Стивен Хантер
Сезон охоты на людей

Сегодня Триг выглядел далеко не так вызывающе, как накануне. Волосы он собрал в конский хвост, свисавший поверх голубой сорочки, застегнутой на все пуговицы. На нем были такие же брюки, как и на Донни. А обут он был в дорогие летние штиблеты экзотической яркой расцветки, украшенные затейливым узором из дырочек.

– Триг, он стреляет в маленьких зверюшек, – сразу же наябедничала собеседница Донни.

– Милая моя, люди охотятся на птиц и едят их уже добрый миллион лет. Но пока еще и птицы, и люди существуют на свете.

– А мне кажется, что это дикость.

Донни чуть не выпалил: «Нет, это и впрямь увлекательное занятие», но вовремя прикусил язык.

– Ну, – сказал Триг, отводя Донни в сторону, – я рад, что ты смог прийти. Я и сам не знаком с половиной этих парней. Сюда приходят все, кто ни пожелает. Они пьют мое пиво, курят травку, напиваются и накуриваются до одури, трахаются и снова пьют и курят. Я редко бываю здесь, так что меня это не особо тревожит. Но приятно, что ты пришел.

– Спасибо, хотя мне, в общем-то, просто нечем было заняться. Впрочем, я хотел поговорить с тобой.

– О! Ну что ж, давай.

– Это насчет Кроу. Знаешь, он на грани того, чтобы вылететь из парадной роты, и все равно продолжает свой пофигизм. Я знаю, что он хитрый парнишка. Но если его вышвырнут из роты, то никто не сможет поручиться за то, что его не зашлют в ’Нам. А мне кажется, что в мешке для переноски трупов у него будет не слишком привлекательный вид.

– Я поговорю с ним.

– Как он сам заметил, любой, кто позволит убить себя ни за что ни про что в этой никому не нужной войне, просто слабоумный идиот.

– Я напомню ему эти слова.

– Вот и отлично.

Триг и сам был отличным парнем. Донни вполне мог представить себе, насколько хорошо он держался бы под обстрелом, и был уверен, что в то время, как другие принялись бы прятаться или забились в истерике, он оказался бы первым из тех, кто вышел бы под пули и начал выволакивать людей в укрытие.

– А могу я задать тебе вопрос? – внезапно обратился к Донни Триг, устремив на его лицо свой теплый проницательный взгляд. – Ты сам веришь в это или сомневаешься? Ты когда-нибудь задумываешься над тем, зачем это делается и стоит ли это такой цены? Или же целиком принимаешь все на веру?

– Черт возьми, конечно нет, – ответил Донни. – Естественно, я сомневаюсь во всем этом. Но мой отец сражался на войне, а до него – его отец, и я вырос, убежденный в том, что такую цену приходится платить за то, что живешь в великой стране. Поэтому… поэтому я пошел туда. Я сделал это и вернулся обратно, не знаю уж, к добру или к худу.

За разговором они переместились на кухню. Триг открыл холодильник и вынул две бутылки пива: одну протянул Донни, а вторую взял себе. Пиво было иностранное, «Хейникен», в темно-зеленых, сразу запотевших бутылках.

– Пойдем-ка сюда. Спрячемся от этих идиотов.

Триг открыл заднюю дверь и вывел Донни во дворик, где стояли два шезлонга. Донни с удивлением увидел, что они находятся на небольшом холме; перед ними открывался склон, и за скопищем убегавших вниз крыш виднелись сгрудившиеся здания Джорджтаунского университета, казавшиеся издали средневековыми постройками.

– Я начинаю забывать, какими бывают настоящие люди, – задумчиво проговорил Триг, – именно поэтому мне так приятно поговорить с тобой. Вряд ли можно найти больших лицемеров и свиней, чем милые мальчики и феи движения в защиту мира. Но я знаю, какое огромное значение могут иметь солдаты. Я был в Конго в шестьдесят четвертом году – поехал туда вместе с дядей рисовать в Верхнем Конго вилохвостых вертишеек. Мы как раз находились в Стэнливилле, когда какой-то парень по имени Гбени объявил страну народной республикой, взял около тысячи европейцев и американцев в заложники и заявил, что начинает чистку населения от паразитов-империалистов. Повсюду были карательные отряды. Дружище, я видел там такие мерзости… Чего только люди не делают друг с другом. Ну так вот, сидим мы в лагере, конголезская армия пробивается все ближе и ближе, и тогда прошел слух, что мятежники собираются убить нас всех. Святое дерьмо, мы вот-вот умрем, и никто не даст за нас ни клочка дерьма. Такое вот простое дерьмо. Но когда дверь распахивается, внутрь вваливаются вовсе не мятежники. Это оказались татуированные с головы до ног, драчливые, хитрожопые бельгийские парашютисты. Они были, пожалуй, самыми погаными людишками из всех, кого я видел до тех пор, и я полюбил их так, что ты, пожалуй, не поверишь. Никто не мог устоять против бельгийских десантников. И они вывели оттуда всех белых людей. Если бы не они, то нас всех жестоко истребили бы. Так что я вовсе не из тех безмозглых ослов, которые говорят, что солдаты никому не нужны. Солдаты спасли мою жизнь.

– Вас понял, – отозвался Донни.

– Но, – продолжал Триг, словно не услышав его замечания, – пусть я и восхищаюсь их смелостью и воодушевлением, все равно необходимо определить некоторые различия. Между войной моральной и войной аморальной. Вторая мировая война – безусловно моральная. Убить Гитлера, прежде чем он убьет всех евреев. Убить Того^[14], прежде чем он превратит всех филиппинских женщин в шлюх. Война в Корее? Возможно, она и была моральной, не знаю. Не дать китайцам превратить Корею в свою провинцию… Я полагаю, что это морально. Я согласился бы участвовать в той войне.

– А как же Вьетнам? Аморально?

– Я не знаю. Это ты должен мне рассказать.

Триг подался вперед. Еще один из его маленьких незаметных талантов – умение слушать. Он на самом деле хотел знать, что думает Донни, и не собирался заранее воспринимать Донни как убийцу младенцев и парня из похоронной команды.

Донни не мог и не хотел противиться этому искреннему вниманию.

– Что я видел? Отличных американских ребят, пытавшихся делать дело, которое они плохо понимали. Я видел парней, считавших, что они оказались в одном из кинофильмов Джона Уэйна, но очень скоро узнававших, что значит старинное выражение «лишить живота». Я как-то раз побывал в одном месте, в лесу или в бывшем лесу. Там не осталось ни одного листочка, но стволы деревьев все еще стояли. Только они ярко блестели. Было такое впечатление, будто они покрыты коркой льда. Это напомнило мне Вермонт. Я не был в Вермонте, но все равно это зрелище напомнило мне о нем.

– Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь. Я видел то же самое, когда нас вывозили из Стэнливилля.

– Ну да, наверное, мы имеем в виду одно и то же. Только в том случае, о котором я рассказываю, мы заказали «отель „Эхо“» по отдельно стоящей роще, потому что заметили там движение и решили, что к нам подбирается отряд гуков^[15]. Мы разделались с ними наилучшим образом. Это были их внутренности. Их распылило, превратило в блестящий студень и размазало по стволам и веткам. Послушай, парень, я никогда не видел ничего подобного. Конечно же, это оказался взвод армейских саперов. Двадцать два парня просто так превратились в ничто. «Отель „Эхо“». Не могу сказать, чтобы это было так уж приятно.

– Донни, мне кажется, что в глубине души ты знаешь ответ на мой вопрос. Я чувствую, что ты подбираешься к нему. Ты думаешь об этом.

– Моя девушка уже ответила на него. Она участвует в Мирном караване и делает то же, что и остальные.

– Это просто прекрасно с ее стороны. Ты когда-нибудь разговаривал с нею об этом?

– Она говорит, что решила сделать все возможное, чтобы остановить войну, еще в те дни, когда навещала меня в военно-морском госпитале в Сан-Диего.

– Просто замечательно. Но… ты тоже с ними?

Донни не умел лгать. Он не имел к этому никакого таланта.

– Нет. Пока что нет. А возможно, и никогда не буду. Это только кажется неправильным. Ты должен делать то, что приказывает твоя страна. Ты должен внести свой вклад. Это твой долг.

Триг в этот момент походил на исповедника: его глаза светились сочувствием и без всякой навязчивости подбадривали Донни, побуждая его продолжить рассказ.

– Донни, я знаю, что ты никогда не изменишь долгу, не бросишь свой пост, не сделаешь ничего подобного. Я и не предлагаю тебе чего-либо в этом роде. Но все же подумай о том, чтобы присоединиться к нам после того, как уволишься из армии. Полагаю, что тогда ты будешь чувствовать себя намного лучше. А я даже не могу передать тебе, как много это значило бы для нас. Меня мучает мысль о том, что мы – всего лишь кучка желторотых цыплят. А вот парень, который побывал там, сражался, заслужил медаль, а потом решил посвятить жизнь тому, чтобы положить этому конец и вернуть своих друзей домой… Это по-настоящему серьезно. Я бы гордился, если бы мне удалось приложить к этому руку.

– Я не знаю…

– Ты только подумай об этом. Поддерживай контакт со мной, будем иногда беседовать. Только и всего. Просто думай о том, что я тебе сказал.

– Боже мой, Донни! – раздался чей-то голос.

Он повернул голову и увидел, что из кухонной двери к нему во двор снизошел сон наяву. Она была стройной, белокурой, спортивной, чуть ли не дочерна загоревшей сельской девушкой, идеал американской возлюбленной, с которой его разлучили, и он почувствовал себя беспомощным, как это бывало каждый раз, когда он ее видел.

Это была Джулия.

Глава 4

– Что случилось? – спросила она.

– Почему ты не звонила мне?

– Я звонила. И даже писала.

– Вот черт!

– Донни, давай уйдем. Отправимся куда-нибудь еще. Я не видела тебя с самого Рождества.

– Даже не знаю. Я пришел сюда с одним рядовым из моего отделения и вроде как обещал, э-э, ну, присматривать за ним. Я не могу его бросить.

– Донни!

– Я не могу сейчас объяснить! Это очень сложно.

Он смотрел мимо нее, вглубь дома, будто старался за чем-то следить.

– Знаешь что, дай-ка я схожу и предупрежу Кроу, что сматываюсь. Сейчас вернусь. И мы куда-нибудь отправимся.

И, не дожидаясь ответа, он скрылся за дверью.

Джулия стояла посреди темного ночного Вашингтона во дворике на холме, возвышавшемся над Джорджтауном, и смотрела на машины, проезжавшие по Висконсин-авеню. Вскоре к ней присоединился Питер Фаррис. Питер, высокий бородатый аспирант-социолог из Аризонского университета, являлся главой Юго-Западного регионального отделения Народной коалиции за мир и справедливость и номинальным руководителем группы юнцов, которые под присмотром его и Джулии прибыли с Мирным караваном из Тусона.

– А где твой друг?

– Он сейчас вернется.

– Я так и знал, что он окажется примерно таким. Высокий, широкоплечий, красивый.

Как раз в этот момент Донни вернулся. Он не обратил на Питера никакого внимания.

– Ну вот, очень глупо, но Кроу намерен пойти еще на какую-то вечеринку, и мне придется отправиться вместе с ним. Я не могу… Это просто… Я свяжусь с тобой при первой…

Не закончив фразу, Донни оглянулся, лицо у него стало очень озабоченным, и прежде, чем Джулия успела произнести хоть слово, он выпалил:

– Вот проклятье, они уже уходят. Я свяжусь с тобой.

Он повернулся и выскочил за дверь, а девушка, которую он любил, осталась, растерянная, стоять посреди двора.

Донни проснулся в своей комнате в казарме чуть ли не за час до общего подъема в 5:30 и в первые мгновения совсем было решил отправиться к врачу. Это показалось ему единственным нормальным выходом, единственным спасением от навалившихся на него бед. Впрочем, он тут же понял, что от его бед не укроешься ни в каком лазарете.

Он помнил, что сегодня его отделение должно было дежурить на кладбище. Так что ему было чем заняться. Наскоро проглотив завтрак в общей столовой, он, вместо того чтобы заново отгладить китель и брюки, потратил добрых полчаса на чистку полуботинок. Это был ритуал, по своей значимости мало чем уступающий исповеди и покаянию.

Нужно как следует плюнуть в баночку с черным сапожным кремом и клочком тряпки смешать ваксу и слюну в вязкую мазь. Затем немного – совсем немного! – нанести на обувь, а потом тереть, тереть и тереть. Нужно тереть так, будто ты всерьез надеешься вызвать джинна, который справился бы со всеми твоими бедами. Нужно тереть и тереть, размазывая каждый раз не больше одной крошечной порции мази, пока не покончишь с одним ботинком, а потом браться за второй. Нужно добиться того, чтобы оба ботинка покрывала тончайшая матовая пленка мази, а затем, взяв другую тряпку, приступить к окончательному полированию и делать это так же яростно, как и воюешь, вжик-вжик! Это было уже почти утраченное военное искусство; ходили слухи, что вот-вот введут обувь из патентованного кожзаменителя, потому что молодые морские пехотинцы не желали тратить целые часы на поддержание обуви в порядке. Но Донни гордился своими сверкающими парадными полуботинками, сохранял их поверхность в неизменном состоянии по нескольку месяцев, а потом снова возвращал им идеальный вид, так что его обувь всегда могла своим сиянием соперничать с солнцем.

Как же это глупо, думал он на этот раз, привычными движениями растирая мазь.

Как смешно. Как бессмысленно.

Этот весенний день в Вашингтоне выдался столь же кошмарным, как и предыдущие. Погода стояла жаркая и душная, – похоже, собирался дождь. Кизиловые деревья вовсю цвели. Вокруг отведенного для похорон участка раскинулись пологие пригорки и ложбины Арлингтона, заполненные деревьями, сплошь покрытыми розовыми цветами, под которыми лежали мертвые юноши, а дальше, напоминая панораму Рима из кинофильма, виднелись сверкавшие даже в мглистом свете белые здания столицы Америки. Донни видел и шпиль, и купол, и большой Белый дом, и плачущего Линкольна, укрывшегося под своим мраморным портиком. Только симпатичный маленький бельведер Джефферсона оставался вне поля зрения, скрытый за одним из увенчанных цветущим кизилом и изрытых могилами холмов.

Очередные похороны подходили к концу. Хотя всеми владело какое-то озлобленное настроение, все шло хорошо. Даже Кроу в этот день почему-то очень старался, так что они без единого сбоя сняли ланс-капрала^[16] Майкла Ф. Андерсона с черной машины-катафалка и перенесли на траурную каталку, прошли медленным маршем, громко чеканя шаг, к могиле, сдернули с гроба флаг и четко сложили его. Донни вручил звездный треугольник убитой горем вдове, совсем молоденькой прыщавой девочке. Всегда лучше ничего не знать о парне, лежащем в ящике. Кем был этот ланс-капрал Андерсон? Пехотинцем, или писарем из интендантства, или членом экипажа вертолета, или военным журналистом, или фельдшером, или сапером? От чего он погиб? От пули, или от взрыва, или от дизентерии, или от венерической болезни? Никто из них этого не знал; парень был мертв, и все тут, и Донни в своем голубом кителе с эмблемой морской пехоты, белых брюках и белой фуражке застыл в строгой позе, четко отдавая салют хлюпающей носом дрожащей девочке, пока барабаны выбивали дробь. Скорбь настолько уродлива. Это самая уродливая вещь из всего, что только есть на свете, и он за восемнадцать бесконечных месяцев обожрался ею до блевотины. У него разболелась голова.

Но наконец-то процедура закончилась. Девочку увели, и морские пехотинцы поспешно вернулись в автобус, чтобы немного покурить. Донни внимательно следил, чтобы они снимали перчатки, в противном случае материя обязательно пожелтела бы от никотина. Все с готовностью подчинялись, даже Кроу.

– Донни, хочешь сигарету?

– Я не курю.

– А стоило бы. Помогает расслабиться.

– Ладно, как-нибудь в другой раз.

Он посмотрел на часы, большие «Сейко» на плетеном металлическом браслете, купленные за 12 долларов в магазине военно-морской базы в Дананге. До следующей работы нужно было ждать еще сорок минут.

– Можете снять кителя, – разрешил он. – Только прежде, чем выйти из автобуса, полностью оденьтесь и застегните все пуговицы. Запросто можно попасться на глаза кому-нибудь из штабных поганцев. Объявят в рапорте – и милости просим во Вьетнам. Вернетесь оттуда как раз для того, чтобы похоронная команда не скучала без дела. Только в коробке люди лежат поодиночке, верно, Кроу?

– Так точно, капрал, сэр, – пролаял Кроу, с немалым ехидством подражая молодому рьяному кадровому служаке, на которого, впрочем, он при всем старании никогда не смог бы походить.

– Мы любим наш корпус, верно, Кроу?

– Так точно, капрал, мы любим наш корпус!

– Отлично, Кроу, – похвалил он.

– Донни! – позвал водитель, от нечего делать поглядывавший в зеркальце заднего вида. – Приперлись какие-то флотские парни.

«Вот дерьмо», – подумал Донни.

– Донни, ты переходишь в военно-морской флот? – осведомился Кроу. – Говорят, там можно сделать хорошее состояние, поставляя резиновые влагалища ребятам с ядерных подлодок. Ты мог бы…

Все расхохотались. Надо отдать Кроу должное, он умел позабавить.

– Ладно, Кроу, – ответил Донни, – у меня есть для тебя два предложения. Я могу или сообщить о тебе в рапорте, просто для забавы, или же поберечь бумагу и постараться выбить из тебя дерьмо. Так что, пока я буду трепаться с этими парнями, возьмешь у каждого в рот. Учти, рядовой, это приказ.

– Есть, капрал, сэр, – отозвался Кроу, глубоко затягиваясь сигаретой.

Донни застегнул китель на все пуговицы, надвинул белую фуражку пониже на глаза и вышел из автобуса.

Там стоял Вебер, одетый в хаки.

– Доброе утро, сэр, – приветствовал его Донни.

– Доброе утро, капрал, – отозвался Вебер. – Не могли бы вы ненадолго отойти в сторону?

– Как прикажете, сэр, – сказал Донни.

Когда они отошли подальше от автобуса, Донни негромко сказал:

– Послушайте, приятель, какого черта? Я полагал, что это должно оставаться в тайне. А теперь все раскроется.

– Ладно, Фенн, поменьше пыли. Скажете им, что мы из Пентагона и проверяем ваш послужной список по Южному Вьетнаму перед увольнением из армии. Самая обычная бюрократия, ничего особенного.

Немного в стороне стоял оливковый правительственный «форд», на заднем сиденье которого восседал лейтенант-коммандер Бонсон и глядел сквозь темные очки прямо перед собой.

Донни влез в машину; двигатель был включен, и холодный воздух из кондиционера в первое мгновение прямо-таки обжег ему кожу.

– Доброе утро, Фенн, – сказал коммандер. Он сидел в напряженной позе – обычный штабной служака из кадровых офицеров.

– Сэр.

– Фенн, я собираюсь сегодня арестовать Кроу.

Донни сквозь зубы набрал полную грудь сухого, режущего горло воздуха.

– Прошу прощения, сэр?

– В шестнадцать ноль-ноль я приду в казармы с группой агентов разведслужбы в штатском. Мы отправим его в бригадную тюрьму военно-морской верфи.

– Разрешите спросить, в чем он обвиняется?

– Разглашение тайны. Военно-морской уголовный кодекс Министерства обороны, статья шестьдесят девять четыреста пятьдесят пять. Неправомочное владение засекреченной информацией. А также статья семьдесят семь пятьдесят шесть B, неправомочная передача или распространение засекреченной информации.

– И… на каком же основании?

– Ваши сведения, Фенн.

– Мои сведения, сэр?

– Да, ваши сведения.

– Но я ничего вам не сообщал. Он побывал на двух-трех вечеринках, где размахивали флагом Северного Вьетнама. Да такие флаги висят в каждой второй квартире в Вашингтоне! Я их повсюду вижу.

– Вы видели Кроу в обществе известного радикала-организатора.

– Но меня и самого видели в обществе этого парня! У меня нет никакой информации о том, что он каким-то образом вредил безопасности Корпуса морской пехоты или передавал секретные сведения. Я видел, как он разговаривал с парнем, только и всего.

– Его видели в обществе Трига Картера. Вы же знаете, кто такой Триг Картер?

– Э-э… Ну, в общем, сэр, вы говорили…

– Расскажите ему, Вебер.

– Фенн, об этом говорилось сегодня утром на совещании Министерства обороны, нашей секретной службы и ФБР, – сказал Вебер. – Картер теперь подозревается в участии в действиях «Штормового подполья». Он не простой пацифист с плакатом и цветами в волосах, а крайний радикал и вполне может быть связан с бомбистами из «Штормового подполья».

Донни на мгновение лишился дара речи.

– Триг?

– Вы что, до сих пор ничего не понимаете, капрал? – рявкнул Бонсон. – Эти два милых мальчика намерены первого мая устроить нечто впечатляющее и кровавое. Мы должны остановить их. Если я посажу на цепь Кроу, этого, возможно, будет достаточно, чтобы спасти несколько жизней.

– Сэр, я не видел ничего такого, что могло бы…

– Да заткнитесь же вы наконец, капрал! – взревел Бонсон.

Он подался вперед, вперив в лицо Донни яростный горящий взгляд. Можно было подумать, что он ненавидит весь мир и считает Донни ответственным за все свои разочарования, за всех женщин, с которыми ему не удалось переспать, за студенческие организации, в которых он не состоял, за школы, в которых ему не довелось учиться.

– Ты, похоже, считаешь, что все это шуточки, капрал? Что все это тебя не касается? Хочешь отсидеться здесь, вдали от ’Нама, и изображаешь из себя такого умного и хладнокровного, надеясь, что твоя смазливая рожа и твое обаяние помогут тебе выйти сухим из воды? Не замарав рук, дело не сделаешь. Послушай, сегодня все это закончится. У тебя есть задание. Ты получил имеющий законную силу приказ, отданный вышестоящим штабом, переданный через все необходимые инстанции и утвержденный твоим непосредственным командиром. И ты его исполнишь. Так что хватит прятаться по кустам и прикидываться, будто это задевает твою честь. Ты выполнишь задание, и проникнешь внутрь организации, и достанешь оттуда все, что мне нужно, или же я, ей-богу, позабочусь о том, чтобы ты, единственный из всех морских пехотинцев, оказался в демилитаризованной зоне, когда Дядюшка Хо пошлет на юг свои танки, чтобы занять ее. Тебе дадут спрингфилдскую винтовку, зеленую панаму, и тогда посмотрим, какой ты крутой. Ты меня понял?

– Ясно и четко, – ответил Донни.

– Идите и выполняйте свое чертово задание, – ледяным тоном заявил Бонсон. – Я подожду еще день, возможно, два. Но вы должны проникнуть в организацию до первого мая, или же я запихну их всех в Портсмут, а вас – в ’Нам. Уловили?

– Уловил, сэр, – ответил Донни, весь красный после этой выволочки.

– Убирайтесь, – приказал Бонсон, взмахнув рукой в знак того, что аудиенция закончена.

– Что с тобой?

– Все отлично, – ответил Донни.

– У тебя вид какой-то встрепанный.

– Я в полном порядке, – повторил Донни.

– Кое-кто из наших отправляется сегодня вечером на вечеринку в Джорджтаун. Мне сказал Триг.

«О Христос», – подумал Донни, когда Кроу с заботливым видом нарисовался в комнатке на верхнем этаже казармы, где солдаты, собиравшиеся выйти с базы, переодевались после жаркого дня, проведенного на кладбище, и вешали форму во вместительные серые шкафы.

– Кроу, ты знаешь, что нас в любой момент могут сорвать по тревоге? Неужели твое снаряжение в полном порядке? А как насчет того, чтобы вычистить и отгладить китель, постирать грязные носки и потратить пару часов на то, чтобы отполировать ботинки, которые в последнее время слегка потускнели? Вот чем ты должен заниматься!

– Ну, в общем, поверь мне на слово, – сказал Кроу, – я знаю, что говорю. Никакой тревоги не будет до двадцати четырех ноль-ноль завтрашней ночи.

Донни хотел указать, что если говоришь «24:00», то вовсе не обязательно добавлять «ночи», но Кроу на такой крючок не попался бы.

– И все равно мы будем болтаться где-то здесь. Нас посадят в грузовики и, скорее всего в субботу, запихнут в одно из зданий поблизости от Белого дома. Но это ненадолго. Главные события произойдут на другой стороне реки. Весь смысл в том, чтобы собраться около Пентагона и окружить его со всех сторон. Это Триг мне сказал.

– Триг сказал? Он рассказывает тебе о наших планах развертывания? Парень, это же секретные сведения! Откуда он это знает?

– Не спрашивай меня, все равно не смогу ответить. Триг знает все. Нет места, куда он не мог бы проникнуть. Может быть, сейчас, пока мы с тобой болтаем, он попивает коктейли с самим Дж. Эдгаром. Между прочим, ты знаешь, что Гувер^[17] тот еще фрукт? Он чертов педик! Он весь в дерьме.

– Кроу, скажи честно, ты ничего не сообщаешь Тригу? Я имею в виду, что тебе это может казаться всего лишь шуткой, но из-за таких шуточек ты попадешь в крупную переделку.

– Дружище, что я могу знать? Малыш Эдди Кроу всего лишь простой солдат. Он не знает ничего.

– Кроу, я вовсе не шучу.

– Обо мне кто-нибудь расспрашивал?

– Так где будет эта вечеринка?

– Хочешь попытаться разыскать свою девушку? Когда ты вчера вечером показал ей спину и отвалил вместе с нами, у нее был не слишком счастливый вид. И если я хоть немного знаю моих озабоченных хиппи-пацифистов, то у бородатого парня, который цеплялся за ее подол, появился прекрасный повод уговорить ее потрахаться. Тебе придется вызывать на него артиллерийский огонь. «Отель „Эхо“».

– Никто о тебе ничего не спрашивал.

– На тот случай, если все-таки будут спрашивать, мой тебе совет: сдай меня, не задумываясь. Я всего лишь никчемное дерьмо. Серьезно, Донни, не думай обо мне. Если дело дойдет до выбора, кого из нас двоих нужно спасать, спасай себя. Иначе будут одни неприятности.

– Эдди, ты просто кусок дерьма. Ну так где твоя вечеринка? Мне до смерти надо залить в глотку бочонок-другой пива.

– Может быть, Тригу удастся разыскать твою девушку.

– Может быть.

Они приняли душ, переоделись и получили увольнительные, причем дежурный сержант предупредил, что им следует каждые два часа звонить в роту и проверять, не объявлена ли тревога. Как и можно было ожидать, послушные приятели Кроу торчали прямо перед главными воротами базы, на Восьмой улице. Все втиснулись в старенький «корвейр».

– Здорово, Донни.

– Вот класс! Донни-герой!

Он едва припомнил их имена. У него страшно болела голова. Он солгал – солгал совершенно сознательно: «Никто о тебе ничего не спрашивал».

Но, черт побери, откуда Кроу мог так много знать? Почему он на днях спросил Донни, куда бросят их роту? И вообще, почему завязалась вся эта гадость? И как быть с Джулией? Она торчит в палаточном лагере на каком-то грязном пустыре в компании с этим нахалом, и он даже толком не поговорил с нею. А она не позвонила и не оставила ему номер телефона. Похоже, все стремительно летело в пропасть.

Но когда они прикатили туда, куда собирались, там уже находился Триг, и когда Кроу с порога рассказал ему о трудностях, с которыми столкнулся Донни, Триг ответил, что никаких трудностей нет.

– Совершенно точно, – заверил он. – Дайте-ка я пойду позвоню.

Он ушел, а Донни остался сидеть среди кучки исключенных из Джорджтаунского университета ребят, одетых в цвета молодых республиканцев, в то время как Кроу с ходу принялся обхаживать какую-то девушку, которая не собиралась отвечать ему взаимностью.

Вскоре вернулся Триг.

– Все в порядке, поехали, – сказал он.

– Ты нашел ее?

– Да нет, я просто выяснил, где находится лагерь Аризонского университета. Ведь она должна быть там?

– Верно, – согласился Донни.

– Отлично. Я провожу тебя.

Донни на мгновение задумался. Вроде бы предполагалось, что он должен следить за Кроу. Однако при сложившихся обстоятельствах покажется очень странным, если он отклонит предложенную помощь и останется тут вместе с Кроу. Впрочем, он должен был наблюдать за Кроу и Тригом. И если Донни находится вместе с Тригом, то Кроу не может передать тому никаких секретов. Именно так!

– Замечательно, – произнес Донни вслух.

– Только подожди, я возьму свою книгу, – сказал Триг. Он исчез на несколько секунд и возвратился с большим, страшно грязным и засаленным альбомом. Его можно было принять за фетиш душевнобольного. – Никогда и никуда не хожу без него: вдруг мне захочется полюбоваться восточной вилохвостой грязевой ласточкой. – Он рассмеялся над собой, показав белые зубы.

На улице Триг указал на свой неизменный «тригмобиль» – «Триумф TR-6», ярко-красный автомобиль с откинутым тентом.

– Крутая тачка, – похвалил Донни, запрыгнув в машину.

– Я недавно привез ее из Англии, – объяснил Триг. – Я почувствовал, что борьба за мир выжала из меня все соки без остатка, взял небольшой творческий отпуск, отправился в Лондон и ненадолго спрятался в Оксфорде. В художественной школе Рёскина. Там и купил эту малышку.

– Отвалил, наверное, кучу бабок?

– О, я думаю, что у моей семьи денег хватает. Не у отца; он за всю жизнь не сделал ни единого пенни. Он государственный чиновник, отвечает за крохотный кусочек войны: составляет планы экономической инфраструктуры провинции Куангтри. А чем занимается твой отец? – в свою очередь спросил Триг.

– Он разводил скот на своем ранчо. Вкалывал как проклятый, но так и не смог отложить хотя бы пенни. Он умер бедняком.

– Но он умер честным. Мы, в нашей семье, не работаем. Работают деньги. А мы играем. Самое лучшее – это работать ради чего-то, во что веришь. Это накладывает настоящую ответственность. А если такая работа еще и доставляет удовольствие, то это истинное чудо.

Донни промолчал. Он чувствовал, как вокруг него сгущается темное облако. Он находился здесь в качестве Иуды. Он продавал Трига за тридцать сребреников или, вернее, за третью нашивку и избавление от возвращения в Дурную Землю. Он посмотрел на Трига. Рядом с ним сидел человек лишь немногим старше его самого; ветер отбрасывал назад его пышные волосы, и они развевались, словно капюшон плаща за спиной всадника. Триг носил дымчатые солнцезащитные очки, у него был высокий красивый лоб. Он был похож на молодого бога.

И этот парень входил в «Штормовое подполье»? Был одним из тех, кто швыряет бомбы, которые разрывают на части ни в чем не повинных людей? Это казалось невозможным. Никаким усилием воображения он не мог представить себе Трига заговорщиком. Для этого тот находился слишком близко к центру мироздания, слишком легко и слишком нетерпеливо отдавался ему мир.

– Ты мог бы убить кого-нибудь? – спросил Донни.

Триг снова рассмеялся, показав белые зубы.

– Ну и вопрос! Вау, меня еще никогда не спрашивали об этом!

– Я убил семь человек, – сообщил Донни.

– Наверное, если бы ты не убил их, то они убили бы тебя?

– Они пытались это сделать!

– Так что ты был вынужден к этому. Ты принял свое решение. А что касается меня… Нет, я не мог бы. Я просто не могу этого видеть. По-моему, смертей и так слишком много. Я скорее предпочел бы погибнуть сам, нежели убить кого-нибудь. Уверен. Я уверен в этом с тех пор, как в Стэнливилле заглянул в один дом и увидел там двадцать пять парней, изрубленных на куски. Я не могу даже припомнить, за что их убили: то ли как мятежников, то ли как сторонников правительства. Возможно, они и сами этого не знали. Нет-нет, хватит убийств. Прекратите убийства. Именно об этом и говорят люди, мы все говорим: дайте миру шанс.

– Ну, не так-то просто это сделать, когда какой-нибудь парень хлещет по тебе очередями из АК-сорок семь.

Триг расхохотался.

– Да, тут ты меня уел, дружище, – весело воскликнул он. Но затем добавил, посерьезнев: – Несомненно, такое оправдание может найти себе любой. Но ты не стал бы стрелять по той траншее в Майлэй, как это делали те, кто там был. Ты прошел бы мимо. Горячая кровь, холодная кровь… Черт возьми, ты ковбой. Тебя обучили стрелять ради спасения собственной жизни. Твоя стрельба имела моральное оправдание.