Светозаръ Лучникъ
Воскрешение сердца

Аминь.

Гумисоль спасает брата

Этот прекрасный год целиком принадлежал ему; вся сила материнской любви и ласки почти тратились на него одного. Почему почти? потому что другая любовь, любовь женщины к мужчине, уже не могла принадлежать сыну. Эта любовь плоти разливалась к мужу, на груди которого покоилась и нежилась голова жены.

Но любовь к мальчику была вполне естественной, яркой, нелицемерной; никто в доме не замечал его уродства, его явного убожества, потому что дивный, божественный голосок этого маленького существа покорил всех, кто жил с ним соприкосновением чуда на пажитях счастливых дней. И эти дни давали всем великую радость и достойный покой.

Когда песенная сладость разветвляла силу одухотворённости, тогда уродство тела покрывалось таким ярчайшиим светом, что младенец представлялся истинным ангелочком, которого невозможно не любить. Эта незримая богообразность делала малыша истинным творцом чуда: он был любим, и чистота неподдельного чувства парила на радостном покое каждого дня.

Мальчик рос умным и очень необычным ребёнком под опекой самой матери, под заботой отца, который мудро олицетворял своё главенство семьи. А также за Гумисолем ухаживал седобородый слуга хозяина, Ортонсóльз, человек, который просто душою и сердцем прикипел к этому необычному существу.

Ортонсользу было около 45 лет, у него очень длинные волосы, заплетённые в косу, проницательно-добрый взгляд и он всегда улыбался, невзирая на то, что покоилось внутри него. Его доброта духа привязала и к нему дух малыша, который только при одном его виде облекался песнею, что всегда приводила в слёзный восторг человека, открывшему Гумисолю священное имя Иисуса и за сей дар, возложенный на него, он навсегда удостоился места в Эдеме. Да, как ни больно и ни горько, но именно страдания открывают Врата в Царствие!

Любовь, царившая в доме Э́нтони и Марсэли́ны, не кровного отца и кровной матери мальчика, освещала жизнь светом Благодатного Бога, они помнили, чем связаны и боялись утерять эту святую связь. Покой и мир укреплялся на достоинстве их судеб. Держались крепко за нить благословений.

Минул год, но мальчика не называли Гумисолем, а просто Малыш, хотя имя даёт определённые гарантии человеческому духу. Именно имя и организует баланс внутри души, когда его значимость помогает созревать чувственным граням на приливах и отливах слов, которыми имя или его суть весьма явно отражает все комбинации соответственных буквенных символов, отображающих саму сущность с ним. Имя и фамилия каждого человека усиливают потоки всякого ориентира, позволяющие поэтапно проживать долю только своего личного звучания.

Малыш пока оживлял лишь миг на одном дыхании, а новое пробуждение в имени даст ему и новые возможности новых событий, которые обязательно последуют на пороге жизненных моментов и дел, в кои он и введён по возрастающему телу.

На данном этапе он жил на чувстве Малыша и претерпевал только его буквенные символы! Но неожиданно изменилось всё! С тех пор, как Марсэлина готовилась вторично стать матерью, её отношение к сыну тоже стало иным.

Нет, совсем нет, она не переставала баловать своего Малыша. Также с нежностью и заботою ласкала его маленькую головку, целовала розовые щёчки, только взгляд уже определился какою-то виной; ведь в её теле зародилась новая жизнь и постепенно она отдалялась от первенца, начинала мечтать о красивом и мужественном сыне, которого ей опять послал Бог.

Она, как бы и находилась при Малыше постоянно, но в тоже время мыслями уносилась далеко-далеко, а чудесный голосок, уподобленный ангельскому пению, убаюкивал, возрастающее в чреве матери, тельце брата.

И когда Малыш нечаянно касался живота, то оттуда, из самóй его глубины, слышался звук, тихий, негромкий, как всплеск волны, покоящейся у моря при лёгком дуновении ветерка, это отзывался братик на зов такого блаженства, проливающегося от вдохновенной мелодии чудесного голоса.

Песенная радость пребывала постоянно на всех членах этой семьи, и разливала особенную благодать и на того, кто слышал её из утробного мира. Там при желанном восторге великой любви человечек рос и напитывался святым впечатлением, не ощущая тяготу грешного и злобного мира.

Но мать убегала из детской комнаты в слезах, чувствуя свою вину, свой стыд, унижение перед Малышом, которому так нужна её постоянная забота и любовь. Не могла выдержать его ангельское дыхание, в котором он пребывал на потоках своего пробуждения. Ведь он не такой, как все, и он должен получать ласки гораздо больше, чем обычный ребёнок. Ему необходима не просто её материнская любовь, а особенное понимание, объяснение и чёткость во всём, а почему, почему, почему же он совершенно другой, непохожий ни на кого из них, и как ему чувствовать себя, чтобы жить не ущемленным в выборе прав на жизнь, а чувствовать себя полноправным хозяином жизни, в которую он вошёл десницею Судьбоносца.

Всё это она обязана ему высказать и поведать, что он не хуже, не меньше, а даже и выше и лучше тех, кто превосходит образность несовершенства, но мать не умела, не знала, как всё донести до сердца Малыша, видимо он сам, самостоятельно, должен шагать к прозрению путём личных болей и страхов.

Мать рыдала в одиночестве. Рыдала горько, и волнение летало на порывах весьма болезненно. Но эти слёзы не были слезами раскаяния, это были слёзы отчаяния и сожаления о том, что сошло прежде нынешней жизни и что так отвратительно скалится на явном сожалении при чувственной нужде.

Малыш ничего не понимал, он не плакал, не омрачалось его детское личико и не охлаждалось горячее сердечко, уродство не оскверняло его беззаботное взросление, пробуждение, стремление, потому что Ортонсольз всегда был с ним, он рассказывал ему тайны Иисуса, читал святые книги, учил молитвам и раскрывал смысл Божества. Он учил мальчика великому делу, ради которого тот и влился в историческую жажду таких необъятных букв.

Малыш со вниманием, жадностью и ревностью впитывал в себя новое и в ответ, за такую нелицемерную доброту и искренность, Малыш пел, пел дивно, пел так умиленно, что все, все, кто находился в доме, замирали на восторженном ритме возлюбленных звуков.

Даже кот, такой шалун и проказник, начинал мурлыкать самодовольно, и из его зелёно-голубых глаз лились тёплые капли кошачьих слёз. Но не только плакал кот, слёзы, как потоки живительной влаги, стекали и по бледным щекам Энтони и Марсэлины.

Энтони в такие минуты углублялся в свои потаённые мысли, пытался отыскать в них истаивающий покой, что так душевно разрывал грудь адамовой слабости. Слёзы кипели, как огневые струи, и он рыдал, спрятавшись ото всех, не желая, чтобы кто-то увидел его грехи, ведь плач растворяет болезнь, и она сжигает страсти, а кто не имеет плача, у того грехи срослись так крепко с чувствами, что только смерть в силах разорвать неразрывное.

Марсэлина, склонив голову к животу, взглядом ласкала утробный плод, но даже так она ощущала, как капли горестных воспоминаний на мучительных слезах омывали большой живот, где рос, рос младенец любви, мира, счастья. Её слёзы проницали внутрь, в сердцевину созревающего сына, и он умилительно замирал на вздохе чýдного пения Малыша.

–Милый мой, ты будешь сиять в этом мире, будешь моей гордостью и славою, ты сотрёшь все мои горести и печали, – шептала мать. Сия любовь принадлежала второму сыну, который ещё не родился, но уже получил титул ангелочка.

Ортонсольз пытался углубить миг радости, но не мог, не мог сдерживать порывы мягкой души, его слёзы сыпались, как жемчуг, падая на ножки Малыша, который неумело отирал их своими горячими ручонками.

–Малыш… Малыш…

Слова застревали на вздохе и не могли сложить достойное речевое помышление, а понимания и не требовалось, всё и так ясно, как день, с которого являлась непростительная жажда – наслаждаться страстью века при тягостном уделе судьбы.

Бежали минуты на восток, бежали и медленно и быстро. А там, там их ласкала вечность. Малыша скрывали от мира, от людей, от их злобы и насмешек. Он рос на затворе неизведанных чувств – в любви, в понимании, не знал ничего, что происходило там, куда тянулась душа, ведь его никогда никому не показывали, стыдились, словно чего-то неестественного и обречённого.

Ортонсольз гулял с Малышом в саду, но разве возможно скрыть, утаить величайший талант, пробудившийся в мальчике по его рождению?! И вот, наконец, настал день, тот самый долгожданный день, могущий изменить все ценности взглядов, когда на свет должен появиться брат Малыша.

–Началось! – Восторженно воскликнул Энтони старший.

Солнце ярко освещало синее небо, прозрачность воздуха освежала не только движение и жертвенность человеческих желаний, она, эта лирическая прозрачность, освежала и само намерение жизни, в которую введены все смертные.

Ветер особенною теплотою ластился ко всему: к земле, к деревьям, к людям! Сама природа ожидала чего-то, волнуясь и наслаждаясь красотою своего образа. Чистота дня отвевала не один покой, а и блаженную радость, разливающуюся с такой сияющей высоты.

Марсэлина не ощущала прежней боли, она, упоенная благодатью Малыша, напевавшего сладостную песнь, готовилась принять дух своего сына, который вот-вот объявит о своём сладостном рождестве. И он родился легко, весьма безболезненно, сверкающая белизна простыней обагрилась лишь кровью, и родившийся человечек возвестил о своём появлении, но это не был ангельский голосок, то был отчаянный крик, напугавший Малыша.

Он замолк, затих, и его дивная песнь оборвалась в момент. Не мог дольше удерживать благостный момент. Да и сам момент провозвестил приток боли. Но никто, никто из присутствующих не обратил на это должного внимания, ведь родился сын! Дивный, красивый, розовощёкий, с золотыми кудрями; чёрные глаза его засверкали, как звёзды в ночном океане неба.

–Ангел! – Воскликнул Энтони, взглянув на желанного сына.

–Ангелочек! – Вторила Марсэлина и совершенно позабыла о Малыше, который тихонько дышал на груди Ортонсольза, не испытывая притом каких-либо дурных намёков. Его душа была лучезарна и покрыта великой любовью к тем, кто окружал его, и кто так нежно заботился о нём.

В эту секунду сердце матери покрылось мраком. Малыш загрустил, потому что мрак коснулся его невольно, отчётливо. Подлая тень проскользнула внутрь, и мальчик застыл в холодности чувства незнакомого, неприятного. Вздрогнул немного, и что-то страшное выползло наружу на детское личико.

–Что с тобой? – Спросил Ортонсольз, обнимая и целуя напуганного Малыша в лобик, но даже и этот щадящий жест не прогнал тучи из души Малыша. – Родился твой братик, такой красив… – И осёкся на полуслове, не осмелившись вымолвить конечный итог.

Малыш посмотрел в глаза с такою недетскою мольбою, и этот взгляд потряс Ортонсольза! Он осознал, что отныне, с открывшейся минуты, судьба Малыша будет совершенно другой. Но разве в силах слуга изменить смысл, нависший приговором?! Сказал только:

–Всё хорошо…

–Да…

Они лобзали святость Иисуса.

–Мяу… Мяу… – А кот почему-то убежал под диван. Забился в самый дальний угол и никак не хотел себя показывать, хотя мальчик звал его и пытался вытащить на волю рая. Но тот, словно заколдованный, сидел там тихонько.

–Иди сюда, шалун! – Позвал Малыш и засмеялся. – Чего испугался? Я с тобой, никто тебя не … Иди, иди ко мне, ну, пожалуйста, вылезай скорее, будем играть… – Мальчик упрашивал своего любимого котика ласковыми речами.

–Мяу-мяу… – Лишь отзывался тот из-под дивана.

–Ну, глупыш?! Не бойся…

Кот словно что-то почувствовал, будто бы прозрел нечто на кошачьем чутье, его сладкая мордочка тоже опечалилась, потускнела, он с опаской вылез из-под дивана, но едва мальчик погладил его по голове, успокоился и стих. – Мяу… – И доверительно прижался к руке своего друга.

–Умница… Мы никогда не расстанемся с тобой!

–Мяу…

Энтони старший и Марсэлина так радовались своему сыночку, что совсем позабыли о Малыше, которому тоже необходима их внимательная забота, постоянная любовь. Теперь же почти всё свободное время Энтони проводил с сыном, рождённым от его плоти и крови, наслаждаясь при этом неземной красотой мальчугана с золотыми кудряшками. И он уже не в состоянии был делить чувства с Гумисолем, ничего не имевшим общего с его очерствевшей душой. Сердце как-то онемело мгновенно, и только одна нежность жила в нём – нежность к своему единственному сыну! И законному!

Разве на таком равновесии он мог думать о другом сыне?! Не мог и не думал, лишь ожесточался и становился хладнокровным, порою даже жестоким. Бывало и бил Малыша, не сильно, как-то убого, словно обличал своё нетерпение и поспешность. Изменить же свои права даже и не пытался.

Марсэлина тоже свивала заботу о втором ребёнке. Она реже и реже приходила в спальню Малыша, потому что, видя, какие разные братья осязают единую историю жития, не могла лицезреть без стонов и вздохов, без ропота и суда, на своего первенца. И мало-помалу совсем перестала навещать маленького гения. На такой зыбучести нрава и равнодушия холод бездны уже явно ютился на пороге этого дома, обещая ему горькие перемены.

Вся ласка и любовь теперь принадлежала Энтони младшему, мальчугану с обликом ангела. Дом, словно óжил. Свет лился на счастливом смехе, а другая часть дома, самая крохотная его мера, дышала горьким и болезненным вздохом. Пролетали дни, пробегали ночи. Сутки скакали не резво, а постепенно.

Братья росли, и росла их любовь по отношению друг к другу на удивление всем. Помог случай. Однажды в один из осенних вечеров, когда могучие звёзды засеребрились в вышине чужого неба, чужого по недоступности и неведению, когда жёлтая луна на полном объёме осветила океан разлитых повсюду огней, Малыш взгрустнул на своём четырёхлетнем возрасте. Мать уже несколько недель не подходила к нему, не ласкала его волосы, не улыбалась по-доброму, нежно и желанно, а он так скучал по ней.

Нет, конечно, Ортонсольз постоянно развлекал малышку, но не ведал, как ему объяснить, что Марсэлина занимается с Энтони младшим, что он болен и его жизни угрожает смертельная опасность. Добрый слуга лишь размышлял, как поведать о той беде, нависшей над его братиком, разве поймёт?! Маленький ещё, кроха совсем. Нужны ли ему такие печали и невольные страхи? Но Малыш хорошо говорил, внимательно слушал и понимал буквально всё, как взрослый! Этим он и отличался ото всех людей!

За эти четыре года Малыш ни разу не видел Энтони младшего, хотя так хотелось не просто увидеть, но и приласкать милого братика. Родители скрывали его от Гумисоля, боясь, что тот напугает ангелочка, и поэтому никогда не позволяли Малышу даже приближаться к спальне Энтони младшего.

И за такую жестокую и злобную намеренность в отношении Малыша, Энтони старший и Марсэлина обрекли своего ангелочка на невольное страдание, которое росло, росло и достигало некоторых величин. И величины не могли растаять, либо исчезнуть совсем.

Настал момент беды…

Сошли наказания…

Сегодня Малыш был предоставлен самому себе и даже верный Ортонсольз, казалось, позабыл о нём. Все бегали, суетились, говорили вполголоса, полушёпотом. Доктор не выходил из комнаты Энтони младшего ни на минуту. Малыш, любивший перелистывать книги или рисовать картинки из книг, позвал Ортонсольза. – Почитай мне…

Но тот был излишне хмур и озабочен текущими событиями. И совершенно не похож на себя. Трагедия, разыгравшаяся в доме, и слугу сделала более чёрствым и сухим. – Прости, Малыш! Энтони младший умирает и…

–Мой братик?

–Да, Малыш…

–А почему, почему мне никогда не разрешают на него даже посмотреть? Я хочу увидеть Энтони… Я же люблю его… Разве я могу сделать ему плохо или больно? Можно мне хоть чуть-чуть взглянуть на ангелочка? Какой он?

Ортонсольз не нашёл подходящего слова, да и обстоятельства не позволяли ему объяснять долго. Но речь ребёнка сильно смутила его волю, не нашелся, как выразить своё сожаление. Сказал только. – Потом поговорим…

–Почему?

–Малыш…

–Я хочу теперь знать… И я очень, очень желаю посмотреть на ангелочка. – Трепетно поднял свои глазёнки на слугу и ждал разрешения. Ортонсольз не мог позволить ему, хозяином был Энтони старший, и именно он дал такие жестокие распоряжения.

–Потом, потом…

–Я хочу сейчас с ним повидаться… Можно? – Настаивал он. И это вовсе не каприз, потому что Малыш никогда не капризничал даже, если ему приходилось и болеть. Он был словно выше всего этого. – Позволь мне…

–После… Потом, потом… – И убежал куда-то спешно и неуверенно.

А что он мог сказать?

Ответов не было, ведь перед долей неравенства была судьба Гумисоля, которому необходимо не одно понимание. Ему нужна жизнь тихой уверенности, а кто предложит это? Мальчик подошёл к столу. На стене висит икона Спасителя.

–Мой братик умирает. – Сказал он тихо. – Что делать? Спаси его, я Тебя очень, очень прошу… Не обманешь же меня? Пусть он поправится, и я увижу его… Я хочу увидеть Энтони младшего… Помоги мне встретиться с ним…

Сзади за ноги хватал кот.

–Мяу…

–Нет, сегодня мы играть не будем… Уходи спать… – Голос мальчика очень серьёзен, встревожен. Он решился на поступок. И сегодня не может веселиться, когда в доме гуляет беда. – Нет, котик, нет… Все шалости отменяются… Энтони младший болен, и ему нужна моя помощь… Я прошу тебя…иди спать…

Кот послушался и завалился на коврике под кроватью. А Малыш остался один, присел на диван и задумался. Его умная головка покоилась на худенькой шейке, а синие глазки удивлённо заиграли светотенью. Он снова всколыхнулся чувственно-детской страстью:

–Что с моим братиком? Может, я ему нужен?

Слез спешно с дивана, отложил в сторону книжки, бросил печальный взгляд на Иисуса… Он молчит, и Он не сердится на него… И тогда, ободренный таким свидетельством, быстро пошёл туда, куда ему запрещали даже приближаться.

Около двери немного постоял в нерешительности, представив на миг сердитое лицо своей матери, но что-то произошло с ним, словно Кто-то его позвал вперёд. Малыш шагнул в коридор с чувством явной осторожности и твёрдой поступью направился к спальне. «Что же там?» – Подумал Малыш и своими некрасиво-длинными ручонками приоткрыл эту чужую и желанную для него дверь. О, как забилось горячее сердце от прихлынувшего волнения!

В комнате стоял полумрак. Рядом с детской кроваткой сидела его мать, которую он так сильно любил, которая сегодня почему-то даже не поглядела в его сторону и не закричала, не прогнала. «Что произошло? Или он её когда-то обидел? Или она больше его не любит? Мамочка, моя дорогая мамочка…» – Эти мысли обеспокоено пронеслись в его чистом, не осквернённом уме, принадлежавшем всегда Иисусу.

–Мама, мамочка, – тихо позвал Малыш, надеясь получить от неё немного ласки, тепла или хотя бы доброго слова, он так скучал! и ему хотелось прижаться к ней. Но мальчик не посмел без разрешения приблизиться.

Марсэлина невольно вздрогнула и подняла опухшие веки на сына, о котором совершенно позабыла, но который сам напомнил о себе. Напомнил о её позоре и стыде! Она вдруг опять, опять незримо ощутила свою женскую боль.

–Мамочка моя…

Её мучительно-прискорбный взгляд неожиданно упал на икону Иисуса, что висела на стене возле кроватки второго сына, точно током прожглась не только мысль, а и тело, вся сущность. Как молния обожгла весь метавшийся дух, живущий в истомлённом сердце. Душа сломалась, а слово облеклось памятью: «Пока твоя любовь покоится на челе твоего первенца, скорбь не коснётся ни его, ни тебя…» Совесть моментально всколыхнула все усыплённые чувства, жар вырвался наружу, опалив все члены воспалённого тела и мозга, и женщина позвала. – Малыш, подойди ко мне…

–Мамочка! – Воскликнул он радостно. Она не прогнала его, не рассердилась! Она нуждалась в нём! Малыш мгновенно подбежал и уткнулся в мягкую грудь своей матери, испивая тёплое блаженство её ласкающих рук. И сразу же печаль прошла, и боль затихла! Он ощутил покой, умиротворение!

–Энтони младший умирает, – со скорбью свалился омрачённый звук в мальчика, который сейчас сиял от радости и восхищения, потому что был с матерью, – это Божья кара… Я виновата перед тобой… Прости меня, мой родной…

–Мама…

Повторила печально:

–Прости меня…

–Мамочка! Можно мне? – Малыш вдохновенно посмотрел в кроватку, там лежал его брат, белое лицо было неживым. У Малыша сжалось сердце! И он замер на торжественном движении, что так благостно снизошло внутрь. Такого ангелочка с золотыми кудряшками, пухленькими ручонками, курносым носиком, испёкшимися губами, он ещё никогда не видел, но образ Энтони младшего так поразил его, что он застыл без дыхания.

Вот! Вот ради кого мать перестала его любить, но не ненависть, не зависть, не обида посетили это невинное сердце! Что-то новое родилось в детской душе! И он сразу же полюбил Энтони младшего, потому что нельзя было испить иное чувство, увидев божественную красоту. Тогда почему? почему плачет мать? Что? что так сильно потревожило её?! Может, Малыш виноват в этих слезах?! Как, как же утешить её и успокоить?!

–Мамочка моя любимая… Не плачь, не плачь… Не надо грустить. Я люблю тебя, я люблю братика, твоего милого ангелочка… Он не умрёт, нет. Только не плачь, моя милая мамочка… – Сказал Гумисоль взволнованно. Он с таким восхищением глядел в кроватку, что у матери невольно заболело и заломило сердце. – С ним всё будет хорошо. Боженька спасёт его, и тебя, всех спасёт. Ты не плачь… И ангелочек поправится… Я обещаю тебе…

–Да, родной, да мой милый… – Она погладила мальчика по голове и тихонько поцеловала в лобик. Её дух сейчас претерпевал адские мучения, память постоянно возвращала в прежние истоки, из которых она выбралась на волю благодаря первому сыну. – Всё будет хорошо…

Нежность Марсэлины особенно пробудила в мальчугане востребованную любовь! И он страстно прошептал, утирая эти слёзы, не принадлежавшие, однако, ему. – Не плачь… Я всегда буду слушаться тебя… Мамочка, не плачь! Я больше никогда, никогда, никогда без твоего разрешения не войду в комнату ангелочка…

–Гумисоль…

–Мама…

Она глубоко и потаённо вздохнула, думами находясь на задворках своего пытливого ума, который постоянно обличал её невольную скорбь, и опять погладила сына по чёрным волосам. Отозвалась с болью. – Ты не виноват ни в чём.

–Правда? Не сердишься на меня? – Он с таким вдохновением поглядел на мать, что она снова устыдилась своих грязных и осквернённых мыслей. Только он про это ничего не ведал и не знал, потому что был далёк от всей грязи и скверны.

–Нет…

–Скажи ещё раз. – Он умолял.

–Не сержусь. – Повторила она, вздрогнув.

И мальчик, проникнутый непониманием своей вины, неожиданно, совсем внезапно и чудесно запел. Его голосок разливался звонко, упоенно! Мать зарыдала. Комната наполнилась моментально благоуханием песенных звучаний. И вдруг Энтони младший открыл глазки. И сам воздух на прозрачной лирике божественного рая сжался и стих.

Малыш пел, а братик улыбался тихой и нежной улыбкой, протягивая свои ручки к Малышу. Рядом стоял Ортонсольз, доктор и Энтони старший. Все они онемели от удивления. Никто не посмел отругать Малыша, и никто не запретил ему петь.

Тогда он сделал даже больше. Залез на стул, а потом и в кроватку; гладил вспотевшие волосы ангелочка, лаская тело, пылающее огнём, и успокаивал болезнь. Энтони младший дотянулся до Малыша, который с нежностью прижался к нему. Его дивный голос не умолкал ни на минуту, вливался в больное тельце умирающего.

Какое-то умиротворение наполнило простор комнаты! Благодать стекала отовсюду, она разливалась незаметно, весьма таинственно. Её дыхание было везде. Оно стекало на всё, чем олицетворялась воля нынешнего события. Энтони старший слегка взволнован и даже смахнул слезу, которая как-то стыдливо пробежала по бледному лицу, обличая мысли хладного ума.

Марсэлина слушала своё истомившееся сердце. Оно билось немного странно, но из его недр ниспускалась не счастливое покровительство благородного света, которым напитывался воздух, а тьма. Страх невольно опалил мозги.

Мальчик, что лежал в красивой кроватке, внезапно замер, будто бы и он напитывался чем-то весьма таинственным. Его тельце странно вздрогнуло. Он смотрел как-то печально, измученно, хотя страдания отступали во тьму.

–Мой сын?! – Вскричал испуганно отец. – Он умирает!

–Тише. – Строго сказал доктор. Человек в белом халате и больших круглых очках был тронут недетскою заботой старшего сына, который и сам ещё ребёнок.– Тише… Не кричите… Не мешайте царственному покою рождать своё стремление…

Малыш пел. Ни на миг не замирала его блаженная песня любви! Но порхала, как птица в небе, вольготно и легко. Великий свет покрывал всех! Такая необыкновенная благость явилась из рая, надежда воскресила в каждой душе святую радость! Братья соединились любовью Иисуса Христа. Покров Бессмертного Отца, Сына и Духа напечатлел Свою мудрость.

Доктор заметил, отирая сыпавшиеся слёзы со своего утомлённого лица, которое в эту минуту тоже, тоже коснулось чего-то необыкновенного и сáмого проникновенного. – Что за дивное пение?! Я слышу такое впервые…

Слуга Ортонсольз единственный, кто мог радоваться по-настоящему за Малыша! Ведь он спас своего брата, хотя ему и не разрешали его любить, но теперь всё изменится, он не ошибался в своих суждениях. И ответил уверенно. – Малыш – гений! И достоин великой награды, одной из которых есть любовь человеческая… Это необычный ребёнок, а мы, мы забываем порою о его тяготах…

Мать была уязвлена. История на этом не закончена. Нет… Она продолжается и всегда идёт туда, где знание. Чудо!! Свершилось истинное чудо! Энтони младший наследовал земной рай, оставив порог вечного покоя.

Малыш прилёг рядышком с ангелочком, тут же пристроился и его любимый котик. «Мя-яу… Мр-р… Мяу… Мр….» – Его мурлыканье было немного чудны́м, но и оно сегодня несло счастье всем, кто находился в этом доме.

Энтони старший хотел возмутиться, прогнать кота, осмелившегося на такую непрошеную вольность, да доктор приказал всем уйти, уйти немедленно. – Всех попрошу выйти из этой комнаты! Всех! – Его голос строг и торжественен одновременно. Повторил более сурово и немного громче. – Всем выйти!

–Нет! Не трогайте их! – Попросил Ортонсольз. – Пусть, пусть Малыш останется… Он сегодня герой… И не надо его ограждать от брата, иначе Бог нас всех покарает за такое жестокосердие… Братья должны расти вместе…

–Нет… – Энтони старший попытался спорить.

–Никаких возражений! – Доктор излишне настойчив.

–Вы правы! – Отозвалась Марсэлина, бросив истомлённый взгляд на Иисуса. Иисус смотрел не осуждающе, но Его взгляд всё-таки обличает грехи. И эти грехи наполняют душу, которая ищет покоя, а покоя не находит.

–Да! Попрошу немедленно всех выйти! Пожалуйста, все покиньте комнату! – Доктор суров, душа чем-то сильно встревожена и взволнована. Мысли летают в его голове весьма проникновенно и мощно. О чём он думает – никому не узнать, слова рождаются бурным потоком. Ведь сегодня он коснулся благодати.

–Позвольте мне остаться с детьми, со своими сыновьями, – мать плакала уже от радости, которая внутри неё лилась незаметно, хотя и сильно. Она верила в добро, верила в приток счастья. – Я не стану мешать им…

–Хорошо. – Доктор не стал спорить.

Энтони старший и Ортонсольз ушли.

–Ангелочек мой не умрёт? – Спросил неуверенно отец, остановившись возле двери. Ему совсем не хотелось покидать комнату, сердце горело огнём, кровь бушевала во всём теле, измучивая итог. – Вы же мне обещаете?

–Нет, нет! – Доктор ответил вполне уверенно. – Малыш спас вашего сына! Понимаете, спас… Вы должны определить себя в этих отношениях, иначе… – Речь смялась, но все осознали факт правды, которая себя проявила очень ярко.

Энтони старший был слегка уязвлён и ощущал вину. А слуга плакал от счастья и, конечно же, он сейчас пойдёт и поставит большую свечу Покровителю! В своей комнате Ортонсольз преклонил колени и стал молиться, молиться обо всех! О Малыше! О матери Малыша! Об Энтони младшем! И об Энтони старшем. – Иисус, благодарю Тебя… – Молитва была чистой, и потому она мгновенно взлетела в небо.

–Песня Малыша спасла жизнь Энтони младшему! Это диво! Я прежде никогда с таким не сталкивался, никогда. Сколько чудес в этом мире живёт, и все чудеса истекают из человеческой обители. И эта обитель у вашего старшего сына, она необыкновенная… Берегите его, охраняйте его от зла и любите, любите… Эта Песня Любви!– Воскликнул восторженно доктор. – Не утеряйте сокровище!

–Что такое? – Переспросила Марсэлина.

–Ваш сын необыкновенный! Его голос… Голос… – Доктор не сумел выразить правильно мысль, но Малыш его поразил. Восхищению не было предела. – Он призван в мир для утешения людского… Как звать вашего сына?

–Гумисоль…

–Этот мальчик получил дар свыше, берегите его душу, невинную и чистую, – отозвался доктор, поправляя очки, они постоянно сползали на нос. – Не погубите в нём божественное сокровище. Он раним и легко может утерять своё наследие, гениальность… А она не всякому даётся, не всякому, а избранным…

Мать опять прочувствовала свою вину перед Гумисолем, и стыд осквернил её пробудившуюся совесть. Внутри шла непрерывная борьба. И надо выстоять и победить, только сумеет ли? Выдержит ли она брань века сего?

–Гумисоль, – позвал негромко доктор мальчика, – оставь Энтони младшего, пусть поспит, а сам подойди ко мне, пожалуйста. Я хочу поговорить с тобой… Не бойся меня. Я хоть и кажусь страшным, но я добрый…

–Я не боюсь… И вы не страшный, совсем не страшный… – Малыш послушно вылез из кроватки и подошёл к чужому человеку. Смотрел тихо, свято. Кровь не брыкалась в маленьком тельце, она ласкалась о его берега чувственно.

–Ты очень хороший. Ты знаешь это? Сохрани в себе любовь! И пусть твоя радость никогда не проходит, потому что на грусти человек теряет своё достоинство… – Он произнёс по взрослому, без улыбки, а Малыш всё понял.

Гумисоль засмеялся, внутри светилось счастье, оно брызгало благодатью на всех, кто был рядом с ним. Человек в больших очках мальчугана не напугал, напротив, он как-то обласкал Гумисоля своим тёплым словом. Всё творила любовь Иисуса, Которому молился слуга Ортонсольз.

Когда доктор покидал этот дом, то сказал Марсэлине на прощание несколько напутственных слов. – Такие, как ваш необыкновенный Гумисоль, рождаются для того, чтобы мы, люди опустошённые и ленивые, погрязшие во грехах своих, могли скопить в себе милосердие и добро, любовь и сострадание, но эти богатства надо возвращать обратно в их нежные и ранимые души, чтобы они не охладели и не ожесточились в житии своём, потому что там…там они сядут выше нас… Намного выше! Надо постоянно помнить, что такие великие гении и страдальцы помогают нам жить в праздной весёлости, так как сами лишены её с момента рождения… Они страдают за наши грехи, не за свои. Не забывайте про это никогда. – Марсэлина молчала, ведь доктор уязвил её потаённые мысли, задел за живое, о чём и помнить не желалось. – И не надо стыдиться Гумисоля. Не делайте этого с ним… Он ангел во плоти, не дайте потерять ему любовь, за это взыщется. Отдавайте ему всю себя. Он, как никто другой, заслуживает материнской опеки!