Стейси Анна
Лучшая девочка на свете. Сказки для взрослых

– Что ж, доброй вам ночи!

– Доброй ночи, – ответил мне он, не найдя больше ничего, что сказать.

Я обошла его слева – сам он держался правее, придерживаясь за борт. Снова на секунду оказавшись в поле его ауры, я почувствовала, что этот человек уже далеко ушел от себя, и обратно навряд ли сохранилась хотя бы тропинка.

Мне стало очень грустно. Я, кажется, поняла, чем вызвана Зоина столь ранняя взрослость и наблюдательность. С таким папой не расслабишься!

Эх, а как ведь было бы здорово, если бы этот в целом не такой уж плохой, по моим ощущениям, человек оставил бы свои вредные привычки и посвятил бы время Зои! Тогда бы он узнал, чем можно заполнить пустоту внутри, которую он заполняет в баре, – общением с этим замечательным маленьким человечком по имени Зои, доброй, умненькой, ласковой и бесконечно преданной девочкой.

К сожалению, было очевидно, что этот человек потерян и для семьи, и для общества. А что же мать Зои? Что за история с ней? Может быть, сейчас, когда мы уже поближе познакомились и подружились, Зои сможет поведать мне немного о ней? На следующий день, когда мы сидели на деревянных ступеньках лестницы, ведущей к бассейну, и наслаждались мягким утренним солнышком и клубничным мороженым, я аккуратно спросила малышку:

– Зои, а твоя мама… где она?

Зои по-детски трогательно вздохнула всем тельцем, подняв плечики, и сказала:

– Она есть, но она меня совсем не любит.

– Как это не любит? – задала я дурацкий вопрос, не сдержав растерянности.

Зои снова вздохнула и, подтянув к груди колени, обхватила их ручонками. Потом рассеянно посмотрела на мороженое, поняла, что в такой позе его есть не удобно, и протянула рожок мне.

– Хочешь? – спросила она.

– Ну давай, – согласилась я, хотя мороженым уже объелась. Да и к тому же клубничное не мое любимое. Я люблю шоколадное.

– Не знаю, не любит и все. Ругает меня все время, сердится ни за что ни про что. И так сильно сердится, что я даже верю, будто что-то плохое сделала. Хотя на самом деле я ничего такого не делала.

– А где она? – спросила я аккуратно.

– Да здесь где-то, – снова со вздохом сказала Зои. – У нее подружек очень много, она целый день с ними проводит. А когда дома, так целый день с ними по телефону треплется. На меня вообще никакого внимания не обращает.

Мне стало не по себе от одиночества этой маленькой девочки. И от безысходности ситуации, в которой она оказалась. Пьющий отец – еще полбеды. Но нелюбящая, равнодушная мать – это уже полномасштабная катастрофа.

Несколько следующих дней я пребывала в паршивейшем настроении, ведя нон-стоп внутренний диалог с родителями Зои, пытаясь призвать их к ответственности. Но даже мои внутренние попытки о чем-то с ними договориться не привели ни к какому результату. При живых родителях Зои была брошенным ребенком.

Я не показывала Зои виду, что со мной что-то не так, что внутри идет изнуряющая борьба. С ее же стороны я ощущала просто какое-то недоумение и растерянность по поводу положения вещей.

Однажды случился шторм. Приличный шторм, баллов восемь. Капитан раз десять, начиная с раннего утра, всех предупреждал по громкой связи оставаться в своих каютах и быть предельно осторожными при передвижении по лайнеру. «На палубу не выходить, в коридорах держаться за поручни!» – с ноткой озабоченности вещал его голос изо всех динамиков.

В каюте особых развлечений, кроме телевизора, не было. Поэтому, проведя там добрый час после завтрака, мне надоело ощущать мощь стихии в одиночестве. К тому же моя каюта находилась ниже ватерлинии. Вкупе со штормом вид через иллюминатор «под воду» давал ощущение еще большей паники, как будто мы уже тонем.

Держась за стенки, углы стола и ручки двери, я выбралась в коридор. Там, кроме меня, по стенке полз еще один несчастный, явно страдающий от морской болезни, о чем свидетельствовал его бледно-зеленый цвет лица.

«Вот ведь, – подумала я, – всегда найдется кто-то, кому еще хуже, чем мне». И от этих мыслей у меня почему-то появилась досада. Как будто хотелось получить общественное признание, что хуже, чем мне, уже не бывает.

«Нет, бывает, – напомнил внутренний голос. – Вот Зои, например».

«Зои, – подумала я. – Как и где она сейчас?» Смутное ощущение тревоги, даже паники, шевельнулось внутри.

Тут надо остановиться и сказать, что хоть мы и подружились крепко за последнее время, и я искренне полюбила эту девочку за ее простоту, доброту, нежность и какую-то недетскую мудрость, я все же не готова была полностью заменить ей родителей, поэтому оставила себе свободу и независимость. В смысле, общалась я с Зои только тогда, когда мне самой хотелось, и предпочитала не думать, как она и где она, когда мне нужно было побыть одной. Знаете ли, я ведь и сама не слишком счастливый, цельный человек. Часто тону в жалости к себе. И когда волна накатывает, мне, уж поверьте, не до чужих детей.

Но шторм почему-то вымыл на поверхность мои лучшие человеческие качества, и я побрела искать Зои, желая убедиться, что с ней все в порядке. Шатаясь от одной лакированной стенки к другой, я добрела до лифта в лобби. Но на нем висела табличка: «Просьба во время шторма лифтами не пользоваться!» На секунду возникла злость по поводу этого ограничения моих гражданских свобод. Но потом, вспомнив свои ощущения – сжимающихся внутренностей и холодного пота на лбу – в те несколько секунд, когда мы летели на неисправном лифте вниз, я смирилась и воспользовалась лестницей.

В лобби, на удивление, было достаточно людно. Видимо, не только мне в момент страха и трепета перед стихией хотелось быть среди людей, а не переживать все это одной в каюте. За многими было интересно понаблюдать: некоторые делали вид, что им вовсе не страшно, и они деловито общались с другими пассажирами, бодро держа в руках бутылку минеральной воды, а кто-то и бокал шампанского. И только по белым костяшкам на пальцах было понятно, с какой силой они сжимают фужеры и бутылки, стараясь держаться хотя бы за них. Непроизвольно я вспомнила фразу: «Держится за бутылку» – так часто говорят об алкоголиках. Сейчас именно так все и выглядели. Происходило это из чувства страха перед чем-то значительно более сильным, чем ты, а выглядело так, будто если отобрать последнее, «за что держаться», человек совсем потеряется и будет выглядеть и чувствовать себя беспомощным.

Другие пассажиры, воспользовавшись ситуацией, закатывали глаза и строили из себя великомучеников, разрешая при этом «более храбрым» пассажирам себя утешать.

Были и те, кто не скрывал своих истинных переживаний. Такие люди не стеснялись громко общаться с сотрудниками лайнера на рецепции, требуя от них заверений в том, что лайнер прошел надлежащие испытания и способен выдержать подобный шторм. А также требовали показать им метеосводки и назвать время до минуты, когда шторм закончится.

Была там еще одна женщина, которая привлекла мое внимание, да и не только мое. Красивая, еще вполне молодая, слегка полная, пышущая здоровьем и невероятно болтливая. Держась за поручень, идущий вдоль аквариума, окруженная группой других теток примерно ее же возраста и комплекции, она заливисто рассказывала, как кто-то спросил ее, из какого она идет бара, когда та, шатаясь, добиралась по коридору до лобби.

Да, правы были те подростки: взрослые – такие придурки!

Я искала глазами Зои и, к своему все растущему страху, не находила ее. В ситуации опасности мне правила не указ. Покинув лобби, я прошла через примыкающий к нему читальный зал с сигарной комнатой. Я знала, что в сигарной комнате были открывающиеся окна, и надеялась, что запирать их, в отличие от всех выходов на палубу, не будут. Мое предположение оказалось верным, да еще повезло с тем, что в это время и при такой качке желающих курить не нашлось. Я шмыгнула за бархатную портьеру в сигарной комнате и, скрытая ей от посторонних глаз, потихоньку открыла окно. Вылезти из него было несложно – створки распахивались полностью, а прямо под окном проходила прогулочная палуба. Снаружи было не настолько страшно, как я представляла себе. Да, палубы были мокрые от дождя, но на таком уровне волны до них не доставали, лишь обдавали брызгами. Покачивало тем не менее прилично. Следуя интуиции, я направилась в сторону бассейна – где шагом, а где на полусогнутых. Держалась я за внутренний поручень, идущий вдоль стены. Обычно в это время мы с Зои сидели там на ступеньках и уминали мороженое. Потом купались.

Мое сердце подпрыгнуло слишком сильно наверх, а потом рвануло слишком быстро вниз, когда я увидела наконец Зои и то, что она собиралась делать.

Одетая в свой дешевенький поношенный синий купальничек, который местами уже совсем поблек и истерся до телесного цвета, Зои стояла у входа в бассейн спинкой к воде и крепко держалась обеими руками за один поручень. Ее маленькие ножки изо всех сил прижимались к верхней ступеньке. Видимо, она по привычке собралась пойти купаться и недооценила опасность этой затеи. Вода в бассейне летала от борта к борту, практически оголяя дно то справа, то слева. В бассейне тоже был шторм.

Конечно же, я закричала, даже заорала что есть сил: «Зои, Зои, сейчас же вернись! Не смей прыгать! Зои, черт тебя побери!!!» Мысль о безалаберных родителях уже привычной колючей иглой пронеслась через мое сознание. Но я не могла позволить ничему постороннему сейчас отвлечь меня от Зои – ни мысли, ни чувству.

В этот момент, по закону жанра, Зои, конечно же, разжала ручонки, полетела вниз и скрылась, поглощенная пучиной. «Зои, мать твою!!!» – орала я, несясь через мокрющую, обильно поливаемую дождем и ходящую ходуном под ногами палубу. «Несясь» – конечно же, сильно сказано. Полубегом, полуползком, пару раз грохнувшись на колени, обретя ссадины на локтях и ладонях, я добралась до треклятого бассейна. Пока я билась и падала, к болезненно-колючей мысли о безалаберных родителях добавилась не менее болезненная мысль о безалаберных взрослых вообще. Нет, ну не идиоты: выход на палубу закрыли, но ребенок спокойно пробрался, и никто из команды даже глазом не моргнул! Где, черт побери, камеры, дежурные, спасатели?!

Оглянувшись напоследок, не произошло ли чудо, не спешит ли к нам кто-нибудь на помощь, и убедившись, что нет, я повернулась лицом к бушующей стихии. Слава богу, Зои отлично плавала, поэтому пока, хоть и с трудом, но держалась на поверхности. Проблема была в том, что при такой сильной качке она не могла ухватиться за борт, и ее болтало по бассейну, как тряпичную куклу. Не подумав, как следует, что будет со мной, я безо всякой грациозности рухнула в воду. Думать, тем не менее, желательно при любых обстоятельствах… Прыгнула я как раз в тот момент, когда был «отлив». И, ударившись сильно о дно, я испытала полный «кайф», когда меня накрыло с головой «волной» прилива. Но недаром говорят: «Глаза боятся, а руки делают!» Я перестала обращать внимание на боль, еще когда карабкалась по палубе на помощь Зои. Я изо всех сил оттолкнулась ото дна и, сделав пару сильных гребков, оказалась на поверхности. Может быть, в этот момент никто из людей мне и не помог, но точно помогали какие-то потусторонние силы, так как я не только доплыла в эту безумную качку до Зои, но и смогла продолжить движение дальше к борту, перехватив ее под животик одной рукой. Пару раз волна, конечно же, шмякнула меня о борт. А я, как опытный и преданный телохранитель, заслоняла собой от ударов Зои. На третий раз мне удалось схватиться за борт крепко. И пока волна еще не успела отхлынуть, я выпихнула Зои на палубу, оставаясь висеть на двух руках в уже опустевшем от воды за это время углу бассейна. Долго ждать не пришлось, и новый прилив дал мне такого крепкого пинка, что я вылетела на палубу как рыба на берег. Лежа на мокрой лакированной поверхности лицом вниз, я снова испытала прилив счастья, как и тогда, когда удалось спастись самой и спасти Зои из падающего лифта. Девочка полулежала, полусидела рядом и смотрела на меня красными от хлорки и слез глазками. Ни слова не говоря, она подобралась поближе и обвила мою шею ручонками. Так мы и сидели, покачиваясь в такт волнам, которые, кажется, становились меньше. Шторм потихоньку терял силу.

– Эх, Зои, Зои, куда же тебя понесло, милая! – уже начала бурчать я в ее мокрую макушку, от которой еще так сильно пахло детством. Но в это время нас, наконец, заметили. В нашу сторону бодро бежали два работника лайнера. Их лица выражали крайнюю степень серьезности и озабоченности.

Ну что могут сделать эти взрослые, понимая, какая трагедия могла бы разразиться из-за их невнимательности? Конечно, ругать детей на чем свет стоит!

Полилось-посыпалось: «Ты не слышала и не видела объявлений, что на палубу выходить нельзя? Как ты только додумалась в бассейн в такую погоду лезть!» И так далее и тому подобное. Зои виновато опустила голову и еще сильнее прижалась ко мне.

А я… я сидела и офигевала от такой нереальной ситуации, когда ребенок чуть не погиб во время шторма, а эти взрослые люди, вместо того, чтобы успокоить, обогреть и приласкать, в первую очередь думают о том, как прикрыть свою задницу, снять с себя ответственность и переложить ее на ребенка! Мне просто слов не хватало выразить свое негодование.

Дальше – больше. Болтливая тетка в фойе оказалась матерью Зои. Как только мы вошли в фойе, все мокрые и трясущиеся, завернутые в намокшие полотенца, которые ничуть не грели, она сменила выражение лица с веселого на высокомерно-гневное и обрушилась на ребенка с силой той самой волны из бассейна, а может, и чего-то посильнее.

– Кто тебе разрешил из каюты выходить? Будешь наказана на три дня! Будешь сидеть одна и никуда не выйдешь! – она схватила Зои за руку, дернула ее резко и потащила в каюту с такой скоростью, что Зои еле успевала перебирать ножками. У нее даже не получилось обернуться и попрощаться со мной.

Видимо, бедняжка привыкла к такому обращению и понимала, что с мамой лучше не спорить. Чтобы не сделать себе хуже.

Я в растерянности стояла в холле – вода продолжала течь с меня на лакированный пол. Я была странная и некрасивая. Мои мокрые волосы лежали на голове черт-те как. На мои колени было страшно смотреть: кровоточащие царапины, кровоподтеки, синяки. На руках и локтях картина не лучше: содранная кожа начинала саднить, все раны начали ныть одновременно. Люди кругом тоже были растеряны, видимо, не понимая, какую помощь мне предложить. Да и предлагать ли вообще?

«Все-таки взрослые такие придурки», – подумала я, удаляясь к себе в каюту под горячий душ, в чистое белье и мягкую кровать.

– Как вы чувствуете себя? – спросил меня мой психолог.

– По-разному, – ответила я. – Есть радость от того, что я спасла Зои. Я – молодец! Но есть и злость. Злость на всех этих дебильных взрослых вокруг, которые чуть не загубили ребенка, да еще ей же это в вину и поставили.

– А что бы вы могли или хотели бы сказать этим взрослым? – спросил психолог.

– Да о чем с ними говорить? Это же совершенно бесполезно. Они же все придурки!

– Эй, но мы же с вами тоже взрослые. Мы что, тоже придурки? – не унимался он.

– Ну мы нет, мы не такие, – насупившись, пробурчала я.

– А в чем отличие их от нас?

– В том, что и я, и вы совесть имеем и мозги, а они – нет!

– И как это для вас: общаться с людьми без совести и без мозгов?

– Обесточивает… я не понимаю, к чему там можно апеллировать – мозгов нет, души нет, совести тоже…

– А как вы себя чувствуете при этом?

– Как Зои… беспомощной и… остекленевшей.

– А что же ваш подросток? – продолжал копать психолог. – Что бы он ответил?

– Да он что, он и разговаривать с этими полудурками не желает!

– А ваш взрослый? Что же ваш взрослый? Мог бы он защитить и малышку, и подростка?

– А знаете что? – вдруг говорю я. – У меня нет ни малейшего желания взрослеть! Да, ни малейшего! Как только я повзрослею, я тут же превращусь в придурошного взрослого. Я забуду, какой была. Я забуду обо всем том, что причиняло мне боль в детстве и в отрочестве, и буду своим поведением причинять боль своим детям. Вы посмотрите вокруг: это ведь со всеми происходит!

– Ну хорошо, – благодушно соглашается мой психолог, – давайте на этом остановимся. Нам многое удалось сегодня сделать, например, подружить вас с вашим внутренним ребенком. Теперь, по крайней мере, ей там не так одиноко.

Два дня без Зои прошли ни шатко ни валко. Вместо того, чтобы наслаждаться собственным геройством в виде бесстрашного и самоотверженного спасения Зои, я корила себя за то, что безмолвствовала перед взрослыми и никак не заступилась за девочку. Да и мне, собственно, никто спасибо не сказал за героическое спасение ребенка. Неслыханная наглость! Вечер я решила все же не проводить в одиночестве, а надела одно из своих платьев с тропическим рисунком вместо привычных джинсов и отправилась на ужин. Ужинала я обычно за собственным столиком, но в этот вечер на лайнере устроили какое-то особенное представление, и всех рассадили за общими столами по восемь человек. Я оказалась в веселой компании уже слегка подвыпивших англичан и англичанок, которые были настроены на веселье любой ценой. Одна дама обратилась ко мне с вопросом:

– Скажите, это вы спасли маленькую девочку, когда был шторм? – в ее голосе звучало и любопытство, и восхищение. Я почувствовала, как что-то теплое и сладкое разливается по телу. Признание! Как мне его не хватало!

– Это было так храбро с вашей стороны, вы такая молодец! Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы вы не вмешались! – продолжила ее соседка, которая выглядела, как симпатичная экзальтированная курица.

Я пробурчала что-то типа: «Я не могла поступить по-другому», стараясь изо всех сил оставаться в рамках невозмутимой скромности и смиренности, а саму при этом била слишком сильная радость от похвалы.

– Нет, правда, вы – герой! – подхватил англичанин в синем твидовом пиджаке и светло-розовой рубашке.

– За вас! – поднял бокал другой джентльмен с красноватым лицом, одетый в великолепно отглаженную рубашку в сиреневую полоску с расстегнутым воротом. Все сидящие за столом подхватили: «За вас!»

Теплое и сладкое чувство признания и одобрения уже эволюционировало в состояние столь приятное, что его можно было сравнить только с сидением на облаке.

К моему удивлению, мне даже удалось расслабиться и повеселиться самой в этой шумной и бесшабашной компании. Иногда я с удивлением слышала, будто со стороны, как я шучу и, смеюсь. Оказывается, у меня есть чувство юмора!

В какой-то момент я вспомнила о Зои, и мое сердце наполнилось нежностью по отношению к ней. И тихой печалью, что она не здесь, со мной, а одна заперта в каюте, в то время как ее мать снова где-то треплется с подружками, а отец выпивает.

Но я не ощутила какого-то трагизма. Я знала, что моя любовь и привязанность к Зои постоянна и сильна. И она пройдет через любые стены и этажи. И я подумала, что Зои, наверное, тоже знает о моей любви и чувствует ее.

Но тут мой взгляд упал на двоих подростков, с которыми я недавно «с ветерком» прокатилась в лифте. Они стояли у входа в ресторан и глазами искали кого-то, наверное, своих родителей. И почему-то не находили. Я разглядывала их издалека, стараясь не пялиться. Но в какой-то момент мы встретились глазами. Мне стало неловко. Чудные какие! Одеты как оборванцы, хотя на таком приличном корабле нищебродов по определению быть не может. Но их прически! Головы то ли немытые, то ли лохматые и нечесаные, джинсы не первой свежести – и в таком виде прийти вечером в ресторан! И тут я вдруг очень четко ощутила разницу между ними и собой – я такая чистенькая, ухоженная, в платье и в хорошей компании. Взрослая, красивая, почти уверенная в себе женщина. И они – потерянные, как инопланетяне, не способные найти себе место на этом празднике жизни взрослых, выглядят так, что родителям за них должно быть стыдно. На минуту у меня вдруг даже промелькнула коварная мысль, что если бы я была мамой этой шпаны, то не стала бы кричать им и махать через весь зал, чтобы не позориться. Подумают ведь, что вот мамаша сама сидит расфуфыренная, шампанское пьет, а дети неизвестно где шляются и невесть как одеты.

Но тут вдруг что-то больно кольнуло меня. По-моему, это была совесть. Наверное, поэтому так и принято говорить: «уколы совести».

«И давно ли мы стали такими высокомерными?» – ткнул меня в ребро внутренний голос.

«Ну почему высокомерными? – Я стала кокетливо уходить от собственных обвинений. – Ребята выглядят как-то неопрятно, трудно этого не заметить».

«Ага, а кто еще недавно хотел остаться подростком навсегда, потому что они намного честнее и справедливее, чем взрослые?»

Тут я поняла, что спорить можно до бесконечности, но совесть все же права.

Хоть и больно осознавать свое несовершенство, но лучше жить с широко раскрытыми глазами, чем с малодушной совестью.

Я извинилась перед своими англичанами, сказав, что мне нужно отойти на пару минут, встала и подошла к подросткам.

Боже, при ближайшем рассмотрении они выглядели еще более устрашающе. Девица была с начесом из мелированных перьями волос и с одной серьгой в форме большого кольца в ухе, прям ни дать ни взять пиратка. Глаза она густо обвела черным карандашом, что плохо смотрелось на ее бледном от курения и недосыпа лице. Помада была ничего, пепельно-розовая. Но она уже почти стерлась. Одета девица была в джинсы и длинный балахон с размашистой надписью «Fresh»^[1]. Белые кроссовки на липучке значились, пожалуй, единственным опрятным элементом в ее наряде.

Парень же был – чудо природы! Тоже с начесом, с подводкой на глазах, но сделанной более утонченно. Если выражение лица девицы было скорее наглым и вызывающим, то у парня наглость и вызов уже эволюционировали в тотальное презрение ко всему и нарциссизм. Он был в модных, но несвежих джинсах, футболке с угрожающим общественности логотипом и длинном летнем пальто из тонкой материи.

«Вам, ребята, хоть на сцену, хоть в цирк!» – подумала я про себя.

Тем не менее, собравшись с духом, обратилась к ним довольно вежливо:

– Ребята, привет, помните меня? Вам помочь? Вы кого-то ищете?

– Да блин, нам родители оплатили ужины обычные, а этот какой-то с шоу, он дороже. И нас не пустят, наверное, – проигнорировав мое «привет» и вообще не глядя на меня, сказала девица.

– А ваши родители здесь? – спросила я, стараясь выглядеть серьезной. Честно говоря, я и понятия не имею, как обращаться с этими чертовыми тинейджерами! В их присутствии я чувствую себя дура дурой!

– Не-а, – глядя поверх меня с некой даже гордостью, сообщил парень. – Мы здесь сами.

– Ребят, пойдемте к нам за стол, поужинаете, – услышала я свой собственный голос как бы со стороны. И тут же ужаснулась сказанному. Ну куда, куда я поведу за стол этих… этих…

«Вообще-то они тоже люди!» – подсказала мне совесть.

– Че, серьезно? – ухмыльнувшись, спросила меня девица. А парень просто вскинул вверх свои красивые брови.

– Да, пойдемте, – решительно сказала я. – Мы с вами в одном лифте падали. Можем и за одним столом поужинать.

– Ну ладно, – слегка усмехнувшись, сделал мне одолжение парень. А на лице девицы в этот момент, несмотря на весь ее наглый имидж, вдруг появилось выражение испуга и нерешительности. Я часто видела такое выражение у Зои.

– Пойдем, – уже более мягко и слегка приобняв ее за плечи, сказала я.

Остаток вечера был непростым для меня. Я привела за стол с приличной компанией двух подростков, сильно отличающихся от других. Мне было слегка неловко за них и даже страшно, не испортят ли они всем вечер, решив проявить свое бунтарство или грубость. Не потеряю ли я расположение англичан? Но одновременно мне было волнительно за подростков, не обидят ли их уверенные в себе и такие правильные англичане? Не осмеют ли, не «опустят» ли? За девицу мне было особенно волнительно – не начнет ли к ней кто-нибудь приставать? Несмотря на всю свою брутальность, она вдруг стала казаться мне по-детски нежной и трогательно-смешной. Но все прошло на удивление хорошо. Подростки даже пришлись англичанам по душе, особенно их интересный прикид и пирсинг. Англичане принялись вспоминать себя в молодости, и тут понеслось-поехало! Молодость у этих солидных людей оказалась очень бурной! Но, в отличие от меня, они про свою не забыли, не стерли из памяти за ненадобностью.

– А как вы сейчас? Чувствуете ли вы себя ближе к своему внутреннему подростку? – слышу я вопрос психолога, выхватывающий меня из круиза по Атлантике.

– Я… мне нелегко вспоминать об этом периоде жизни, – вздыхаю. – С точки зрения меня сегодняшней, это был полный беспредел. Хочется немедленно призвать к порядку и поместить в жесткие рамки.

– А что именно вас так пугает в этом полном беспределе, в котором жила ваша девушка-подросток?

– Ну, во-первых, здоровье. Ей было полностью начхать на свое здоровье. Недосып, плохое питание, курение – я бы не допустила всего этого, будь я тогда рядом. Да и сейчас я не могу сказать ей спасибо за такой образ жизни. Я небольшого роста от того, что слишком рано начала курить. Я ненавижу спорт – предпочитаю бездельничать. У меня наверняка проблемы со слабыми сосудами – опять же, из-за этого курения…

– Вы злитесь?

– Да, я злюсь! Можно было бы о себе и получше позаботиться. Даже если этого не хотели делать другие. Даже если бросили родители.

– А знаете, я сочувствую вашему внутреннему подростку, – вдруг сообщает мне мой психолог и изображает сочувствие на лице. – Есть ощущение брошенности, одинокости, ненужности. Трудно, наверное, жить и выживать в таких условиях.

Мы долго сидим и молчим. Я тупо перебираю в голове все свои неадекватные поступки, совершенные в юном возрасте, и в голове нет ничего, кроме шока, осуждения и вопроса: «Где были мои мозги?»

– Что сейчас происходит? – участливо вклинивается психолог.

– Ругаю себя на чем свет стоит! За курение, за поездки поздно ночью с незнакомыми водителями в такси, за бардак в квартире, голове и жизни… За то, что не берегла себя… и перестала в этот момент беречь других…

– Звучит действительно очень страшно и рискованно. А что же это все-таки было? Какие чувства стояли за этим диким поведением? Какие чувства есть сейчас?

Думаю, постепенно вскипаю.

– Ярость! – решительно поднимаю голову. – Месть!

Месть за себя и за бедняжку Зои. За то, что нас обеих бросили. Мы обе – сироты. Мы обе – несправедливо обвиненные в своей нехорошести. За всю эмоциональную жестокость, которую к нам проявили, я почувствовала острую потребность отомстить! Это было желание напугать, навести ужас, как наводил на Зои страх и ужас ее отец. Это было желание спихнуть с пьедестала спесивости и лживости мать, которая внушала мне всю жизнь, что я плохая. Поэтому она бросала меня один, второй, третий раз… Мне хотелось жестокостью и насилием над собой наказать ее – привести в шок, в ужас! Чтобы ей, черт побери, хоть раз из-за меня стало плохо! Как мне было всю жизнь плохо из-за нее…

– Как вам кажется, удалось вашему подростку отомстить за все? – подхватывает мой ожесточенный настрой психолог, мимикой пытаясь отразить ту страсть разрушения, которая, видимо, присутствует в этот момент на моем лице.

Я торможу… и вдруг радостно осознаю:

– Да, черт побери, удалось! Насколько это вообще было возможно, удалось! Ай да подросток! Да, помню-помню, мать из-за моего поведения и не спала тогда, и из себя часто выходила, и даже в обморок от переизбытка чувств пару раз падала! А отец… этот самодовольный, напыщенный эгоист. Как краснело его лицо, как мотало его от страха к ярости, когда я с друзьями смотрела его запрещенные к ввозу фильмы! Ай да подросток, ай да молодец!

– Оказывается, есть какой-то смысл в том, как вел себя ваш подросток! – эмпатично и с добрым лицом сообщает мне психолог.

– Оказывается, да, – соглашаюсь я…

Я стою на палубе нашего лайнера и любуюсь на закат. На море – полный штиль. Лайнер мягко скользит по водной глади. В моей руке – коктейль. Он один на весь вечер, не более. Не хочу иметь проблемы с алкоголем, как отец.

На мне летнее платье, но в отличие от тех, которые носила моя мать, оно сшито со вкусом.

Я смотрю на то, как слегка оттаявшие подростки играют около бассейна с Зои. Девица заплетает ей хвостики, а парень изображает, что сейчас грохнется в одежде в бассейн. Зои смеется. Я рядом. Я так рада, что они вместе. Конечно, это снимет часть работы с меня, взрослой женщины, за развлечение маленькой девочки. И за то, чем занять подростков. И как приучить их к тому, чтобы помогать другим. Но я не перекину на них всю ответственность за Зои и за них самих, я не брошу их. Я всегда буду рядом. Я буду следить за тем, чтобы им было тепло, чтобы у них была хорошая одежда, чтобы они хорошо кушали. Я буду, насколько смогу, обеспечивать им безопасность. Я дам им нужное образование и расскажу о своих ценностях. Может быть, какие-то из них они захотят взять и себе.

И я никогда, никогда не брошу их. Я беру управление этим кораблем на себя. Сначала мне очень хотелось сойти с него. Потом мне хотелось захватить с собой Зои. Потом мысленно я выделила в своей спасательной шлюпке место и для подростков. Но сейчас я не хочу отчаливать. Потому что это мой корабль. И как его капитан я говорю: на нем всем найдется место, и у нас впереди еще много интересных приключений, которые мы переживем не каждый в одиночестве, а все вместе! И держаться мы будем все вместе, потому что мы – самые добрые, как Зои, самые справедливые, как подростки, самые умные и любящие, как я! А большинство взрослых все же – такие придурки!