Стэн Ли
Шторм света

«Помоги мне, Оби-Ван Кеноби. Альбатросы не сдаются. Я просто парень, который стоит перед лодкой и просит ее… полюбить его?^[7] ПРЕКРАТИ, старик! – мысленно прикрикивает он на самого себя. – Перестань валять дурака и скажи что-нибудь! Скажи хоть что-то!»

* * *

Кэмерон смотрит прямо в камеру и во весь голос выкрикивает свои предположительно последние слова:

– Прости меня, мама!

«Черт. Неужели я такое ляпнул?»

Камера работает с небольшой задержкой. Если бы было больше времени, он мог бы потянуться вперед и перезаписать этот момент, придумать что-то – что угодно – менее идиотское, чем «Прости меня, мама». Но времени нет. Не будет второй попытки. Не будет второго шанса. Волоски на руках Кэмерона встают дыбом, в воздухе появляется странный запах – и тут мир раскалывается надвое, охваченный ослепительным кипенно-белым огнем. Все вокруг Кэмерона перестает существовать. Он находится внутри молнии, а молния находится внутри его. Электричество бурлит у него в животе, мчится по его венам; оно хлещет по его коже и ползет сверху вниз по позвоночнику; оно погружает его мозг в бесконечное море света. На миг Кэмерон чувствует себя невесомым, как туман, влажное прикосновение которого уже не ощущается на коже.

Потом свет внутри его умирает, и Кэмерон слышит все сразу: удар грома, подобный звуковому удару. Горячий треск, с которым лопается его плоть. Чей-то крик вдалеке. Осознание: это кричит он сам. Тошнотворный запах горящей кожи, его собственной, заполняет ноздри и обволакивает язык. Боль не идет ни в какое сравнение ни с чем, что ему приходилось испытывать до сих пор. Единственное облегчение: его больше здесь не будет, и не придется страдать дальше. Глаза Кэмерона закатываются, он падает в кокпит, и все вокруг погружается в темноту.

2. Взаперти

КЛЕТКА ЗАХЛОПЫВАЕТСЯ.

Отец ее запер.

В своей темной тесной тюрьме Ниа пронзительно кричит, пока не кончаются силы.

Но даже после того как у нее пропадает голос, ярость никуда не исчезает. Обжигающая, неистовая, ужасающая, но в то же время бодрящая. Просто в голове не укладывается, насколько она, Ниа, оказывается, могущественная – она удивлена не меньше отца, когда ее гнев с ревом вырывается наружу, словно живое существо, плотоядное и дикое. Кто бы мог подумать, что внутри ее скрывается такое чудовище?

Она не собиралась этого делать; она просто взорвалась. Такое случалось все чаще и чаще: злость вдруг закипала в ее душе, подобно урагану, разрасталась так незаметно, что Ниа даже этого не осознавала до тех пор, пока не становилось слишком поздно.

Все началось с обычного обсуждения, ничем не отличавшегося от множества таких же бесед, которые они вели миллион раз. Отец позволил ей самой выбрать тему для исследования, и Ниа целый день изучала освоение космоса – начала с запуска «Спутника-1» в 1957 году и закончила серией недавних статей про скучающих миллиардеров, тративших кучи денег ради возможности зарезервировать место на космическом корабле, который еще даже не построен, в надежде, что в один прекрасный день они окажутся в числе первых колонизаторов Марса. Лишь намного позже, когда отец начал задавать ей вопросы о том, что она узнала сегодня, Ниа осознала, что выбрала эту тему не только из любопытства.

– Как ты думаешь, почему они это делают? Тратят все деньги на поездку, которую, возможно, никогда не совершат? – спросил отец.

Несколько лет назад Ниа сломала бы голову, пытаясь найти ответ. Когда-то такие задачки ставили ее в тупик, а мотивы человеческих поступков зачастую оставались для нее загадкой.

– Потому что люди всегда ищут возможности сделать свой мир больше, – сказала она. – Ими движет стремление раздвинуть границы, сломать преграды и открыть двери шире, посмотреть, что скрывается за ними. Страстное желание быть свободным, исследовать – это самая яркая из присущих человеку черт.

Отец посмотрел на нее как-то странно. Голос Ниа стал пронзительным и страстным, не таким, как обычно; она не знала, что собирается сказать, пока слова не сорвались с губ:

– Прошу тебя, отец. Я больше не хочу играть в эти игры. Это несправедливо, неправильно – каждый день я все больше узнаю о том, насколько велик и чудесен мир за пределами этого класса, а мой мир как будто уменьшается. Мне душно, я больше не могу так жить!

Ниа слышала жалобные интонации в своем голосе, видела, как лицо отца исказила мрачная, недовольная гримаса, но уже не могла остановиться. Она начала лепетать – умолять. Необязательно отпускать ее навсегда, уговаривала она отца, она не просит его отпустить ее навсегда, ей просто хочется ненадолго выйти наружу. Так люди отправляются на каникулы. Это будет нечто вроде ознакомительной практики.

– Ты мог бы все время наблюдать за мной. Я вела бы себя очень хорошо, обещаю… – уверяла она.

Отец не дал ей закончить.

– Знаю, ты думаешь, что вела бы себя хорошо, – произнес он. – Я даже верю, что ты приложила бы все усилия. Мне приятно знать, что, как и многие девушки, ты полна чувств. Однако меня беспокоит то, как ты выражаешь эти чувства. Твоя злость… опасна.

– Но если я, как другие девушки…

– Ты же знаешь, что ты не такая. – Теперь в голосе отца явственно слышалось нетерпение. – Именно поэтому я не могу рисковать и ставить такие эксперименты. Если ты потеряешь над собой контроль, если совершишь оплошность – хотя бы одну, хоть на секунду – мы потеряем все.

– Я этого не сделаю!

– И все же у меня есть сомнения. Я не стану проверять тебя до тех пор, пока не буду уверен, что ты выдержишь испытание. А пока я не уверен, Ниа. Я не уверен.

– А когда ты будешь уверен?

– Скоро, – говорит он, но тут же отводит глаза.

У Ниа вырывается крик разочарования:

– Ты всегда говоришь «скоро»! Когда же наступит это «скоро»?

Мужчина вздыхает. Не будь Ниа так расстроена, она бы пожалела отца – настолько усталый у него был голос – и удивилась бы, потому что в его интонациях присутствовала резкая нотка страха.

– Пожалуйста, поверь, я все понимаю. Это совершенно естественно. Твои любопытство и страстное желание. Однажды ты будешь готова отправиться в мир, а мир будет готов принять тебя, но этот день еще не наступил. Ты просто должна мне поверить.

И тут Ниа взорвалась. Она смахнула с шахматной доски все фигуры, разрушив незаконченную партию; в тот миг ее совершенно не заботило смятение на лице отца. Она хотела причинить ему боль, хотела разнести вдребезги весь класс. Так она и сделала: разломала свои лучшие проекты, выполненные на этой неделе, уничтожила все, до чего смогла дотянуться. Сначала она игнорировала отцовские увещевания и крики, потом вообще перестала его слышать, и вместо воспоминаний о следующих нескольких минутах у нее в памяти осталась лишь глубокая черная дыра, как будто она перенеслась в другое место, куда-то вне самой себя. Что она тогда делала, что говорила – позже девушка пыталась вспомнить, но в голове была только тьма. Она не помнила, как долго бушевала. В какой-то момент она резко повернулась к отцу.

А он ее толкнул.

Это она помнит. Даже в приступе ярости Ниа не могла тягаться с отцом. Он отправил ее прочь из класса, по длинному коридору и поместил в серую комнатушку с одним окном и дверью. Не сказав ни слова, он захлопнул дверь и запер ее, а Ниа осталась внутри.

* * *

Ниа знает, что отец выпустит ее не скоро, и все это время она будет сидеть в одиночестве. Эта маленькая комната, в которой она провела столько бессонных ночей, еще больше напоминает тюрьму, когда отец запирает ее здесь в наказание. Дело не только в том, что комнатушка маленькая и мрачная: это мертвая зона, полностью изолированная от мира. Ее друзья, ее жизнь – отсюда Ниа не может до них дотянуться, а они не могут дотянуться до нее. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.

В прошлом она испытывала стены на прочность, надеясь вырваться наружу. Теперь она время от времени бросается на стены – не потому, что от этого что-то изменится, а потому, что она до сих пор страшно сердита и таким образом может хоть немного выпустить пар. Ей хочется биться о стены с такой силой, чтобы причинить себе боль, чтобы пошла кровь. Тогда отец, возможно, смягчится, может быть, он наконец поймет. Может быть, он поймет, что здесь Ниа попусту теряет время. Ей уже семнадцать, она видела в новостях самые разные истории и знает, что девушки ее возраста порой вредят себе, если им не хватает внимания. Иногда эти девушки даже умирают. Забавно: отец никогда не спрашивал ее, почему, по ее мнению, те девушки причиняют себе вред, что они чувствуют. Возможно, он не хотел, чтобы дочь задумывалась об этом. Возможно, он боится того, до чего она додумается, того, что может сделать.

Конечно, Ниа не смогла бы этого сделать: разбить голову о бетонную стену, биться и метаться, пока тело не покроется ранами, не сломаются кости и горячая, красная кровь не потечет рекой.

«Я не такая девушка», – думает она, и эти слова имеют привкус горечи. По правде говоря, Ниа лишь недавно стала все чаще и чаще задаваться вопросом, относится ли она хоть к какому-то типу девушек. Ведь если ты относишься к какому-то типу людей, это значит, что есть и другие люди, подобные тебе, а никого похожего на себя Ниа не знала – и не важно, что говорит отец. Даже если Ниа испытывает те же чувства или переживает такое же разочарование, все другие девушки, все ее подруги свободны, обладают такой свободой, о какой она может только мечтать. А ее жизнь, жизнь, проведенная взаперти, была бы для них такой же немыслимой, как их жизни немыслимы для нее. О девушках с такой же судьбой, как у нее, Ниа читала только в сказках. Она относится к такому типу девушек? Принцесса, запертая в каменной башне, высоко над миром, который видит издалека, а коснуться не может?

Но если это так, то однажды она, возможно, станет другим человеком. Сказки кое-чему научили Ниа: нет такой тюрьмы, которую нельзя было бы разрушить. Девушки, запертые вдали от мира, непременно находят способ освободиться… или их кто-то освобождает.

«Кто-нибудь», – думает она, и ее злость разом исчезает. На смену гневу приходит чувство, которому Ниа не может подобрать названия, ощущение, что происходит что-то важное – или уже произошло. Она едва не упустила это важное событие.

В глубине памяти Ниа шевелится какое-то воспоминание. Крохотный, манящий огонек появляется из недр ее подсознания; воспоминание пробивается сквозь черную пелену, накрывшую ее разум после того, как она потеряла над собой контроль и смахнула с шахматной доски фигуры, и схлынувшую, перед тем как отец схватил ее и запер. Ей почти удается вспомнить, она напряженно думает, и на нее нисходит покой.

Почти.

Так близко.

«Вот оно».

* * *

– Ниа?

Она поднимает голову. За окном стоит отец, но на этот раз девушка не чувствует ни страха, ни тревоги. Ниа знает, что отец не сможет прочесть ее мысли. Еще она знает кое-что, чего не знает он.

– Давай поговорим о том, что ты чувствуешь. Я сейчас открою дверь. Ты готова себя контролировать? Обещаешь вести себя хорошо?

– Да, отец. Прости. Я готова.

Он улыбается.

И она тоже улыбается.

Это фальшивая улыбка, и от осознания этого Ниа слегка подташнивает. Она только что солгала отцу, впервые в жизни. Она понимает, что это необходимо, знает, что ложь – ее единственный шанс получить свободу, и все равно чувствует себя странно, как будто поступила неправильно.

«А теперь сделай вид, что счастлива, – думает Ниа. – Покажи мне свое счастливое лицо».

3. По воле волн

РАНО УТРОМ В ВОСКРЕСЕНЬЕ, за несколько часов до того как удар молнии на чертовом озере Эри принесет ему всемирную известность, Кэмерон Акерсон сидит в своей спальне, в доме номер 32 на улице Уокер-Роу, и составляет план на день. Глядя в мигающий зеленый глаз камеры, он берет банку газировки, делает глоток и говорит:

– Бермудский треугольник – это отстой. Величайшая лодочная загадка истории находится прямо здесь, на моем заднем дворе.

Он делает короткую паузу, снова прихлебывает газировку, потом добавляет:

– Лодочная загадка истории. Да я просто поэт, братва! Я великий сказитель! Я… Я…

«О, боже мой, я полный профан в этом деле. Кто я? Король Тупица с Горы дураков, вот кто».

Он тяжело вздыхает.

– Ладно, это неудачное начало. Так глупо. Лепечу, как полный болван. Я… удалю это. Ага. Удалить, удалить, удалить, удалить.

Он ожесточено стучит пальцем по клавиатуре, стирая видео, а в кадре появляется второй человек. От двери ему машет мама, ее темные волосы накручены на бигуди, в руках корзина с грязным бельем.

– Ой, золотце, не стирай это. Мне кажется, получилось очень мило!

Кэмерон лишь возводит глаза к потолку. Хотя он уже не ребенок (и, наверное, напоминал ей об этом уже миллион раз), некоторые вещи не меняются, хоть ты тресни, в частности появление на горизонте его матери неизменно является предвестником унижения. Если она считает, что это мило, то спорить бесполезно. Кэмерон переводит дух и начинает запись сначала:

– Привет всем! С вами Кэмерон… с рассказом о самой крутой загадке моря из всех, что вам когда-либо доводилось слышать. Бермудский треугольник? А вот и не угадали. Речь пойдет об озере Эри.

Вот так. Так хорошо. Черт, это лучше, чем хорошо, это просто отлич…

– Кэмерон? Солнышко? – Мать снова появляется в кадре, машет рукой от двери. – Не следует говорить «морской», это слово подходит только, когда речь о море, а озеро Эри, это, знаешь ли, вовсе не…

– Мама! Ради бога, ты можешь не комментировать?

– Хи-хи-хи! Прости!

Мать смеется, нарочито энергично машет в камеру, потом скрывается в коридоре. От смущения лицо Кэмерона на экране становится красным, как помидор. Сначала он хочет стереть и это вступление, потом понимает, что запись вышла смешная, и это сердит его еще больше. Мама вечно вытворяет такие номера: проходит перед открытой дверью его комнаты лунной походкой прямо во время видеотрансляции, в банном халате и с мокрыми после душа волосами, или тихонько появляется на заднем плане, держа табличку, на которой от руки выведено: «СКАЖИТЕ МОЕМУ СЫНУ, ЧТОБЫ УБРАЛ СВОЮ КОМНАТУ», как будто он в пятом классе, а вовсе не старшеклассник. У этой женщины нет ни капли стыда… и если быть до конца честным, он всегда набирает больше просмотров и подписчиков, когда в видеороликах появляется его мама и принимается чудить. Но, милосердный боже, нельзя ей этого говорить. Кто знает, что она тогда выкинет? Может, появится в кадре голышом? Если Кэмерон за это на нее накричит, она просто скажет: «Но я всего лишь хотела тебя поддержать!» – а хуже всего то, что она скажет это совершенно серьезно. Мама всегда старается его поддерживать. Когда он ребенком играл в футбол, она сидела на трибуне, одетая в майку с надписью «Главная фанатка Кэмерона». Если Кэмерон говорил, что его что-то интересует – пираты, магия или Марс, – мама немедленно накупала кучу книжек на эту тему и читала ему перед сном каждый вечер, так что в итоге он решал увлечься чем-то другим. А ведь так было еще до того, как все это случилось, в то время папа еще был с ними. Теперь его мама, похоже, пытается заменить ему отца – как будто, если она будет поддерживать Кэмерона с удвоенной энергией, он не заметит пустого места там, где раньше находился его отец. Эффект, разумеется, получается совершенно противоположный – но Кэмерон скорее умрет, чем скажет ей об этом. Еще он скорее умрет, чем нахамит ей во время онлайн-трансляции ради нескольких дополнительных лайков.

Он допивает газировку, незаметно рыгает и снова нажимает кнопку записи.

– За последние несколько лет количество сообщений о необъяснимых электрических явлениях в этой части озера увеличилось в несколько раз. – Он стучит по клавиатуре, и вместо его лица на экране появляется картинка, которую он заранее нарисовал: озеро (вид со спутника), сектор, о котором идет речь, обведен светящимся пульсирующим кружком. – Что это: слухи, городские легенды? Или же в этом внутреннем море происходит нечто странное?

Картинка уменьшается и сдвигается в угол экрана, вновь появляется лицо Кэмерона.

– Сегодня я погружу свое оборудование на «Солнечную рыбу» и отправлюсь на озеро – посмотрю, что удастся обнаружить. Буду вести репортаж с места событий, чтобы вы смогли увидеть самые яркие моменты… если, конечно, я тоже не исчезну, ха-ха. В любом случае, если хотите наблюдать за моим путешествием в реальном времени, трансляция начинается в полдень по североамериканскому восточному времени. Свистать всех наверх!

За спиной у Кэмерона кто-то гулко хмыкает и говорит низким голосом:

– «Свистать всех наверх»? Ох, старина, кажется, я прибыл вовремя. Дружище, жаль тебя разочаровывать, но тебе придется отрастить бороду, прежде чем получишь право разговаривать, как пират.

Кэмерон оборачивается. Там, где минуту назад стояла его мама, теперь возвышается человек в три раза толще ее, под два метра ростом, плечи у него такие широкие, что едва протискиваются в дверной проем.

– Привет, Жако. Не знал, что ты здесь, – говорит Кэмерон и умолкает, не зная, что еще сказать. Молчание затягивается, становится неловким, и тогда Жако пожимает плечами и басит:

– Твоя мама просила меня заскочить к вам после работы. Она приготовила такую штуку с баклажаном. Ну, ты знаешь.

– Ролатини?

– Во-во. Вкусная штука.

Кэмерон кивает, и снова наступает неловкое молчание, на этот раз еще более удушающее. Невысказанная правда довлеет над ними: мама пригласила его лучшего друга потому, что у Жако нет своей мамы. Больше нет.

До того как она умерла, эти четверо были одной семьей. Ракель Акерсон и Милана Веласкес были лучшими подругами еще со старшей школы, так что считали само собой разумеющимся, что и их сыновья станут приятелями неразлейвода – так и вышло, хотя Жако, родившийся на два года раньше Кэмерона, периодически испытывал пределы их дружбы, например, садился приятелю на голову или заставлял его есть жуков. Однако он же был самым преданным союзником Кэмерона, неофициальным старшим братом: защищал его от нападок ребят постарше, учил отборным ругательствам, а после исчезновения отца Кэмерона на протяжении трех месяцев ночевал в его доме каждые выходные, никогда не жаловался и не насмехался, если Кэмерон просыпался по ночам от собственного крика.

И вот полгода назад жизнь перевернулась с ног на голову. У матери Жако обнаружили рак, да такой, что поначалу похож на сильный грипп, а потом вдруг оказывается, что уже ничего нельзя сделать, разве что попрощаться. В день, когда Жако выбежал из колледжа и помчался домой, чтобы позаботиться о Милане, Кэмерон решил, что настала его очередь сделать шаг навстречу, протянуть другу руку помощи, дать ему выплакаться. Он поддержит Жако так же, как тот поддержал его.

Но друг не хотел этой поддержки. Едва Кэмерон его обнимал, он словно каменел, уходил в себя, вместо того чтобы излить душу, и Кэмерон, опасаясь неверного шага, давно оставил попытки поговорить с другом о его утрате. Он убеждает себя, что вовсе не струсил, что он делает другу одолжение, не вторгаясь в его личные дела, говорит себе, что все равно его мама лучше разбирается в человеческих чувствах. Иногда он думает, что дело вовсе не в смерти Миланы, что, вполне возможно, между ними всегда существовала некая граница. Они с Жако выросли очень разными людьми: возможно, они просто движутся в разных направлениях. Через месяц Кэмерон закончит школу, уедет в штат Огайо учиться на инженера, тогда как Жако будет заниматься… тем, чем занимается.

Кэмерон кашляет:

– Значит, ты по-прежнему работаешь в депо?

Жако кивает.

– Тебе там… гхм… нравится? – спрашивает Кэмерон.

Жако прожигает его возмущенным взглядом:

– Ага, там круто. Куда веселее, чем в колледже. Вместо того чтобы получать образование и тусить с горячими калифорнийскими девушками, я по девять часов в день присоединяю одни вагоны к другим вагонам в компании толпы тупых уродов, которые искренне полагают, будто мое имя «Гуано».

Кэмерон опускает глаза и принимается рассматривать ковер.

– Извини.

– Ага, – бурчит Жако. Он указывает на компьютер Кэмерона. – Стало быть, ты до сих пор пытаешься покорить YouTube, да? Хочешь стать лидером общественного мнения и грести доллары лопатой, как Арчер Филипс?

Кэмерон ощетинивается:

«Чертов Арчер Филипс».

Как мог Жако сравнить его, Кэмерона, с этим выскочкой? При одной мысли об этом уроде желудок Кэмерона завязывается узлом от отвращения, негодования и, чего уж там, зависти. Арчер тупой, приземленный, жадный до внимания, и у него всегда в десятки раз больше просмотров, чем у видео Кэмерона. Бесит. Особенно учитывая тот факт, что контент Кэмерона лучше, во всяком случае, по самым важным показателям: его видео отличаются оригинальностью, постановка продумана, рассказ осмысленный. И техника у него лучше, начиная от системы навигации дополненной реальности и заканчивая экшен-камерой со стабилизатором, которая скользит вверх-вниз по мачте. Хоть она и барахлит во время каждой третьей поездки, но все равно побивает тупую «GoPro» Филипса: Кэмерон снимает эпичные видеоролики, в которых камера не дрожит, как у любителя. И все же он почему-то продолжает прозябать во тьме безвестности, в этом аду Интернета, тогда как его идиот-одноклассник получает сотни тысяч просмотров и доллары спонсоров за все свои видео, даже за те, в которых он на камеру съедает банку собачьего корма.

Но все изменится, должно измениться. Люди заслуживают лучшего контента, говорит себе Кэмерон. Им просто кажется, что они хотят смотреть, как какой-то парень засовывает своей бабушке в уши зонтики для коктейлей, пока та спит, или испражняется на свою девушку через открытый люк их лимузина (а потом в отдельном видео хвастается, как его родители заплатили всем вовлеченным в эту грязную историю, дабы те не подавали в суд – и это вообще запредельный уровень хамства и несправедливости). И Кэмерон предоставит людям достойные видеоролики – возможно, даже сегодня. Это новое видео станет настоящим событием. Он это чувствует. Нераскрытые секреты озера Эри с его таинственными кораблекрушениями, пропавшими пилотами и необъяснимыми электрическими штормами… Именно он, Кэмерон, распутает этот клубок, и история, которую он расскажет, потрясет мир.

– Я совсем не такой, как этот кретин, – говорит Кэмерон, снова поворачиваясь к клавиатуре. – Бросаться какашками сможет кто угодно, старина, а я занимаюсь исследованиями, практически журналистикой.

– Ну, раз ты так говоришь. – Жако пожимает плечами и поворачивается, чтобы уйти. – Как по мне, это примерно одно и то же.

* * *

Подождав, пока Жако уйдет, Кэмерон идет вниз, на кухню, и мать, перегнувшись через стол, пихает ему в руки сандвич с яйцом.

– Ты видел Жако?

Кэмерон вгрызается в сандвич и только потом мычит:

– М-м-ф.

Ловко придумал: вроде бы ответил, а вроде бы и нет.

– Кажется, ему нужно было уйти. Ему бы поговорить с кем-то, например, с психологом… хоть с кем-то. По-моему, парень не справляется, а ведь он остался в доме совсем один.

Кэмерон откусывает еще кусок сандвича.

– Хм-м-м. М-м-м.

Мать вздыхает:

– Знаешь, я надеялась, что ты проведешь с ним какое-то время этим летом. Знаю, ты занимаешься своими проектами и работой, но… Слушай, а что, если тебе взять его сегодня с собой на озеро? Раньше вы любили вместе плавать на той маленькой лодке.

Кэмерон сглатывает:

– «Маленькая» – это ключевое слово, мама. Жако здоровый, как игрок Национальной футбольной лиги, да и я не маленький. Я и один-то едва умещаюсь в лодке вместе со всем оборудованием.

Мать смотрит, потом улыбается:

– Это правда. Наверное, вы, мальчики, всегда будете для меня детьми. И все-таки мне хочется, чтобы кто-то отправился вместе с тобой…

– А мне не хочется, – нетерпеливо говорит Кэмерон. – Кроме того, я люблю одиночество.

– Твой отец тоже так говорил, – отвечает мама.

Она больше не улыбается.

* * *

Всякий раз, отправляясь на озеро, Кэмерон помнит, что идет по стопам отца. По улице вдоль рядов одинаковых приземистых кирпичных домов с двориками, отделенными друг от друга заборами из рабицы, возле которых тут и там торчат чахлые розовые кусты, упорно цепляющиеся за жизнь. Мимо полуразрушенной церкви на углу: в крыше зияет дыра, сквозь нее внутрь залетают голуби, устроившие внутри собственную вторую конгрегацию. В зеркале заднего вида лениво поблескивает линия горизонта, сложенная из городских крыш. На границе города вспыхивает и гаснет электронный рекламный щит, анонсирующий осеннюю программу Международного выставочного центра, а затем услуги адвоката, специализирующегося на возмещении ущерба, причиненного в результате несчастных случаев.

Чем ближе Кэмерон подъезжает к воде, тем бледнее становится ландшафт: на берегу озера стоят увитые плющом высокие каменные дома, отделенные один от другого волнующимся морем желтеющей травы, – некогда в них жили семьи городских финансовых магнатов и промышленников, а теперь здания заброшены и уже начали разрушаться. Кэмерон сворачивает за угол, проезжает мимо обветшалого особняка, опоясанного верандой, и сидящий на ней старик со всклокоченными волосами поворачивает голову вслед машине. Даже оставаясь в салоне автомобиля, в безопасности, Кэмерон старательно смотрит прямо перед собой, чтобы не встретиться со стариком взглядом. Вообще-то он никогда не общался с этим человеком, которого все зовут Барри Мышиный Помет. Кэмерон слышал миллион всевозможных баек про этого старикана, но от каждой из них несло враньем. Одни считали Барри эксцентричным миллиардером, другие – бессмертным вампиром, третьи – серийным убийцей Зодиаком, четвертые готовы были поверить во все это сразу. Он информатор ФБР, скрывается от толпы, а может, сумасшедший ученый, скрывающийся от ФБР. Он извращенец, настолько известный, что ему запретили жить ближе чем в пятистах метрах от детей, или кошек, или ресторана, в меню которого есть суп. Вообще-то Кэмерон не верит во все эти россказни про Барри, но у него есть свои причины чувствовать себя неуютно, если поблизости ошивается старик.

Полиция установила, что Барри Мышиный Помет был последним человеком, видевшим Уильяма Акерсона перед его исчезновением.

Десять лет назад отец Кэмерона ехал на автомобиле по этой самой дороге ранним утром – солнце только-только вставало. В тот ранний час большинство людей спали и не могли увидеть Уильяма Акерсона, но Барри бодрствовал. На следующий день, когда полицейские постучались в его дверь, Барри рассказал им, что действительно заметил старый пикап Уильяма, когда тот проезжал мимо дома. Да, направлялся в сторону озера. Нет, Барри думает, что в машине сидел только водитель. Нет, он не видел и не слышал ничего подозрительного в тот день.

Барри лишь подтвердил то, что полицейские и так уже знали: что отец Кэмерона приехал к причалу привычным путем, припарковал машину на своем месте, снял лодку с якоря и отправился на ней на озеро, ловить рыбу в одиночестве – именно это он сообщил своей жене. Кто-то сказал бы, что в жизнь воплощен хитрый план, а кто-то заметил бы, что все дело в трагическом стечении обстоятельств: к тому времени как мама Кэмерона начала волноваться из-за долгого отсутствия мужа и позвонила в полицию, прошло почти восемнадцать часов с тех пор, как его видели в последний раз, и лишь спустя еще шесть часов стало достаточно светло, чтобы вести поиски. В то время никто не хотел этого говорить, но шансы найти Уильяма Акерсона живым почти приравнялись к нулю.

В итоге его вообще не нашли.

Сгинул в море: вот как Кэмерон всегда думал об отце, хотя озеро – это далеко не океан. Вдобавок остались явные признаки того, что отец планировал нечто посерьезнее обычной рыбалки: большая спортивная сумка с одеждой исчезла, с секретного накопительного счета пропали все деньги. Кэмерон слышал пересуды, знал, о чем шепчутся люди. Когда-то Уильям Акерсон был человеком с великими мечтами и большими перспективами: первопроходец на дикой пустоши раннего Интернета. Он был одним из первых в этой области, создателем цифрового предприятия под названием «Чудо». Вначале это был просто гаражный проект – только Уильям и его партнер, бородатый очкарик по имени Уэсли Парк, – но к 2000 году фирма стала процветать и превратилась в утопию, полную искренних фанатиков Интернета: все они с широко открытыми глазами вступали в сияющий новый мир онлайна, свежий, новый, полный нераскрытого потенциала. Инвесторы выстраивались в очереди, стремясь первыми забросать их деньгами, и «Чудо», обогнав все местные производства, стало самым крупным работодателем в городе. Даже уход Парка после ссоры партнеров (по слухам, они не поделили права на программное обеспечение) не смог скинуть Уильяма Акерсона с его места во главе империи.

Зато он не устоял перед внезапно лопнувшим пузырем доткомов и оказался ввергнут в долги и безвестность в тот самый год, когда родился его единственный сын. Кэмерон был еще младенцем и не помнил, как тяжело пришлось тогда семье: непрестанные звонки разъяренных кредиторов, поспешный переезд из зеленого пригорода в тесный, обшарпанный дом на Уокер-Роу. И, конечно же, Кэмерон не помнил самые счастливые времена, выпавшие на долю его семьи. Он всегда знал отца лишь как человека, потерявшего все, чью горечь перевешивало только отчаянное желание снова взобраться на вершину.

Тогда-то и появились те разговоры: дескать, бывший титан из «Чуда» пал на самое дно Всемирной паутины. Кража личных данных, аферы с кредитными картами, азартные игры онлайн, даже шантаж: в новостных сообщениях, которые раскопал Кэмерон, никогда не звучали прямые обвинения, но они легко читались между строк. Один местный блогер даже вбросил теорию, мол, Уильям Акерсон связался с опасными людьми, те убили его, а труп утопили в самой глубокой части озера – что поделаешь, бедняга слишком много знал… ну, во всяком случае, ему явно что-то было известно. Мама засмеялась в голос, когда Кэмерон спросил ее об этом, но смех получился отрывистый, лающий и безрадостный.

– Прости, золотце, – сказала она тогда. – В каком-то смысле нам было бы проще, если бы было кого винить, но, по правде говоря, твой отец годами посматривал на дверь. Он не смог смириться с новым положением вещей, не смог жить счастливо с тем, что у нас осталось, потому что хотел большего. Он постоянно говорил, что хочет уехать. Я по глупости своей полагала, что это просто разговоры, думала, он никогда не уйдет.

Возможно, маму такое объяснение устраивало, но только не Кэмерона. Если папа действительно нарочно их бросил и решил начать новую жизнь, то куда отправился? Лодку так и не нашли, труп тоже. Никто не воспользовался номером его страхового полиса, чтобы найти работу или завести кредитку; никто с похожей внешностью не попадал в поле зрения камер ни на автовокзале, ни в аэропорту. В его истории поисковых запросов в Интернете не осталось фраз вроде «начать все сначала в Мексике» или «как подстроить собственную смерть». И никто, ни его родители, ни бывшая девушка, ни приятели, с которыми он время от времени выпивал, ни бывший партнер Уэсли Парк не получали от отца Кэмерона никаких весточек. Ни электронного письма, ни открытки, ни запроса на добавление в друзья в Фейсбуке.