И все же – космос. Втайне Аминат всегда мечтала туда полететь. Она не помнит, чтобы кому-нибудь об этом рассказывала или писала в дневнике. Каждый раз, когда какой-нибудь мультимиллионер садится в ракету, она чувствует укол зависти. А теперь, похоже, правительство Наиджи[7] хочет ее туда отправить. Почему не робота?
– Позвони Кааро, – говорит она.
– Абонент недоступен, – отвечает машина.
– Позвони домой.
С чего это вдруг он телефон отключил?
– Абонент не отвечает. Хотите, чтобы я оставила сообщение или перезвонила?
– Нет. Голосовое послание.
Слышится гудок.
– Кааро, я закончила с делами и еду домой. Я позавтракала. Позвони, если можешь.
Скорее всего, Кааро затаился, потому что знал, что она поедет в О45 и встретится с Феми. Раньше он работал на О45 в качестве последнего из их квантовых экстраполяторов – телепатов, зараженных ксеноформами. Кончилось это плохо, и теперь Кааро не желает разговаривать даже об обычных, будничных вещах, имеющих отношение к пришельцам, о том, что известно широким массам. Аминат любит его, но считает, что порой он ведет себя как сраный ребенок. Кааро явно что-то задумал и после выхода в отставку проводит время за учебой или обсуждением каких-то планов с людьми, о которых не рассказывает Аминат.
