Светлана Викторовна Ильина
Город счастливого меня

Два слова от автора

В этой повести описаны самые обыкновенные люди. Но даже с обыкновенными людьми случаются необыкновенные вещи, которые называются просто – чудеса. Одно такое чудо совершенно реально случилось с моим знакомым, и я описала его. Но ещё большим чудом можно назвать тот миг, когда человеческое сердце обретает веру в Бога.

Глава первая

Петербург, как и полагается северному городу, встретил сыростью и бодрящим холодком. Илья зябко повёл плечами, жалея, что не поверил прогнозу. В родной Астрахани уже властвовала весна. На Волге начинался ледоход. Как-то разом зацвели все клумбы, а за городом, на песчаных барханах начал зеленеть кияк. К концу месяца можно будет ходить в одной футболке. А здесь, похоже, весну в начале апреля не очень-то и ждут, а может, и ждут, да она не торопится. По перрону со смехом и говорком шли тепло одетые пассажиры, которые нисколько не удивлялись, что на улице в апреле изо рта валит пар.

Илья напряжённо высматривал приятеля, обещавшего его встретить, но того что-то не было видно. Куда подевался Лёшка? Если он не приедет, то придётся до нужного адреса добираться самому. В кармане звякнул телефон, всё ясно – Лёша опаздывал.

Внутри Московского вокзала было тепло, красиво и вкусно пахло кофе. Желающие уехать сидели посреди зала, лицом к большому табло, а вокруг них, таща сумки на колёсиках, текла людская река прибывших.

По бокам большого светлого зала, в освещённых кафе расположились мечтающие или скучающие пассажиры. Решив к ним присоединиться, Илья зашёл в ближайшую кофейню. В таких условиях можно друга и подождать. После первого же глотка ароматного капучино настроение повысилось. Интересно, где Лёшка и Давид сняли квартиру? Жить втроём, конечно, не очень комфортно, но на первое время, пока они окончательно не обоснуются в этом городе, сойдёт…

– Молодой человек, у вас не занято? Можно к вам? – отвлёк его от размышлений какой-то мужчина. Вроде не старый, но неухоженная борода и очки не позволяли определить точно его возраст. Он держался за спинку свободного стула и ждал.

– Не занято, – наконец очнулся от раздумий Илья, – садитесь.

– У нас сейчас принято говорить "присаживайтесь".

– Я запомню. А что у вас ещё принято в Питере? Может, расскажете? – усмехнулся Илья.

– С удовольствием. Как коренной петербуржец в третьем поколении могу быть вам полезен. Только… не могли бы вы купить мне чашечку кофе? – нерешительно попросил он.

Илья на миг опешил, но тут же жестом подозвал девушку и заказал ещё кофе и пару румяных пирожков, тоже почувствовав голод. Официантка быстро принесла заказ, и мужчина улыбнулся ей, как старой знакомой.

– А ведь вы не в первый раз добываете себе подобным образом завтрак, – с усмешкой заметил Илья.

– Вы очень проницательный молодой человек, – откусывая пирожок, согласно кивнул мужчина. – Давайте познакомимся для начала… меня зовут Игорь Святославович. Впрочем, можно просто Игорь. А вас как?

– А меня Илья. Имя у вас красивое. Историческое.

– Неужели даже знаете такой исторический персонаж?

– Думаю, что "Слово о полку Игореве" все знают.

– Ошибаетесь, Илья, но… я рад, что вы так хорошо думаете о других. Сами-то кто будете по профессии?

– Я музыкант.

– И в какой области музицируете?

– Исполняю на фортепиано джазовую музыку.

– Вы профессионал?

– Так точно… тьфу… простите, недавно из армии пришёл. Эти словечки в мозг въелись. Профессионал, консерваторию закончил в Астрахани. Впрочем, джаз – такое искусство, где нельзя играть любителю… либо нужно иметь очень большой талант.

– А у вас талант есть?

Илья пристально посмотрел на собеседника – не смеётся ли тот? Но Игорь спрашивал без тени насмешки.

– Думаю, что есть. Меня и моего друга Лёшу пригласил к себе в группу наш бывший преподаватель – Давид Вербицкий. Он саксофонист высшей категории. Создал группу, придумал ей название "Pepperjazz"… Мы начали выступать…

– Перчёный джаз, значит? Это из-за особенной музыки?

– Думаю, он себя главным "перцем" считает, – усмехнулся Илья.

– А вы не согласны?

– Да мне всё равно. Работать с Давидом интересно. Вот в Питер на конкурс позвал нас с Алёшкой. Мы с удовольствием. Правда, он душным иногда становится…

– Что значит – душным? Требовательным?

– Самодурства многовато, – после небольшого раздумья поделился Илья, – но пока терпимо, а там посмотрим. Если что… Давид не один на белом свете.

– А вы не боитесь конкуренции? У нас здесь, в Питере, музыкантов пруд пруди.

– Посмотрим, – Илья пожал плечами, – мы тоже не лаптем щи хлебаем. Скоро конкурс, там и решится всё. Игорь, а вы… почему ко мне подсели? Вон сколько народу вокруг, а выбрали именно меня.

Мужчина отставил пустую чашку и, сыто улыбнувшись, ответил:

– Видите ли, молодой человек, я очень люблю кофе, а ещё больше путешествия. Но, как пенсионер, не имею возможности путешествовать и прихожу сюда просто насладиться вокзальной атмосферой – людскими встречами, расставаниями и этим мелодичным голосом, объявляющим о прибывающих и уходящих поездах… Слышите? Объявили поезд в Кисловодск… а я ведь там когда-то отдыхал с родителями, – с этими словами он со вздохом посмотрел в сторону перрона, – однако, сами понимаете, на вокзале пить кофе – дорогое удовольствие, вот и выискиваю подходящего собеседника и спонсора.

– И как же вы определяете подходящего? Вдруг я бы вам отказал… Не боитесь грубости?

– О, за последний год у меня не было ни единого промаха. Я, знаете ли, много лет проработал учителем истории, поэтому лица молодых людей читаю, как открытую книгу. Вот более взрослые… тех не прочитаешь, слишком закрыты.

– А у меня, значит, открытое лицо?

– Да, но… я бы сказал – не открытое, а… без маски. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, если у вас нет на сердце плохих мыслей, а плохо, если они есть, но вы пытаетесь их скрыть. Всё будет написано на лице.

– Да, плохих мыслей у меня, по крайней мере, сейчас, нет. Но должен вам сказать, что искренность – это свойство нашей братии – музыкантов. У нас эмоции развиты больше, чем у обычных людей.

– Может быть… Кстати, если говорить о музыке… Помните, что Петербург – немного меланхоличный город. Не пытайтесь его поразить техникой или что там у вас… громкостью… Мне кажется, если в жюри будут наши музыканты, местные, то лучше вам сыграть что-нибудь сродни нашему настроению.

– А какое настроение в Питере? – удивился Илья.

– Погуляйте, проникнитесь, стихи почитайте, тогда всё поймёте. И ещё… я бы хотел вас предостеречь – не ждите открытости от питерцев. Они не любят фамильярности, навязчивости и глупости. Даже музыканты, мне кажется, себе на уме. Помните Виктора Цоя? Он раскрывался только с друзьями.

– Я это учту. Спасибо за чудесную беседу, – поблагодарил Илья, издалека помахав рукой Лёше, который с озабоченным видом нёсся по вокзалу. – Извините, мне нужно идти, вон мой друг.

– Прекрасно, что у вас есть друг, Илья. Берегите друзей, в чужом городе они особенно ценны, – серьёзно ответил Игорь, – а если вам ещё понадобится моя консультация – вы знаете, где меня можно найти, – церемонно поклонился он, тоже вставая.

– Да, спасибо, хорошего дня!

Илья почувствовал прилив бодрости и, схватив сумку, пошёл навстречу приятелю. Они обнялись по-братски.

– Ну что, вырвался от матери? – спросил Алексей. Обычно на его лице при виде Ильи появлялась добрая и спокойная улыбка, делающая его значительно моложе своих лет. Илья даже посмеивался над его флегматичностью, а тут… совсем другой человек. Сегодня он был какой-то весь взъерошенный, с озабоченным лицом, что было на него не похоже. Вот что мегаполис делает с человеком…

– Еле-еле вырвался от матери, – вздохнул Илья, – то она себя плохо чувствует, то ей срочно понадобилось сделать ремонт, то истерика со слезами – как я буду без тебя жить? Спрашиваю, а как ты мою армию пережила, ведь меня целый год не было?

– Она же не одна осталась, с отцом… А ты, кстати, с ним не помирился?

– Не помирился, – неохотно подтвердил Илья, сразу ощущая неприятный холодок при воспоминании об отце. – Ты же знаешь, как меня достали его придирки… По его словам, профессию я выбрал не ту, надо было стать как минимум спецназовцем, тогда он был бы доволен. Джаз – музыка несерьёзная. Сам я ленивый, дерзкий и безалаберный, а из-за моего характера меня отовсюду выгонят… Надоело, – с горечью рубанул Илья, невольно подогревая свою обиду.

После ссоры с отцом он меньше всего хотел об этом говорить с Алексеем, хотя тот был ему как брат. В его семье отношения были совсем другими, и Илье иногда казалось, что друг его осуждает. Однако на лице Лёши было написано лишь молчаливое сочувствие.

– Мать, наверное, скучать по тебе будет, – перевёл тяжёлый разговор приятель.

– Мне её немного жалко, – задумчиво протянул Илья, – боится, что я не вернусь.

– Правильно боится, – наконец ободряюще улыбнулся Лёшка, – с твоим талантом ты везде пригодишься. А в Астрахани негде развернуться.

– Ну почему, – покачал несогласно головой Илья, – можно и преподавать, и концерты давать. Но… ты прав – здесь больше возможностей. Кстати, квартира далеко?

– На метро полчаса, а там пешком. Недалеко. Давид как всегда на высоте – найдёт, договорится, заплатит. В общем, всё устроил.

– Да-а, в каком-то смысле нам повезло с руководителем. Недаром его в армии сразу в ефрейторы повысили.

Они дружно рассмеялись.

На Невском проспекте в их разговор ворвался городской шум. Бурлила обычная жизнь мегаполиса, где никому ни до кого не было дела, зато у всех было много своих дел. Илья жадно оглядывался и пытался охватить взором как можно больше необычного в новом для него городе. Поёживаясь от холода, он заметил, что кое-где, под водосточными трубами, ещё лежал грязный снег. Небо было затянуто серыми тучами, а на улице не было ни одного деревца или кустарника. Зато, в отличие от южной Астрахани, здесь в уши задувал сильный морской ветер. И сливаясь с гулом машин, в голове Ильи он превращался в замысловатый аккорд.

Это было свойство его натуры. Самые неожиданные звуки в его голове складывались в мелодии. Они приходили оттуда, откуда он и сам не ожидал. Правда, городские звуки зачастую раздражали, но здесь всё исправил ветер, загудев в ушах, как будто играл саксофон.

От обилия впечатлений кружилась голова. Метро поразило и своим многолюдством, и чистотой, и чёткостью работы. Из-за оглушительного грохота поезда Илья чуть не зажал уши руками – слишком много вибраций для его чуткого слуха. Разговаривать было невозможно. Они молчали и думали каждый о своём. К счастью, под землёй ехать было недолго. С облегчением выйдя на белый свет, Илья снова огляделся – ничего общего с районом у Московского вокзала. Больше похоже на новостройки Астрахани.

– Нам туда, – показал Лёша, – такие дома здесь называются кораблями.

– Значит, будем моряками, – усмехнулся Илья. Он немного нервничал, но не показывал вида. Жить с приятелями ему не приходилось, если не считать армии. Но там никто не мог установить свои порядки, а здесь, он это знал точно, у каждого были свои привычки. Уживётся ли он с Давидом? Или будет как с отцом… Это его волновало больше всего.

Квартиру на первом этаже Алексей открыл своим ключом.

– Тебе тоже сделали, вот, держи, – сунул он Илье ключ. – Наша квартира сорок пять, не перепутай, а то все подъезды одинаковые.

Внутри послышался оживлённый разговор. У окна стоял Давид и по телефону с кем-то бурно договаривался о встрече. Увидев Илью, он улыбнулся и приветственно поднял пухлую белую руку.

– … Да, да, приходите, познакомимся. Давайте в семь, сразу на репетицию. Всё, до встречи.

Илья огляделся в квартире. Одна не очень большая комната, с диваном и раскладушкой в углу, повергла его в уныние. Да и кухня была совсем крохотной. Как они тут уместятся?

– С приездом, Илья, – протянул руку Давид. – Ты чего так кисло смотришь? А? Рядовой Старгородцев, ну-ка смирно! – внезапно рявкнул он.

Илья вытянулся, как на плацу.

– Виноват, товарищ ефрейтор, исправлюсь! – громким голосом возвестил он, принимая шутку.

– То-то же, – хлопнул его Давид по плечу. – Давай располагайся на раскладушке. Мы с Лёхой на диване вдвоём потеснимся, а тебе, как каланче, отдельное место выделили.

Илья в который раз подивился, какими разными они были. Давид, наполовину грузин, был черноглазым, чернобровым, с пушистыми длинными ресницами, как у девушки. Из них троих он был самым маленьким, и, может быть, поэтому разница в возрасте с ним почти не ощущалась. Только на репетициях у Давида появлялись властные нотки, но если замечания были по делу, то они не раздражали.

Илья был его полной противоположностью – высокий, сероглазый, со светлым коротким ёжиком. Он скорее напоминал десантника, чем музыканта. Лёша росту был обыкновенного, немного ниже Ильи, и, по сравнению с Давидом, смотрелся совсем тощим. Его карие глаза смотрели всегда спокойно и доброжелательно. Давид же излучал кипучую деятельность, казалось, не прекращавшуюся даже ночью. Когда бы ему Илья ни позвонил – он непременно отвечал бодрым голосом.

Однако, несмотря на всю их внешнюю непохожесть, они, вместе с ещё одним парнишкой – ударником, составляли когда-то идеальный джазовый квартет, теперь превратившийся в трио – ударник не поехал с ними в Петербург.

– Илюха, ты аранжировку сделал для конкурса? – когда они, наконец, расселись в маленькой кухне, отхлёбывая чай, спросил Давид.

– Сделал, – кивнул Илья, глядя в тарелку. Больше всего его сейчас занимала горячая пицца. Но из-за тревожной мысли кусок застрял в горле. – А где мы ударника-то возьмём? Я же на квартет рассчитывал.

– Что бы вы без меня делали? – ухмыльнулся Давид, – нашёл я барабанщика. Завтра встречаемся на месте. До нашего позора осталось две репетиции.

– Как говорят певчие нашего храма, – встрял Лёшка, – лучше пять минут позора, чем сто часов репетиций.

– Лёха, ты и здесь устроился петь в церковный хор? – удивился Илья.

– А чем мне на жизнь зарабатывать? На вас, что ли, надеяться? У Давида есть накопления, у тебя тоже, а меня голос кормит.

– И неплохо кормит, – подмигнул Илье Давид. – Кстати, пацаны, я слышал наших конкурентов по конкурсу…

Они бросили жевать и уставились на приятеля, но тот тянул…

– И что? – сипло спросил Алексей.

– Я вам скажу… у нас все шансы выиграть, – весело подмигнув обоим, закончил Давид, – только как бы раньше времени не раскрыть нашу программу, а то ещё свистнут номер.

– Не свистнут, – задумчиво проговорил Илья, – но ты прав, всё равно раскрываться не стоит. У меня есть план…

Теперь друзья переключились на него, и Илья выложил им свою гениальную идею.

Глава вторая

Джазовая филармония походила на расстроенную музыкальную шкатулку. Как только Илья с приятелями зашли внутрь, со всех сторон на них обрушились хаотичные звуки разных инструментов. Музыканты разыгрывались в холле, на лестнице и везде, где только могли пристроиться. Давид уверенно пошёл вперёд, зная, что скоро подойдёт их очередь репетировать на сцене, а Илья с Лёшкой не торопились. Алексей, бедолага, тащил за спиной сумку с контрабасом, поэтому не мог идти быстрее, чтобы не удариться обо что-нибудь или об кого-нибудь. А Илье было всё интересно в этом уникальном месте – Джазовая филармония Санкт-Петербурга… Ещё год назад он и мечтать не смел, что окажется здесь.

Со стен на них приветливо смотрели корифеи джаза: Луи Армстронг, Бенни Гудман и хозяин сего заведения – маэстро Голощёкин со своим ансамблем. Многих Илья не знал, но читать имена уже было некогда. Показался Давид и зашипел на них, чтобы они шевелились…

В зале ещё играла предыдущая группа. Тихо расположившись за столиками в конце зала, они стали слушать. Исполняли профессионально, уверенно и с таким азартом, что Илье это показалось странным. Зачем так выкладываться на репетиции? Могло быть только одно объяснение – напугать, ошеломить конкурентов. Глаза музыкантов блестели от какого-то шального веселья, которое они, наверное, принимали за свинг. Но чуткий слух Ильи сразу уловил разнобой в темпе и нечёткое вступление после соло саксофона. Всё дело было в том, что солист не подал ясный сигнал для напарников.

Похожая проблема была и у них в группе. Давид так увлекался своим соло, что иногда не успевал махнуть в нужном месте. Илья вступал интуитивно, а Лёшка с его флегматичностью просыпал. Давид всё останавливал, ругался и потом давал чёткое вступление, но в следующий раз повторялось всё снова…

– Это москвичи, я уже слышал их, – негромко сообщил Давид.

– Солист у них что надо, – чтобы подразнить его, прошептал Илья. Тот не понял шутки и неприязненно посмотрел на сцену, потом на Илью.

– И что из этого?

– Ничего, – с невинным видом пожал плечами Илья, – просто не понимаю, почему ты решил, что мы легко получим первое место?

– Потому что у нас репертуар сложнее. А у них слишком всё предсказуемо.

– Предсказуемо?.. – задумался Илья, – это ты хорошо сказал. Надо нам сыграть что-нибудь нетривиальное…

– Придумал что-нибудь? – глаза Давида загорелись. Он знал, что Илья на аранжировки был мастер.

– Да я уже написал, но… могу вставить в свой проигрыш обязательной части сюрприз.

Давид осторожно, без звука, хлопнул его по коленке.

– Давай… А, вот и наш ударник.

В зал заглянул белобрысый парнишка и вопросительно посмотрел на друзей. Давид подскочил к нему и что-то спросил на ухо. Тот кивнул и уселся рядом с ними.

– Это Семён, – тихо представил его Давид.

Илья достал из рюкзака ноты и протянул парню.

Подходила их очередь репетировать. Давид уверенно подошёл к сцене и недвусмысленно показал ребятам на часы. У Ильи засосало под ложечкой. Так было каждый раз перед выходом на сцену, и ничего с этим нельзя было поделать.

Предыдущая группа со смехом и разговорами собрала ноты и инструменты, но ребята уходить не собирались, а в открытую уселись в зале.

– Эй, коллеги, а вы не в цирке раньше выступали? – зычно пробасил саксофонист, – в группу по росту набирали?

– По росту, по росту, – проворчал Илья, садясь за рояль, – вас только не дождались, пришлось мне учиться играть.

– Я так и понял, приятель, – не успокаивался москвич, – вы же не против, если мы тоже вас послушаем?

Илья открыл было рот, чтобы сказать, что они могут послушать и поучиться, как надо играть, но Давид пресёк их перебранку:

– Илья, заткнись, – негромко приказал он, а потом повернулся к москвичам и спокойно ответил снисходительным тоном преподавателя:

– Если перестанете болтать, то можете остаться.

Ударник уже что-то наигрывал на барабане, а Лёшка пробовал струны, любовно поглаживая свой контрабас. Пробежав по клавишам, Илья удовлетворённо кивнул – рояль был настроен идеально. Однако сегодня нельзя было играть в полную силу. Это был тот самый план, который он предложил приятелям. Пусть конкуренты их не опасаются.

Давид начал с обязательного произведения из джазовой классики. И с серьёзными лицами, в противоположность москвичам, без азарта, они начали играть. Столичным музыкантам вскоре стало скучно, и они, шумно, не стесняясь в насмешливых выражениях по поводу игры "провинциалов", наконец убрались из зала.

По лицу приглашённого ударника было видно, что он засомневался – стоит ли позориться с этакой группой? Но Давид, подмигнув Илье и Лёшке, предложил сыграть их самый сложный номер. Семён послушал несколько секунд и включился, всё больше увлекаясь заразительной мелодией. И всё-таки Давид не выкладывался в полную силу – сегодня было слишком много чужих ушей.

– Достаточно на сегодня. Остальное на следующем прогоне, – улыбаясь, объявил он.

Через несколько дней они снова собрались на репетицию. С утра пораньше народу в филармонии было мало, и можно было играть как следует. Илья с удивлением заметил, что Давид начал нервничать. Его манеры стали суровыми, как у надсмотрщика над рабами, и неторопливый блюз, со вздохами саксофона, напоминающими о тяжёлой работе негров на плантации, был как нельзя кстати. Любое отклонение Ильи в импровизацию он тут же пресекал. С досады хотелось хлопнуть крышкой рояля и уйти. Последней каплей было, когда Давид сам ни с того ни с сего поменял темп в уже выученной композиции.

– Давид, ты не забываешься? – не выдержал Илья, – нас костеришь, а сам куда гонишь? Мы же выучили в другом ритме…

В ответ Давид разразился ругательствами, которых друзья никогда до этого не слышали от него. Барабанщик Серёга сидел с невозмутимым лицом, но было видно, что если ему скажут хоть слово, то он уйдёт. В конце репетиции Давид успокоился. Когда они ехали в такси обратно в полном молчании, он проронил миролюбиво:

– Я считаю вас отличными музыкантами, ребята. Пожалуйста, просто делайте, что я говорю. Вы сможете.

– После того как ты испортил мне настроение, я не нуждаюсь в твоих похвалах, – мрачно ответил Илья. Про себя он решил на концерте играть так, как считает нужным.

Дома сидеть было невыносимо. Лёшка по утрам и вечерам бегал на службу, а Илья не мог оставаться наедине с Давидом. То ли это была его обычная манера, то ли он специально раздражал Илью, но всё в его руках гремело, падало, шуршало. И когда Илья хотел сосредоточиться и написать пару нотных предложений, чтобы разнообразить обязательный номер, тут как раз и начинался грохот. Сегодня репетировать они не собирались, и вслед за Лёшкой оделся на улицу и Илья.

– А ты куда? – удивился Давид.

– Разве я твой батрак, чтобы давать тебе отчёт? – огрызнулся Илья, – ночевать приду, не волнуйся.

Город удивлял его своей неохватностью. Невозможно было объединить в уме такие непохожие друг на друга районы. Но метро было той артерией, которая связывала их всех воедино и дарила приятное чувство близости к любой точке города. Илья быстро освоился и полюбил гулять по улицам, чтобы почувствовать, а, скорее, услышать – что же это за место – Петербург? Сначала он разглядывал модерновые и классические дома, памятники, смешные и серьёзные, а потом погрузился в свои ощущения и неожиданно понял, что поверхностный взгляд его обманывает. Город жил своей тайной жизнью, которую не разглядеть поверхностному взгляду туриста. Нужно было вглядываться и вслушиваться. Кто-то на ходу читал книгу, кто-то задумчиво смотрел на воду, не замечая суеты вокруг. А кто-то замирал возле уличных музыкантов, меняясь в лице под звуки философской песни Цоя. Грустные нотки сближали его с другими такими же неприкаянными мечтателями…

… Вроде жив и здоров,

Из окна видна даль.

Так откуда взялась

Печаль?

В его душе тоже жила смутная печаль. Как будто он что-то упустил или недопонял в своей жизни… Он боялся признаться самому себе, что джаз увлекает его не всего, и отец в чём-то прав… Что-то должно быть ещё. Но что? В дальнем уголке души словно лежала таинственная коробочка и ждала, что её откроют… Может, стать композитором? Сердце при этой мысли радостно трепыхалось… Но какую музыку писать? Да, он и сейчас уже пишет, но его тайное страдание было в том, что он желал писать что-то более значительное, чем джаз… Илья вздыхал и откладывал коробочку обратно.

И всё-таки он поймал настроение города. В Доме книги он сидел в кафе и смотрел на дождь. Казанский собор, казалось, глядел на него в упор через большое окно и гипнотизировал, упрямо навязывая свои тяжёлые мысли…

А что, если перепеть Армстронга в миноре? Это как раз будет отвечать духу этого меланхоличного города… Нашлись и подходящие стихи поэтессы прошлого века Марии Моравской.

Прекрасны и мосты и улицы,

И памятники старины.

Но как прохожие здесь хмурятся,

И как здесь женщины бледны!

Ах, зелень трав такая тёмная,

И цвет Невы такой больной!

Душа каждого здесь бездомна,

В этой столице над Невой…

Илья отставил кофейную чашку и, глядя на текст, пропел про себя мелодию. Да, получится отлично. Он почувствовал возбуждение и уже другими глазами оглядел всё вокруг себя. Не в силах больше сидеть на месте, он быстро встал, оставил симпатичной официантке на чай и вышел на улицу.

Казанский собор уже не казался мрачным. В метро спускаться не хотелось, и он пружинистым шагом пошёл по Невскому, ловко огибая гуляющих туристов и спешащих по делу пешеходов. Настроение немного омрачилось от появившегося сомнения – одобрит ли Давид его идею? Совсем против него идти не хотелось. Ну… сделаю вид, что советуюсь. Тогда скорее разрешит, – усмехнулся Илья.

На его идею Давид посмотрел благосклонно. Понравились ему и стихи. Снисходительно похлопав Илью по плечу, он самодовольно заметил, что под его руководством Илья станет отличным музыкантом. В ответ захотелось сказать что-нибудь язвительное, но он сдержался. В конце концов, Давид ему не враг, и незачем всё время обострять отношения.

Им удалось ещё раз прорепетировать в концертном зале. Репетиция вышла сумбурной. От волнения перед предстоящим выступлением Илья даже не мог прочитать афишу с названием конкурса. Самым спокойным был ударник Серёга, который не планировал дальше работать с ними. Однако играл он хорошо, хотя, на взгляд Ильи, без огонька.

Последняя неделя до концерта тянулась, как занудная мелодия, повторяясь изо дня в день, из часа в час бездельем и маетой. Однако ещё быстрее приближался день, который был не связан с музыкой, но был для Ильи не менее важен – это был день его рождения.

Наступившее утро было во всех отношениях необычным: и потому что ему стукнуло двадцать пять лет, и потому что было тихо. Давид не играл на саксе, не гремел посудой – значит, ушёл. А Лёшка убежал на службу. У них в храме Пасхальные дни, службы начинаются раньше. Интересно, он вспомнит или нет, что у друга день рождения?

От непривычного одиночества в такой день Илья вдруг заскучал. И словно почувствовав на расстоянии его тоску, позвонила мать. Он лежал, смотрел на экран и медлил отвечать, чтобы голосом не выдать своё настроение.

– Сынок, мы с отцом поздравляем тебя с днём рождения. Такой день – двадцать пять лет… Жаль, что ты не с нами.

– Мне самому жаль, мама, – вырвалось у него ещё хриплым от сна голосом.

Он представил её худенькую фигурку, сидящую за кухонным столом. Отец, наверное, рядом курит и смотрит в окно. Нет, Илья не жалел, что уехал. Отца он видеть не хотел.

Бытует устойчивое мнение, что сын нуждается в отце больше, чем в матери. Однако у Ильи, когда он повзрослел, случилось всё наоборот. Когда-то они дружили, как должны дружить отец и сын. Вместе ходили на рыбалку, вместе строили сарай старой бабке – матери отца, живущей в деревне, и чинили ей крышу. Но чем старше становился Илья, тем сильнее в его душе рос протест против требований отца стать военным, как он.

– Посмотри на себя! Какой ты музыкант? Бугай здоровый… Тебе нужно продолжить нашу династию военных. Твой прадед воевал в первой мировой, дед – во второй, я пошёл по их стопам, а ты как неродной, – орал он пьяный, стуча себя в грудь. – Собираешься всю жизнь по клавишам тренькать? Не стыдно?

– Отец, почему мне должно быть стыдно? – пытался оправдываться Илья, но вскоре понял, что не стоит. В чём он виноват? В том, что хочет жить по-своему, а не по традиции? Отец не поймёт. Не поймёт, что музыка может быть смыслом жизни, пусть даже и не принесёт много денег. Хотя Илья как раз зарабатывал больше отца, играя на свадьбах. Сам и купил дорогое электропианино, на котором в наушниках можно было играть днями и ночами.

Не в один миг, постепенно его дружба с отцом переросла в глухое, беспросветное недовольство друг другом. А дружба растаяла как туман. Мать мучительно переживала их размолвку и пыталась примирить, уговаривая обоих пойти навстречу друг другу. Но отец не хотел, а Илья не понимал, в чём он может уступить отцу.

Он долго молчал, а после армии решился всё сказать. В один из таких ужасных вечеров, когда мать со страхом ждала припозднившегося, а значит, пьяного супруга, Илья нарочно не ложился спать, чтобы раз и навсегда выяснить отношения. Как он и ожидал – подвыпивший отец завёл свою любимую песню о том, какой бестолковый у него сын. Внутри Ильи словно прорвало плотину. Сейчас он уже и не помнил, что в запале наговорил ему в тот вечер. Но, видно, что-то ужасное, потому что отец, с расширенными от удивления глазами, несколько минут молчал и дрожащими руками пытался зажечь сигарету. Наконец, он прохрипел:

– Варвара, ты слышала, что этот сопляк сказал? У меня нет больше сына. Баста…

Мать плакала, а Илья только усмехнулся. Вот и отлично. Одним воспитателем меньше.

Он хорохорился перед самим собой, и если бы его спросили, рад ли он, что всё высказал, то ни минуты не сомневаясь, Илья ответил бы, что рад. Но то состояние растерянности, которое мелькнуло в глазах всегда уверенного в себе отца, его неприятно и больно поразило. Его слова, словно пули, рикошетом поразили и его самого. В душе поселилась пустота от умершей дружбы. Так жить стало невыносимо, и как только Давид предложил поехать в Петербург, он сразу ухватился за эту возможность.

– Как ты там живёшь? Тебе нравится Петербург? – вывела его из задумчивости мать.

– Я ещё и сам не понял, мама, – честно признался он, – в Астрахани много друзей, а здесь даже Лёшка отдалился… А вы как поживаете? – выдавил он, имея в виду и отца. На расстоянии их ссора уменьшилась в размере и показалась какой-то глупой…

– Ничего, ничего, сынок, – оживилась мать. Илья понял, что она была ему благодарна за это "вы". Значит, точно – отец рядом сидит. – Только…

– Что? – насторожился Илья.

– Папа заболел…

На том конце хлопнули ладонью по столу. И мать заторопилась:

– Ну не волнуйся, в целом у нас всё в порядке. Если тебе будет плохо, то сразу приезжай. Мы тебя ждём.

Вот и поговорили… Илья задумался – чем мог заболеть отец? В последнее время он похудел, стал надсадно кашлять. Выглядел он всегда аккуратно, как и положено офицеру, хотя и в отставке. Но однажды Илья увидел, как странно на нём сидел костюм – пиджак уже не обтягивал широкие плечи, а свисал свободно, как с вешалки… Что же у него за болезнь?

Долго размышлять о плохом и портить себе знаменательный день не хотелось. Илья переключился на собственные ощущения, пытаясь осознать, что ему уже двадцать пять… Естественно, внутри него ничего не изменилось. Вот после армии он, действительно, ощущал, что стал другим. А с приездом в этот город его внешняя жизнь круто повернулась в неизвестном направлении. Все года, пока он бесконечно долго учился, потом работал, потом снова осваивал уже совсем другую – армейскую науку, а после вновь играл в джазовом ансамбле, он не мог позволить себе ни единого выходного дня. Круговерть повседневных обязательных дел, казалось, никогда не выпустит его из своего омута. Но сегодня выдалась краткая пауза, так что Илья даже растерялся.

Нужно куда-нибудь пойти и выпить за собственное здоровье, – решил он и, резко поднявшись, выглянул в окно. Солнце не собиралось прятаться за тучу и с утра жарко нагрело подоконник, так что рукам стало горячо. Наконец-то распогодилось!