Стивен Уокер
Первый: Новая история Гагарина и космической гонки

Не успели будущие космонавты устроиться на новом месте, как начались занятия. В 9:00 14 марта 1960 года они собрались в классной комнате бывшей метеостанции Центрального аэродрома на первый урок – лекцию грозного доктора Яздовского о физиологических эффектах космического полета. Выбор темы раскрывал приоритеты этой программы: если молодые горячие летчики-истребители ожидали занятия по технике пилотирования космических кораблей, их ожидало разочарование. Специальностью Яздовского была космическая медицина. Мужчины в форме, сидящие за столами, были для него своего рода морскими свинками в великолепном эксперименте. И все они только что согласились с тем, что когда-нибудь их пристегнут к креслу внутри крохотной металлической сферы и запустят в невесомость, в безвоздушное, пронизанное излучениями пространство, в вакуум, где тебя то замораживает, то поджаривает, и заставят летать вокруг земного шара со скоростью в 10 раз больше, чем у винтовочной пули.

Кроме того, они только что согласились стать частью секретной элиты. И через несколько месяцев шестеро из них, передовая шестерка, станут элитой внутри этой элиты. Но были и более сокровенные секреты, в курс которых их не вводили. Через три дня после лекции Яздовского космонавтов посетил гость. «Он заходит, – вспоминал Павел Попович. – Такой головастый, лобастый, энергичный мужчина зашел… искорки в глазах такие, и он… поздоровался сразу с нами так: "Здравствуйте, орелики!"»^[146]. Себя этот человек не назвал. Леонов тоже вспоминал, как он стоял перед ними и выкликал их имена по одному из списка:

Это был человек среднего роста с карими глазами, в шляпе и сером пиджаке. Он смотрел на нас и улыбался. Сразу стало ясно, что это человек дела. С собой у него был лист бумаги со списком. «А – Аникеев. Б – Быковский…» И таким образом он дошел до Гагарина. Юрий встал. И внезапно выражение лица этого человека изменилось. Он смотрел на Гагарина внимательно, словно увидел в нем что-то, что его заинтересовало. Он сказал: «Расскажите о себе». Потом спохватился и назвал следующего. И так он перечислил нас всех^[147].

Этого человека звали Сергей Павлович Королев. Сами того не подозревая, молодые космонавты только что вошли в круг знающих величайший секрет советской космической программы.

8
Король

27 ЯНВАРЯ 1961 ГОДА

Научно-исследовательский испытательный полигон № 5 (НИИП-5)

Космодром Тюратам, Казахская Советская Социалистическая Республика

Через девять дней после того, как космонавты передовой шестерки сдали итоговый экзамен, тот же Сергей Королев сел за свой стол в секретном ракетном комплексе в Казахстане, чтобы написать письмо своей второй жене Нине, находившейся за 2000 км, в Москве:

Моя милая, родная маленькая девочка,

Пользуюсь случаем, чтобы передать тебе мой самый нежный сердечный привет! Поправляйся, мой дорогой Котя, скорее, и береги себя…

Будь же спокойна, любимая моя. Я всем сердцем, душой всегда с тобой, до моего последнего момента жизни на планете Земля…

Здесь у меня за последние полсуток ничего нового нет: много всяких и всяческих дел, забот и трудностей. Готовимся и очень верим в наше дело.

Крепко, крепко обнимаю тебя и целую.

Всегда твой Сергей^[148].

Кабинет Королева на ракетном полигоне представлял собой комнату в одноэтажном домике^[149], который служил ему также и жилищем всякий раз, когда он приезжал туда. Этот домик с остроконечной крышей и простым деревянным крыльцом довольно странно смотрелся в двух километрах от одной из четырех стартовых площадок. Как и сам Королев, его кабинет был аскетичным: обычный деревянный стол, телефон, стандартная лампа, стены, окрашенные в бледно-зеленый цвет как в учреждениях, на окнах тонкие дешевые занавески в зеленую полоску, полное отсутствие картин и других декоративных элементов. Ничто здесь не намекало ни на роскошь, ни на власть.

И все же эта аскетичная, безликая комната, как и точно такая же прилегающая к ней спальня с узким диваном, играющим также роль кровати, идеально отражала главный парадокс человека, который писал эти полные любви и заботы строки своей жене. Ибо Сергей Павлович Королев, которому только что исполнилось 54 года, плотно сложенный, все еще темноволосый, с глазами карими, внимательными и иногда лукаво поблескивающими, как описал его Попович на первой встрече с космонавтами 10 месяцами ранее, был самым могущественным человеком в советской космической программе. В определенном смысле он и был этой программой – и много чем помимо нее. Никто из тех, кто работал под его началом, не называл его полным именем: для них он был шеф, или Король, или С. П. Внешнему миру он был совершенно неизвестен, тайна его личности строго охранялась до самой смерти в 1966 году, несмотря на многолетние попытки ЦРУ раскрыть ее.

Официально Королев занимал должность главного конструктора ОКБ-1 – так называлось специальное бюро, задачей которого было создание ракет большой дальности. В этом отношении он напоминает своего великого соперника Вернера фон Брауна, который конструировал ракеты для сухопутных сил США. Но если фон Браун занимался исключительно ракетами, несущими как боеголовки, так и человека, то под крылом Королева было поистине поразительное число проектов. Его энергия и таланты внушали благоговейный трепет – буквально, поскольку многие работавшие под его руководством часто смотрели на него почти как на бога и продолжают смотреть так и сегодня, десятилетия спустя.

Именно Королев был причиной того, что космонавты вообще появились, ведь именно он был движущей силой пилотируемой космической программы СССР, и без него само ее существование было бы под вопросом. Именно он стоял за каждым из впечатляющих космических событий, так поразивших мир и пошатнувших американскую уверенность, за всеми этими чудесными спутниками и собаками на орбите, за ливнем сверкающих советских пятиугольников на Луне и сенсационными фотографиями ее обратной стороны. Именно он был тем волшебником, который поразил и встревожил миллионы американцев наряду с Аланом Шепардом и сенатором Линдоном Джонсоном, которые просто не могли понять, как страна, так сильно пострадавшая от войны и коммунизма, в принципе могла добиться того, чего Соединенным Штатам, богатым, могущественным и демократическим, никак не удавалось. Именно он стоял за кораблями «Восток», которым очень скоро предстояло доставить человека в космос, и был движущей силой программы поиска и подготовки космонавтов, именно он руководил созданием крупнейшей в истории ракеты, которая должна была взять на борт человека. В день, когда он писал это письмо Нине, шла подготовка к запуску очередного беспилотного зонда, на этот раз не к Луне, а за десятки миллионов километров к Венере. Ожидалось, что ракета отправится через неделю с так называемой Первой площадки, стартовый стол которой виднелся из окна домика Королева.

Адиля Котовская – врач, отвечавшая за тренировки космонавтов на центрифуге, сумела выразить существо Королева, когда сказала в одном из немногих интервью почти полвека спустя после его смерти: «Посмотрите внимательно в его глаза, и вы увидите, что мечтой всей жизни этого человека был пилотируемый космический полет»^[150]. Над столом Королева у него дома в Москве, где они жили с Ниной, висел портрет Константина Циолковского – ученого-самоучки начала XX века и идеолога ракетостроения, работы которого заворожили и саратовского студента Юрия Гагарина. Под портретом стояли слова Циолковского: «Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за границы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство». Этим все было сказано, эти слова служили для Королева главным источником вдохновения на протяжении всей жизни. Его единственная дочь Наталья на всю жизнь запомнила, как он сказал ей незадолго до смерти, что всегда мечтал сам слетать в космос. Эту мечту ему не суждено было осуществить – вместо него и ради него полетели другие. Кто знает, возможно, семена этой мечты заронила его мать Мария Баланина, рассказывавшая маленькому сыну сказки, когда они жили в Нежине на Украине:

Ему нравились мои сказки… Мы вместе «летали» на волшебном ковре и видели внизу Конька-Горбунка, Серого Волка и многие другие чудеса. Это было увлекательно и чудесно. Сын тесно прижимался ко мне, смотрел широко раскрытыми глазами в небо, где среди мелких облачков проглядывала серебристая луна…^[151]

То же наслаждение полетом и свободой проходит через всю биографию Вернера фон Брауна, который был на пять лет моложе и рос в Берлине, а позже в школе-интернате близ Веймара в Германии. Антонина Отрешко, помощница Королева, вспоминала, как ее шеф однажды посмотрел на фотографию фон Брауна в газете и сказал: «Мы могли бы стать друзьями»^[152]. А вот фон Браун так и не узнал имени своего великого соперника до самой его смерти. На первом этапе их жизни выглядят схожими: в начале 1930-х годов оба экспериментировали с любительским ракетостроением, оба приближали свои мечты о космическом полете, строя ракеты для своих хозяев, в случае фон Брауна – для Гитлера, в случае Королева – для Сталина. Но для Королева все изменилось буквально за одну ночь с 27 на 28 июня 1938 года^[153], когда он был арестован НКВД – тайной полицией Сталина – и обвинен во вредительстве в Реактивном научно-исследовательском институте, где работал. Двое сотрудников НКВД почти семь часов обыскивали его квартиру, пока он сидел, держа за руку свою первую жену Ксению. Потом его увезли, и Ксения осталась одна. Их дочери Наталье было всего три года. Подсудимому с таким обвинением грозила смерть.

Дело происходило в разгар сталинского Большого террора – кампании жестоких репрессий, массовых арестов и казней во второй половине 1930-х годов. Точно определить число жертв в тот период невозможно. Официальные данные из опубликованных впоследствии документов НКВД говорят о том, что в 1938 году, когда был арестован Королев, в Главном управлении исправительно-трудовых лагерей (ГУЛАГ) – печально известной сети лагерей по всему СССР – находилось почти 1,9 млн заключенных^[154]. Это число вполне может быть ошибочным и, скорее всего, меньше реального. Кроме того, оно не включает в себя жертв сталинского террора, которые так и не попали в лагеря. Многих расстреливали в камерах НКВД после допроса и вынужденного признания. Спектр жертв был очень широким и включал в себя деятелей Коммунистической партии, офицеров, художников, музыкантов, писателей, ученых и инженеров-ракетчиков. В обстановке всеобщей подозрительности, характерной для тогдашнего полицейского государства, Реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ), где Королев с 1933 года работал над первыми ракетами и их системами управления, показался кому-то гнездом вредительства. Трое его сотрудников уже были арестованы, из них двое расстреляны^[155]. Третьего, Валентина Глушко, блестящего конструктора ракетных двигателей, приговорили к восьми годам заключения. Королева взяли по показаниям всех троих.

Потребовалось пять недель, чтобы получить от него признание. Его объявили врагом народа, держали в одиночной камере, сломали челюсть. Кроме того, ему угрожали арестом жены и отправкой дочери в детский дом. Его мать Мария Баланина молила о снисхождении сначала в письме, а затем в телеграмме, направленной на имя Сталина: «Умоляю о спасении единственного сына, молодого талантливого специалиста – инженера-ракетчика и летчика, примите неотложные меры для расследования дела»^[156]. Вряд ли стоит удивляться тому, что ее мольбы остались без ответа. Королев, раздавленный психологически, страдающий физически и одолеваемый страхом за судьбу жены и дочери, в конечном итоге подписал заявление с признанием выдвинутых против него обвинений. На закрытом заседании, состоявшемся 27 сентября 1938 года, Военная коллегия Верховного Суда приговорила его к 10 годам тюремного заключения с конфискацией имущества. Сначала его перевели в тюрьму в Новочеркасске, где он провел следующие девять месяцев, а затем в июне 1939 года этапировали в ГУЛАГ.

После нескольких недель тяжелого и изматывающего пути он наконец прибыл на прииск Мальдяк на Колыме в Восточной Сибири, в одном из самых пустынных регионов России. Там его определили на работу в золотоносной шахте. Место было хуже некуда. Там, в лагере и в шахтах, тысячи заключенных умерли от голода, побоев, казней, туберкулеза и холода. Самые тяжелые задания обычно давали политическим заключенным, а не осужденным уголовникам. Королев должен был киркой отбивать куски золотоносной породы в плохо оборудованной шахте на глубине несколько десятков метров под землей. Впоследствии до конца жизни он никогда не носил и не имел при себе ничего золотого.

На Колыме Королев провел пять месяцев. Он был истощен и измотан, потерял все зубы от цинги и страдал от проблем с сердцем, которые продолжали мучить его и в последующие десятилетия. Он очень редко говорил о пережитом в лагере, но его дочь Наталья вспоминала, что он всегда хранил свою алюминиевую кружку с нацарапанной гвоздем на ручке фамилией. Он продолжал твердить о своей невиновности и даже писал Сталину, но не получал ответа. В конечном итоге оказалось, что его таланты достаточно ценны для государства и у него по-прежнему были защитники. В результате обращения одного из самых знаменитых в СССР летчиков Михаила Громова к Лаврентию Берии, шефу НКВД, Королева перевели в совершенно иное и чисто советское исправительное учреждение, известное как шарашка – менее строгую тюрьму, где талантливые инженеры могли работать на благо государства. Позже НКВД перевел его в другую шарашку, занимавшуюся конструированием ракетных двигателей. В июле 1944 года 35 заключенных инженеров этой шарашки, включая и Королева, освободили. Одним из освобожденных был человек, дававший показания против Королева, – Валентин Глушко. Теперь он стал руководителем Королева в новом бюро, которое занималось разработкой ракет для военных. Их мучительные, а иногда и открыто враждебные отношения определенно оказали влияние на будущую советскую космическую программу. Как бы то ни было, Королев наконец оказался на свободе.

Тюремная жизнь едва не сгубила Королева, однако она позволила приобрести качества, которые в будущем помогли ему добиться поразительных успехов. Уроки выживания тоже дали немало, хотя цена их была ужасна. В заключении Королев научился при необходимости идти на компромисс, использовать других людей, а иногда и обманывать, чтобы добиться своего. Он научился прагматичности и политике. Андрей Сахаров, участвовавший в разработке ядерных боеголовок для ракет Королева, однажды назвал его «блестящим»^[157], но также «хитрым, безжалостным и циничным» в преследовании своих целей. Без этих качеств его цели, несомненно, не были бы достигнуты. Но, пожалуй, в первую очередь Королев усвоил, что система, которая однажды отняла у него свободу, сломала челюсть и чуть не разрушила его тело и разум, вполне способна сделать это вновь. Еще один современник Королева, работавший вместе с ним, – Иосиф Гительзон – дал мировоззрению Королева, позволявшему ему служить этой системе сперва под началом Сталина, а затем под началом менее репрессивного Хрущева, характеристику, которую можно применить почти к любому советскому гражданину того времени, если не к любому подданному любого тоталитарного государства:

Мы в те дни погружались в своего рода добровольную шизофрению^[158]. Берешь свою душу и делишь ее на две независимые части. Можно научиться жить в одной части своей души, а правду держать в другой. Эти половинки души могут полностью отрицать друг друга, при этом каждая остается внутренне логичной… Правдивую часть можно раскрыть лишь перед своей семьей и очень небольшим числом близких друзей.

Возможно, и в этом отношении уместна параллель с фон Брауном, у которого имелись собственные моральные компромиссы, но фон Брауна это завело намного дальше простого двоемыслия и поставило на грань реальных преступлений против человечности. Про Королева такого сказать нельзя.

Эти тяжело давшиеся уроки помогли Королеву достичь высот, начиная со строительства копий ракет V-2 фон Брауна в Германии сразу после войны в сотрудничестве с немецкими инженерами, оказавшимися вольно или невольно на советской стороне. Затем он стремительно поднялся по карьерной лестнице и к концу 1950-х годов стал главным конструктором и главой Совета главных конструкторов в советской программе разработки стратегических ракет. Теперь уже Королев был руководителем Глушко. За эти годы на его счету появилась целая серия все более внушительных баллистических ракет: Р-2 в 1950 году имела вдвое большую дальность полета, чем V-2; Р-5 в 1953 году могла поражать цели на расстоянии 1200 км; наконец, Р-7 в 1957 году стала первой в мире межконтинентальной баллистической ракетой и потенциальным носителем спутников и кораблей «Восток». Он оставил след в душе каждого, кто работал под его началом, да и в душе политических и военных руководителей тоже. Его харизматичное воздействие некоторые современники называли «титаническим». Отчасти оно формировалось на физическом уровне: мощная шея, крупная голова, широкий лоб и, конечно, те самые завораживающие глаза. «Живые карие глаза, – вспоминал Борис Черток, инженер-ракетчик, познакомившийся с Королевым в Германии, – которыми он очень пристально вглядывается в тебя, словно желая лучше разглядеть, с кем имеет дело»^[159]. Королев обладал почти нечеловеческой энергией. Он работал весь день и еще полночи и требовал того же от всех вокруг. Эта энергия проявлялась во всех аспектах его жизни, даже в любви к быстрым машинам – еще одна общая черта с фон Брауном. Королев носился на большом черном немецком автомобиле марки Opel с головокружительной скоростью. Было такое ощущение, что он пытается наверстать потерянное время. Олег Ивановский, ставший впоследствии одним из его самых доверенных инженеров, впервые увидел Королева в 1947 году:

Вахтер торопливо открыл тяжелые ворота. Трофейный темно-вишневый Horch вихрем пронесся мимо нас. Я успел заметить только бледное лицо, коричневую кожаную куртку, руки на баранке руля… «Кто это?» – «Главный, Король, он по-другому не ездит»^[160].

Эта энергия сочеталась с поистине ужасающей вспыльчивостью, особенно когда подчиненные проявляли небрежность или не хотели брать на себя ответственность за ошибки. «Королевские "разгоны" стали легендой, – вспоминал один потрясенный свидетель, – делал он это мастерски»^[161]. Но приступы ярости никогда не продолжались долго, и он редко выполнял свои угрозы выкинуть негодников из программы, чтобы они делали, по его словам, «унитазы или сковородки»^[162]. В легенду, надо отметить, вошли не только приступы ярости Королева, но и его доброта. Во время командировок в Ленинград он часто давал своим спутникам свободное время, лично водил их на экскурсии по Эрмитажу и неожиданно раскрывался как большой любитель живописи. Инженерам, у которых серьезно болели или умирали родители, Королев организовывал место в самолете или предоставлял им свой личный транспорт. Судя по всему, он внушал и страх, и обожание одновременно. Нередко он заглядывал в столовую для персонала, держался неофициально и одобрял открытые и живые дискуссии между сотрудниками. Некоторые обращали внимание на то, что он быстро ест, а доев, подчищает тарелку кусочком хлеба, собирая каждую крошку, как когда-то в ГУЛАГе.

Хотя энергия Королева, на взгляд окружающих, в эти годы не ослабевала, вред, нанесенный его здоровью в ГУЛАГе, никуда не исчез. Проблемы с сердцем усугублялись, хотя он и держал их при себе. В те времена он испытывал не только физические страдания. Брак с Ксенией распался в конце 1940-х годов, когда Королев влюбился в гораздо более молодую женщину, которая в 1949 году стала его второй женой. Нина Котенкова владела английским, и Королев принял ее на работу в качестве переводчицы: она должна была знакомить его с последними американскими научными журналами. Нина продолжала делать это и в браке. Если фон Браун мог только догадываться, чем занимается его анонимный соперник в России, то Королев мог попросить, чтобы жена почитала ему американскую прессу о фон Брауне. Только Нине Королев мог изливать сомнения, мучившие его душу, и он делал это в многочисленных нежных письмах, особенно в тревожный период перед ракетными пусками. Для первой жены Ксении, которая хранила верность Королеву в годы заключения и одна воспитывала их дочь Наталью, это был страшный удар. Она так и не простила его и запретила дочери видеться с отцом, если с ним была Нина. Сегодня, более чем через полвека после смерти Королева, трогательно видеть, что Наталья превратила едва ли не каждую комнату своей московской квартиры в музей, посвященный жизни и работе ее отца.

Королев строил все более мощные ракеты для военных, но продолжал мечтать о космических путешествиях, хотя и старался не особенно афишировать это. После смерти Сталина в 1953 году Королев увидел возможность сыграть на склонности нового руководителя СССР Никиты Хрущева к хвастовству и демонстрации при любом случае превосходства Советского Союза над Соединенными Штатами. Именно этот ключик позволил Королеву реализовать свои мечты. Его подход к новому советскому лидеру представляет собой не что иное, как мастер-класс по манипуляции.

Как и у большинства любителей прихвастнуть, склонность Хрущева к похвальбе объяснялась патологической неуверенностью, в его случае в положении СССР – и России – в мире, и в первую очередь страхом показаться технологически отсталыми в сравнении с Америкой. Его сын Сергей вспоминал, как радовался отец, когда гигантский новый авиалайнер Ту-114, на котором он отправился в свой тур по США в 1959 году, оказался слишком большим, чтобы сесть в Национальном аэропорту Вашингтона. «Вывод делался однозначный: и тут мы их обходим, пусть позавидуют»^[163], – писал Сергей. А когда они в конечном итоге приземлились в более крупном аэропорту, Хрущев «по-детски радовался: в аэропорту не нашлось трапа подходящей высоты».

В то же время Хрущев страшно завидовал Америке, «стране, по нашим представлениям, фантастической», как писал Сергей, «вызывавшей все прошедшие годы замирание сердца от любопытства». Поездка в штаб-квартиру IBM в Калифорнии поразила советского премьера – и не вычислительными машинами, в которых он почти ничего не понимал, а кафетерием. «Поразили его блестящие пластиковые поверхности столиков, – рассказывал Сергей. – Отец с восторгом прокатил свой поднос вдоль витрин» и был глубоко расстроен, когда Вячеслав Елютин, министр высшего образования, с грохотом уронил свой поднос и стоял, уставившись на него, как неуклюжий русский крестьянин. С этого момента Хрущев твердо решил, что Советы должны немедленно ввести у себя кафетерии по образцу IBM. Он был также чрезвычайно разочарован тем, что не смог посетить Диснейленд. Он ждал этого визита с нетерпением, но там собралась враждебная толпа, кто-то бросил помидор в полицейского, так что поездку, к огромному разочарованию Хрущева, в последний момент отменили^[164]. Он так и не встретился с Микки-Маусом.

Вот такой коктейль из гордости и зависти тревожил душу премьера, и Королев в 1956 году разбередил ее еще сильнее, когда пригласил Хрущева с группой ведущих политических деятелей в ОКБ-1 в подмосковном Калининграде. В последние годы жизни Сталин, все больше впадавший в паранойю, сделал работу конструкторов ракет секретом даже от многих своих самых высокопоставленных коллег. Но Сталин уже три года как ушел из жизни. Явной целью приглашения Королева была демонстрация высшим руководителям громадной новой Р-7 – ракеты, которую никто из них еще не видел и которая должна была полететь не раньше чем через год. Сын Хрущева Сергей тоже был приглашен:

Мы входили в святая святых. Новый зал-ангар впечатлял еще больше… Он вытянулся вверх многометровой стеклянной башней-аквариумом… Окна покрывал густой слой белой краски – защита от любопытного взора.

Увиденная конструкция поразила всех своими размерами. Ярко освещенный колодец цеха заполняла одна-единственная ракета. Ее размеры, контур невольно ассоциировались со Спасской башней Кремля, то же сочетание устремленности к небу с земной кряжистостью фундамента. Там в полный рост стояла «семерка», или Р-7… Столпившись у входа, все в молчании разглядывали это чудо техники. Королев наслаждался произведенным эффектом и не спешил начинать пояснения^[165].

Когда он все же заговорил, его аудитория была поражена еще больше. Они видели перед собой ракету, аналогов которой не существовало в мире. Даже этот прототип был огромен, он имел высоту более чем 31 метр. Четыре громадных ускорителя, напоминавшие формой колоссальные артиллерийские снаряды по 19 метров высотой, располагались симметрично вокруг центрального пятого ускорителя. Идея навесных ускорителей была блестящей новинкой, придававшей ракете уникальный, определенно «неамериканский» вид, который и сегодня, 65 лет спустя, имеют российские ракеты семейства «Союз». При старте все пять ускорителей должны были работать совместно, выталкивая «семерку» в небо с жуткой скоростью, пока топливо в боковых ускорителях не заканчивалось и они не отбрасывались, позволяя оставшейся более легкой ракете преодолеть одну пятую, а в более поздней модели одну четвертую часть окружности планеты. На вершине ракеты должна была находиться термоядерная боеголовка, достаточно разрушительная, чтобы сметать с лица земли целые города.

Это и был монстр, которым Королев хотел удивить своих политических хозяев. Могущество, которое эта ракета давала Хрущеву, казалось огромным. У американцев не было ничего подобного. Более того, она была относительно дешевой. Хрущев уже начал процесс сокращения разорительно дорогой армии СССР, и межконтинентальная баллистическая ракета, такая как Р-7, была ответом на его молитвы, предлагая мощь, не уступающую мощи регулярной армии и даже превосходящую ее – притом дешевле. «Неужели какая-то страна посмеет… напасть на нас, если мы можем буквально стирать страны с лица земли»^[166], – скажет позже Хрущев. А теперь или, по крайней мере, очень скоро Королев дает ему средство, позволяющее сделать это. «Честно говоря, – писал советский лидер в своих мемуарах, – руководство страны смотрело тогда на нее, как баран на новые ворота… Мы ходили вокруг нее, как крестьяне на базаре при покупке ситца: щупали, дергали на крепость»^[167].

Королев внимательно наблюдал за происходящим – и не упустил момента. Он повел Хрущева в уголок сборочного цеха и показал ему блестящую модель прототипа спутника, над которым потихоньку работали. Рассказав Хрущеву, что Соединенные Штаты в этот самый момент разрабатывают собственный спутник, он нарисовал соблазнительную возможность «утереть нос американцам», запустив первый спутник в космос раньше них. Все, что для этого требовалось, это «снять термоядерный заряд [c Р-7] и на его место поставить спутник. Вот и все». Потрясенный ракетой, которую Королев только что представил ему, Хрущев разрешил продолжать работу над спутником при условии, что это не помешает решению главной задачи. Сделка была заключена. «После этого посещения, – писал Сергей, – отец просто влюбился в Королева»^[168]. И в качестве доказательства этой любви Хрущев предоставил Королеву редчайшую привилегию: прямую линию связи со своим кабинетом в Кремле.

Королев нашел нужного человека. Он готов был дать Хрущеву самую большую на планете ракету, которой тот сможет пугать американцев. И теперь, с Хрущевым за спиной, он сможет при помощи этой ракеты исполнить мечты, которые лелеял с тех самых пор, когда ребенком летал вместе с мамой на ковре-самолете.

Но за все надо платить. Королеву пришлось исчезнуть.

Новая ракета сделала его одновременно слишком ценным для государства и слишком уязвимым для врагов. Теперь его личность нужно было скрывать, как и факт существования Р-7, несмотря на хвастливые заявления Хрущева о количестве советских ракет и способности СССР поразить любой уголок света. Это относилось и к большому новому полигону в Казахстане с кодовым названием НИИП-5 (Научно-исследовательский испытательный полигон № 5), созданному в 1955 году специально для обслуживания Р-7. Через пять лет он занял 6700 кв. км^[169] казахской степи, на нем выросли собственные сборочные корпуса, закрытый жилой городок и четыре пусковые площадки для ракет, включая и ту, что была видна из домика Королева.

Со временем разведка США сумела довольно много узнать об Р-7 и стартовом комплексе^[170]. К январю 1961 года, когда Королев писал жене то письмо, фотографии с разведывательных самолетов и спутников дали ЦРУ немало ценной информации о НИИП-5 и его ракетах. А одна поразительная наземная операция раскрыла кладезь секретной информации об Р-7.

В 1960 году ЦРУ удалось ни много ни мало похитить верхнюю ступень^[171] ракеты Р-7, правда, без двигателя. Ракета относилась к тому типу, что использовался для запуска советских зондов к Луне. Эту ступень включили в экспозицию советской выставки в Мехико. Как это ни удивительно, она была настоящей, а не макетом, – невиданная беспечность Советов. В последнюю ночь выставки в ходе операции, достойной сюжета фильма «Миссия невыполнима», агенты США перехватили грузовик, который вез упакованную в ящик ступень к железнодорожному грузовому терминалу. Они перегнали грузовик в укромное место, вскрыли ящик, разобрали его содержимое, все измерили и сфотографировали во всех мыслимых ракурсах, а также взяли мазки с внутренней поверхности в надежде узнать состав топлива. Работа прошла без сучка без задоринки, за исключением того, что перекусили проволоку с официальной советской печатью. Уже через несколько часов местная штаб-квартира ЦРУ была в состоянии изготовить совершенно точную копию. После этого ступень собрали, поместили обратно в ящик и доставили в терминал еще до рассвета. Советы так ничего и не заподозрили. Данные ЦРУ помогли американским разведчикам уточнить представление о мощности ракеты, способной запустить такое устройство. Эту операцию окружала такая секретность, что единственный отчет ЦРУ о ней, опубликованный 35 лет спустя, в 1995 году, был сильно отредактирован, из него вымарали отдельные слова, фотографии и целые абзацы текста. С тех пор никаких новых данных не появилось.

Хотя ЦРУ удалось разгадать многие тайны Р-7 и к январю 1961 года оно – и президент Кеннеди – знало, что на самом деле скрывается за заявлениями Хрущева о числе советских ракет, один секрет так и остался нераскрытым – личность главного конструктора.