Светозаръ Лучникъ
Продуктивная Минутка
–Да будет так! Чтобы познать свою тайную минуту по продуктивности, ты получишь весь человеческий род в пользование своё неусыпное. Но знай, границы твоего удела никогда не возрастут и не увеличатся, дабы творческое наполнение не истлело в пьянящем аромате грубых тел, ибо творю аромат сей настоящему времени и вечному. Понять такое совладение прав даётся твоему стремительному и непокорному желанию. Осознай тайну своей непростой, но вместительной минуты, и пусть она не погубит твой мир при мире ином, на который и станешь опираться постоянством и повторением.
Так и порешили на слове сём откровенном и важном. Ничего из сего не выкинули, не позабросили в неизведанные направления. Укрепили могущество слов и возможностей, дабы время само себя оприходовало построением горячности, да холода.
Минутка стала ожидать вдохновения своего неусыпного, наполнения своего желанного, горячности и холода своего непомерного. И слушала, как чувственно растекается внутри неё сила огня и льда. Ощущения же сии великолепные, роскошные и величавые! Не позволит она никому утерять таковое могущество, пусть и изнуряющее!
И вот Минутка вошла в какие-то образы человеческие, в мужское и женское начало. И загудела внутри них набатом восстающего требования стремительно и резво, обещая перемены всему. И умолкло время на мгновение ожиданием!
И проснулся человек, назвавшийся Мужчиной. И увидел своё не испитое желание, кое в нём усиливало жажду непревзойдённую. И познал Минутку своего раскрывшегося нетерпения. И сама Минутка уже не скучала, потому что рождала волевые зависимости от себя постоянством.
И взглянул Мужчина на неё, назвавшуюся Женщиной. И увидел он её во всей красоте своего желания. Она была изумительно хороша для укрепления минутной продуктивности. Вдохновение мужское сразу же стало принадлежать женскому пробуждению.
И приблизился вдруг к женскому образу доверительно. И взглянул ещё раз со значением. И сомлела душа непредвзятостью. Но едва Минутка проснулась в этом теле мужского влечения, как восстала незавидная долюшка. Потянулся руками к желанию. Забурлила жажда кровавая. Подозрительно трётся Минутка продуктивностью своего стремления.
Ох!
Да, ах!
Тихая вольность незаметно пролилась через край ума пытливого, пробудив в себе непонятное воодушевление. Сжался миг на судороге пылающей ночи, и вошла в мужское начало вольная страсть, помутившая кипение крови, которая внезапно зажгла пламя от мысли одной. И предвкушением наполнилась жажда в Мужчине, и боль заискрились увечьем, и смяла она обороты всякого вразумления, определяя существо плоти в ином размере и облике.
Притянулись тела моментальностью…
Заметался огонь вдохновенностью чужой и непризнанной, зажигая огонь напряжённый, усиленный, пробуждавшийся чем-то тяжёлым, бесформенным, но сама тяжесть странностью вовлекала сознание на непостижимое могущество, в коем истаивал разум дóбытый, теряя при сём меру вращающейся благости. И слабел он, истекая бурной рекою из головы к ногам вытянутым, где учреждалась ещё одна мера невнятная, несвойственная пониманию человеческому.
Теплота проскользнула снизу доверху, будоража кровь вскипать близостью непонятною. Горя́чее и горя́чее зарождается чуткое, продуктивное минутное дыхание. А дыхание мужское совершенно другое, оно отлично от дыхания женского.
Мужчина дышит сильным и волевым всплеском, с которого вся внутренность встряхивается величественной болью. Ох! Разве боль бывает величественной? Вот, была тут, только сама величественность какая-то потусторонняя. А женщина дышит иначе, тяготея на тайном желании более ярким утруждением.
Только оба дыхания незаметно обволакиваются страстью Продуктивной Минутки, которая и разливает среди них свою незавидную память безвольного ожидания. Вот-вот! Наступает момент Минутки! И ползёт истома прокля́тая, а откуда ползёт – неизвестно! Может со стен преисподней истома-то проливается, жаром своего ада и накаляет дыхание, нагнетает силы ненавистные.
