Светлана Кисилева
Эдит Пиаф: Бог соединяет любящих
– Пой свои! Те, что написала для тебя Эдит. Тео, очнись! Она столько сил в тебя вложила! – обычно спокойный Луи начал терять терпение, не зная, как растормошить своего визави.
– Дайте мне немного собраться с мыслями, – сдался Тео. – Полагаю, вопрос мы так или иначе будем решать после Нового года? Счастливого Рождества, Лулу!
– Ты поедешь к семье?
– Нет, хочу побыть здесь один.
Тео поймал на себе новый встревоженный взгляд Луи и устало покачал головой:
– Не переживайте. Я не собираюсь накладывать на себя руки: в этом случае я никогда больше не встречусь с ней.
* * *
В самый канун праздника пришло извещение о задолженности по аренде квартиры с требованием освободить жилье. Тео почувствовал, что ему не хватает воздуха, и решил пройтись. Выйдя на улицу, он неспешно пошел по бульвару Ланн. Дежуривший у дома репортер сделал пару кадров на всякий случай и быстро отстал, поняв, что сенсации сегодня не предвидится.
Бульвар был привычно пуст: обитатели этого богатого буржуазного района тут не прогуливались. Здесь не было ни супермаркетов, ни бутиков… Вдоль тротуара – только сплошные металлические ограды с запертыми калитками, ведущими в дома с дорогими квартирами. Как та, из которой он только что вышел, и которую вскоре ему предстояло оставить.
Безлюдье улицы Тео не смущало. Встречать прохожих ему как раз не хотелось. Он был опустошен. Бессилен сохранить даже квартиру Эдит, где был так счастлив с ней без малого два года.
Погода была на удивление рождественской для Парижа с его мягким климатом. Стоял легкий морозец. Мелкий снег неслышно сыпался с неба. Мягко подкрались сумерки, на улице медленно зажглись фонари. Редкая снежная сетка заискрилась в их свете. Снежинки опускались на черные волосы Тео, черный драп пальто, таяли, соприкоснувшись с кожей… Он чувствовал и не чувствовал. В голове зазвучали сказочные переливы арфы, их сменил завьюженный голос гобоя вступления песни Эдит «Уличное Рождество».
В центре столицы сейчас кипела жизнь. Универмаги наводняли толпы тех, кто, как всегда, спохватился в последний момент и теперь запоздало рыскал в поисках подарков. Яркие праздничные витрины призывно манили, сверкая феерией тысяч огней. Но туда не тянуло. Там все было, как в песне, которую слышал сейчас Тео:
Свет и радость —
За витринами магазинов
Ни для тебя, ни для меня,
А для нашей соседки.
Стемнело. Снег прекратился. В просветах между облаками стали проблескивать звезды. А в ушах Тео все стоял звучный бархатный голос Эдит на фоне церковного хора и перезвона колоколов:
Рождество на улице
Означает, что в небе их жизни
Спит звезда,
Которая к ним не спустилась.
Звезда Тео поднялась высоко в небо, чтоб остаться там навеки. Он вернулся домой. Прошел к столу. Спешно отыскал блокнот, ручку и принялся записывать идеи для песни. Через несколько дней с помощью одного из авторов когорты Пиаф родилась песня «Дом, что больше не поет»:
Я сомкну свои руки, как клетку,
Вокруг птицы с широких просторов.
Счастье меняет свой адрес.
На земле все молчит.
Я покину дом,
Дом, что больше не поет.
И моим единственным горизонтом
Навсегда станет незнакомый мир.
Я покину дом,
Дом, что больше не поет.
Я закрою на двойной замок
Большую дверь за ней
И нашей любовью.
Слишком много воспоминаний,
Криков и смеха,
Слишком много радости и жизни,
Слишком, чтобы я мог забыть.
Я покину дом,
Дом, что больше не поет.
И моим единственным горизонтом
Навсегда станет незнакомый мир.
Не говорите мне больше об осени,
Когда улетели все птицы,
Когда в небе звонит колокол,
Играя последнюю симфонию.
Нужно смириться
И отряхнуть скорбь с плаща.
Дом вновь запоет.
Мы встретимся вновь,
Мы встретимся вновь.
Завтра…
В промежутке между праздниками Луи Баррье организовал Тео запись сингла с этой песней. Тео собрал вещи Эдит и перевез на юг к супругам Бонель, аккордеонисту и секретарю Пиаф.
3. «Забери меня далеко-далеко отсюда»
(Строка из песня Эдит Пиаф «Забери меня».)
Тео согласился дать серию концертов в Провансе. Турне стало едва не провальным. Песни Эдит, которые хотели слышать зрители, он петь так и не смог. А его собственный репертуар был мало кому интересен.
В ореоле Пиаф Тео был почти звездой. На нем держалось первое отделение, а когда он исполнял с ней их дуэт, в оглушительном шквале криков «Эдит!» нет-нет да и звучало его имя. Ему этого было достаточно, главным для него был ее триумф, он так дорого ей обходился! На концертах она сжигала себя, как свечу, подожженную с обоих концов.
Теперь Тео выходил к публике один на один. Без поддержки Эдит, без ее советов… Пока она была рядом, ее присутствие придавало ему решимости. Она не просто верила в его талант и грядущий успех, она была в них убеждена. И заражала его. Без нее к нему быстро пришло понимание, что певец он начинающий и к сольным концертам еще не готов, а поблажек ему делать никто не собирался. Даже в память об ушедшем кумире, которого он и не пытался собой заменить.
Меж тем скандальная пресса окончательно слепила в общественном сознании образ последнего «Месье Пиаф», слабохарактерного, но корыстного. До того, кем Тео был в действительности, дела не было никому. На его концерты шли не для того, чтобы послушать его голос, которым Тео к тому же владел пока не вполне уверенно. Шли, чтобы узнать, что в нем нашла великая Пиаф.
Тео стоял, ослепленный огнями рампы, перед погруженным во мрак залом, от этого лишенным лиц, анонимным, но живым и дышащим. По рядам то и дело прокатывалась волна смешков и перешептываний. Слов было не разобрать, но нетрудно представить: «Как не совестно! Воспользоваться доверием умирающей женщины. Слышали, теперь у него и вилла на Лазурном берегу, и счет в банке на кругленькую сумму. Интересно, зачем ему петь? Да и певец из него так себе!» Не свистели, и на том спасибо.
Он не сдался и отработал сполна все заявленные концерты. Каким бы ни было отношение публики, как бы ни хотелось ему порой бежать со сцены прочь. Это была еще не победа, но и не поражение.
Однако вскоре для Тео и вовсе стало невозможным петь во Франции: на выручку сразу накладывался арест. Музыкантам платить было нечем. Разве что из собственного кармана. А тот был пуст. К счастью, Баррье удалось подписать для Тео контракты на гастроли за рубежом, где не читали французских газет. Потому приходили послушать певца, а не полюбоваться на последнего мужа Пиаф.
Тео погрузился в работу. Совершенствовал технику. Стал выплескивать боль в песнях. Его исполнение приобрело глубину, стало правдивым. Публика это чувствовала.
Время от времени друзья уговаривали его отвлечься. Возили на отдых, знакомили с девушками. Тео не отказывался. Но забыть Эдит не получалось.
Бывая в Париже, он шел на кладбище к ней. Всегда заходил в лавку напротив центрального входа и даже не смотрел на многообразие выставленных там цветов и траурных венков.
– Здравствуйте, месье Сарапо! Ваши цветы доставлены, – неизменно приветствовала его хозяйка, извещенная о его приходе заранее, и выносила горшочек фиалок. Так напоминавших Тео глаза Эдит. Теперь он мог их увидеть только в синеве этих простеньких трепетных цветов. Тео благодарил грустной улыбкой, молча расплачивался и нес фиалки Эдит.
На Пер-Лашез он чувствовал себя в большей степени дома, чем где бы то ни было. Да и не было у него больше дома.
Образ Эдит часто присутствовал в его новых песнях. С Тео продолжали работать многие поэты и композиторы Пиаф, привыкшие творить для нее по «индивидуальным лекалам». И песни для Тео создавали под него. Так появилась «Вернуться в Грецию»:
И время проходит,
А я остаюсь здесь,
Потерявшись в толпе,
Которая не понимает.
Ничего, ничего не поделать,
Ничто не достаточно велико
На всей земле,
Где я всюду слышу
О той утраченной любви,
Которую мы нашли.
Ту потерянную песню,
Которую мы пели.
Зачем нужна любовь?
Любовь не нужна совсем,
Если на несколько радостей
Столько горестей.
К началу 1970 года Тео выплатил все долги Эдит. Это было истинным облегчением. Он это сделал, он смог!
Тео вернулся во Францию и начал снова выступать там. Его стали приглашать на телевидение. В одной из передач Тео публично объяснился и рассказал об истинном положении вещей. Травля в прессе сошла на нет.
За шесть с половиной лет, прошедших с момента ухода из жизни Эдит, Тео превратился в профессионала. С ним стали сотрудничать популярные авторы, для него написал несколько песен Шарль Азнавур, не забывший, чем обязан Пиаф. В репертуаре Тео теперь были и веселые песни, но грустных оставалось больше. И тема Эдит в них нет-нет да угадывалась.
В жизни Тео появилась Жаклин, хорошенькая белокурая диктор телевидения. Они стали жить вместе. Казалось, все налаживается. Но пустота в его душе не заполнялась, а глаза оставались потухшими.
* * *
28 августа 1970 года Тео проснулся в отеле в Лиможе, где проходили его гастроли, со странным чувством, что день будет особым. Оставался один концерт. Последний. А поздно вечером после концерта Кристиан отвезет его машиной в Париж.
В театр варьете он отправился, как обычно, загодя, собираясь немного пройтись по городу. Тео спустился к стойке администратора. Сидевшая за ней девушка приветливо ему улыбнулась:
– Всего доброго, месье Сарапо! Надеюсь, ваше пребывание у нас было приятным…
– Все было замечательно, – улыбнулся в ответ Тео своей меланхоличной улыбкой. Он оставил ключи от номера и направился к выходу.
– Месье Сарапо, – окликнула его администратор. – Вы бы взяли зонт: ночью обещали грозу и ливень. Дождь уже накрапывает.
Тео посмотрел наружу сквозь широкую стеклянную дверь, к которой как раз подошел. Улица была залита ослепительным солнцем, только-только начавшим клониться к закату. Потоки света отражались в стеклах витрин магазинов и расцвечивали здания яркими, чуть красноватыми красками.
– Синоптики ошиблись. Я давно не видел такого чудесного солнца. Не думаю, что мне понадобится зонт, – обернулся к своей собеседнице Тео. Ему показалось, что в ее глазах промелькнуло какое-то странное выражение, но она растеряно промолчала.
В театре Тео прошел на сцену проверить все ли готово к концерту, не упуская ни единой мелочи. Так же, как делала это Эдит. Распелся. После чего удалился к себе в уборную и начал гримироваться. На столике у зеркала среди туалетных принадлежностей приютилась статуэтка святой Терезы рядом с плюшевым зайцем Эдит и ее фотографией, сделанной во время выступления. Это были его талисманы.
Вошел Луи Баррье с пачкой газет, передовицы которых пестрели изображениями Тео на сцене в окружении заголовков крупным шрифтом.
– Тео, не буду поздравлять тебя прямо сейчас – предпочитаю сделать это после концерта – но, по-моему, это успех! Стоило большого труда завоевать расположение французской публики, но тебе удалось. Отзывы в прессе восторженные! Мне уже звонил Кокатрикс с предложением, чтобы ты дал сольные концерты в его «Олимпии» этой осенью, – импресарио похлопал Тео по плечу и разложил газеты веером перед ним. При этом Тео заметил, что Луи принюхивается.
– Откуда здесь запах роз? Ты разбил флакон с духами? – спросил Баррье, озираясь в поисках осколков стекла на полу.
– Нет, – удивленно ответил Тео, не понимая, почему Луи пришла в голову подобная мысль. Но тут и сам почувствовал, что в гримерной слышен отчетливый аромат. Но не искусственного парфюма, а роз, срезанных поутру и еще подернутых жемчугом росы. Плотно сжатые лепестки которых медленно раскрываются в тепле помещения, и цветы начинают расточать вокруг волнующее благоухание.
– Это не духи… – Луи вновь окинул глазами помещение, и его пальцы вдруг впились в плечо Тео. – И здесь нет ни одного цветка!
– Я пока еще не настолько знаменит, чтобы поклонники присылали букеты перед концертом, – покачал головой Тео. И рассмеялся, охваченный необъяснимо-радостным возбуждением. – Но здесь и в самом деле пахнет несуществующими розами.
Луи, напротив, сделался очень серьезным:
– Только не сочти, что я сошел с ума, но я уже был свидетелем подобному. Перед поединком Марселя Сердана за звание чемпиона мира по боксу Эдит просила святую Терезу даровать Марселю победу. Накануне боя мы вот так же почувствовали в ее гримерке запах роз, и я тоже подумал, что разлили духи. А Эдит пояснила, что это знак, который всегда посылает святая Тереза, чтобы дать понять, что исполнит просьбу. Как ты знаешь, Сердан победил.