Сьюзен Сонтаг
О женщинах
Copyright © 2023, Susan Sontag. All rights reserved
© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2024
Мерве Эмре
Предисловие
Когда тебя как критика просят снабдить предисловием тексты о женщинах, написанные в 1970-е годы, ты испытываешь тревогу, опасаясь, что идеи в них будут представлять интерес только как реликвии давнего, менее просвещенного прошлого. Какое облегчение вновь прочитать эссе и интервью в книге О женщинах Сьюзен Сонтаг и убедиться, что они не способны устареть. Им действительно почти пятьдесят лет, но вместо мягкого укола, что они хороши «для своей эпохи», по прочтении сегодня они, напротив, вызывают восхищение своей неподвластностью времени. В них нет шаблонных идей и заимствованной риторики – ничего, что рисковало бы закостенеть и превратиться в догму или клише. Они – исключительно зрелище могучего интеллекта, приложенного к конкретной задаче: сформулировать политику и эстетику того, что значит быть женщиной в США, в других странах американского континента и в мире.
Уникальное очарование Сьюзен Сонтаг, увы, иногда оборачивалось против нее, особенно когда речь шла о вопросах пола и гендера. Критики с настороженностью относились к ее популярности, полагая, будто успех сделал ее неуязвимой к трудностям обычных женщин, и обвиняли ее в лучшем случае в непостоянстве отношения ко Второму полу, а в худшем – вовсе в предательстве. Сложно не увидеть намек на это, например, в опубликованном в журнале The New York Review of Books письме поэтессы и феминистки Адриенны Рич, высказывающей свое возмущение эссе Сонтаг о Лени Рифеншталь. Отвергая предположение Сонтаг, что феминистки несут некоторую ответственность за возведение фильмов Рифеншталь в ранг культурных монументов, Рич говорит: «…радикальный феминизм всегда был критически настроен к женщинам, „успешность“ которых определяют мужчины, будь они художницами, начальницами, психиатрами, марксистками, политиками или учеными». Неслучайно в своем письме Рич распространяет «определенные мужчинами» ценности за пределы профессионального успеха в область эстетических и этических явлений, которые привлекали Сонтаг в качестве предмета рассуждения: превращение людей в объекты, растворение индивидуальности в стиле, стремление к совершенству через доминирование и подчинение – всё это отнесено к атрибутам патриархата и используется как повод обвинить Сонтаг в пристрастии к нему.
Мы можем согласиться с Рич в том, что Сонтаг не причисляла себя к радикальному феминистскому движению. Она ставила под сомнение его унаследованную политическую риторику («риторику гошизма», как она писала в своем дневнике) и неприятие интеллекта с его «буржуазностью, фаллоцентричностью, репрессивностью». «Как все важнейшие моральные истины, феминизм несколько однобок», – замечает она в своем ответе Рич. Но если же мы отказываемся использовать в качестве лакмусовой бумажки для определения феминисток их праведное возмущение успешными женщинами и ценностями, которые «определили мужчины», мы должны со скепсисом отнестись к утверждению Рич, что тексты Сонтаг о женщинах – это скорее «упражнение в интеллектуальности, чем меткий анализ прочувствованной действительности – ее собственной».
В дневниковой записи от 1972 года Сонтаг пишет, что «Женщины» – одна из трех тем, которые преследуют ее всю жизнь; другие две – это «Китай» и «Фрики». Однако центральной в ее работах она стала только в 1970-х. Историческое объяснение этому простое. Период с 1968 по 1973 год стал самым активным и общественно заметным периодом женского движения в США, годами, которые мы видим на череде ярких кадров: женщины жгут бюстгальтеры, женщины идут маршем по улицам и раскачиваются на траурных бдениях со свечами, женщины раздают мимеографические копии просветительных листовок о равной оплате труда, домашнем насилии, распределении домашних обязанностей, детских садах и праве на аборт; женщин, с большим интересом листающих книги Второй пол, Загадка женственности, Диалектика пола, Политика пола. Почти каждая заметная эссеистка высказывала свое мнение по поводу движения, часто придерживаясь холодного, надменного скептицизма в отношении его целей и принципов. В наше время при чтении несколько беспорядочного эссе Элизабет Хардвик Женщины о женщинах или злобного, поразительно поверхностного эссе Джоан Дидион Женское движение возникает смутное чувство неловкости или даже недоумения от отсутствия у их авторов чувства солидарности и интереса к условиям, определившим их жизни не в меньшей степени, чем жизнь тех женщин, на которых они с такой легкостью и готовностью смотрят свысока.
В сравнении с ними эссе и интервью Сонтаг полны напора, сочувствия, беззастенчивой правдивости и широты воображения в том, чем является и чем может быть женщина. В другом мире сборник эссе О женщинах мог бы быть опубликован между Образцами безоглядной воли (1969) и Под знаком Сатурна (1980). Собранные здесь тексты представляют незамеченную половину десятилетия работы Сонтаг, большую часть которой она проделала между поездкой во Вьетнам и моментом, когда ей впервые диагностировали рак. Читая О женщинах в контексте ее личной истории и истории мировой, понимаешь, что общий фон этих эссе – смерть, и всё ее представление о женщинах окрашено смертью, осознанием смертности и повсеместного упадка разума и разрушения тела. «Размышляя на днях о собственной смерти, как я часто делаю, я вдруг сделала открытие, – писала она в своем дневнике в 1974 году. – Я поняла, что до сих пор весь мой образ мышления был одновременно слишком абстрактным и слишком конкретным. Слишком абстрактным: смерть. Слишком конкретным: я. А ведь есть и промежуточный термин, одновременно абстрактный и конкретный: женщина. Я женщина. И тогда перед моими глазами открылась целая новая вселенная смерти». Спектр смерти побудил ее переосмыслить отношения между индивидуальным и коллективным, между одной женщиной и женщинами как исторической категорией, отношения, способные развиваться и трансформироваться со временем. Ее стиль стал более сдержанным и сухим, не совсем похожим на яркую, воинственную красоту ее ранних эссе, словно разговор о женщинах потребовал от нее стереть часть ее уникальной личности.
В ее эссе смерть принимает много странных личин. Крайне редко она встречается такой, какой Сонтаг рисовала ее в своих дневниках, – в жутких формах насилия, убийства и рабства. (В одной из мрачнейших записей она составила заметки для эссе, которое она хотела назвать О смерти женщин или Как умирают женщины, но в итоге не написала.) Иногда, как в Третьем мире женщин, ее великолепном интервью 1972 года для ежеквартального левоориентированного издания Libre, смерть принимала облик стремления к самоуничтожению всего глобального миропорядка с его идеологией безграничного роста, который влечет за собой «постоянное увеличение производительности труда и потребления; необузданную каннибализацию окружающей среды». И мужчины, и женщины оказались в ловушке примитивного, всепоглощающего желания иметь всё больше и больше, при этом женщины испытывали дополнительный гнет института нуклеарной семьи, этой «тюрьмы сексуального угнетения, игрового поля морального лицемерия, музея собственничества, завода по производству вины и школы эгоизма». Тот факт, что семья помимо этого представляла собой источник ценностей человеческого контакта («теплоты, доверия, диалога, равенства, верности, спонтанности, сексуального удовольствия, радости»), только усиливал ее власть.
В формулировке этого двойного диагноза Сонтаг с осторожностью держалась на расстоянии от социалистической и марксистской риторики в феминизме того времени; на протяжении всего интервью чувствуется неприязнь к политическому радикализму и глубокое убеждение, что работа может быть источником гордости, самореализации и заслуженного социального и культурного признания. Тем не менее, как и феминистки, она понимала, что неприкосновенность семьи построена на эксплуатации неоплачиваемого домашнего труда женщин и обесценивании этого труда как играющего «вспомогательную, второстепенную роль в экономике». «Женщины, которые обрели свободу выходить „в мир“, но всё еще ответственны за покупки, готовку, уборку и детей, просто удваивают свою загруженность», – пишет она. Освобождение от смерти и переход к жизни требовал революции, которая положила бы конец жажде наращивания капитала и авторитарным моральным привычкам, сохраняющим разделение труда – мужчины на работе, женщины дома – в неизменном виде.
Чаще всего, конечно, смерть появляется в этих эссе в виде медленного разложения внутреннего «я» человека и болезненного сужения круга его возможностей в жизни. Сонтаг описывает это с пугающей ясностью и откровенностью в Двойных стандартах старения. «Старение же, чаще всего, – это испытание воображаемое, это нравственная болезнь, социальная патология, которая поражает женщин куда в большей степени, чем мужчин», – писала она. С каждым днем горизонт возможностей блекнет и отдаляется. На теле начинают появляться признаки его угасания; оно превращается из союзника в предателя упругого, нетронутого морщинами образа себя, какой ты была в юности. Но сам образ и есть предатель женщины, утверждает Сонтаг. «Красота – занятие женщины в нашем обществе – это театр ее порабощения. Законную силу имеет только один стандарт женской красоты: молодая девушка». Женщинам было не разрешено меняться, отказываться от своей гладкой невинности и покорности в пользу мудрости, компетенции, силы и амбиций без страха общественного осуждения. Эссе в сборнике О женщинах ясно дают понять, что для Сонтаг угнетение женщин составляло эстетическую и нарративную проблему не в меньшей степени, чем политическую и экономическую.
Представляет ли красота проблему для феминизма? В контексте эссе Сонтаг вопрос лучше поставить так: представляет ли красота проблему для того будущего, которое женщины видят для себя? Каково это – освободиться от традиционных образов красоты, ее шаблонных историй? Красивой женщине всегда неловко писать о физической красоте, потому что она становится одновременно объектом и субъектом своего рассуждения. Но еще страшнее для нее признать, что ее красота начала рассыпаться, увядать; и теперь ее будет характеризовать не наличие этой восхитительной красоты, но ее отсутствие. Сонтаг было тридцать девять, почти сорок, когда она писала Двойные стандарты старения, – это одна из немногих личных деталей, которые она раскрывает во всём сборнике. Ей было немного за сорок, когда она написала два коротких эссе о красоте, Женская красота: унижение или источник силы? и Красота: как она изменится в будущем? «Несомненно, красота обладает властью. И вполне заслуженно», – пишет она. Тем не менее это такая власть, которая существовала лишь в контексте отношений с мужчинами: «это не власть делать что-то, но привлекать». «Это власть, которая отрицает саму себя. Это власть, которую нельзя выбрать по собственному желанию – по крайней мере, для женщины – и от которой нельзя отказаться без общественного порицания».
В попытках нащупать иные – свежие, дарующие силу – отношения между женщинами и красотой, Сонтаг опиралась на свое давнее недоверие к красоте как к мерилу людей и искусства. Впервые это недоверие она озвучила в Заметках о кэмпе: союз, заключенный между красотой и массовой цивилизацией, подозревала она, в результате привел к некоторому однообразию и предсказуемости вкусов. В сборнике О женщинах она раскрывает, как этот союз способствовал угнетению женщин, насаждая им стандарты одновременно слишком гибкие, слишком подвластные мимолетным причудам и эстетическим ценностям рынка, и вместе с тем чрезмерно жесткие, неспособные обеспечить социальное принятие слишком старым, громким, некрасивым, неженственным, больным. Если же красоту «урезали под мифологию о „женственности“», то только более шокирующее и либеральное определение могло насильно освободить ее от привязки к полу. Красота должна перестать быть предметом мужского одобрения; она должна присвоить себе «маскулинное» и заставить работать на благо женщин.
Отголоски кэмпа слышны во всех эссе О женщинах. Кэмп, изначально в понимании Сонтаг далекий от политики, в этих эссе обнажает привилегированный характер политики феминистского освобождения. Если кэмп означал разрыв со своим полом, «агрессивную, грубую, вульгарную пародию» на гендерные роли, как она описывала его в интервью журналу Salmagundi, то в ее представлении о политике повышения осознанности есть нечто фантастически кэмповое. Она призывала женщин думать о себе как об актерах в «партизанском театре» или революции и действовать самым гротескным, возмутительным образом:
Свистеть мужчинам на улице, совершать налеты на салоны красоты, пикетировать против производителей сексистских игрушек, массово переходить в воинствующий лесбианизм, заведовать собственными психиатрическими клиниками и абортариями, проводить феминистские психологические консультации при разводах, создавать центры отказа от косметики, брать фамилии матерей, портить унижающие женщин рекламные плакаты, срывать общественные мероприятия песнями в честь невидимых жен знаменитостей и политиков-мужчин, агитировать женщин не брать алименты и не хихикать, подавать иски о защите чести и достоинства против многотиражных «женских журналов», устраивать телефонную травлю мужчин-психиатров, вступающих в сексуальные связи со своими пациентками, устраивать конкурсы красоты среди мужчин, выдвигать кандидаток-феминисток на все общественные посты.
«Женщины смогут добиться в политике куда большего, если будут грубыми, громкими и – по сексистским стандартам – „непривлекательными“, – пишет она. – За это их будут высмеивать, но им нужно не просто относиться к этому стоически – им нужно к этому стремиться». Это был способ нейтрализовать порицание со стороны мужчин. И это же был первый шаг к устранению идеологического раскола по половому признаку между мужчинами и женщинами, что для нее означало конечную цель революции феминизма. «Свободное от угнетения общество, где женщины в объективном и субъективном смысле полностью равны мужчинам, – это непременно андрогинное общество». Что ей не было близко, так это сепаратизм, агрессивное разграничение того, что значит быть или не быть женщиной, что есть красиво, а что – нет. Напротив, она видела ценность в вопиющей дезорганизации гендера и сексуальности, в праве индивидуума на множественные формы бытия, в ее собственном праве иметь несколько разрозненных аспектов личности. Она мечтала об эстетической и политической интеграции мужчин и женщин, которая в конечном счете привела бы к упразднению обеих категорий самоидентификации. Женщинам тогда бы не пришлось создавать свою личную культуру, не пришлось бы искать себе отдельные комнаты. «Вот от чего им нужно стремиться отказаться», – заключает она.
Именно интервью, эти тайные сокровища, меня особенно завораживают в сборнике О женщинах и в целом в наследии Сонтаг, поскольку в интервью появляется пространство для плюральности стилей и идей, отражающей ее убеждение в плюральности человеческой личности. «Быть интеллектуалом – значит признавать присущую плюральности ценность и право на пространство критики (пространство для критической оппозиции внутри общества)», – писала она в своем дневнике. Голос в ее интервью всё еще строг, но более смел, раскован и более воинственен в высказываниях. Мы вновь слышим тот пыл борьбы, который был свойственен ее ранним эссе. А еще мы слышим ее готовность отвечать, бросать вызов, проявлять компетенцию, размышлять; ее неприятие простых ответов и уязвленных сентенций. Мы чувствуем тот голод, который побуждал ее продолжать думать. И мы чувствуем, сквозь большую и растущую дистанцию времени, силу ее призыва думать вместе с ней.
