Сэм Грин
Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за Россию

Не будоражить народ

В период правления Владимира Путина Кремль придерживался простого принципа “не будоражить народ”. Продвигаясь по карьерной лестнице, Путин, возможно, вспоминал один из самых ярких эпизодов своей службы в Дрездене. Когда рушилась Берлинская стена, толпа рассерженных восточных немцев собралась у советского здания, в котором работал Путин. Возглавляя Восточный блок, в условиях оккупации Восточной Германии СССР поддерживал крайне непопулярного диктатора Эриха Хонеккера, жестокие репрессии которого довели страну до точки кипения. Не стоило и сомневаться, что революционный гнев обрушится и на советских служащих.

Когда немцы ворвались в ворота, Путин позвонил в Москву, чтобы получить инструкции. Призывать ли на помощь полицию Восточной Германии? Советские войска? Москва молчала, и перед лицом толпы это молчание казалось оглушительным. В 2001 году Путин сказал в интервью, что именно в тот момент понял, что Советский Союз обречен, хотя до его распада оставалось целых два года. Будущий президент России усвоил урок: нужно не волновать народ и ясно доносить свои идеи.

В октябре 2002 года, в середине первого президентского срока Путина, разразилась трагедия. Возможно, тогда Путин почувствовал, что толпа снова стоит у ворот. О реакции Путина лучше всего рассказал Борис Немцов, реформатор ельцинской эпохи, который впоследствии стал лидером антипутинской оппозиции. Немцов входил в число общественных деятелей, к которым обратились за помощью в переговорах об освобождении 916 заложников, удерживаемых террористами в московском театре. Немцов уже ехал на место, когда ему позвонили из Кремля и велели не вмешиваться. Позже тем же вечером спецназ штурмовал театр. Когда рассеялся дым, 174 заложника были мертвы. Немцов помог запустить расследование трагедии, в ходе которого выяснилось, что большинство людей погибло от отравления газом, использованным спецназовцами при штурме. Ситуацию усугубил тот факт, что силовики отказались сообщить службам спасения, что именно убивает пациентов¹⁴. Немцов настаивал, чтобы Путин дал ход делу на основе полученных данных, но Путин опроверг результаты расследования. “Не стоит будоражить народ”, – сказал он Немцову¹⁵.

Возможно, Путин снова вспомнил о толпе у ворот, когда через полгода после его переизбрания на второй срок террористы снова нанесли удар, на этот раз захватив школу в Беслане, в Северной Осетии, на российском Северном Кавказе, где также находится Чечня, которую Кремль по-прежнему старался усмирить после двух опустошительных войн. Нападающие захватили более 1000 заложников, в основном детей. При штурме школы погибло более 300 человек, в том числе как минимум 186 детей.

Пока страна скорбела, Путин укреплял свою политическую программу: ссылаясь на теракт, он заявил, что федерализм “сбился с пути”, и положил конец прямым выборам губернаторов 89 субъектов государства. С тех пор – пока реформу частично не отменили в 2012 году – губернаторы назначались из Кремля. Ни возражений, ни тем более дебатов не возникло. Находящееся под контролем государства телевидение представило “реформу” как свершившийся факт. Картины смерти и разрушения быстро сменились явной демонстрацией силы государства, в котором за все отвечает Путин.

К концу 2004 года в России не осталось независимых центров силы: телевидение, титаны промышленности, политические партии и региональные лидеры оказались под колпаком. Прямому контролю Кремля не подчинялись лишь улицы – и у Путина был повод для беспокойства. В ноябре 2003 года в ходе уличных протестов, которые вошли в историю под названием “революция роз”, в соседней Грузии был свергнут президент Эдуард Шеварднадзе. Почти год спустя “оранжевая революция” на Украине подавила амбиции местных автократических лидеров.

С точки зрения Москвы, ситуация усложнялась тем, что новые президенты обеих стран – Михаил Саакашвили в Грузии и Виктор Ющенко на Украине – стремились к укреплению связей с Европейским союзом, НАТО и Западом в целом. Считая это происками США, Кремль обвинял Вашингтон во вмешательстве во внутренние дела других государств и провоцировании “цветных революций”. Масла в огонь подлило свержение действующих президентов в Сербии и Киргизии. В результате Путин поручил одному из своих ближайших советников, Владиславу Суркову, мобилизовать избирателей, чтобы предотвратить подобное развитие событий в России.

Однако поезд едва не ушел. В январе 2005 года сотни тысяч протестующих вышли на улицы многих городов страны, чтобы выразить несогласие с предлагаемой монетизацией льгот. Полагая, что контроль над Госдумой, радио и телевидением обеспечивает незыблемость их политической позиции, чиновники признали, что не приняли в расчет возможную реакцию населения на проект реформ. Испугавшись, правительство быстро пошло на попятную. Сурков тем временем удвоил усилия и начал наступление на российских активистов, лидеров гражданского общества, заграничных спонсоров и иностранные неправительственные организации, ведущие деятельность в России. Их работа в стране ограничивается по сей день, причем все сильнее.

Для Путина, однако, главным способом не волновать – во исполнение основного урока, полученного в Дрездене, – было держаться в стороне от политики. Принцип “не будоражить народ” стал его девизом. Поддерживая правящую партию “Единая Россия”, Путин в нее не вступал. Он никогда не участвовал в дебатах с соперниками на выборах и никогда не появлялся в рекламе во время собственной президентской кампании. Когда он давал интервью, вопросы всегда представлялись на рассмотрение заранее, чтобы у него было время подготовить ответы – неизменно уверенные и подробные. При этом он упорно избегал идеологии, стараясь угождать всем и каждому. Так, на волне ностальгии он вернул государственный гимн советского периода и объявил развал СССР “величайшей геополитической катастрофой XX века”, в то же время проводя либеральные экономические реформы и пропагандируя свободную торговлю и цифровизацию экономики. В ежегодных обращениях к парламенту он снова и снова подчеркивал ценности свободы и демократии, при этом ссылаясь на преемственность царей и генеральных секретарей. Между тем цены на нефть продолжали творить чудеса. В результате на протяжении первых двух сроков рейтинги одобрения Путина редко падали ниже 70 %.

Pussy Riot

Путин и его советники полагали, что идеологические расколы среди обычных граждан, по сути, искусственны: они создаются и управляются политическими элитами, преследующими собственные цели¹⁶. По словам Глеба Павловского, который в первый срок занимал должность советника Путина по политическим вопросам, Кремль считал своей задачей предотвращение таких расколов – предотвращение “волнения масс”, – чтобы общество оставалось лояльным власти, даже если наиболее маргинальные социальные группы выступали против нее.

Однако к концу 2011 года Кремль понял, что эта стратегия перестала работать, и вскоре начал собственноручно создавать идеологические расколы и манипулировать ими. Цель заключалась в том, чтобы находить вопросы, способные задействовать существующий, но дремлющий социальный консенсус в качестве оружия, направляя его против оппозиции в пользу режима. К этой политической технологии часто прибегают западные демократии: она предполагает обращение к “острым вопросам” – вопросам, которые не играют главной роли в обычной политической борьбе, но могут откалывать часть потенциальных сторонников оппонента¹⁷. В России, как и везде, обращение к таким вопросам предполагает обращение к тому, что ранее оставалось за скобками, – религии и сексуальности.

Первым массы взволновал неожиданный подарок, преподнесенный российским властям. 19 февраля 2012 года пять участниц протестной панк-группы Pussy Riot, имеющие связи с мировым феминистическим движением и петербургской радикальной арт-группой “Война”, исполнили молебен “Богородица, Путина прогони!” в Елоховском соборе в Бауманском районе на северо-востоке Москвы. Через два дня они повторили представление в храме Христа Спасителя, главном православном соборе страны, находящемся в непосредственной близости от Кремля ¹⁸ .

Власти не сразу осознали ценность случившегося, но через неделю было начато расследование и выписаны ордера на арест, хотя участницы молебна были одеты в маски, а их имена не раскрывались общественности. 3 марта, за день до перевыборов Путина, были арестованы три участницы группы – Толоконникова, Алехина и Самуцевич. Следствие и суд оказались неожиданно короткими: слушания завершились к середине августа. Женщины были приговорены к двум годам тюремного заключения. После апелляции и раскаяния приговор Самуцевич был смягчен. Толоконникова и Алехина отсидели свои сроки в отдаленных исправительно-трудовых колониях, как советские диссиденты в прошлом¹⁹.

Но план властей не сводился к отправке нарушительниц за решетку. Как журналист Андрей Мельников написал в московской “Независимой газете”, “в этой истории важна не столько судьба девушек, а те последствия в отношениях Церкви и общества, которые она вызовет”²⁰. Официальные представители Церкви долго молчали, после чего протоиерей Всеволод Чаплин, ультраконсервативный председатель Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества, призвал государство не только наказать Pussy Riot, но и законодательно зафиксировать недопустимость оскорбления чувств верующих.

Начавшаяся дискуссия – о том, что делать с Pussy Riot и с законом, – привлекла внимание прессы и достигла пика в августе 2012 года, когда женщинам огласили приговор, а затем возобновилась в январе 2013 года, когда был предложен законопроект “О защите чувств верующих”, и еще раз летом, когда законопроект поступил на рассмотрение в Госдуму²¹.

Кампания стала не столько прямым выпадом против оппозиции, сколько способом настройки общественного мнения по вопросу, который явно был оппозиции неприятен. Иными словами, религия стала яблоком раздора. 14 мая 2014 года журналист Владимир Легойда, входящий в церковную иерархию, но не имеющий сана, воспользовался своим статусом одного из самых заметных представителей Церкви и написал колонку для “Независимой газеты” – той самой газеты, которую Чаплин годом ранее использовал, чтобы начать кампанию. Легойда написал:

Пословица, напоминающая, что не следует ходить со своим уставом в чужой монастырь, потому, видимо, настолько укоренена в сознании жителей многонациональной России, что отражает архетип россиянина. Ведь и известная история с кощунственной акцией в храме Христа Спасителя вызвала споры лишь относительно суровости наказания, практически никто не симпатизировал непристойным танцам перед алтарем²².

Несомненно, дело не ограничивалось судом над тремя панк-активистками – нужно было обеспечить, чтобы как можно больше россиян считали, что своими действиями группа Pussy Riot нанесла оскорбление им лично²³. Закон о защите чувств верующих стал призывом для консерваторов всех сортов – или, как выразилась либеральная газета “Ведомости”, для всех “квазисиловых групп, состоящих из взрослых мужчин с подростковым сознанием, мечтающих носить фольклорные костюмы и пугать ближних”, – и этот призыв сработал²⁴. Народ оставался “взбудораженным” еще долго после того, как был принят закон о защите чувств верующих, а Толоконникова и Алехина отсидели свои сроки и вышли на свободу.

Пожалуй, никто не воплощал дух того периода лучше, чем Дмитрий Цорионов-Энтео, руководитель движения “Божья воля”, известный организацией беспорядков на московских художественных выставках, которые казались ему святотатственными. “Среди либералов есть апостолы антихриста, – сказал Энтео The New Times в 2015 году, после того как его группа разгромила крупную выставку скульптуры, – и я знаю их по именам”²⁵. Оппозиционеры прекрасно понимали, что Энтео говорит о них.

Семейные ценности

Если к принятию закона о защите чувств верующих Путина подтолкнули его противники, то второе яблоко раздора после протестов на Болотной ему подкинул друг, о существовании которого он, возможно, и не подозревал. В 2007 году 33-летний Виталий Милонов вошел в Законодательное собрание Санкт-Петербурга и вскоре сделал себе имя, выступая с консервативных позиций, например, призывая запретить преподавание теории эволюции в школах или создать казачью “полицию нравов” для патрулирования улиц²⁶. Большая часть его инициатив не встречала поддержки, но в феврале 2012 года – после нескольких месяцев попыток и всего через неделю после акции Pussy Riot в храме Христа Спасителя – он все же сумел добиться, чтобы Законодательное собрание Санкт-Петербурга приняло закон о штрафах за пропаганду “педофилии и гомосексуализма”²⁷.

Играя на враждебности общества к ЛГБТ-сообществу и превращая эту враждебность в политический ресурс, обращенный против предположительно прозападной оппозиции, Кремль просто применял давно известные на Западе техники. Маргарет Тэтчер пыталась сыграть на антипатии общества к правам гомосексуальных меньшинств на британских парламентских выборах 1987 года, а также в кампании за принятие “статьи 28” в целях недопущения формирования “положительного образа” гомосексуальности в образовании. Параллели с российским законом не случайны.

Столь же противоречивый, как дело Pussy Riot, начавшийся крестовый поход против ЛГБТ разжег такие страсти, каких в российской политике еще не видывали. Изначально деятельность Милонова в Санкт-Петербурге не привлекала особого внимания и вызывала лишь незначительные дискуссии в прессе. Основную поддержку Милонову в то время оказал влиятельный тележурналист Дмитрий Киселев, который сказал, что “сердца [гомосексуалов] надо вырывать, сжигать и закапывать в землю”²⁸. Однако на первых этапах кампании мнение Киселева было исключением. Для большинства россиян вопросы ЛГБТ вообще не стояли в повестке дня.

Интерес к теме возрос, когда был принят петербургский закон, а затем подобный же законопроект представлен на рассмотрение Государственной думе. Федеральный закон был принят почти одновременно с законом о защите чувств верующих. И снова складывалось впечатление, что власть пытается возбудить общественное мнение по вопросу, который изолирует оппозицию, демонстрирующую свою приверженность европейским ценностям. Когда законопроект был вынесен на голосование в Москве, в смоленской газете “Рабочий путь” была опубликована редакционная статья:

Государство, “забывшее”, что союз мужчины и женщины священен, ждет глобальная демографическая катастрофа. Только нормальная семья – малая церковь, основа жизнеспособного общества… Есть только одна возможность предотвратить трагедию, постигшую Европу, – противопоставить нормальную семью однополым бракам²⁹.

Как по команде, “болотная” оппозиция заняла противоположную сторону в этом споре, хотя раньше ни разу не обращалась к проблемам ЛГБТ-сообщества. В ночь на 10 мая 2013 года молодой гомосексуал Влад Торновой из Красноармейского района Волгограда был жестоко убит двумя мужчинами. Убийцы, которые и раньше нападали на гомосексуалов, утверждали, что “провокационное поведение” Торнового оскорбило их патриотические чувства³⁰. В газете “Ведомости” московская журналистка и активистка Мария Эйсмонт провела параллель между убийством Торнового и более ранней правительственной кампанией против грузинских иммигрантов, проведенной в 2006 году. Тогда критика центрального правительства в отношении грузин привела к спонтанным гонениям, в рамках которых местные власти и даже школьные учителя попытались искоренить грузин в своих рядах. “Каждый уважающий себя человек в сегодняшней России должен стать геем, – написала Эйсмонт после гибели Торнового. – Не в буквальном смысле слова, а в том, в котором в 2006 году уважающие себя россияне стали на время грузинами”³¹.

И снова, как и в случае с законом о защите чувств верующих, дискуссия обострилась, когда закон вступил в силу. В январе 2014 года Иван Охлобыстин – священник, ставший популярным комедийным актером, – написал Путину открытое письмо, призвав его дополнить закон о запрете пропаганды гомосексуализма возвращением в Уголовный кодекс статьи за мужеложество³². Как и следовало ожидать, риторика таких известных людей, как Охлобыстин и Киселев, придала преступникам храбрости. По данным правозащитников, в 2012 году в российских судах было рассмотрено 33 преступления на почве ненависти к представителям ЛГБТ-сообщества, в 2013 году – 50, в 2014 году – 52, а в 2015 году – 65. 90 из них были убийствами³³.

На волне раздора

Использование законов о защите чувств верующих и запрете пропаганды гомосексуализма в качестве острых вопросов сделало свое дело, углубив идеологический раскол между пропутинским большинством и оппозиционным меньшинством. В октябре 2013 года мы провели онлайн-исследование на выборке из образованных городских жителей – именно той категории избирателей, которая отвернулась от Путина в 2011–2012 годах и симпатии которой Кремль хотел вернуть. Среди прочего мы спросили, как они относятся к двум упомянутым законам, а также за кого они голосовали³⁴. Как и ожидалось, поддержка законов зависела от “партийной” принадлежности опрашиваемых. В то время как большинство россиян поддерживало оба закона, сторонники оппозиционеров в три раза чаще сторонников Путина не одобряли каждый из них³⁵.

Впрочем, эти острые вопросы справились с задачами не по волшебству, а при поддержке медиа. Зрители государственного телевидения, которое пропагандировало принятие закона о защите чувств верующих и закона о запрете пропаганды гомосексуализма, поддерживали законы гораздо чаще, чем участники опроса, получавшие информацию по другим каналам. Хотя все опрашиваемые проводили некоторое время онлайн, около половины из них написали, что ежедневно смотрят новости по федеральным каналам, а 16 % сообщили, что смотрят их редко или не смотрят вообще. Поразительный уровень корреляции между источником новостей и отношением к законам превосходит даже уровень корреляции между отношением к законам и партийной принадлежностью опрашиваемых³⁶.

Само собой, наличие корреляции не позволяет говорить о конкретных причинно-следственных связях. Возможно, выражающие поддержку законам люди просто любят государственное телевидение и чаще смотрят телевизионные новости, а возможно, именно привычка смотреть телевизионные новости делает людей лояльнее к принимаемым законам. На самом деле – и в сравнении с подобными исследованиями в других странах – процесс, вероятно, идет в обоих направлениях. Выражающие поддержку правам ЛГБТ люди реже обращаются к государственным новостным источникам, поскольку считают официальное освещение вопроса неприемлемым. С другой стороны, большинство зрителей государственного телевидения, вполне возможно, не задумываются ни о правах гомосексуалов, ни о правах православных христиан, а потому, когда государственные новости говорят им, что одни права нужно ограничить, а другие поддержать, они быстро соглашаются с услышанным. Какой бы ни была причинно-следственная связь, острые вопросы сеют раздор, разделяя людей на несогласные друг с другом лагеря, создавая разные реальности в разных медиасферах и приводя к формированию коалиций большинства (безмолвствующего, морального или какого угодно еще) против меньшинства. В этом смысле данные показывают, что телевидение играет в процессе важную роль.

И все это, с точки зрения Путина, просто чудесно – пока люди смотрят телевидение.

Да прольется дождь

Примерно в середине президентского срока Медведева – ближе к концу 2009 года – Михаил Зыгарь с друзьями заметили необычную тенденцию.

“Все хвастались, что не смотрят телевидение и давно выбросили телевизоры, – вспоминал Зыгарь. – Сейчас, конечно, этим никого не удивить, но тогда это было в новинку”.

Под “всеми” Зыгарь, само собой, подразумевает людей своего круга – а этот круг уж точно нельзя назвать типичным для России. Зыгарь родился в Москве, рос в Анголе, учился в Каире и получил журналистское образование в престижном Московском государственном институте международных отношений. После этого он стал одним из самых отважных российских иностранных корреспондентов и освещал войны в Ираке, Ливане и Палестине, а также революции на Украине и в Киргизии. Публикуясь в ежедневной газете “Коммерсантъ” и русскоязычной версии журнала Newsweek, Зыгарь вращался в либеральных кругах, которые его и читали. Именно эти круги, как заметили Зыгарь с друзьями, перестали смотреть телевизор.

Очевидным шагом стало основание нового телеканала. В октябре 2010 года Зыгарь, которому было всего 29 лет, стал первым главным редактором нового кабельного и онлайн-канала “Дождь”, поставив перед собой задачу делать то, что больше не желали делать остальные российские телеканалы: вещать в прямом эфире и рассказывать обо всем и обо всех, создавая интересный продукт.

“Я инстинктивно почувствовал, что будет здорово создать что-то новое для себя, для друзей, для тех, кого мы можем считать единомышленниками, – пояснял Зыгарь. – Обращаться к людям нормальным, человеческим языком, а не языком чиновников”.

Постепенно канал начал развиваться. Получив финансирование от Александра Винокурова – весьма успешного банкира и мужа занимавшей должность исполнительного директора канала Натальи Синдеевой, который также делал инвестиции в онлайн-медиапроекты Slon.ru и “Большой город”, – “Дождь” арендовал студию в модном районе старых складов кондитерской фабрики “Красный Октябрь”. На канале показывали интервью со всеми, от не скрывающего своих убеждений рокера Юрия Шевчука до самого президента Медведева. Окончательно закрепиться в медиапространстве “Дождю” помогли протесты на Болотной 2011–2012 годов.

“Болотная дала «Дождю» возможность сыграть роль единственного нормального телеканала России, – сказал Зыгарь, вспоминая, как ему приходилось организовывать освещение событий, считая каждую копейку. – Когда творятся такие вещи, любой нормальный телеканал обязан их освещать. В этом задача журналиста. Если бы протесты на Болотной площади, на проспекте Сахарова и других площадках освещались ведущими СМИ – если бы о них рассказывали по НТВ, Первому каналу, РЕН ТВ или даже Муз-ТВ, – «Дождь» перестал бы существовать. Если бы у нас была конкуренция, никто не стал бы смотреть наши репортажи о действительно важных событиях”.