Святослав Коровин
Быстрый мир: быстрые люди

– Я никогда не думал об этом в таком контексте. Но я точно не остаюсь собой, когда я выхожу к микрофону.

– Или… – Галя сделала паузу, – ты перестаешь быть собой, когда с нее сходишь?

За огромным панорамным окном было темно и сыро. Капли дождя периодически били в стекло и, стекая, рождали размытые преломления света огней фонарей и окон домов через дорогу. Город готовился ко сну. Озябший, мокрый, живой. Настоящий.

ГРЯНУЛ ГРОМ

Адаптироваться к столь резкой смене климата непросто. Еще два дня назад ты идешь по заснеженной Москве, а сегодня вдыхаешь влажный и жаркий тропический воздух. Как бы тебя не готовили, первые дни будешь чувствовать себя неуютно.

Мефодий, сидя на дереве, смотрел на шикарный дом, возвышающийся за трехметровым забором из пенобетона – не самый лучший материал для укреплений, но, видимо, возводили в спешке: что было, из того и построили.

Солнце сверху лило поток раскаленных фотонов. Такой вот кривой образ пришел к нему в голову. Он сидел на ветке уже полчаса. Сигнала не поступало. Проверил коммуникатор. С ним полный порядок.

В такой ситуации только ждать. В любом случае он должен быть – если на коммуникаторе зажжется зеленая лампочка, значит все началось, красная – нужно отступать.

Легкий камуфляжный костюм, легкий автомат, легкое чувство голода. Легкая операция впереди.

Сигнал был ожидаем, но, как всегда, неожиданно. Еле заметная вибрация и тусклая зеленая вспышка.

Прыгнул, сгруппировался, кувырок и быстрый бег. Все расписано как по нотам. Слева между деревьев мелькнула тень сержанта Давгоева, справа – Самойлова.

Как и предполагалось, сработали датчики движения. Нет, не так. Не предполагалось. Они точно знали, что это случится. В таких делах любое предположение в противовес знанию снижает процент эффективности.

Где-то над головой раздалась пулеметная очередь. Пули беспорядочно крошили ветки ближайших к стене деревьев. Явно стреляли не для того, чтобы попасть. Работали на испуг.

Пулемет резко заткнулся. Это Балашов снял пулеметчика из СВД. Леха был хорошим стрелком. Ему несколько секунд понадобилось для того, чтобы вычислить, откуда ведется огонь, поймать стрелка в перекрестье прицела и нажать на спусковой крючок. Красава!

Справа ухнула граната, потом застрекотали автоматы. Атака на ворота, конечно же, была отвлекающим маневром.

Перекатившись прямо под стену, Мефодий закрепил на ней несколько зарядов и быстро отполз за валун, лежащий в пяти метрах от нее. О валуне они тоже знали, карта местности, находившаяся в их распоряжении, была очень подробной.

Справа велась беспорядочная пальба. Молодцы, отправили самых молодых устраивать пиротехническое шоу! Молодые были в относительной безопасности, они просто палили в пределах одного сектора и короткими перебежками меняли огневые позиции после каждой очереди. Сложно предположить, что думала охрана. Атака явно не вписывалась в их представления об атаке как таковой: беспорядочные взрывы и бесконечная стрельба. Пока они ничего не заподозрили, надо рвануть стену.

Громко. Очень громко. Пыль и плотный дым. В заряды были встроены дымовые шашки. Конечно же, для пущей театральности.

Мефодий первым бросился в образовавшуюся брешь. За ним остальные уже из действительно атакующей группы.

Все происходит слишком быстро. Сколько секунд прошло до того, как он влетел в дом, сметя короткой очередью двух охранников. Десять секунд? Пять?

С противоположной стороны усадьбы громыхнуло. Это звено Капустина пошло на прорыв.

Мефодий огляделся. Дом не похож на жилой. Абсолютно пустые комнаты. Как так?

– Что это? – Самойлов смотрит на Мефодия, – не может такого быть…

– А это, друг мой, подстава…

Убежать они не успели. После нескольких громких хлопков помещение наполнилось пылью и дымом. Мефодий почувствовал, как мир вокруг сжимается и разваливается. Удар по голове и скользящая липкая темнота.

Мефодия тогда из горящего здания вытащил сержант Емелин. Когда прогремел взрыв, он еще не успел войти в здание. Остальных, кто был внутри, спасти не удалось… Операция была провалена, но виновные были найдены. Как потом написали в официальных письмах, они «погибли при исполнении воинского долга». Поскольку операция была, хоть и шумной, но чрезвычайно секретной, предавшие отряд офицеры по бумагам погибли не в жаркой стране в районе экватора, а на одном из полигонов в окрестностях Пскова.

Мефодий уже через месяц был в строю. Этот случай научил его одной простой истине – никогда не лезть в незнакомое помещение, если ты на сто процентов не уверен, что внутри.

К сожалению этим, принципом иногда приходилось пренебрегать. Например, сейчас, когда, выбив ногой дверь служебного входа, он оказался внутри огромного и похожего на космический корабль дворца спорта.

Сбросив дурацкую сковывающую движения куртку, он побежал по коридору. Сзади что-то хлопнуло, а в паре сантиметров от уха просвистела пуля. Было бы глупо рассчитывать, что преследователи так просто дадут ему уйти. Увидев его в кафе, они уже внутренне праздновали победу, а неожиданный финт Мефодия вызвал злобу. Все это было безрассудно и странно. Они же прекрасно должны понимать, что и им не получиться выйти из дворца без последствий.

Хотя… Кто знает, что за документы у них в карманах. Говорят, что у шефа есть связи везде: депутаты, полиция, армия… Страшный человек.

Мефодий свернул в одно из ответвлений коридора, взял в руки «УЗИ» и стал ждать. Его преследователи прекрасно видели, куда он шмыгнул. Возможно они решат, что он побежал вглубь здания. Тогда они…

– Мефодий, я знаю, что ты стоишь там и ждешь, когда мы попадаем в зону обстрела. Не глупи.

Ответить, значит выдать себя со всеми потрохами.

– Я знаю о том, где ты служил. Ты предсказуем. Твой образ мышления не позволит тебе бежать с отличной огневой позиции. Лучше просто выходи и поедем, пока нас тут всех не накрыли.

Мефодий огляделся. Короткий коридор упирался в прозрачную дверь. За стеклом виднелись ступеньки. Если получится сделать все бесшумно, он выиграет несколько секунд.

Дверь была не заперта. Осторожно потянул ее на себя.

– Выходи, тебе некуда бежать. Ты сам это знаешь.

Мефодий не знал. Дворец огромный, лестниц много. Вряд ли люди шефа снаружи дежурят у каждой двери.

В несколько прыжков Мефодий оказался на площадке между этажами. Еще раз… Прыг-скок! Второй этаж. Две запертые двери. Так просто не выбить. Видно, что сделаны добротно.

Третий, четвертый этаж. Одна из дверей четвертого открыта настежь. Длинный и абсолютно пустой коридор впереди.

Мефодий прислушался. Он понял, что тех, кто шел за ним, когда-то обучили ходить бесшумно. Но его обучили слышать то, чего не слышно. Судя по всему, они этажом ниже. И они знают, что он над ними.

Выше идти было некуда. Соответственно, нужно искать выход. Другой выход. Устраивать перестрелку и прорываться вниз туда, откуда он только что пришел рискованно – могут встретить.

Быстрыми шагами Мефодий прошел по коридору и свернул за угол. Новый коридор. Слева глухая стена, справа двери. За одной шумно – несколько мужских голосов что-то бурно обсуждали, за второй тихо. Пока в коридоре кроме него никого. Даже странно.

Мефодий не представлял планировку здания, и он не мог быть уверенным, что его преследователи в такой же ситуации. Возможно, что кто-то уже идет к нему с другой стороны. Вон, как коридор загибается, что за поворотом, не видно.

Дернув ручку второй двери, Мефодий зашел в комнату. В комнате были люди. Два человека. Он направил на них пистолет и, приложив палец к губам, закрыл дверь изнутри.

– Что здесь происходит? – парень лет тридцати смотрит на него, – это шутка?

Как-то майор Бородихин сказал ему, что долог путь рассказа, но короток путь показа. Мефодий посчитал, что сейчас не нужно ничего объяснять. Он на секунду направил ствол пистолета вверх и нажал на спусковой крючок. Глушитель погасил звук, но в плите навесного потолка появилась аккуратная дырочка.

– Просто молчите…

Девушка с красными волосами и огромными зелеными глазами вцепилась в руку парня…

Мефодий огляделся. Небольшое помещение, стол с зеркалом, кресло, шкаф, камера на треноге. Камера снимала напуганную парочку.

– Просто молчите, – шепотом процедил сквозь зубы Мефодий, – надеюсь, что никто не пострадает.

Вряд ли, услышав шум за второй дверью, преследователи решаться ломать соседнюю. Возможно они подумают, что она заперта и пройдут мимо… А дальше? Дальше нужно как-то выбираться. Брать на себя двойное убийство не хотелось, но…

Парень дернулся слишком резко. Что-то черное и бесформенное у него в руках. Похоже на рубашку. Он кидает ее в Мефодия, и Мефодий стреляет. Он понимает, что девушка сейчас закричит. Девушки всегда кричат, когда на их глазах убивают.

Она не успела. Ее тело грохнулось рядом с трупом парня через мгновение.

Снаружи дернули дверь. Кто?

За окном Мефодий видит край стены и пожарную лестницу. Он берет со стола стеклянную бутылку с гранатовым соком и кидает ее в окно. Композитное стекло не разбивается, зато бутылка разрывается на десятки осколков – достань гранату, и будет праздник!

Дверь с жутким грохотом вваливается внутрь, а тело Мефодия, отброшенное автоматной очередью к окну, сползает на пол… Он слышит крики, он видит, как его кровь смешивается с соком. Он успевает услышать, как за окном грохочет гром.

Он умирает.

СМЕРТЬ

Что мы знаем о смерти? Чем она так страшна?

Кто-то из известных людей сказал, что он не боится смерти, а просто не хочет при ней присутствовать. В этой парадоксальной фразе выражен весь страх человека перед кончиной. Страшно осознавать, что ты умираешь, страшно понимать, что вот еще несколько минут и ты перестаешь видеть, слышать, чувствовать.

Человек любопытен. Людям интересно, что кроется за той последней дверью. Но человек не только любопытен – он тщеславен! Главное, ведь не только увидеть, что происходит после смерти, но и рассказать об этом. Желательно подкрепить свой рассказ парой фотографий, которые вызовут ажиотаж в социальных сетях. И это еще один корневой страх – не вернуться, исчезнуть, стать забытым.

В недавнем прошлом были популярны книги американского психолога Реймонда Моуди. Моуди посвятил ряд исследований тому, что он сам назвал околосмертными переживаниями. В девяностые годы его книга «Жизнь после жизни» стала настоящим бестселлером. Уставшие от разрухи и безнадеги люди искали в ней ответы на вопросы, что будет дальше, куда они попадут после того, как сделают последний выдох.

В книге красочно описаны околосмертные видения и переживания, которые испытывали люди, находящиеся на грани жизни и смерти. Но сказала ли что-то эта книга о смерти? Или она просто описала, как человек, едущий из Петербурга в Москву, выходит где-нибудь в Балагом, ловит попутку и возвращается в Питер?

Можно ли не присутствовать при своей смерти? Можно ли не осознать, что ты умер?

Легко представить себе ужас тех, кого ведут на электрический стул. У Стивена Кинга в его романе «Зеленая Миля» сделана попытка осмыслить это. Осмыслить, что может чувствовать человек, знающий, что его ведут на смерть.

Невозможно представить, каково это знать, что каждый твой шаг, каждое твое движение приближают тебя к смерти. С этой точки зрения казни, практиковавшиеся в Советском Союзе, когда заключенного выводили, как ему говорили, на допрос, и где-то в коридоре стреляли ему в голову, выглядят гуманнее. Внезапная смерть без осознания.

Смерть пугает людей все те тысячи лет, сколько существует человечество. Кто-то верит в рай и ад, кто-то в перерождение, кто-то скептично заявляет, что после гибели организма сознание также исчезает.

Но, каково это – исчезнуть?

Есть точка зрения, что человек жив, пока его помнят. Что он жив в своих делах, книгах, которые он написал, фильмах, в которых он снялся. Но является ли это жизнью? Или таким образом подтверждается теория Юнга о коллективном бессознательном?

Каждый человек смертен, и каждый человек старается гнать от себя мысль об этом. Это, как у Маргарет Митчелл в «Унесенных Ветром»:

– Я подумаю об этом завтра.

Смерть обрывает все. Умерев, человек не допишет песню, которую писал, не досмотрит выпуск новостей, который смотрел, не доест ужин, который ел.

Это может случиться в любой момент, и нет разницы, кто ты. Умирают президенты, умирают уличные бродяги.

Кто-то умирает сам, а кто-то по воле обстоятельств и других людей. Кто-то умирает из-за того, что его тело износилось настолько, что органы не могут функционировать, кто-то от удара ножом, стрелы или пули.

Человечество изобрело множество средств прерывания жизни. Оружие все совершеннее, и циничным является заявление о том, что есть гуманные и негуманные его виды.

После первой мировой войны люди договорились не использовать отравляющий газ. Мол, человек уж слишком сильно мучается, умирая от него. Военные не отрицают факта убийства, но они против мучений. В таком контексте нет ничего гуманнее огромной и очень мощной бомбы, способной за долю секунды уничтожить целый город.

В фильмах нам показывают, как бравый снайпер одного за другим убивает солдат вражеской армии. На экране мы видим безымянные фигуры, падающие навзничь… Но каждая из этих фигур – человек. Человек со своей историей, увлечениями, любовью.

Изображая смерть на экране, режиссеры не акцентируют внимание на этом. Писатели, решившие положить пару-тройку безымянных людей, не говорят об их жизни и жизни их друзей и родных после того, как сверкнет нож или прогремит выстрел.

Преодоление смерти стало одной из целей человечества: продлить жизнь или сделать ее бесконечной!

Человечество, несмотря на весь научно-технический прогресс, продолжает наделять смерть чисто мистическими свойствами. Человек же не может исчезнуть просто так?

Считается, что, устанавливая роскошное надгробие, мы отдаем дань памяти умершему. Каждый год родственники съезжаются на могилу, а из уст в уста передаются почти что сказочные истории. Знаете же, что о мертвом либо хорошо, либо никак? Смерть таким образом очищает человека, делая его гораздо лучше, чем он был при жизни!

Каждый день умирают люди. В каждом доме рано или поздно справляют поминки. Кто-то умирает в собственной постели, а кто-то влетает с размаху на мотоцикле в грузовик – итог один…

Умирают герои и злодеи. Их жизни обрываются, либо тихо в старости, либо в бою. Возможно и после боя, когда выживший травится некачественным алкоголем или попадает под колеса случайного автомобиля.

Смерть не избирательна, она вершит свою жатву, независимо от того, удобен ли момент.

Для смерти вообще не важно, кем был человек – она придет к каждому.

Гоня мысли о ней, человек прожигает свою жизнь. Он наивно думает, что у него еще много времени. Человеку еще двадцать, еще тридцать, еще сорок, да и в пятьдесят он выглядит младше своих лет и ходит в спортзал. Бах! Просто случайность. Невероятная или закономерная. Водители автомобилей «скорой помощи» могут многое рассказать об этом.

К большому сожалению нужно просто признать это. Признать, что даже главный герой самой продаваемой серии книг умрет. Авторы лишь могут продлить его жизнь, но должен в конце концов найтись тот, кто опишет его похороны.

Мир литературы и кино знает множество случаев, когда герои возвращались, но Шерлок Холмс не может быть вечным. И он в конечном итоге умер. Мы не читали об этом, но нельзя отрицать этого факта.

У Стивена Кинга в романе «Мизери» писатель убивает главную героиню своей книги. Он дарит реальное забвение вымышленному персонажу, но, спасая уже свою жизнь, возвращает его в этот мир. Такая вот ирония – спасая жизнь реальную, воскрешаешь выдуманных покойников.

Человек боится смерти, но он часто заигрывает с ней. Прыжок с тарзанки, ночная гонка по кольцевой на скорости 200, игнорируя правила, «русская рулетка»… Человек радуется, побеждая смерть. Он радуется каждый раз и снова бросает ей вызов. И рано или поздно он придет к ней:

– Как так?

– Я дала тебе десять шансов, но мне надоело. Привет!

Улыбчивая смерть с желтым смайлом вместо лица. Художник Бэнкси мастерски использовал этот образ: веселая смерть, игривая смерть…

А жизнь продолжается. Человек не может принять того, что все закончится только для него. Его жена будет спать с другим, его друзья будут встречаться и веселиться, ветер будет трепать занавески, а солнце светить в окна.

Мрачно? Безнадежно? Грустно?

Оплакивая умершего, мы жалеем не его, а себя. Себя, оставшегося без него. И еще мы склонны верить, что рано или поздно встретимся с тем, кого потеряли. По крайней мере, мы хотим в это верить. Или не хотим?

Мы вообще не хотим верить в смерть. И гибель близкого человека часто воспринимается как шутка: да не могло это случится с ним? Не мог он уйти так просто! Не бывает такого! С другими бывает, а с близкими нет.

Это, как читатель не верит, что главные герои книги погибли. Еще больше половины книжки впереди, а нам описывают их убийство. Автора за такое нужно приковать наручниками к кровати и заставить их вернуть. Не, ну, правда!

КОМНАТА

Рите показалось, что ее вдруг не стало. А потом вдруг она появилась. Что-то произошло. Как-то все обрывочно. Как будто ее разобрали на части и снова собрали. Вроде все также, но иначе.

Она не помнила боль, она не успела ее осознать. Просто все вокруг исчезло. Была только охапка ощущений: предчувствие, радость, потом страх. Страха было совсем мало. Вот, буквально чуть-чуть. А за страхом темнота. Хотя, нет, не темнота. Темноту можно осознать, ее можно увидеть, о ней можно рассказать.

С ней было что-то другое. С ней было то, чего не было.

Странные мысли. Какие странные мысли.

Она открыла глаза. Белый потолок, выкрашенные в зеленый цвет стены.

Ее руки запрокинуты к спинке железной кровати и прикованы к прутьям решетки. Жесткие браслеты и бряцающая цепь. Наручники?

– Ты очнулась?

Рита повернула голову и уперлась взглядом в лицо взлохмаченного Макса Канева. Он также лежал на железной кровати. Его руки также были прикованы к спинке.

– А, да… – язык плохо слушался, – Да, я… Очнулась. А… Где мы?

– Хороший вопрос. А ты кто? Вон тех двух, – он кивнул куда-то в сторону, – я знаю. Ну, как минимум я знаю, откуда они взялись, а ты?

– А я… Я Рита, – она посмотрела в ту сторону, куда кивнул Макс.

В комнате с зарешеченным окном стояли еще две кровати. На одной лежала девушка с красными волосами, на другой лысый мужик лет сорока.

Кровати стояли вдоль стен комнаты. Две с одной стороны, две с другой. Помещение походило на больничную палату, но окно без стекол с массивной решеткой никак не рифмовалось с больничным покоем.

Да и наручники не рифмовались.

Рита и Макс были одеты в серые длинные рубахи, типа ночнушек, но из очень грубого материала. Откуда-то в голове Риты выплыло слово «рубище». Такое темное и средневековое.

– Где мы? – Рита смотрела на Макса, а тот в потолок.

– Я не знаю, я помню только, что вон тот… – Макс кивнул в сторону лысого, – ворвался в гримерку и стрелял. Сначала вверх, потом в меня. И грозу помню.

– А они не очнулись?

– Как видишь, нет. Так, кто ты?

– Я Рита, – повторила Рита, – я поклонница твоей группы. Я пришла на концерт, потом проникла в твою гримерку. Пряталась над навесным потолком. Потом…

Рита зажмурилась. Воспоминания нехотя проступали сквозь пелену осознания:

– Потом я слушала, как ты даешь интервью. После этого кто-то вошел, и все. Я здесь.

Макс посмотрел на девушку еще раз. Она была очень красивой и совсем юной. Вряд ли бы кто-то подослал к ним сейчас такую… Скорее всего она говорила правду.

Он очнулся полчаса назад. Открыв глаза, первое, о чем он подумал, это то, что он совершенно не чувствует боли. Даже пронеслась шальная мысль, что история с неизвестным мужчиной с пистолетом – это розыгрыш. Но, увидев этого мужчину, Галю и незнакомую брюнетку, которые, как и он, были привязаны наручниками к кроватям, стоящим в странной комнате с окном без стекол, Макс сделал вывод, что на розыгрыш это совсем не похоже.

– Знаешь, мне кажется, что тебя убили, – Макс постарался сказать это максимально спокойно, – он стрелял в потолок. Стрелял и попал в тебя.

– Убили? Как? А ты?

– И меня тоже. И, видимо, Галю. У меня тут только один вопрос, что тот, кто нас грохнул, делает здесь?

– Где здесь?

Слова Макса совсем не укладывались в ритиной голове. Как-то все это странно прозвучало. Их убили, а их убийца лежит в паре метров от них. Но они живы. Вроде. Значит, и не убийца он вовсе.

– Макс, погоди… – Рита сделала паузу, – но мы живы, вообще-то.

– Знаешь, меня тоже в этой ситуации чрезвычайно смущает данный факт. То есть, не то, что смущает. Просто, согласись, мы этого точно стопроцентно не знаем. Может быть, мы на том свете…

– Ага, – послышался голос лысого, – и сейчас нас распределят по местам дальнейшего пребывания.

Рита и Макс уставились на Мефодия, который ловко одним движением смог сесть на кровати.

– Ты кто?

– Я Мефодий. Остальное, как мне кажется, вам знать не нужно.

Мефодий попытался напрячь руки и порвать цепь. Не получилось.

– Что ты делаешь?

– Я хочу вылезти отсюда, – Мефодий огляделся по сторонам, – не думаю, что все это принесет мне приятные впечатления. Да, кстати, в меня тоже стреляли.

Мефодий спустил ноги на пол и попытался приподнять кровать.

– Видите, даже кровати к полу привинчены. Как думаете, хорошее это место или нет?

Макс с Ритой смогли повторить маневр Мефодия и сесть.

– Ты стрелял в меня.

– Послушай, я знать не знаю, кто ты. Считай, что это была вынужденная мера. Никакой личной неприязни у меня к тебе не было и нет.

– Меня Максимом зовут, – Макс вымученно улыбнулся, – я музыкант, и в тот вечер выступал во дворце. Потом пришла Галя взять интервью, потом ты…

– Макс, я спасал свою шкуру. Не больше и не меньше. Это была основная цель, а ты и твоя девчонка, как это называется, случайные жертвы среди мирного населения.

– Я не его девчонка, – Галя открыла глаза, – я вообще ничья девчонка. А, что, собственно, здесь происходит?

Галя не верила в загробную жизнь. Поняв, что жива, она сразу же попыталась найти хоть какое-то объяснение. В голове словно бы заработал компьютер, защелкали скрипты, были извлечены файлы, но…

– Так, что все это значит? Где мы?

Первой мыслью было то, что она в больнице. Да, в нее стреляли. Видимо, она потеряла сознание, и вот пришла в себя. Но в больницах не приковывают наручниками. Даже в психиатрических. Также в больницах не кладут вместе людей разного пола. Впрочем, то же самое относится и к тюрьмам – если бы это была тюрьма, их бы рассадили по разным камерам.

– Слушай, Мефодий, а не похитили ли нас? Ты говоришь, что в тебя тоже стреляли. Кто стрелял-то?

– Ты слишком много задаешь вопросов, – Мефодий внутренне скривился: слишком уж картинно прозвучала эта реплика. Так, будто они в дешевом боевике из девяностых.

– Не, ну, правда, – вмешалась Рита, – мы в непонятной комнате. Мы прикованы к кроватям. Может быть, это связано каким-то образом с тобой?

Мефодий, поняв, что все попытки выломать прутья спинки или передвинуть кровать только тратят его силы, постарался поудобнее усесться.

Возможно, есть доля здравого смысла в их словах, но есть одно «но». Он был на сто процентов уверен, что застрелил музыканта и красноволосую. Если бы он один очнулся после всей этой истории, можно было бы предположить, что в него стреляли не пулями, а транквилизаторами, а потом привезли сюда и скоро придет шеф или кто-то из его людей.

– Сомневаюсь. Те, кто шли за мной, не стали бы действовать так. Они положили бы меня прямо там.

– Уверен? – Рита удивилась своему спокойствию. Вообще, ее состояние было несколько странным. Никаких эмоций. Ей не страшно, что она непонятно где, ей не радостно, что рядом Максим. Просто какая-то пустота. Она слышала о таком термине как аффективное уплощение, и очень не хотелось, чтобы он когда-нибудь возник в ее истории болезни.

Макс молча закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. Он прекрасно помнил, как в гримерку ввалился Мефодий и выстрелил в потолок. После этого Максу захотелось немного погеройствовать. Вернее, это было не совсем осознанно. Возможно, всплыли какие-то воспоминания и сцены из просмотренных фильмов. Он схватил со спинки кресла концертную рубашку, чтобы кинуть в угрожающего оружием человека. А дальше? А дальше, как на американских горках. Только не вниз, а сразу во все стороны. Словно бы он разлетелся на атомы, а потом снова собрался. Уже здесь. Одетый в длинную серую рубаху до колен.

– Понимаете, друзья мои, – Макс понимал, что сейчас надо сказать что-то значимое, что-то, что даст хоть какие-то координаты, – мы сейчас здесь. Мы переодеты и прикованы. А значит это только одно. Это значит, что за нами придут. Или к нам придут. Если бы хотели, чтобы мы умерли, то не стали бы так изощряться.

– Я тоже об этом подумала, – Галя посмотрела на него, – и от этого мне как-то не по себе. Кто-то нас похитил. Но, зачем?

– Инопланетяне? – Рите стало немного жутковато от этого предположения. Совсем чуть-чуть, но все-таки. Ее даже немного порадовало, что она испытала хоть какую-то эмоцию.

Галя снова оглядела комнату. Что-то в ней очень сильно смущало. Так, зеленые стены, крашеный пол из досок, окно с решетками, деревянная и, судя по всему, запертая дверь, кровати, белый потолок.

– А вы заметили, что здесь нет электрического освещения? – спросила она, – нет люстры, нет крючка для нее, нет следов от проводов, выключателя и розеток.

– Ну, то, что нет розеток, это не удивительно, – Макс также огляделся, – если в этой комнате держат пленников, то розетка в свободном доступе представляет опасность. А, вот, то, что нет лампы – это действительно странно.

А еще за окном светило солнце. Жаркое солнце. Отнюдь не осеннее. От здания, где они находились, вдаль тянулось поле с ромашками, упирающееся в зеленый лес.

– Да и на улице не осень. Вообще не осень, – Мефодий прислушался, – слышите, там птицы поют…

– И что это значит? – Ритино беспокойство нарастало, – что мы где-то далеко от дома? Что нас вывезли?

– Знаете, – Мефодий заговорил тише, – никуда нас не увезли. Природа абсолютно как в Питере или области. Но осенью в этих широтах такого не бывает. Осенью мы бы сейчас мерзли и проклинали все на свете, а не гадали, где мы, и как сюда попали.

Галя снова попыталась подумать. На этот раз думать было легче. Видимо она окончательно отошла от странного бессознательного сна. Или, не сна?

– Ты хочешь сказать, что мы без сознания провели почти год, а сейчас почему-то вдруг одновременно очнулись. То есть, после перестрелки нас каким-то образом вывезли из Дворца, транспортировали сюда и держали на каких-нибудь транквилизаторах, при этом сделав так, чтобы мы не умерли от ран? Типа, вылечили…

– Мефодий, ты уверен, что мы где-то недалеко от города, – Макс посмотрел на него, – ты уверен в том, что говоришь?

– Нет, я не могу дать стопроцентной гарантии. Если была бы ночь, и были бы видны звезды, можно было попробовать как-то определиться, хотя и тут все было бы очень приблизительно. Но, как мне кажется, скорее всего…

– Да и ромашки… Они действительно летом цветут. Конечно, может быть нас похитили и привезли в Америку, но пейзаж за окном очень уж российский, да и птицы поют совсем по-нашему. Ладно, вопрос пока открытый, но будем надеяться, что мы где-то под Питером, – Макс улыбнулся, – Мефодий, это твое настоящее имя?

– Да. С рождения. В детстве меня дразнили, хотел поменять, но потом передумал. Глупо менять имя. Это, как на «Мерседес» повесить значок «Ягуара».

Тема имени была не слишком приятна Мефодию.

– Так вот, Мефодий, нам всем очень интересно узнать, что случилось в тот вечер, из-за которого мы оказались непонятно где и сами до конца не уверены, что мы вообще живы. Ты же застрелил каждого из нас!

Мефодий прекрасно понимал, что в данной ситуации нет смысла уходить от ответа. Конечно, можно напридумывать красивых историй, но что это изменит?

– Я работал на одного влиятельного человека. В какой-то момент я перестал… – он замолчал на несколько секунд, – вы ничего не слышите?

– Ничего интересного и внятного мы пока от тебя не услышали, – ответила за всех Галя, – продолжай.

– Нет, вы не поняли. За дверью, видимо, коридор. И кто-то идет по нему…

Все замолчали. Мефодий был прав. Шаги. Судя по всему, шел не один человек, а несколько.

Рите стало страшно. Есть такая особенность, что не страшно одному оказаться в незнакомом месте, страшно встретить кого-то незнакомого… Если ты точно знаешь, что ты один в переулке, то и в три часа ночи не страшно. Но беда в том, что ты не можешь быть в этом стопроцентно уверен.

Что-то лязгнуло и дверь открылась…