Светлана Сбитнева
Иллюзия духа, или Как выздоравливал Фред

ЧАСТЬ 1

Глава 1

– Фёдор! Фред!

Фред обернулся и равнодушно посмотрел на мельтешащих на тротуаре людей, пытаясь определить того, кто его окликнул. Навстречу ему уверенно и быстро приближался невысокий мужчина со смутно знакомым лицом. Фред остановился и замер в пол-оборота к мужчине, вспоминая, где и когда мог его видеть. Мужчина тем временем подскочил к нему вплотную и схватил за руку. Тут только Фред узнал в нем своего бывшего однокурсника, с которым в годы студенчества их связывала искренняя дружба.

– Андрей? – удивленно и невольно радуясь старому знакомому, отозвался Фред и ответил на горячее пожатие.

– Тебя не узнать! Сколько в тебе… шарма! – сказал Андрей, оглядывая приятеля.

Фред смутился и тут же почувствовал, что эта встреча из прошлого ему неприятна.

– Как ты? Чем живешь? – тараторил Андрей.

– Да так, потихоньку все, работаю. А ты как? – спросил Фред, видевший, что Андрею не столько интересно узнать про его жизнь, сколько не терпится рассказать и похвастаться своей.

– Да я все тоже неплохо устроил. Вот с Маринкой (ты ее помнишь, наверное? Хвалынина) уже четырнадцать лет живем, воспитываем двоих детишек.

Фред не сдержал удивленного возгласа: чтобы этот проныра и активист остановил свой выбор на одной даме, было невероятно. Поняв причину удивления Фреда, Андрей шутливо прибавил:

– Ну, мы так близки, что можем позволить себе обоюдную неверность. Новые правила, новая жизнь, приходится приспосабливаться.

При этих словах Фред сдвинул брови к переносице, но сдержался и не скривил губы в неприязненной гримасе. Он решительно не понимал этого «нового времени» с его совершенно абсурдными представлениями о счастливой жизни.

– А кем ты работаешь? – спросил Фред, чтобы нарушить затянувшееся неловкое молчание.

Андрей оживился:

– У меня свое дело, небольшое, но на жизнь вполне хватает. У нас компьютерный сервис, занимаемся ремонтом, заменой частей, операционку лечим и так кое-чего. Крутимся, вертимся, стараемся.

– Ну не беда, что небольшое. Главное, счастлив? – с улыбкой спросил Фред.

Мгновение его приятель колебался, но тут же широко улыбнулся и весело ответил:

– Вполне! Работа есть, жена есть, дети есть, отдых по расписанию, воспитание детей по образцу. В общем, все схвачено как по нотам, чего же еще желать?

Слова Андрея звучали искренней радостью за свою судьбу.

– Хе, вызов, – сказал Андрей, доставая телефон. – Надо бы как-нибудь свидеться.

И не обменявшись ни телефонами, ни адресами, они распрощались тепло, но торопливо, и разошлись.

В первые секунды Фреда неприятно поразило, что этот человек, которого он хорошо знал когда-то, абсолютно счастлив своим таким обычным положением. Он располнел, фигура его разбухла, на постаревшем лице проявились признаки лености. Он обзавелся семьей, женившись на девушке, которую никогда сильно не любил и, презрев все возвышенные идеалы, самым постыдным образом счастлив положением ничем не связанного мужа и отца. Фред помнил его еще совсем юнцом, неоформившимся, но подававшим большие надежды человеком, который хоть и не говорил никогда о своих грандиозных планах на эту жизнь, но никогда образ Андрея не вязался в его представлении с такой серостью. Он не мог толком объяснить себе, что именно было «серым» в жизни его старого приятеля. Фред знал людей, которые жили точно так же: тихо делали свое дело, не претендуя на баснословные высоты, тихо воспитывали детей, из года в год придерживались одного и того же заведенного порядка, но они были созданы для такой жизни изначально, они действительно были счастливы, они были нормальные, но не серые. «Может быть, Андрей всегда был мне симпатичен, и поэтому я не мог его никогда понять?» – подумал Фред.

Неприятный осадок, оставшийся от минутного разговора, все больше и больше раздражал Фреда. Он не мог объяснить себе, что послужило источником этого раздражения, и от этого раздражался еще больше. Постепенно мысли его сместились в сторону его собственной жизни. «А кто я в этом мире? Где мое счастье? Мое место?» – повторял про себя Фред. Неожиданно для него самого в голову пришла простая, но болезненная мысль, и вслед за ней горькое чувство невозможности заново прожить уже прожитые годы. Он подумал, что как-то не так распорядился этими прожитыми годами, что его жизнь сложилась не так, как должна была сложиться. Хотя как она должна была бы сложиться, он тоже не мог сказать. Фред не понимал, что именно он не сделал из того, что должен был сделать, но чувствовал, что чего-то не хватает, что-то было им упущено.

Это навязчивое ощущение недовольства было мучительно. Фред чувствовал, как где-то глубоко внутри, в области сердца, это недовольство разливается по грудной клетке и словно сдавливает сердце, душит его. Он сделал несколько глубоких вдохов, постарался расслабить живот, но ощущение не отступало, теперь Фред чувствовал себя в плену у своего тела: в ответ на ощущение в груди у него мелко задрожали руки, в глазах потемнело, ему сделалось неуютно и захотелось скрыться куда-нибудь. Он прислонился к стене дома, чтобы облегчить свое состояние, и в который уже раз подумал, что ему надо обратиться к врачу.

Люди шли мимо него, кто-то проходил так близко, что Фред ощущал на своем лице и голой руке прикосновение холодного воздуха, шлейфом следовавшего за проходившими. Он смотрел на этих идущих мимо людей, и ему казалось, что он понимает их, что отчетливо видит их положение. Постепенно он словно удалялся от них, отстранялся, как будто смотрел на них сквозь толстое приглушающее звуки и отдаляющее их фигуры стекло. Все они, все эти люди, были ему гадки, несмотря на то что ничего гадкого в них не было.

«Зачем эта полная женщина вышла на улицу с таким злым некрасивым лицом? Она же могла накраситься и улыбнуться, – подумал он и недовольно скривил губы. – А муж наверняка ей изменяет, если уж изменяет даже такой хороший мужик, как Андрей». Фред помотал головой, словно прогоняя от себя эти абсурдные злые мысли. Рядом мальчик слишком громко сказал что-то своей сонной, с блеклым лицом матери и улыбнулся. Оба, и мать, и ее ребенок, и в особенности улыбка этого ребенка, показались Фреду отвратительными.

– Гадость, – прошипел Фред и подергал ворот рубахи, мешавший ему дышать.

«Зачем вы все нужны? И этот мрачный городишко с его мрачными гадкими людишками, – Фред, все так же облокачиваясь о стену дома, стал продвигаться вперед. – Жизнь. Мрак. Сердце где-то, – при последнем слове Фред взволнованно прислонил правую руку к груди, потому что ощутил там странный толчок. – Что может мне дать этот город? Не знаю. Зато он может многое отнять. Это монстр. Мрачный, злой город!» В висках пульсировала кровь, отдаваясь во всей голове резкой пугающей болью, но Фред двигался дальше. Он отстранился от стены и теперь шел самостоятельно, стараясь двигаться быстрее.

Через несколько минут ему стало намного легче, он задышал свободнее, голова почти не болела. Он сбавил шаг и свернул в сторону парка. Люди вокруг уже не казались ему такими отвратительными, но мысль о том, что все они живут ничтожною, примитивною жизнью не оставляла его в покое. Он всматривался в прохожих и на некоторых серых лицах замечал довольную улыбку. «Чему они радуются? – спрашивал себя Фред. – Вот этот мужчина, почему он улыбается?» – подумал он, взглянув на солидного господина в дорогом пальто. Воображение его нарисовало картину его быта, и она ничем не отличалась от жизненной картины его приятеля Андрея. «Чем же он доволен?» – снова спросил Фред. «Потому что все складывается так, как положено по плану», – ответил ему его внутренний голос. «Да, некоторым этого достаточно, – спокойно подумал он. – А что хорошего в жизни этой женщины с собачкой?» И снова ему ответил его внутренний голос: «Ей хорошо просто жить, радоваться мелочам и заботиться о своей собачке». Фред обернулся на еще не ушедшую женщину, но вопреки доводам голоса не увидел на ее лице признаков счастья, только мрачную озабоченность.

Он дошел до парка и пошел по хорошо знакомой ему дорожке. Он совсем успокоился, и теперь совесть журила его за недавнюю слабость, но он старался не обращать внимания. Он снова вернулся мыслями к вопросу о человеческом счастье. «Странно, вот я живу, живу, а о том, что все могло бы быть по-другому, никогда не думал. Ведь я несчастлив! Мне уже почти сорок, а я еще не женат. Есть, конечно, Наташа, но мы не семья все-таки. Почему меня не привлекают простые житейские радости, почему я не могу жить как все и быть при этом счастлив? – Фред почувствовал давешнее неприятное раздражение. – Наверное, я просто другой, и счастье у меня другое. Но почему я другой? Почему мне только сегодня пришла в голову мысль о том, что неплохо бы было прожить эти без малого сорок лет по-другому, завести семью, воспитывать детишек, найти компромисс с собственными желаниями и возможностями? Потому что меня так воспитали? Потому что у меня в голове что-то не так устроено, не как у всех? Потому что мне было лень разобраться со своей жизнью и придумать ей смысл? Потому что у меня избалованный рассудок, который не выносит скуки и неизбежно начинает скучать, если все движется по более-менее предсказуемой колее?»

Фред дошел до самой отдаленной лавочки и сел. Он чувствовал себя утомленным этими ниоткуда взявшимися вопросами, которым он никогда прежде не придавал никакого значения.

Фред поднял уставшие глаза и посмотрел на линию горизонта. Нечеткие позолоченные формы расползлись по небу, предвосхищая наступление темноты. Холодный осенний воздух загородил собой золоченый шар, уже едва видимый за горизонтом. Все как обычно. Каждый год примерно в одно и то же время Фред привык наблюдать эту, в чем-то даже поэтическую картину. Но она никогда его не трогала: это был просто пейзаж, декорации для бессмысленных действий бессмысленно живущих людей. Он достал сигарету, закурил, чтобы насладиться этим маленьким ежевечерним ритуалом, возможно, в последний раз. Это была последняя сигарета в пачке, и Фред хотел выкурить ее, чтобы уже навсегда распрощаться с дурной привычкой, от которой ему надоело зависеть. Фред медленно и глубоко вдыхал терпкий густой дым, без сожаления отпуская на волю эти последние секунды своеобразного блаженства. Сигарета тлела в его руке, медленно умирая. Он докурил ее, выбросил окурок и, поежившись, удобнее устроился на скамейке. Ему не хотелось идти домой: какая-то томная нега разлилась по его телу, сковала ленью все его мышцы. Фреду было тепло и уютно и казалось, что если он сейчас пошевелит хотя бы пальцем, то его тело окажется где-то снаружи, где холодно и тоскливо. Состояние это было похоже на дремоту, когда сон еще слишком легок, чтобы толкнуть спящего в крепкие объятия Морфея, но и достаточно настойчив, чтобы навязывать свои нестройные образы и думы. Перед затуманенным дремотой взором Фреда то и дело проплывали люди, которых он видел сегодня; он вспоминал обрывки фраз, сказанных этими такими чужими ему людьми, вспоминал их жесты, сложные гримасы, ядовитые кривые ухмылки, хищный блеск глаз, негодующе подрагивающие ноздри. Их человеческие лица то и дело размывались и обретали новые очертания: они походили на диковинных животных, рогатых, с острыми, как иглы, усами, с хвостами и искривленными несоразмерно длинными позвоночниками.

Из этого полузабытья Фреда вернула музыка, доносившаяся откуда-то издалека и поэтому звучавшая так тихо, что он не слышал мелодию, а скорее угадывал по вибрациям холодного воздуха. Никакие посторонние шумы не прерывали неуверенного потока этой мелодии. В большом многолюдном городе минуты такой нетронутой тишины большая редкость. Лавочка, на которой устроился Фред, располагалась в парке, который хоть и был на окраине города, все же всегда был наполнен людьми. Но сейчас он, оглядевшись по сторонам, никого не заметил. И это было удивительно. Он сидел и вникал в мелодию, поддаваясь искушению снова отдаться во власть полудремоты и пугающих видений. Взгляд его снова нехотя скользнул в сторону горизонта и замер: солнце уже скрылось за полоской ландшафта, и место соединения неба и земли было кроваво-красного цвета, словно незатянувшаяся рана на теле какого-то неведомого существа.

И вдруг Фред ощутил невнятную боль где-то глубоко в груди, а потом в голове: что-то медленно и смутно зашевелилось в глубине его сознания, какое-то воспоминание, какое-то живое переживание. В нем, считающем себя давно окостеневшим, лишенным эмоций и переживаний истуканом, зашевелилось что-то живое, что-то, что было способно причинить ему боль. Этот болезненный закат и эта мелодия, которая теперь показалась Фреду несоответствующе веселой, пробудили в его душе что-то давно погасшее, но еще не умершее и способное вновь зажить истинной жизнью. Фред вдруг почувствовал, как под сердцем зашевелилось ликование, искренняя беспричинная радость. Кровь быстрее побежала по жилам, холодные пальцы потеплели. Он не мог понять, откуда взялось это странное чувство; он попытался остановить его и рассмотреть. Это чувство было похоже на чувство влюбленности, юношеской чистой любви, не знающей обид и нетерпения, но знающей красоту и цену жизни. Фред почувствовал пощипывание в носу, поморщился, чтобы избавиться от этого дискомфорта, но робкая слезинка уже успела накопиться в углу левого глаза и скользнуть на щеку. Он не стал ее прогонять. Ему казалось, что сейчас он испытывает не искаженные временем восторги тех волшебных минут, когда, еще не утративший душевный трепет, он мог чувствовать жизнь, понимать ее и ценить. Фред закрыл глаза и упивался этим то ли воспоминанием, то ли сиюминутным впечатлением. Он видел себя мальчиком лет десяти, еще совсем ребенком, смеющимся вместе с друзьями беззаботным смехом слепой радости, не ведающей печалей и горестей мира. В эти мгновения он, уже почти умерший, начал вновь полноценно жить; эти несколько секунд были словно спасительным вздохом, вернувшим ему жизнь, столько долгих лет спрятанную от него за пеленой мнимого счастья и спокойствия.

В воздухе раздался резкий пронзительный пьяный смех. Фред вздрогнул и посмотрел в ту сторону, откуда доносился веселый галдеж. Пугливое чувство, только что владевшее им, улетучилось, оставив после себя лишь горечь утраты и ощущение безнадежности.

Глава 2

Осень бушевала в этом году недолго. Она наступила сразу, без предварительных дождей и предупреждающих заморозков, поцарствовала отведенное ей время и дала дорогу зиме, не очень стараясь отвоевать себе у времени дополнительные дни. Так уставший от игрушки щенок без сожаления оставляет ее на тротуаре и лениво плетется в конуру.

Зима выдалась долгая и вьюжливая. Зимний туман как-то сразу смешался с городским смогом и завис над головами горожан, как бы предупреждая, что он задержится здесь на несколько долгих, лишенных солнечного света месяцев.

Фред с первых дней зимы начал страдать и маяться. Все вокруг как-то сразу наполнилось тоской и унынием. Рутинные дела и необходимость что-то делать только ухудшали его самочувствие. Каждый день был для Фреда пыткой: он вставал на работу, с отвращением умывался, приводил себя в порядок, без аппетита что-то ел, без особого внимания выслушивал Наташины упреки. Каждый день утомительная дорога до офиса и обратно злила его и изматывала нещадно. На работе все, даже незначительные мелочи, раздражали и без того раздраженную нервную систему. Лишь иногда, когда работа требовала от него предельной сосредоточенности, ему удавалось отвлечься от всего остального и посвятить себя ей. Такие, пусть и недолгие часы были для Фреда спасительными.

Постепенно Фред начал замечать, что в его душе зреет сильная неприязнь к этому заведенному порядку, что ему просто необходимо что-то поменять. Надоедливая предсказуемость и однообразие, омраченные ощущением безрадостной безысходности, совершенно лишали его жизненных сил. Не было ничего, что могло бы порадовать его утомленную душу, что привнесло бы в его жизнь необходимые покой и уверенность. Жизнь превратилась в хорошо отлаженный механизм, и выбраться из этого порочного круга обыденных дел и чувств казалось невозможно.

К счастью, все сложилось удачно: Фред был ценным человеком в рекламном деле, которым занимался, и поэтому стоило ему заикнуться о желании сменить работу, как весть разнеслась по офису, и как-то утром к нему в кабинет вошел один из самых уважаемых клиентов их агентства, протянул визитку с телефонным номером и сказал:

– Это ваши конкуренты. Но у них есть вакансия и они очень бережно относятся к своим сотрудникам. Рекомендации я дал (а я для них тоже не последний человек), так что если надумаешь, позвони.

Фред позвонил сразу, как только кабинет опустел, и договорился о встрече на следующий день, во вторник. Остаток дня он провел за работой, стараясь отдать ей все свои силы и мысли, чтобы у его измотанного рассудка не осталось сил на беспричинную грусть.

* * *

С наступлением темноты Город превращается в площадку для съемок фильмов ужасов. Неприкаянные холодные тени ползают по стенам домов, опасливо оглядываясь на освещенные окна; предметы и лица обретают неприятный голубоватый оттенок в неярком искусственном свете фонарей; то тут, то там глазу мерещатся причудливые образы. И холод, мутный льдистый холод, как кисель, обволакивает этот театр мутантов.

Фред поежился. Опустив глаза и стараясь не смотреть по сторонам, он пошел к автобусной остановке. К счастью, ему не пришлось долго мерзнуть: нужный автобус подошел почти сразу. В салоне было на удивление немноголюдно, и Фред отметил про себя, что задерживаться на работе допоздна можно и почаще – дорога домой будет приятнее. Он сел у окна и стал смотреть на угрюмый бесцветный пейзаж, вырываемый из темноты придорожными фонарями.

Автобус подъехал к очередной остановке: на ней никого не было, кроме какой-то женщины. Никто не вышел и не вошел, автобус дернулся и поехал дальше. Фред смотрел на женщину. Вдруг фары автобуса осветили ее лицо, и он в ужасе отпрянул от окна: это было темное, почти черное лицо, искаженное злой и одновременно с тем несчастной гримасой. На голове фигуры огромный шлем, а на плечах почему-то монашеский балахон. Спустя мгновение Фред осознал, что это все та же женщина, немолодая. Ее лицо казалось темным из-за освещения. Скорее всего, она бежала, увидев автобус издалека, поэтому задохнулась, и это одышка вызвала на ее лице пугающую гримасу. В шлем и балахон насмешливая фантазия обратила меховую шапку и грубое пальто. Фред глубоко вздохнул и постарался успокоить запрыгавшее сердце.

На съезде с основной дороги образовалась пробка. Справа реденький лесок на заснеженной возвышенности, удивительно яркая круглая луна повисла непривычно низко и пытливо смотрит сквозь деревья на дорогу. Где-то совсем близко завыла собака, но Фред уже не поддался страху. Из темноты на него глянули чьи-то пустые глаза – очертания белого черепа проступали из сугроба при приближении автобуса. Всего лишь сугроб с грязными от выхлопов пятнами, которые издали и были похожи на глазницы и беззубый костистый оскал мертвой головы.

Конечная. Фред вышел из автобуса и побрел к метро, по-прежнему не поднимая глаз от грязной слякоти и заляпанной реагентами обуви горожан. Рядом с входом в подземелье Фред увидел маленького сгорбленного старичка. Жалкий, скрюченный, в выцветшей шапке-ушанке, в древнем, по стилю средневековом плаще, с седой длинной острой бородкой на сморщенном, но добром лице, он напоминал волшебника из сказки или шамана. Фред порылся в кармане, вынул горсть монет и протянул их старику. Старик быстро, по-звериному, глянул на Фреда, протянул к монетам щуплую ручку с длинными острыми ногтями, под которыми Фред разглядел грязь. Длинные искаженные старостью пальцы осторожно дотронулись до монет, Фред разжал кулак и высыпал монеты на подставленную стариком ладонь. Старик поднял глаза на Фреда и улыбнулся едва заметной, но доброй улыбкой. Уже спустившись по лестнице, Фред еще раз оглянулся на сказочного старичка: тот все так же стоял на своем месте. «Надо бы в магазин зайти, ведь дома еды нет, Наташа сегодня у родителей ночует», – подумал Фред уже около своего подъезда и нехотя повернул в сторону ближайшего магазина.

В магазине, несмотря на поздний час, было много народу. Женщины, одетые в дорогие шубы и дешевые пуховики, сновали между стеллажами, то и дело задевая чужие тележки. Мужчины, которых в магазине было мало, стояли в очереди за готовыми блюдами и полуфабрикатами. Фред взял мясную нарезку, пачку копченых сосисок, булки, чай в пакетиках, банку растворимого кофе, упаковку печенья и шоколадку. «До выходных должно хватить, тем более что в среду приедет Наташа и что-то приготовит», – подумал Фред и пошел к кассе.

На улице, когда Фред выходил из магазина, ему под ноги бросилось что-то небольшое, с ярким звериным лицом, неестественно большими и яркими глазами. Он в страхе отпрянул и чуть не выронил пакет с покупками. Нечто обежало его и схватило за руку вышедшую следом женщину. Всего лишь ребенок в причудливой маске. Фред почувствовал тяжесть в голове, правое ухо заложило. Глубоко вздохнув, он пошел домой.

В окнах его дома кое-где горел свет, мелькали суетливые тени, с нижних этажей до Фреда долетал человеческий гомон. Он замедлил шаг у соседнего со своим подъезда. В окнах первого этажа горел свет, довольно громко работал телевизор. Проходя мимо, Фред посмотрел на незашторенные окна кухни. За небольшим столом сидели три человека – две женщины и ребенок. Женщины о чем-то спорили или просто эмоционально разговаривали, ребенок, мальчик, приставал по очереди то к одной, то к другой с какой-то книжкой, что-то показывал. Женщины каждый раз отвлекались от своего разговора, что-то говорили ребенку, одна из женщин, помоложе, нежно целовала его в лоб. В кухню вошел невысокий мужчина, в летах, с забавным грушевидным телом, но опрятный. Он что-то сказал, и все засмеялись. Ребенок засмеялся громче всех, визгливо, так что Фред отчетливо услышал его смех. Видимо, ребенок был счастлив, что взрослые смеются, что они счастливы, и из-за этого засмеялся так громко.

Где-то под ложечкой неприятно засосало: Фреду сделалось не по себе. У него не было своей семьи, родители жили далеко отсюда, и вот уже много лет у каждого была своя жизнь. Одиночество, этот, пожалуй, один из основных недугов современного человека, день за днем, неделю за неделей стачивал Фреда, портил, губил, истощал его силы. Он подумал о Наташе. Но Наташа не спасала его от одиночества: между Фредом и нею всегда оставалось какое-то незаполненное пространство, дистанция, которая делала их далекими друг другу. Фред не мог полностью довериться Наташе, отдаться их близости, а Наташа была слишком современной и самостоятельной, чтобы по-настоящему впустить мужчину в свою жизнь. Фред не раз приходил к выводу, что, скорее всего, эта невозможность близости навеяна страхом, глупыми стереотипами, какой-то накопившейся за столетия человеческой глупости обидой, но, чтобы сократить дистанцию, нужно признать друг перед другом наличие проблемы, признать свою неправоту, сознаться в своем страхе, а это в современном мире почти подвиг, и совершить его может только отчаявшийся сумасброд.

Фред жил в обычной для спального района Города шестнадцатиэтажке, криво выкрашенной желтой и коричневой краской. Дом был старый, но крепкий. Перед подъездом была воткнута куцая елка, наличие которой сразу номинально превращало двор в более благоприятный и, соответственно, дорогой, поскольку елка, если верить соседке с первого этажа, проходила по всем документам как «зелень», и двор числился как «зеленый». Недостроенная подземная парковка, которую обещали достроить уже шесть лет, также делала дом почти элитным. Но пока что парковка представляла собой нагромождение бетонных плит, с торчащими из них уродливыми прутьями. Плиты были оформлены очень даже в современном городском стиле, то есть раскрашены неумелыми граффити и похабными надписями. «Город рассчитан на количество, а не на качество жизни, поэтому застраивают здесь чуть ли не каждый свободный сантиметр пространства. Город – источник прибыли, причем немаленькой, а прибыли хочется всем», – привычно подумал Фред, даже не подумал, а скорее в очередной раз объяснил себе, почему никто не занимается парковкой, чтобы не рассердиться на нерадивых сограждан.

В подъезде пахло приготовленной рыбой: видимо, консьерж недавно поужинал. Запах рыбы просочился за Фредом в лифт и висел в крохотном пространстве жестоким напоминанием о его, Фреда, одиночестве до самого пятого этажа.

Пока он занимался ужином, то есть ставил чайник, доставал и выкладывал в миску затвердевшие булки, варил сосиски, он включил радио, чтобы хоть чем-то разбавить томительную скучную тишину. «…провели испытание компактного ядерного устройства большой разрушительной силы. Как сообщается, случившееся не отразится на радиационном фоне соседних государств…» – забубнило радио. Фред подошел к приемнику и с силой нажал кнопку выключения.

– Как мне все это надоело! Ненавижу, ненавижу новости, ненавижу радио, ненавижу людей! – отошедший к окну Фред снова подскочил к радио и рывком выдернул вилку из розетки, схватил приемник и засунул его в шкаф, хлопнув дверцей.

Обессилев от ненависти и обиды, он сел на стул, сжал голову руками. «Не могу так больше, – в отчаянии думал он. – Это не жизнь! Как мне надоело жить в постоянном страхе, что когда-нибудь человечеству хватит мозгов начать войну, что люди никогда не научатся жить в мире! Как мне хочется спрятаться, чтобы не слышать об этих ужасных событиях, оградиться от многократно перевранной ради привлечения зрителей и слушателей информации! Мне не хочется быть частью этого зловещего мира, я хочу отключиться от этой информативной помойки, от этих кошмаров, которые создают люди!»

Сердце Фреда бешено колотилось, в глазах потемнело, в горле что-то набухло и мешало кислороду поступать в легкие. Фред задышал часто. Такое уже случалось с Фредом и прежде: иногда он слишком эмоционально воспринимал происходящее, слишком болезненно реагировал на некоторые события. Особенно это касалось событий масштабных и межгосударственных. Когда он слышал о том, что где-то люди воюют, или испытывают ядерное оружие, или о каких-то политических конфликтах, им овладевала паника. Его состояние в такие минуты было похоже на истерику: его била дрожь, немела рука или нога, он испытывал необъяснимую ярость, которая прожигала его насквозь, наливала огнем все его тело.

Впервые такое с ним произошло, когда на протяжении нескольких месяцев все вокруг старательно раздували тему очередного конца света. Он пришел домой после работы, Наташа где-то задерживалась. По телевизору по всем каналам говорили только об этом: целые передачи посвящались тому, как в разных странах люди готовятся к этому событию, чуть ли не каждый второй рекламный ролик на все лады обыгрывал мифическую катастрофу, все фильмы были посвящены только этому. Он нашел канал, который всегда придерживался политики развлечь и рассмешить аудиторию, и погрузился в какой-то сериал. Вдруг серию прервали на середине, и на весь экран Фред увидел странную картину, снятую, похоже, любительской камерой: на хорошо узнаваемой улице собралась толпа, которая была в настоящей панике. Люди кричали, плакали, толкались перед камерой, что-то наперебой кричали. В их руках были плакаты с удручающим содержанием. Они гласили, что все умрут, что наступили последние дни, что ничто не спасет человечество. Фред почувствовал, как его виски сдавила резкая боль, он схватился ладонями за голову и застонал. «Что ждет нас двадцать первого декабря?» – бесстрастным голосом проговорил диктор, и Фред снова застонал от пронзительной раздирающей его голову боли. «Мы все вам покажем», – снова сказали с экрана, и Фред, зажимая уши, выбежал из комнаты. На кухне он немного пришел в себя. Боль унялась, но его руки дрожали мелкой дрожью, тело пробирал озноб. Затем он погрузился в странное забытье, оцепенение и просидел так, в полной неподвижности, до Наташиного прихода.

Фред был рад, что Наташа не видела его в таком унизительном состоянии. С того вечера подобные состояния стали повторяться регулярно. Он не мог нормально ездить в метро, потому что эта паника особенно настойчиво преследовала его именно в подземелье, он не мог воспринимать адекватно информацию из новостей. Ему постоянно казалось, что его жизнь в опасности, что вокруг него бродят смерть и уныние, что все хорошее кончилось и он, больной какой-то неизлечимой болезнью, неизбежно умирает. Врач на время развеял его опасения, сказав, что такой же болезнью болеет треть городского населения, что вызвана она больными нервами и лечится вполне успешно отдыхом и режимом. Однако, несмотря на слова доктора, Фред чувствовал, что его жизнь теперь не может быть нормальной.

Когда Фред очнулся, часы показывали полночь. Он встал и сделал несколько шагов по кухне, стараясь превозмочь ноющую боль во всем теле. Чайник давно остыл. Дрожащими пальцами Фред снова его включил, потом включил конфорку под кастрюлей для сосисок. Тело по-прежнему ныло, и Фред снова сел за стол, зная, что справится с этой невыносимой болью ему поможет только время и сытный ужин.

Глава 3

Фред посмотрел на часы: до собеседования с потенциальным новым начальником оставалось пятнадцать минут. Он подошел к зеркалу, облокотился на край раковины. Глубокий вдох, закрыть глаза, медленный выдох. Фред открыл глаза и пристально посмотрел на свое отражение в зеркале. Высокий уверенный лоб, четкие, немного резкие черты лица, сжатые в тонкую полоску губы. Слишком напряжены губы, они выдают, что он нервничает; нужно их немного расслабить. Он улыбнулся.

– Все отлично! – уверенно сказал он своему отражению.

И все действительно было отлично. Фред идеальный претендент на эту должность, у него есть рекомендации от человека, к мнению которого в этой компании прислушиваются все без исключения. Фред, без всякого сомнения, сумеет произвести впечатление на своего потенциального работодателя, ведь в конце концов не зря же он столько времени потратил на изучение человеческой психологии, на то, чтобы научиться максимально точно определять психотип нужного человека, на то, чтобы научиться предельно эффективно контролировать свои эмоции и владеть ситуацией. Фред был готов к этому собеседованию больше, чем кто бы то ни было. И помимо всего прочего, он был профессионал в своем деле – он много лет занимался рекламой, знал потребности этого рынка и как их удовлетворить.