Светлана Шульга
Морегрина: Бежать. Потерять. Погибнуть. Возродиться
Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)
В коллаже на обложке использованы иллюстрации: © Archv, Terriana, kotoffei / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru
* * *
Мы ничего не знаем о тех исполинских могущественных силах,
что передают сигналы по волокнам бесконечно расширяющейся Вселенной.
Мы ничего не знаем о родных душах, которые перехватывают эти сигналы и с заботой выполняют свою светлую миссию.
МЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕМ О СЕБЕ.
Пришло и передано в день третьей двойной радуги
* * *
Рваные джинсы своих надежд лучше всего зашивать стальными нитями железных дорог. Так наверняка. Та-дам-та-дам, та-дам-та-дам, та-дам-та-дам.
Стучит поезд, как швейная машинка судьбы. Стежок к стежку. Рана затягивается.
В такт дребезжат испуганные пустые стеклянные стаканчики. Такие же пустые, как её жизнь. Но от их размеренного стеклянного побрякивания становится спокойнее. И она уже слышит:
«Там-там-там-там, там-там-там-там» и – многообещающее – «ТАМ!»
На сердце уже не скулят брошенные промокшие щенки и в душе не кровоточит, а разливается сладкая патока возможного счастья.
Она смелая! Спустя столько лет, проведённых в мечтах, сбежала. Сделала первый шаг в пугающую, но желанную неизвестность.
Послезавтра она выйдет на сверкающий перрон огромной переливающейся Матери Городов.
Города, который шлифует женщин, и этот процесс не остановить ни на долю секунды. Каждая прошедшая эту шлифовку в нём, как выбеленная холёная улыбка, – сверкает. Такой станет и она – Женщиной с заглавной буквы «Ж».
«Там-там-там-там» всё будет замечательно.
* * *
«Не всех рыжеволосых сожгли на кострах инквизиции», – так она говорила всем, заливаясь густым бархатистым смехом, отбрасывая огненные пряди от лица. А пряди скакали, как языки инквизиционного пламени, и сжигали всех вокруг. Всех, кроме неё.
Высокая. Стройная. Копна волос – смесь золота с рыжим, без красных и малиновых ноток. Серые глаза.
Она их закрывает и видит сверху своё скудное утро. Дрожащую себя в обшарпанном дверном проёме. Бросает прощальный взгляд на дощатый пол, по которому можно ходить только в тапочках или в вязаных носочках, да и то нацепляешь заноз.
С тоской смотрит на грязные окна – никогда не возникало желания их помыть. На тусклое деревянное зеркало с вырезанными чьей-то умелой рукой листьями и завитушками. Отражение в его глади ей постоянно казалось обиженным.
Кто его обижал, отражение? Слишком тесный город, слишком старый дом, слишком маленькие возможности. Всё настолько «слишком» и настолько маленькое, что в них не помещались ни её слишком большие амбиции, ни её слишком модные для такого приземистого и низкорослого городка вещи.
Свои вещи она любила. Всё остальное – нет.
Время – враг. Время – это морщинки. А морщинки – это тоже враг! Ей уже почти тридцать, а она все еще в Городе Маленьких Домов, в старом обшарпанном доме.
Она совсем не ведическая женщина. Естественна, всегда лохмата. Она – ещё в той поре, когда ты без срока годности и ещё не пресловутая "я-ж-мать".
Карта из псевдоубеждений не сковывает её милую головку. У неё нет правил, нет религии и нет комплексов. Всё, что у нее есть, – это она и ее мечты. Терпкие и такие романтичные, как её любимое rose.
Еще вчера она любила готовить мясо и пить вино по вечерам. Исключительно розовое. Она покупала его в единственном в её небольшом городе, большом, сверкающем стеклянными витринами торговом центре, выбирала к нему мясо и несколько сезонных фруктов. Сливы, яблони и капризные персиковые деревья на этой, теплой почти все 365 дней в году, земле росли повсюду.
Особенно, она любила впиваться в тонкую и ворсистую кожу нежно-ароматных персиков.
Приносила из магазина свою добычу в хрустящем пакете. Нарезала яблоки тонкими дольками, поливала их лимоном, небрежно раскладывала сливы и сверху бросала целые пушистые мячики. Потом ставила мясо. Пока оно зарумянивалось, наливала бокал и рисовала.
Или зажигала свечи, танцевала и пила rose прямо из горлышка. Представляла себя героиней женского романа или роковой красоткой с обложки любимого «глянца» и ей казалось, что в таких моментах заключена вся красота жизни.
Той жизни, которая где-то там, мимо неё.
И так каждый вечер. Но каждое утро – будничный серый туман. Неужели это всё? Неужели нет большего?
Танцуя, она смотрела в зеркало и находила себя то сексуальной, то скованной, то женственной, то до тошноты плоской и примитивной. Вместе с ней танцевали только тени, и иногда ей казалось, их движения были более легки, грациозны и притягательны, чем ее собственные.
* * *
До встречи с ним она жила и не догадывалась, что бездарно разбрасывает всё ценное, что вложено Вселенной в хрупкий, длинноногий аватар её неугомонного тела.
До той встречи она не осознавала, что теряет себя напрочь, но, возможно, именно благодаря запущенному саморазрушению стали высвобождаться элементы, которые становятся фундаментом для чего-то нового. Если это так, то самые таинственные процессы, которые идут из глубин бесконечно расширяющейся Вселенной, стали оплотом для всех последующих событий.
Скорее всего, так и было. Каждая мечта приходит в своё время, как всё самое важное в жизни.
Еще вчера ее мир стоял на трёх китах: модные журналы, искусство, новые знакомства. Она рисовала дыру в районе сердца каждому новому знакомому в тот момент, когда он ещё спал, а она спешно вызывала такси в свежесваренный рассвет.
Правила не для нее. А вот один большой город, весь, от тротуаров до шпилей, заложен именно для неё!
«Мать Городов» – она зовет его именно так. При этом её глаза загораются иным сиянием, а голос становится бархатным и чуть более тихим.
Пуповина непреодолимо тянула. И Мать Городов сцеживала для неё бодрящее молоко страсти, энергии и удовольствий.
Еще вчера она жила просто и кричала: «Да какого чёрта я ещё здесь!?»
Смеялась, горела, мечтала. Но не с теми, не там и не так, как хотела бы.
И всё было бы как в петле Мёбиуса. По непрекращающейся спирали вращались события, люди, встречи, разочарования. События. Люди. Встречи. Разочарования.
Она и дальше дразнила бы других и обманывала себя. Если бы не Он. И если бы вчера она не выпила слишком много rose и в исступлении не купила билет в один конец на ночной поезд.
Ночь была сумасшедшей…
Там-там-там-там, куда несёт вагончик, всё по-другому. «Там-там» всё наладится.
Томный rose бьет в голову.
И с этой мыслью она, уткнувшись в сырую подушку, засыпает на своей верхней полке. Поезд успокаивает. Он подтверждает:
«Та-дам-та-ДА.Та-дам-та-ДА».
Часть 1. Бежать
Глава 1. Марина
Незнакомые голоса звучат как будто в отдалении, затем прерываются и выбрасывают из кошмарного сна.
Что за синий потолок? Что за давящее беспокойство внутри? Это и не страх, и не возмущение, а что-то близкое к удивлению. Хотя… и не оно.
Высвободившись из тумана сна, на киноленте памяти начинают проявляться смазанные изображения, отголоски вчерашнего дня: «Что я наделала? Я в поезде! И всё-таки решилась!»
На миг время застывает, окутав коконом совершенно нового чувства – абсолютной неизвестности. Мать Городов, я еду! Ты ждешь?
Вместе с этой мыслью, все четыре камеры сердца начинает заполнять сумасшедший коктейль: кровь и адреналин. Сердце подскакивает и принимается молотить по грудной клетке взволнованно и быстро.
Нет, Мать Городов никого не ждет. Она принимает в свои объятия, но в любой момент выплевывает неугодных и ломает с хрустом хребет слабым.
Тело сдавливают спазмы страха. В горле встает жгучий ком. У меня странный вопрос к себе: зачем я это сделала?
Сон окончательно отступает. Голоса становятся четкими, изображения яркими. Повернув голову, натыкаюсь глазами на незнакомку на соседней верхней полке: лёжа параллельным курсом, читает женщина. Она совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки – ох уж эти плацкартные вагоны! Смутившись, хочу отвернуться, но не успеваю. Женщина откладывает книгу.
Наши глаза встречаются. Надо бы сказать дежурно-вежливое «здравствуйте», но неожиданно все слова делают шаг назад. Что-то неуловимое, знакомое и доброе замечаю в её взгляде, уютной вязаной кофте с выпуклыми розочками, махровых штанах и полосатых носочках. Таких же полосатых, как те, в которых я ходила по обшарпанному полу арендованного ветхого дома.
Дом. Пусть и нелюбимый, но знакомый… Там всё понятно и предсказуемо.
Незнакомка всем телом поворачивается на бок, лицом ко мне. Носочки прячутся в складках казенной простыни. Что же я натворила? Что за нелепый и дерзкий побег устроила?
Комок жжёт горло, хочется то ли заплакать, то ли выругаться, то ли… Вернуться! Да, так и есть! Нестерпимо, страшно и до боли сильно хочется вернуться!
– Привет. А ты разговариваешь во сне, – обрывая мои мысли, с улыбкой произносит женщина.
– Правда? – удивляюсь я. Хочу сказать, что обычно за мной такого не водится, что, видимо, это всё от страха неизвестности, но вклинивается механический голос сверху. Монотонные фразы объявляют ничего мне не говорящее название станции и также равнодушно добавляют ценную для каждого во всё этом движущемся удаве информацию: «Поезд будет стоять на станции тридцать минут».
Спокойное течение разговоров разрывают разнообразные звуки и суета. Съеживаюсь, как от озноба. Мимо проплывают десятки маленьких, взрослых, седых, юных. Их всех несёт течением к выходу. Но мой страх полностью парализовал все желания. Он пригвоздил меня к синей полке.
– Я смотрю, ты как будто чего-то боишься. Давай спустимся? – незнакомка напротив снова подает голос.
Надо же, она тоже никуда не ушла. Мой страх перебарывает отчаянное желание поговорить и спросить совета. Совета у неё. Ведь больше не у кого. Тело тяжело отзывается и кажется чужим. Сбрасываю его вниз. Вагонный пол оказывается липким и холодным.
Женщина, следуя за мной, плавно соскальзывает. В ней есть нечто знакомое, безусловно.
Нырнув на глубину своей памяти, стараюсь отыскать хоть кого-то похожего на нее, но образ дразнит, расплывается и все время ускользает. Нет, скорее всего, острое желание найти родную душу в этом новом чужом мире подсказывает сходство. Это игры моего разума, который придумывает отвлекающие лжеродные образы.
– Как вас зовут? – слова вырываются сами, без моего разрешения. И как только они обретают вес, я понимаю, что уже догадываюсь.
Незнакомка усаживается на нижнюю полку и подгибает ноги под себя. Сажусь напротив.
– Надежда, – она протягивает руку и добавляет тем дружеским тоном, который располагает сразу и навсегда: – И давай сразу на «ты»!
Надежда – имя возможного прекрасного будущего. Откуда я могла знать, как ее зовут? И почему мне знакомо это необъяснимое человеческое понимание и эта рука, от прикосновения которой молочная тёплая волна разлилась по всему телу?
– Давай, – легко сжимаю ее изящную узкую ладонь: – А меня…
– Подожди! – Надежда обрывает на полуслове и загадочно улыбается, немного прищурив глаза и задумавшись всего на мгновение: – Не торопись, давай-ка я угадаю!
Сидим, как два несогретых ребёнка, сбежавших из дома на поиски приключений. Мои плечи дрожат от страха, её – от желания меня успокоить.
И вот опять эти мурашки, пробравшиеся внутрь, отчего кожа стала неровной и покрылась крошечными предательскими точками.
– Тебя зовут, зовут, – она блуждает по пустому сжатому вагонному пространству взглядом, словно пытаясь найти подсказку, и вдруг выдыхает: – Ты похожа на море, на Ассоль, которая ждет своего Грея, на ищущую, на желающую…
С любопытством её слушаю, и кожу по-прежнему покалывает изнутри.
– Тебя зовут… Морегрина! – всплеснув руками, с полной уверенностью заключает она.
– Красиво, но причудливо!
Сказочное, странное, неизвестное мне до сегодняшнего дня имя. Беру со столика стакан в медном подстаканнике. Пол под ногами перестает быть холодным.
– Я права? – спрашивает соседка и заглядывает мне в глаза, словно пытаясь найти там ответ на вопрос: получилось ли у неё удивить, или успокоить, или что-то подсказать? Спешу её отблагодарить ответом и улыбкой.
– Мне нравится! Отныне меня зовут Морегрина, и ты можешь называть меня так! – улыбнувшись, говорю я, чувствуя, как волнение и страх отступают.
– Может быть, чай?
Она предлагает мне его, словно это как раз то, что отогреет меня уже на расстоянии от дома, а может быть, согреет?
Глава 2. Марина
– В среднем человеку отведено тридцать тысяч дней жизни, – Надежда делает большой, жадный глоток, на секунду прикрывает глаза и продолжает: – Этим вопросом задаются многие. Ответа нет, но я его постоянно пытаюсь найти. Может, ты его дашь? Скажи, почему люди тратят это отведённое для счастья количество дней и ночей на то, чтобы быть несчастными?
Пожимаю плечами. Кого-то прошлое, может, и тянет назад. Только не меня.
У кого-то прошлое полно яркими звуками, родными голосами и счастливыми красками, но не моё.
– Представь, – продолжает свой вопрос-рассуждение Надежда, – если бы в одном из таких вагонов тебе встретился седой всемогущий шаман. Что бы ты у него попросила? – она вопросительно смотрит на меня.
Касаясь пальцем линий узора медного подстаканника, думаю, к чему такая лирика? Я всего-то сказала новой знакомой о том, что сомневаюсь в своем спонтанном решении. Что меня манит, но и страшит большой город. Моя вчерашняя жизнь не была настолько ужасной, чтобы без оглядки сбежать от нее в наивные мечты.
Но ее взгляд проникает именно туда. Именно так глубоко. Именно в тот самый тёмный угол, куда забилась сжавшаяся от страха душа. Отвечаю ей честно, не раздумывая:
– Я бы сказала, что бегу быстро, но не могу догнать. Сказала бы, что ищу многого, но не могу найти главное.
– Что ты искала в своём городе? – спрашивает она.
– Свободу!
Это слово – самая суть моей прошлой правды.
– Нашла? – Надежда загадочно улыбается.
– Мне казалось, что да, – вздыхаю и тоже делаю глоток, медленный и большой, подобно новой знакомой. Но насладиться не получается. Чай обжигает горло и терпкой крепостью связывает рот.
– Ка-з-а-а-а-лось! – говорит она, растягивая слово, и чуть подается ко мне.
– Знаешь, Морегрина, свобода – это точный выбор. Ты обрела ее тогда, когда позволила себе выбирать. Выбирать между «остаться» и «меняться». И ты предпочла лучшее. Ты сделала выбор, а значит, ты уже на пути к своей свободе. Теперь просто полюби свой выбор.
От этих слов становится немного легче, но демоны страха все равно стоят за спиной и шепчут. Я не могу разобрать их слов, но чувствую присутствие так явно, что боюсь даже оглянуться.
– Не оглядывайся, – продолжает Надежда: – Там, в прежней жизни ты была зависима и неверна себе. Ты следовала выбору других. Ты состояла из лживых убеждений и суеты. Суета – это враг. Она заставляет пребывать в мнимом мире. Именно в том мире, где всё КАЖЕТСЯ.
– Я не уверена, что сбежала.
– И правильно, что не уверена! Не из города мы сбегаем. В большие аттракционы – в города-иллюзии мы сбегаем от себя, от памяти, от теней прошлого, от собственного страха…
– Да, – смотрю на нее с удивлением и благодарностью: – Всё так! Но мой страх – хитрец. Словно я отвернулась, а он незаметно пробрался в чемодан и отправился вместе со мной в путешествие. И сейчас, вместо предвкушения, я чувствую только…
– Боль? – Надежда снова договаривает за меня: – Тогда давай спросим совета у Белого Шамана.
– У кого? – переспрашиваю я.
– Сейчас увидишь! – поднявшись, она берет книгу со своей полки и садится обратно.
Проведя изящными пальцами по затёртой картонной обложке, она, легко дунув на переплет, раскрывает неизвестную мне книгу с рукописным текстом внутри. Раздается шуршание старой пожелтевшей бумаги, несколько страниц перекатываются слева направо, мелькают абзацы, строчки, буквы, рисунки… Вдруг, резко, как по волшебству, страницы раскрываются примерно на середине книги, и она читает:
* * *
«Верь в свою мечту! Держи мечту под светом. Как семя взращивай. Поливай росой рассветов. Показывай только солнцу, и она прорастёт. Держись за мечту, как за ствол заветного древа. Вместе с ней тянись вверх.
Выше травы зависти, выше кустов неверия, выше лесов сомнений, выше гор страхов. И мечта наполнит твои сосуды. Она будет пульсировать с реками крови. Будет бить в бубны вместе с шаманом твоей души. Прорастёт вместе с тобой. Сквозь все преграды прорастёт!
Держи листья и цветы мечты по ветру. Лови эфиры шансов. Плыви. И мечта вынесет тебя на орбиту, где смелые, восторженные и упрямые кормят с ладони звёзды. Держись своей мечты!»
* * *
Прочитав, Надежда захлопывает книгу, бросает на меня лукавый взгляд, отодвигает свой стакан к окну и снова забирается на верхнюю полку.
Вагон вновь заполняется шумом, но я сижу, не двигаясь, ошарашенная книжным предсказанием, впитывая каждую фразу, стараюсь не потревожить расходящиеся внутри меня круги.
Рядом садится девушка, крутит в руках билет, что-то говорит, кажется, недовольным тоном. Крякнув, занимает своё место седой мужчина с глазами побитой собаки. Вглубь вагона, препираясь, проходят измазанные мороженым дети, жалуясь маме, не отрывающей взгляд от телефона.
Все занимают свои места. Поезд трогается. Он снова везет сотни желаний. Сотни надежд. Каждому кажется, что Мать Городов – это город, который заложен именно для него.
Та-дам-та-дам, та-дам-та-дам, та-дам-та-дам.
Глава 3. Слава
Вот здесь, прямо передо мной, растёт одна из четырех стен. По плану это будет стена с широким балконом на втором этаже. Его украсят резные перила, которые насквозь прошьют тонкие стебли плетистых растений, цветущих большую часть года. Всё точь-в-точь как в доме моего деда.
Утром и вечером балкон будет наполняться ароматами лопающихся от прикосновения первых и последних лучей солнца, мокрых от росы бутонов цветов. А ещё он будет полниться теплыми разговорами.
Опираюсь на прохладный бок серой крепкой стены. Дом будет основательным, как мой Дед. Я и все, кто будут в нём жить, будем под его защитой.
Картина рисуется в моей голове настолько чётко и реально, что я даже рефлекторно поднимаю ногу, пытаясь поставить её на еще не существующую первую ступень лестницы, ведущей к ярко-синей двери.
Воспоминание взлетело из закромов памяти как испуганная птица.
Я наваливался на тяжёлое дубовое полотно, ярко-синее, с оттенком морской волны, но его тяжесть, мне маленькому, не по плечу. И тогда Дед спешил на помощь. Мы вместе открывали дверь и уходили в большой сад.
– Дверь всегда должна быть яркая.
– Почему, дед, обязательно яркая?
– Э-э-э, Славка, многого ещё не знаешь, но запомни. Дверь и окна крась ярко, не бойся!
– Но, дед, почему?
– А это, Славка, чтобы счастье, когда оно будет мимо идти, заметило твой дом и попросилось войти!
Со временем дверь покрывалась всё более и более густой паутиной коричневатых трещин. Они ползли по поверхности и становились глубже и шире. Как морщины на лице Деда.
Я спрашивал: – Дед, а почему бы нам не покрасить двери?
Но и тут мой старик был загадочным и отвечал странно и размыто.
– Зачем портить работу второго художника – времени? Оно украшает всё так, как надо!
– Дед, – донимал я его дальше, – а если время – второй художник, то кто первый?
– Первый, Славка, природа. Вот сейчас придём в сад, сам всё увидишь.
Дед вёл меня за руку и всегда что-то рассказывал по дороге от дома.
Дом. Я строю дом по плану Деда.
Удивительно, но стоит закрыть глаза, как серый квадрат недавно залитого фундамента оживает в моем воображении и обретает новую форму. Я вижу крыльцо, ступеньки, дымоход, дверную ручку, настенный фонарь, каждый камень дорожки. Вижу так ясно и детально, словно дом уже передо мной.
Вокруг дома обязательно будет сад.
В нем соберу цветы, которые пахнут моим детством и расцветают всеми его красками. Первыми станут розы.
Пьянящие кустовые розы. Те цветы, которые без стеснения открывают всю свою сакральную красоту, но никогда к себе не подпускают близко. Цветы, колючие при любом, даже самом лёгком прикосновении – такие же, как самая красивая, но неприступная девушка. Дед говорил, что вырастить розовый куст крайне сложно.
Если речь идёт о безвременниках, тут всё просто. Они непривередливы, им годится любая почва. Тюльпаны и нарциссы не потребуют ежедневного присмотра тоже: «украшай ими альпийские горки и не горюй». Немного сложнее с кудрявоголовой пёстрой астильбой – тень она любит, но при этом чувствительна к застою влаги: в почве переизбыток – погибнет.
Королева цветов – отдельная история: в прихотливости с ней едва ли сравнится какой-либо еще цветущий куст. Роза капризна, не терпит бесплодной земли, никогда не прорастёт пышным цветом на болотистой почве.
Причём сам розовый куст при желании вырастить можно, но, стоит розе хоть на миг усомниться в любви своего садовника, куст уже не зацветёт – что ни делай, как ни старайся. Даже в идеальной для неё рыхлой, слабокислой земле она будет расти, зеленеть, но так и будет «молчать» – не покажет ни одного бутона, если уж решила, что хозяин её недостоин.
«Будь достойным, внук!» – говорил дед: «Будь лучшим!» – ласково взъерошивал он мне волосы и щекотал.
Я ёжился, глупый, и выскальзывал из-под его ладони. Но сильные жилистые руки ловко ловили меня, давали любовный подзатыльник и ещё сильнее взъерошивали мои волосы. Всё бы отдал за то, чтобы сейчас ощутить это тепло мозолистых огромных ладоней самого родного мне большого и мудрого человека.
Если бы не он, я не стоял бы здесь, не наблюдал, как закатные южные лучи золотыми тенями танцуют на моей земле. Память держит, как стержень, и ведёт вперёд, как маяк.
Его хриплый голос звучит в голове и помогает так часто, что порой даже странно и немного страшно. Словно после смерти Дед спустился в узкий светлый коридор между мирами, отодвинул моего хранителя в сторону, а сам занял его место и встал за мое правое плечо.
Если оглянуться прямо сейчас, я увижу вытянутое землистое лицо, изрытое, как шрамами, глубокими траншеями морщин, седую, всегда небрежно стриженую бороду, абсолютно белые волосы и ярко-синие, живые и быстрые, как у ребёнка, глаза.
Его образ я вижу во сне почти каждую ночь. И его голос не покидает.
«Славка, не торопись в процессе – когда растишь красоту и даришь миру радость. Но торопись помогать и торопись творить».
Дед, ты был, как Мариинская впадина – бездонным хранилищем секретов.
Бережно храню его советы, и в моем нагрудном кармане лежат план дома и план сада – единственное, что осталось у меня от него.
«Эй, дед! Неужели там, на небе, нет дел занимательнее, чем наблюдать за земными приключениями внука?»
Подумав об этом, я как будто слышу сухой и крякающий смех, и становится легче. Ты по-прежнему где-то рядом. Или это просто доносится из-за деревьев крик вечерней южной птицы?