священник Александр Дьяченко
«Телефон доверия» и другие рассказы

Контакт

Мой хороший товарищ, отец Виктор, бывший спецназовец, рассказывал мне, как в первый раз в жизни надел подрясник. И не только надел, но и пошел в нем по Москве. Он еще не был рукоположен в сан, но получил благословение на право ношения священнической одежды.

– И вот иду, – рассказывает отец Виктор, – а навстречу выходит дядька лет шестидесяти. Здоровенный такой, и пиво на ходу пьет из бутылки. Поравнялся со мной и вдруг ни с того ни с сего как даст мне по носу! И сломал его. А так как нос у меня был сломан уже раз двадцать, то кровь не пошла, но все равно было больно и слишком обидно. За что? Ведь я даже не глядел в его сторону. Раньше бы я его убил просто. Но сейчас-то я стал христианином, да еще и подрясник на мне. Сдержал себя, хотя было очень трудно.

Запомнил я того мужика, благо дело было в моем районе. Встречаю его через пару дней, остановил и спрашиваю:

– Ты чего же, отец, меня по носу ударил, что я тебе такого сделал?

Представь, он отвечает:

– Ты меня прости, сам не пойму, какая муха укусила. Ведь я до последней минуты не собирался тебя бить. А как поравнялись, словно сила какая-то развернула, и я ударил, пьяный был. Стыдно мне, сынок, сил нет, как стыдно! Ты уж прости меня, старого!

Мне тоже иногда вспоминаются забавные и немного странные случаи из жизни. Как-то едем в автобусе. Полдень, народу немного, только сидячие места и заняты. Я в подряснике с крестом стою на задней площадке. Едем. На одной из остановок в салон заходят трое молодых ребят, лет по семнадцать, – веселые, вроде трезвые, смеются. Оно и правильно: молодые должны смеяться, потом наступит время забот и проблем, а пока можно и повеселиться.

Однако замечаю, что эта смеющаяся троица начинает постепенно смещаться в мою сторону и потихоньку так зажимать меня в угол салона на задней площадке. Вдруг один из ребят как бы случайно, падая на спину, прижимает меня к стенке. Они уже вовсю хохочут, я отхожу в другой угол, а юноша бьется об меня уже боком.

Чувствую, назревает драка – что делать? Я не могу их бить – каноны не позволяют, а на мне еще и крест. Смотрю на людей, что едут вместе с нами. Видят же, что молодежь над священником куражится. Думаю, может, кто заступится, ведь я же не в Москве, я в родной поселок еду, и эти люди обязательно должны меня знать. А народу забава: мужики в проход со своих мест повылезли, шеи вытянули и с неподдельным интересом ждут, будет драка или нет.

Ладно, думаю, раз драки не избежать, тогда будет так: если успеем к ближайшей остановке подъехать, я выйду, а если не успеем, ну, куда деваться, сниму крест, и начнем публику потешать. Но все «испортила» одна пожилая женщина. Она сидела к нам боком и держала перед собой большую сумку на колесиках и инвалидную тросточку. Эта бабушка и закричала на молодежь:

– Вы что ж это делаете?! Как вам не стыдно – на священника руку поднимать!

И что вы думаете? Ребятки поутихли, отошли от меня в сторонку и, так же похохатывая, вышли на первой же остановке.

Понятно, что потом подошел я к моей спасительнице, поблагодарил ее и спрашиваю:

– Матушка, почему ты за меня заступилась? Вон ведь здоровые дядьки едут, а никто и пальцем не пошевелил, а ты закричала.

– Ой, батюшка, все просто. Нас с родителями, когда мне было всего пять лет, выслали, как семью кулаков, на Север и загнали голых и босых на болота. Нас, таких семей, там много было. Сказали, мол, хотите – живите, не хотите – подыхайте. Короче, как хотите. Вот если бы мы не помогали тогда друг другу, не заступались один за другого, не выжили бы. Там и молиться научилась, все мы тогда только на Бога и надеялись – и выжили. А сейчас я даже рада, что смогла вот хоть на старости лет за священника заступиться. Так на душе радостно!

* * *

Живем мы, сельские священники, скромно. Может, перед кем и стоит проблема, как и во что одеться, а вот у меня такой проблемы нет вовсе. Меня полностью, за исключением мелочей, одевает секонд-хенд. Люди приносят в храм много тряпок, что уже не хотят носить, а что-то от усопших осталось. И моя староста Нина, молодец такая, никогда не забывает про батюшку. А я человек в одежде непритязательный, за модой не гонюсь, так что за все слава Богу.

Но вот как-то матушка решила, что мне обязательно нужно купить зимнюю, не продуваемую ветром куртку. Ну, раз нужно, значит нужно. Поехали на рынок. Там у одного армянина сторговали коричневую замшевую куртку с искусственным зимним воротником на заклепках и подстежке на молнии. Одно было подозрительно: уж больно мало торговец за нее просил. Когда мы уже отдали деньги, он мне сказал:

– Понимаешь, брат, такие куртки уже из моды вышли. И их никто не покупает.

Мне все равно – главное, чтобы вещь была теплая и ветер не продувал. До сих пор эту куртку ношу, сносу ей нет.

Однажды иду после занятий в семинарии на автовокзал в своей новой замшевой куртке. Надел ее прямо на подрясник – наверное, просто поленился его снимать. Иду в здание областного автовокзала и краем уха слышу, как кто-то кричит:

– Нет, ну вы полюбуйтесь на этого упыря! Полюбуйтесь, вот он, кровосос проклятый на нашей народной шее!

На вокзалах всегда обитало несметное полчище бездомных алкашей, поэтому к таким крикам и разборкам все давно привыкли и не обращают внимания. Я тоже не обратил внимания, и напрасно. Оказалось, что «упырь» и «кровосос» – это я. А поводом к негодованию стала моя новая замшевая куртка с искусственным зимним воротником на заклепках.

Неожиданно подбегает ко мне нетрезвая тетенька средних лет и хватается за мою куртку.

– Отдавай, паразит, куртку! Люди, люди, смотрите, как эти попы нас дурят, обжирают! Смотрите, в каких шмотках ходят, на «мерседесах» ездят, а мы, простой народ, что же, с голоду теперь подыхать должны?!

Ну, думаю, попал! Вот ведь угораздило меня пойти в подряснике, поленился снять в семинарии, а теперь получай. Тетка хоть и пьяная, а сильная. Да еще и тяжелая, повисла у меня на руке и не отпускает. Но здесь меня выручили другие пассажиры. Двое молодых ребят, видя, в какую я попал ситуацию, тут же подбежали и оторвали от меня эту тетку.

– Мать, – предлагают, – чего ты хочешь? Давай мы тебе хлеба купим?

Угомонилась.

А однажды со мной произошла ну очень смешная история. Летом иду по улице небольшого городка, что рядом с нашим поселком. Мне нужно было зайти к одному знакомому, тот жил в пятиэтажке. Подхожу к его подъезду. Возле подъезда на лавочке две бабулечки раскладывают стопки журналов. Заглянул, а это уже до тошноты знакомая «Сторожевая башня».

О как! Иеговисты! Дай-ка я с ними немного пообщаюсь. И значения не придал, что на мне подрясник и крест. А для свидетеля Иеговы – это все равно что для быка красная тряпка. Бабушки в ответ на какой-то мой невинный вопрос развернулись – и на меня. Две такие миленькие старушечки: маленькие, худенькие, обе в береточках, у одной золотая фикса во рту.

Оценив ситуацию, они, не сговариваясь, вытянули ко мне свои кулачки и бросились в драку. Честное слово! Это было так неожиданно. Им не хватало только боевого клича типа «банзай!» или «Иегова, вперед!».

Конечно, мне бы ничего не стоило справиться с зарвавшимися пропагандистками наверняка из числа бывших активисток годов этак шестидесятых. Но я не забывал, где на тот момент находился. А находился я во дворе, куда стекались подъезды четырех стоящих квадратом пятиэтажных домов. И за мной в это время могли наблюдать десятки и десятки любопытствующих глаз. Представьте себе эту картину!

Люди с высоты своих этажей смотрят, как поп с крестом на груди дерется с двумя интеллигентного вида старушками. Кого обвинят: их или меня? Конечно же, меня. И скажут или подумают: «Совсем уже попы распоясались! Мало им храмов, уже по дворам старухам от них житья нету». Ведь ни у кого не сработает, что хулиганят-то как раз эти «божии одуванчики». А им, наверное, лестно, это у них за мученичество считается – от православного попа получить подзатыльник. Так что, друзья мои, не нашел я больше ничего лучшего, как бежать. Бежал позорно с предложенного мне поля боя.

* * *

Почитай каждый год мне приходится бывать зимой в Москве на Рождественских чтениях. Встретился там с одним знакомым батюшкой. Он мне рассказал, что накануне вечером какие-то молодые люди в метро ему угрожали и даже преследовать начали. Хорошо, говорит, успел до милицейского поста добежать.

– Ты вечером подрясник не надевай, разные люди в Москве живут, будь осторожен, – предупредил меня.

Наша секция проходила в самом центре города, в Историческом музее, что на Красной площади. Работа секции завершалась, а музей еще был открыт, поэтому я решил пройтись по залам, посмотреть экспозицию, тем более что всегда любил историю. Гуляю, рассматриваю разные древности и замечаю, что за мной ходят и явно хотят заговорить, но не решаются две еще нестарые посетительницы. Тогда я улыбнулся и первым обратился к ним.

Оказалось, обе они из Петербурга и отбывают на родину этим вечером около полуночи. Чем-то я им приглянулся, вот и захотелось женщинам сделать мне что-нибудь приятное. Они предложили сходить с ними на балет в Большом театре.

– Это же дорогое удовольствие, девушки! – возражаю.

– Сразу видно, что вы не театрал, – в ответ снисходительно улыбнулись новые знакомые. – Кто же из настоящих ценителей прекрасного будет покупать билеты в Большой театр? Никаких денег не хватит. Пойдемте, мы вас так проведем!

Оказывается, в билетных кассах можно было попросить билет на «место неудобное». Он стоил всего-то двадцать рублей, правда, с него ничего и не увидишь. А и не надо, нужно немного подождать и, как прозвучит третий звонок, смело идти в зал, и любезные смотрительницы предложат тебе занять свободное место. Вот таким образом я в первый раз в жизни смотрел балет в исполнении труппы замечательного театра.

Помня наставление друга, я планировал разоблачиться еще по выходе из музея. Но когда представил себе, как затрапезно буду смотреться без подрясника на фоне людей, специально собравшихся в Большой, то решил повременить, тем более что был не один. А по окончании представления настолько оставался под впечатлением от увиденного, что и вовсе забыл обо всем. Потом мы гуляли по Красной площади, женщины рассказывали мне о своем городе, в котором я еще никогда не был, а потом мы расстались.

Я спустился в подземный переход возле гостиницы «Москва», чтобы пройти в метро. Странно, но вокруг почти никого не было. Иду один, и вдруг в одном из тупичков большого перехода увидел их. Наверное, именно об этих людях мне и рассказывал знакомый батюшка. Сложно описать чувства, охватившие меня в ту минуту. Зато теперь я точно знаю, о чем думал несчастный капитан Кук в последние мгновения своей жизни.

Передо мной стояло с десяток молодых людей совершенно в невообразимой одежде с раскрашенными лицами и зелеными ирокезами. Я остолбенел, молодые люди тоже замолчали и во все глаза уставились на меня. Мы стояли и с нескрываемым удивлением рассматривали друг друга.

Внезапно один из них несмело пошел мне навстречу, и тогда я тоже пошел к нему. Мы остановились и как-то одновременно протянули друг другу руки.

– Здравствуй! – сказал я ему.

– Здравствуй, – ответил он, и мы улыбнулись.

С той встречи прошло уже много лет. А я все с благодарностью вспоминаю тех женщин из Питера, что неожиданно сделали мне такой подарок – балет «Анюта» на новой сцене Большого театра. Рассказываю про тех забавных ребят, которых встретил в подземном переходе, и думаю: а может, тот самый мальчик, что пошел мне навстречу, сам сейчас кому-то рассказывает:

«Представляешь, ночь. Подземный переход, мы стоим, никого не трогаем. И тут из-за угла такой весь в черном, страшный бородатый поп! Останавливается и смотрит на нас. Мы оторопели: куда бежать? А он, не поверишь, вдруг подошел ко мне, улыбнулся и говорит: “Здравствуй!”»

За чертой

Священнику чаще, чем кому бы то ни было, приходится входить в соприкосновение со смертью. Конечно, можно указать на врачей или работников ритуальных услуг, они-то уж точно чаще имеют дело с телом человеческим. Но я говорю несколько о другом – о духовной стороне этого феномена в нашей жизни.

Почему феномена? А потому что человек бессмертен. Являясь в мир, он вовсе не собирается умирать и тем не менее умирает, а в болезни и в глубокой немощи даже сам просит смерти как великой милости. Мы все ее боимся, более того, человека, который доказывал бы обратное, можно смело отдавать в руки психиатров. И все же мы не можем обойти слова Христа, что смерти нет и ее не нужно бояться. Знаете, Он вообще не обращает внимания на физическую смерть человека, но постоянно предупреждает нас об ответственности за вечность и о страхе загубить эту вечность еще в нашей земной жизни.

Более того, смею утверждать, что сродство с вечностью заложено в человека изначально, оно действует внутри независимо от нас. Только мы не знаем, что нам делать с этим призывом, а душа, словно малое дитя, плачет, и мы ее пытаемся успокоить чем угодно. Суем пустышку, а не то, что ей нужно. Отсюда и страх.

Сегодня стали возвращаться к традициям церковного погребения. Прежде чем похоронить, усопших отпевают в храме или дома. И не важно, был человек верующим или нет, ходил он в церковь, молился или только и делал, что попов ругал. Мы, церковники, стали таким внешним традиционным дополнением к началу и концу человеческой жизни.

Сперва добрые мамины руки приносят в храм маленькую душечку и крестят, во имя добра. Душа становится способной впитывать и удерживать в себе Божественные энергии, чтобы, напитавшись ими, подобно спелому колосу, созрев для вечности, вселиться в небесные обители. Но происходит-то как раз наоборот. Душу подготовить – подготовили, а питать ее никто и не собирался.

Живет крещеный человек, кормится непонятными духовными суррогатами, от которых его душа потихонечку подготавливается для ада. И уже несозревший колос вплывает в храм на руках любящих его детей. И так и не распустившийся и не давший плода цветок спешно закапывается в землю руками, как правило, узбеков или таджиков. Внешние традиции мы усвоили, а главному учиться так и не стали.

Помню, пришел в один дом на отпевание еще совсем не старого мужчины. Народ уже собрался и толпился на выходе. Все было готово к выносу тела, ждали только священника.

Захожу и вижу такую картину: мать, жена усопшего и другие женщины – мужчин нет, мужчины слабее женщин и поэтому бегут от запаха смерти подальше – сидят вокруг гроба и, не поверите, вслух разгадывают кроссворд. Я оторопел: вот так цинизм! Первым желанием было обличить и уйти, но сдержался. Внимательнее всмотрелся в лица женщин, а они от горя аж черные. И понял, что если бы не нашли они для себя хоть какого-то стороннего дела и остались со своей бедой один на один, то просто сошли бы с ума. Они не умели молиться, не знали о вечности, а значит, потеряли любимого человека раз и навсегда, а потому утешительной соломинкой стала для них эта книжка с кроссвордами.

Многого раньше я не понимал. Помню, при схожей ситуации отпевал на кладбище летом человека, привезенного издалека. Лето, жарко, в храме отпевать невозможно.

Пока отпевал, дети покойного, люди еще совсем молодые, плакали в голос. Глядя на них, даже взрослые мужики украдкой смахивали слезу, и у меня, грешного, в горле запершило. Однако вскоре, пропев заключительное «Со святыми упокой…», принялся скручивать цепочки кадила, чтобы уложить его в требный саквояж. И внезапно, словно по чьей-то команде, это проявление чувств резко прекратилось.

Дети усопшего шумно и по-деловому схватились за сумки, достали из них заранее заготовленную водку с закуской и так же дружно, как плакали, стали поминать. Через минуту зазвучали отвлеченные разговоры, а потом я услышал, как кто-то засмеялся.

Помню, как дочка покойного заправски отшвырнула пустую бутылку из-под газировки в кучу с мусором, стихийно образовавшуюся на месте чьих-то заброшенных, хотя и относительно свежих могил. И единственным, у кого все еще продолжало першить в горле, похоже, остался только батюшка.

Через секунду я уже убегал с кладбища, лишь бы оказаться подальше от народа, жующего и смеющегося рядом с могилами. Хотя они предлагали подождать несколько минут, а после трапезы подкинуть меня до храма. Нет, куда угодно, но только подальше отсюда! Физически не мог оставаться с ними.

Время прошло, я приобрел опыт и теперь понимаю, что люди маловерующие, напиваясь, таким образом прячут свой страх перед смертью. А тогда, грешен, их не понял и осудил. Очень уж было страшно смотреть на все это со стороны.

Дедушка

В аптеке общежития у нас еще недавно бойко торговали спиртом. Маленькие бутылочки с вожделенным напитком по 200 миллилитров брынцаловского разлива. Удобная фасовка, разбавил водичкой – вот тебе и пол-литра. Необыкновенная дешевизна – всего-то десять рублей, потому бутылочки неизменно пользовались повышенным спросом у потребителя. Народ трогательно прозвал их фуфыриками, но аптекари, продавая продукт, неизменно требовали называть товар только так, как указывалось на этикетке.

Я как-то сам попросил продать мне для технических целей пару фуфыриков, на что в ответ услышал:

– Не знаем никаких фуфыриков. Отойдите, мужчина, не мешайте работать!

Забавно было наблюдать, как по утрам, еще до открытия аптеки, собиралась огромная толпа мужиков с синими задумчивыми лицами с целью приобрести спирт для инъекций. Куда колоть-то собираются, в горло, что ли?

Если оказывался в это время в толпе, нередко слышал просьбы от страждущих докинуть пару рубликов до необходимой суммы. Никогда в этом не отказываю – знаю, что порой это действительно вопрос жизни или смерти, а я и так уже устал отпевать.

Однажды мне пришлось соборовать старого человека в доме рядом с общежитием. Припарковал машину недалеко от аптеки и отошел. После совершённой требы сажусь за руль и вижу, как ко мне торопливо подходит прилично одетый, еще не старый мужчина. Думаю, наверное, о крещении внуков хочет со мной поговорить. Но мужчина, который выглядел лет на пять старше меня, сказал:

– Дедушка, выпить хочется, не могли бы вы дать мне взаймы рублей пятьдесят?

В этот момент я обнаруживаю, что оставил в храме борсетку с деньгами и документами на машину. Хорошо еще гаишникам не попался. Пошарил по карманам и обнаружил в куртке мелочью рублей пятнадцать. Пока искал деньги, думаю: «Надо же, дедушкой меня назвал. С чего бы это?»

Меня никто еще так не называл. Тем более человек старше меня возрастом. Говорю мужику:

– Вот возьми, на фуфырик хватит. А так, извини, все в храме осталось.

Смотрю, покоробило его это мое предложение:

– Дед, ты меня с этими подонками не равняй! Я приличный человек и фуфырики не потребляю. У меня просто сейчас денег нет, а опохмелиться надо.

В то время мы вокруг храма вели своими силами ландшафтную планировку. Срывали лопатами бугры и засыпали лишней землей углубления, предварительно убирая дерн. А потом еще по осени подсевали культурные травки.

Периодически приходили помогать молодые ребята, наши прихожане и дети прихожан. Привлекал я и знакомых гастарбайтеров в дни их отдыха от основной работы. Они возили тележки с дерном и песком. А мы взамен подкармливали их обедом и выручали рабочей одеждой.

Вот я этому товарищу и предложил:

– Слушай, приходи к нам в храм. Я даю тебе лопату, и ты копаешь часа три, а потом я тебе выдаю рублей 150. И ты имеешь возможность пить самую хорошую водку.

Нужно было видеть взгляд этого человека!

– Ты что же, дед, равняешь меня со своими чурками? Хочешь, чтобы и я на тебя ишачил? Между прочим, я офицер, пенсионер МВД, а ты меня так унижаешь!

Отвернулся от меня человек и в негодовании ушел.

«Странно, – думаю, – работать ему стыдно, а деньги на водку здоровому мужику у попа клянчить не стыдно». Своеобразное понятие о чести у бывшего офицера.

С того дня стал меня не то чтобы мучить, но очень заинтриговал вопрос: а почему тот человек ко мне так чудно обратился – «дедушка»? Может быть, в какой-то местности у них так называют священников – не «батюшки», а «дедушки»? Вообще-то выражение «батюшка» – это, как и «отец», обращение неформальное. Если священник, представляясь другому священнику, назовет себя «отцом», то это у нас считается моветоном. А уж если какой-нибудь бедолага контрольную работу в семинарии подпишет «отец такой-то», то над ним откровенно станут смеяться. А обращение «батюшка» – ласкательное производное от неформального «отец». Но «дедушками» у нас никого не называют.

«Наверное, ветеран так по незнанию меня назвал», – подумалось, и я забыл об этом случае.

Спустя несколько дней как-то вечером я вновь оказался на том же самом месте. Проходя мимо входа в аптеку – а чтобы туда войти, нужно предварительно попасть в само здание общежития, – я услышал из темного коридора мычание, чем-то похожее на человеческий голос: «Деда-а-а-а».

«Ну и голос у “внучка”, – отметил я про себя, – прямо как из преисподней». И проследовал за матушкой в соседний магазин. Каково же было мое удивление, когда минут через пять в тот же магазин зашел или вплыл, не знаю уж как и выразиться, человек. Такой большой и страшный, что такое я только в старом фильме «Вий» видел. Одет он был несуразно и грязно, лицо оплывшее, потерявшее человеческий облик, глаз вообще не видать. Но, вместо того чтобы потребовать поднять веки, он сказал мне хрипло:

– Деда, поговорить надо.

«Опять, – думаю, – деда».

Иногда такому человеку хочется сказать тебе что-то свое, очень больное, терзающее душу. Или он просто попросит отпустить ему грехи. Я уже было настроился слушать очередную историю из пьяной жизни, но «вий» оказался практичнее. Он просто стрельнул у меня недостающие пять рублей на фуфырик и точно так же величественно удалился.

Уже второй человек всего за несколько дней назвал меня дедом – что бы это значило? Десять лет не звали, а теперь сговорились, что ли? А может, пьянчужки между собой меня Дедом Морозом называют? Борода у меня уже белая и выручаю их частенько, отсюда и «дед»? А что, вполне логично.

В соседнем подъезде нашего дома живет один бывший шофер. Он постоянно пребывает в состоянии «выпимши», с неизменным матом и папироской в зубах. Тем не менее мы с ним находим общий язык и частенько перекидываемся при встрече парой слов. Видимо, сосед чем-то серьезно болен, так как уже несколько лет собирается ко мне в церковь. Ему нужно в чем-то покаяться, но он пока еще не созрел. Но обязательно созреет и покается, а потом уже я должен буду его отпеть. Это он мне так говорит.

Всякий раз, когда в разговоре мы доходим до этого места, голос шофера срывается и на глазах у него наворачивается скупая мужская слеза. Поскольку жену соседа его бесконечные пьянки уже, видимо, достали, пить она ему дома не позволяет. Но бывший шофер нашел выход. Он купил старую «девятку», на которой не столько ездит, сколько чинит, а кроме того, использует в качестве летнего кафе.

Когда человек упивается в нормальных условиях за столом, то обычно высматривает салат и падает в него лицом. Мой сосед, доходя до кондиции, падает лицом на сигнал, что и извещает супругу о необходимости идти за мужем и тащить его домой.

В эти же дни прохожу утром мимо машины соседа и внезапно слышу его голос:

– Дедушка! Заходи, посидим!

Я остановился как вкопанный. Снова «дедушка»! Сел со стороны пассажира. В машине стояла начатая чекушка водки и открытая бутылка красного крепленого вина.

– Угощайся, дедушка, – широким жестом гостеприимного хозяина предложил сосед.

Помню, на железной дороге, где я работал составителем поездов, один мой товарищ и большой любитель выпивки на подобные предложения мог запросто ответить:

– Да я не с каждым путным здороваться буду, а уж с тобой-то еще и водку пить? Нет уж, извини.

А потом смеялся и опрокидывал предложенную стопку.

Я, конечно же, так не смел отвечать человеку, тем более соседу. Поэтому мне пришлось сослаться на то, что мне еще садиться за руль, а шофер шофера в этом отношении поймет с полуслова.

Посидев для приличия с ним еще пару минут, я поинтересовался:

– Слушай, сосед, скажи, если не секрет: ты почему меня дедушкой называешь?

Тот молча посмотрел на меня несколько секунд и ответил просто и гениально:

– А как же еще прикажешь тебя называть? Ведь не бабушкой же, правильно?

И действительно, какая же я бабушка, скорее дедушка, тьфу ты, то есть батюшка! Вот ведь затейники! И как звать-то тебя, с ними забудешь.

Долго я еще потом смеялся, вспоминая его ответ. Правда, с того дня дедушкой меня уже больше никто не называл.