Татьяна Степанова
Флердоранж – аромат траура

Катя заметила сначала все эти отдельные подозрительные детали, а уж только потом взглянула незнакомцу в глаза. Глаза были ярко-голубого цвета, как незабудки. Они создавали какой-то забавный и одновременно светлый диссонанс с грубой лепкой лица и фигуры.

– Что, сломались? – спросил незнакомец, наклоняясь к открытому окну своего вездехода.

– Нет, – ответила Катя. – Все в порядке.

– А чего ж зависли?

– Просто отдыхаю, – Катя демонстративно закрыла свою дверцу на защелку – бог его знает этого голубоглазого. Внешность самая разбойничья.

– Что, как папа Штирлиц по дороге в Берлин? – ухмыльнулся водитель «Шевроле». – Я вас, может, разбудил?

– Нет, – Катя отвечала вежливо и независимо – по крайней мере ей так казалось. А сама уже украдкой тянула сотовый из «бардачка» – мало ли… Наберешь 02 вслепую, авось Трубников и услышит.

– Значит, с тачкой все в порядке? Тогда большой привет. Долго тут не спи и не мечтай, – сказал незнакомец задушевно. – Там сзади цистерны с молоком ползут. На первой Жорка Морозов из Рогатова. Ему пьяному на пути не попадайся. Живо всю задницу до бензобака всмятку сплющит, – он кивнул на кузов Катиной «семерки». – И не хнычь потом, что я тебя не предупредил.

Внедорожник с ревом газанул, и только пыль взвилась на дороге. Катя быстро завелась и поехала. Молоковозы догнали ее уже на шоссе. Из кабины головного молоковоза лилась громкая песня из врубленной на полную громкость магнитолы. Впереди на обочине замаячил салатовый жилет гаишника. И молоковозы сразу отстали, а радио заглохло.

Катя вздохнула с облегчением: Славянолужье, арриведерчи. Есть места, в которые лучше не возвращаться. Потому что – и в этом ваше сердце не лжет – ничего хорошего из этого все равно не выйдет. По дороге домой Катя искренне думала, что в Славянолужье она не вернется никогда.

На закате, когда солнце медленно опускалось в реку, окутывая лес и луга сумеречной дымкой, Николай Христофорович Трубников приехал на мотоцикле на хутор Татарский. Название места было старым, но от старины почти ничего не осталось. Самого хутора давно уже не было и в помине. А окрестности были заняты дачниками. Однако и дач тут было пока немного. Москвичи неохотно ехали в такую даль.

Трубников ехал на своем «Урале» на дачу под номером три. Номеров, собственно, официально никто домам и участкам здесь не присваивал. И так как в Татарском не было ни улиц, ни переулков, сами дачники выбрали для своих домов числа, какие кому больше пришлись по вкусу. В результате дача Бранковича шла под номером 13, дача Галины Островской под номером три, а дом Александра Павловского, стоявший по соседству с дачей Бранковича, имел своей визитной карточкой семерку.

Николай Христофорович Трубников остановил мотоцикл у дома Островской. Некогда дом этот был обычной деревенской избой. Но трепетно разобранный по бревнышку, перевезенный на берег Славянки, заново собранный и обшитый вагонкой, он являл собой теперь уже зрелище не избы, а именно дачи: крыша с мансардой-фонариком, деревянное крыльцо-веранда, открытая всем ветрам, с вечно сушащимися на перилах купальниками и полотенцами.

Летними погожими вечерами на этой веранде за круглым колченогим столом, покрытым клеенкой, частенько собиралась теплая компания. Но сейчас, кроме хозяйки дачи Галины Юрьевны Островской, на веранде не было никого. Островская лежала на тахте в углу и вроде бы читала книгу. Заслышав шум мотоцикла, она медленно перевернула страницу и даже головы не подняла.

Трубников неспешно шел к крыльцу. Вокруг дома не было никакого забора. Не было даже живой изгороди из кустов. Дом всеми своими деревенскими подслеповатыми оконцами смотрел на реку. В маленьком палисаднике росли подсолнухи и мальва, у ступенек – осока да лопухи. На крыльце Трубникова как старого друга встретила сиамская кошка Островской Нюшка.

Если бы в эту минуту Катя, которая была уже далеко от Славянолужья, могла наблюдать Николая Христофоровича Трубникова, она бы чрезвычайно заинтересовалась переменой в облике участкового. А то, что Трубников в присутствии бывшей, некогда шумно известной, а ныне всеми забытой актрисы Островской разительно меняется, в Славянолужье знали все. Или почти все.

Трубников, стараясь не топать сапогами, а ступать деликатно, поднялся на крыльцо. Снял фуражку и вытер вспотевший лоб. Смущенно кашлянул. Кошка доверчиво терлась о его пыльные милицейские брюки.

– Вечер добрый, – произнес он. И совсем не таким голосом, каким разговаривал с Катей. Но что было в этом голосе и чего там не было – оставалось только догадываться.

– Николай? Вы? Здравствуйте. А я вас не заметила. Зачиталась… Какой божественный поэт Катулл. Просто мурашки по коже, когда читаешь. Сгусток страсти… Устали, Коленька? Садитесь. – Островская лежала на своей продавленной дачной тахте, щурила глаза.

Она была очень худой и, несмотря на свои сорок семь лет, еще очень яркой женщиной: темноглазой брюнеткой цыганского типа. На ней был простенький дачный сарафан из красного ситца и тапочки-вьетнамки.

– Чаю хотите? С медом? – спросила Островская.

– Не откажусь, в горле что-то от пыли першит, – Трубников переминался с ноги на ногу.

– Да вы присаживайтесь. – Островская гибко приподнялась. – Я сейчас чайник на плитку поставлю. А вон и Туманов Костя едет. Наконец-то!

Вдали на проселке послышался шум мощного мотора, и через пять минут бордовый внедорожник «Шевроле» – тот самый, что повстречался Кате, лихо затормозил рядом с милицейским мотоциклом. Константин Туманов быстро вбежал по ступенькам на крыльцо. В руках у него была спортивная сумка, а в ней – арбуз, яблоки, колбаса, помидоры и две бутылки водки местного разлива.

– Вот, принимайте заказ, Галиночка, – он весело и шумно вывалил всю снедь на стол. Взвесил в руках огромный арбуз. А водку вытащил и поставил очень акуратно. – Христофорыч, привет. Милиция наша, как всегда, уже тут как тут. А где эти твои?

– Кто? – неприветливо спросил Трубников, косясь на бутылки.

– Ну, начальники, проверяющие, следователи. Ты ж говорил – из Москвы которые специально присланные?

– Одна и была. Уехала, – нехотя ответил Трубников. – Я думал, правда кого-то дельного, серьезного пришлют, помощь окажут. А прислали девчонку. Покрутилась-повертелась и уехала. Скатертью дорога.

– Это на красной мыльнице, да? – Туманов усмехнулся, голубые глаза его сверкнули удовольствием. – А это я ее, наверное, и видел, когда в Рогатово на рынок ездил. Сидит за рулем – мечтает. Из себя ничего, складненькая… Я ей говорю, слышь, Христофорыч, девушка, зря сидите. А она на меня вот такими глазами. Я ее, кажется, напугал, – Туманов еще шире заулыбался. – Наверняка решила, что я на ее мыльницу красную глаз положил, отниму, ограблю. Она кто ж такая будет, следователь, что ли?

– В главке работает, в пресс-центре, – Трубников вздохнул. – Там у нас много спецов разных. Только работать некому. Убийства раскрывать, дерьмо разгребать.

– Коля, вы ей сказали? Рассказали ей о… – Островская не договорила, потому что Трубников буквально отмахнулся, отсекая продолжение фразу.

– Бесполезно это все, – сказал он с досадой, – говори не говори… Все без толку. Сам же в дураках и окажешься.

– Значит, вы так ничего и не сказали? – Островская покачала головой.

– Мы на место с ней вышли, в морге были. К Чибисовым ездили… Мрак у них там кромешный, у Михал Петровича-то дома.

– Я «Скорую» видел, – тихо сказал Туманов. – Это снова к ним она поехала?

Трубников кивнул.

– Кто бы мог подумать, что здесь может случиться таое, – сказала Островская. – Вот и отрицай очевидное – невероятное… Вот и говори, что чудес не бывает. Страшных чудес.

– Вся эта здешняя чушь тут ни при чем, – твердо сказал Трубников. – Я вам говорил, Галя, и еще сто раз повторю. Мы имеем дело просто с уголовным преступлением. И только.

– А мне иногда, особенно когда на небе ни звезд, ни луны и только ветер воет в трубе и дождь стучит по крыше, хочется, чтобы, кроме этого вашего «и только», было еще что-то. Но я боюсь. – Островская неотрывно смотрела на багряный закат над речкой. – Так сильно хочу и так смертельно боюсь, что даже волосы шевелятся… Туманов, дорогой мой, ну что же вы столбом стоите? Будьте же настоящим мужчиной до конца – открывайте наконец, разливайте… – Островская перевела свои цыганские глаза на бутылки водки. – Я вас так трепетно ждала, Костя. Вас так ни одна самая пылкая девушка ждать не будет, как я ждала… Боялась, что вы не купите, не привезете мне моего сердечного лекарства… Ну же, не испытывайте моего бедного терпения. Стаканы в буфете. Вы отлично знаете где.

Туманов усмехнулся и пошел в дом за стаканами и тарелками. Трубников хотел было что-то сказать – решительное, горячее и гневное, но Островская не позволила – соскочила с тахты, приблизилась, закинула худые смуглые руки на его плечи, царапая ногтями как кошка майорские звезды на погонах. Покачала головой и приложила свой палец к его губам.

Глава 5
БЕЛОЕ

В просторной больничной палате было тихо и прохладно. Ветер колыхал легкие белые шторы. Антон Анатольевич Хвощев лежал на больничной кровати и смотрел, как вздуваются и опадают шторы.

О том, что его сына Артема больше нет, Хвощев узнал двое суток назад по телефону. Сотовый все еще был на тумбочке – туда, подняв с пола, положила его медсестра. Телефон выскользнул из рук Хвощева и шлепнулся на пол. Однако уцелел и работал по-прежнему исправно. И это было странно. Более чем странно…

Хвощев с усилием пошевелился – лежать было неудобно. Спина затекла, подушка была жесткой и высокой. Удивительное дело – с пластмассовой электронной коробкой, которая звонила и пищала, не случилось ничего. А вот с этим большим, сильным, некогда очень здоровым и крепким мужским телом произошла полная катастрофа. А ведь, если прикинуть пропорции и рассчитать, высота падения была примерно одинаковой.

Самолет сделал короткий разбег по расчищенной от снега взлетной полосе, оторвался, загудел мотором, ввинчиваясь пропеллером в тугой морозный воздух, и… упал всего-то в трехстах метрах от взлетной полосы. И было белое поле – белое, как свежестираная простыня. И снег – обжигающий кожу ледяным ожогом. И боль во всем теле. Все это уже было однажды. Давно. И потом повторилось.

Хвощев снова попытался пошевелиться. В палату вошла незнакомая нянечка. В этом столичном госпитале Хвощев находился уже почти пять месяцев. И все эти пять месяцев за ним ходили разные сиделки. Они получали почасовую плату за уход и передавали Хвощева, точно курицу, несущую золотые яйца, из рук в руки. Так здесь было заведено. Они все хотели заработать, но дело свое знали и всегда были предупредительны и услужливы.

– Вам помочь перевернуться на бок? – спросила нянечка. – Давайте потихоньку, вот так хорошо… Может, окно закрыть? Вам не дует?

– Нет. Оставьте. Скоро я буду сам вставать и сам закрывать, – произнес Хвощев.

– Конечно, вы скоро поправитесь, – сказала сиделка и отвела взгляд.

И оттого, что она солгала – из жалости и по профессиональной привычке, – Хвощеву захотелось сказать ей что-то особенно неприятное.

– А у меня сына убили, – произнес он четко и раздельно, смотря прямо в бледное бесцветное лицо сиделки. – Зарезали два дня назад.

Сиделка растерянно заморгала. Было видно: она не знает, что ответить, как реагировать, и судорожно соображает, как быть. И от этого ее глупого бабьего замешательства на душе Хвощева стало легче.

– Боже, как же это? Извините, я не знала… Горе-то какое… И что же – молодой? Да? Беда-то какая, ой… – Сиделка лепетала все это быстро и бессвязно. Хвощев отвернулся от нее и уперся взглядом снова в окно. Белые шторы парусили от ветра.

Белого вообще вокруг было слишком много – в этой просторной отдельной палате, арендованной в престижном столичном госпитале на коммерческой основе. Хвощев почувствовал, что остро ненавидит все это белое. Ненавидит по одной только причине – потому что…

Зазвонил мобильный телефон, и сумбур мыслей прервался. Сиделка подала Хвощеву телефон.

– Это я, здравствуй, братишка. Как сегодня себя чувствуешь?

В трубке тихо рокотал голос Чибисова. Они уже говорили друг с другом в эти два страшных дня, и не однажды. Но о смерти Артема Хвощеву сообщил все же не Чибисов, а отец Феоктист.

– Завтра похороны, – сказал Чибисов. – Я все сделаю. Ты ни о чем не беспокойся. А сегодня я приеду к тебе.

– Хорошо, – ответил Хвощев. – Как Полина?

Чибисов в трубке тяжело вздохнул. Повисла долгая пауза. Хвощев облизал пересохшие губы.

– То, о чем ты мне говорил в прошлый раз, подтвердилось? – спросил он.

– Да, – хрипло ответил Чибисов. – Трубников сказал: одно к одному, как и в тот прошлый раз у Борщовки.

– Ты тело моего сына видел? Сам видел?

– Видел, меня в морг опознавать возили. Но в тот раз мы же ничего с тобой не видели – ни его , ни места… Поэтому я только с чужих слов тебе говорю – вроде тот же случай. Очень похожий. Ты… ты что молчишь? Антон! Алло!

– Извини, ко мне… врач пришел. Тут у нас обход, – с усилием произнес Хвощев.

– Я к тебе сегодня приеду…

Снова повисла неловкая пауза. Чибисов не высказывал в эти два дня никаких традиционных бодрых пожеланий: «Будь здоров», «поправляйся». Закончить разговор можно было только одним способом – Хвощев просто нажал на кнопку, отключая мобильный.

Никакого обхода не было. Сиделка вышла. Хвощев был в палате один. Все его внимание снова приковали к себе белые шторы на больничном окне. А за ними была только мгла пасмурного июльского дня.

Глава 6
КОЛОСОВ СНОВА НЕДОГОВАРИВАЕТ

Для того чтобы встретиться с Колосовым, Кате вновь пришлось ждать, пока в розыске закончится очередное совещание. Оно, как всегда, затянулось до бесконечности, и в свой родной кабинет начальник отдела убийств вернулся страшно недовольный окружающими и собой.

Когда Катя вошла, Колосов копался в сейфе. На столе на груде бумаг (очень необычная деталь, потому что стол всегда был девственно-чист, как футбольное поле зимой) лежала потертая пистолетная кобура и запасные обоймы. Никита держал в руках сразу два пистолета – свой табельный «макаров» и неуклюжий «длинноносый», как его называли опера, «стечкин». При хмуром, почти свирепом виде раздосадованного вышестоящей критикой начальника отдела убийств это было так внушительно и вместе с тем так забавно, что Катя даже споткнулась в дверях, зацепившись за порог девятисантиметровой шпилькой.

– Кто там еще?! Застрелиться, к такой матери, и то не дадут спокойно! – рявкнул Колосов, обернулся, увидел онемевшую от изумления Катю и медленно поднес дуло «длинноносого» «стечкина» к лицу.

– Никита! – вскричала Катя. – Никита, миленький, ты что?

После того что она видела в Славянолужье своими собственными глазами, ей показалось… померещилось… Нет, она просто поверила, она готова была верить во что угодно.

Колосов меланхолично почесал дулом левую бровь.

– Здравствуй, Катя, – сказал он мирно и дружелюбно. – Ну, как съездила?

– Это что… там у тебя? – с запинкой просила Катя, кивая на пистолеты.

– А это… Это я завтра с опергруппой на Плещеево озеро еду. Информация пришла, что один из подельников Шворина вроде бы там объявился. Засады устроим по всем его тамошним адресам – он ведь родом оттуда. Вот решаю, что брать с собой, который в руке лучше лежит, привычнее. – Колосов взвесил оба пистолета.

Катя тщетно искала глазами на столе предмет потяжелее: запустить бы вот этой пепельницей в шутника.

– Ты что? – спросил Никита. – Испугалась, что ли?

Катя, возможно, впервые в жизни не нашлась с ответом.

– За меня испугалась? – Он положил пистолеты в сейф, толкнул кулаком его стальную дверь, подошел к Кате.

– Серьезно? – Он наклонился, заглядывая ей в лицо.

– А если бы этот урод нечаянно выстрелил? – спросила Катя про «длинноносый» «стечкин».

– У меня?

– У болванов палки стреляют. – Катя отстранилась: Колосов нагнулся уж слишком близко. – Знаешь, я не выполнила поручения, с которым ты послал меня «поди туда – не знаю куда».

– У тебя новые духи? – спросил Никита тихо, никак не реагируя на ее доклад.

– Прелесть, правда? Муж подарил.

После этой фразы реакция была полностью предсказуемой: Колосов вздохнул и, помрачнев, отступил. Словечко «муж» действовало на него всегда отрезвляюще.

– Что ты там не выполнила? – спросил он с наигранным безразличием.

– Не допросила главного свидетеля – Полину Чибисову. Ведь ты меня за этим в Славянолужье послал? Так вот, я не говорила с ней об убийстве Хвощева, даже не пыталась.

– Почему? – Колосов запер сейф на ключ.

– Потому что она на наших глазах пыталась покончить с собой. – Катя с грохотом отодвинула стул и села. – Вот так-то. И ты еще, клоун, передо мной представления разыгрываешь.

– Ну, прости. Мне было так приятно, когда ты так нежно назвала меня «миленький». «Миленький ты мо-ой… возьми меня с собо-ой, там в краю далеком, буду тебе…» – Колосов пропел тихонько, так и не закончив куплета. – Значит, вот какой у нас расклад – меня дня три, а может, и все пять здесь, в главке, не будет. А дело в Славянолужье ждать так долго не может.

– На что это ты так прозрачно намекаешь? – сразу насторожилась Катя.

– Я хочу послушать тебя, что ты мне расскажешь. Кстати, я тебя посылал туда именно за живыми непосредственными впечатлениями, а не ради допроса Чибисовой. Допрашивать ее сейчас, пока она полувменяема, – это просто садизм. Я и следователю это говорил. Да только прокуратура, как всегда, слушает вполуха. Сегодня следователь к Чибисовым выехал… Ну а твое личное впечатление от всего увиденного?

– На первый взгляд это самая обычная, тихая подмосковная глубинка, – ответила Катя.

– А на второй?

– Опять же тихое и какое-то странное место. Или, может, на меня оно так подействовало… Ты ведь мне не все рассказал, правда?

Колосов помолчал.

– Что ты видела? – спросил он после паузы. – Я хочу знать, что ты там видела – одни голые факты.

И Катя, стараясь быть точной, начала излагать факты по порядку.

– Так, ясно, – подытожил Никита, когда она умолкла. – Заключение судмедэксперта я пока еще не получил, но с ним самим вчера по телефону разговаривал. Так что представление имею. Предварительные исследования по месту происшествия и машине наши в ЭКУ уже сделали. Вот. – Он достал из папки на столе документы. Катя заметила, что в папке документов было прилично, а знакомил ее Колосов пока лишь с двумя тонюсенькими заключениями.

– А там что у тебя? – спросила она, кивая на папку.

– Так, бумажки…Возьму с собой, на досуге изучу.

– Это на Плещеевом-то озере в засаде?

– Катя, меня интересует пока, точнее, я верю лишь тому, что ты мне сейчас рассказала, – Колосов отодвинул загадочную папку. – Видела ты немного, но этого пока вполне достаточно, потому что это факты и реальность. Все же остальное… под очень большим вопросом. Скажем так.

– Мне было бы легче понять тебя, Никита, понять, что надо делать, если бы ты был более откровенен, – с обидой заметила Катя.

– Если я о чем-то пока молчу, то это не от недоверия. Честное слово. Я просто хочу, чтобы ты смотрела на все происходящее в Славянолужье трезвым, незамутненным взглядом. Когда снова отправишься туда, то…

Катя выпрямилась:

– То есть? Я не ослышалась?

Колосов пожал плечами, улыбнулся:

– В принципе ты вольна поступать как хочешь.

– Ты желаешь, чтобы я снова туда поехала и… и что?

– И осталась там на некоторое время. Трубников все устроит. Там можно даже дачу снять. У Трубникова на примете есть одна хозяйка, как раз в Татарском – местная учительница.

– Вы этот вариант обсуждали с самого начала? – спросила Катя. – Ну, что я там останусь?

– Да.

– С Трубниковым обсуждали?

– Не только с ним.

– Ты боишься, что мы потеряем главного свидетеля? – спросила Катя прямо. – Ты считаешь, что кто-то может расправиться с Чибисовой?

– Катя, я знаю пока лишь одно – это дело очень и очень непростое. И им надо заниматься немедленно. И не здесь, в главке, и не в районном УВД, а там, в Славянолужье. Сам я этого сделать пока в ближайшие дни не могу. Сотрудники мои частью едут со мной на эту так некстати всплывшую операцию на Плещеевом озере, частью заняты проверкой некоторых фактов, о которых пока рано говорить. Трубников работает на месте происшествия, да, но… Он, конечно, обстановку и людей знает отлично, и опыта ему не занимать, но он местный, понимаешь? Он там вырос, живет там постоянно. И он порой выдает такие перлы, что… хоть стой, хоть падай. По крайней мере, я не знаю, как на это реагировать.

– О чем ты? Какие такие перлы он выдает?

– Ну, говорит порой чудные какие-то вещи для участкового и вообще для милиционера с двадцатилетним стажем. Еще в прошлом году рассказывал мне какие-то дикие небылицы…

– В прошлом году?

– Катя, я того пока даже касаться не хочу, – твердо сказал Колосов. – Расклад, повторяю, такой: в Славянолужье зверски убили парня. Это убийство надо раскрывать, опираясь на материальные улики и реальные факты, а не на то, о чем шепчутся какие-то полоумные деревенские старухи.

Катя внимательно смотрела на Колосова.

– Ты всегда знаешь, на что меня можно купить, – сказала она, покачав головой. – Ох и фрукт ты, Никита… Но я и свою работу не могу вот так просто взять и забросить. У нас полоса в «Криминальном вестнике» в четверг выходит, потом у меня интервью в следственном комитете. Я уже договорилась…

– С начальством я все улажу. Никаких проблем не будет. А журналы твои и газеты еще сражаться будут за материал, который ты там соберешь. В случае раскрытия этого дела не статейку – книжку можно будет нашарашить.

– Ты так легко судишь о моей профессии, – хмыкнула Катя. – В засаде на Плещеевом озере и шарашить ничего не надо. Лежи в кустах – загорай, потом кричи: «Руки вверх».

– Не будем считаться, – Колосов снисходительно улыбнулся. – Я, как только с задержанием развяжусь, сразу же приеду к вам с Трубниковым. Может, к этому времени и какие-то дополнительные данные появятся.

– Что в этих справках? – недоверчиво спросила Катя, кивая на отчеты ЭКУ. – Хоть что-то полезное есть?

Никита покачал головой – нет.

– А отпечатки пальцев на машине? – не сдавалась Катя.

– Только самого Антона Хвощева и Полины Чибисовой – те, что изъяли в салоне с приборной панели, с внутренней стороны дверей и с их дорожных сумок в багажнике. С корпуса машины дождь смыл все – нет ни одного пригодного для идентификации отпечатка.

– А следы на месте?

– Ливень превратил поле в топь. Там, наверное, и вчера еще не все просохло, да?

– Да. Там такая лужа, – сказала Катя тихо. – Целое красное море.

– У тебя-то самой какие идеи возникли из того, что ты увидела? – спросил Колосов, закуривая.

– Ну, приехали они туда, бесспорно, сами. Свернули с магистрали в поля. Трубников считает, что… В общем, и мне кажется – причина простая: они искали уединения. Как и все новобрачные в первую ночь.

Колосов смотрел на Катю.

– Место там глухое и безлюдное, – продолжала она, – поле, колосья высокие. Мы когда в рожь вошли, я даже растерялась, не по себе как-то стало. Даже днем там… странно. Тихо, кругом ни души на многие километры. А ночью, наверное, вообще… Знаешь, я ржаное поле видела первый раз в жизни. Раньше только по телевизору. И мне всегда казалось, что хлеб растет как-то… ну, светло, что ли, радостно. А там все как-то по-другому, хотя рожь зреет богатая… Они приехали туда в третьем часу ночи, и кто-то там на них напал. Возможно, они наткнулись на кого-то или их кто-то преследовал. Только вот я о чем все думаю: отчего этот «кто-то», убив Хвощева таким жутким способом, не тронул Полину? Оставил Чибисову живой свидетельницей? Значит, он не боялся, что она его в будущем может опознать? Значит, это был кто-то не местный, кто-то, не связанный с Славянолужьем? Может, какой-нибудь гастролер, транзитник или бомж, который сегодня здесь – завтра там?

Колосов снова пристально посмотрел на Катю.

– Я не стал бы тебя даже беспокоить, если бы речь шла о каком-то бомже, – хмуро буркнул он. – За кого ты меня принимаешь, а?

Катя вздохнула.

– А что я своему Вадику скажу? – спросила она уныло.

– Скажешь, что это очень ответственная служебная командировка. Скажешь, что тебя сам начальник управления, генерал, выбрал из многих, многих и многих.

– Вообще-то он сможет приехать ко мне в пятницу и на все выходные, – осенило вдруг Катю. – Места там красивые. Интересно, а в этой Славянке рыба водится? Жаль, Сережечка Мещерский с группой экстремалов в Приэльбрусье уехал. А то бы они оба там с удочками сидели на бережку, карасиков ловили. И мне было бы веселее, спокойнее, правда?

Колосов мрачно пожал плечами. Сергей Мещерский был и его близким другом, а вот любое упоминание Катей «драгоценного В.А.» резко ухудшало его настроение. Так было всегда. Катя к этому привыкла. Иногда не обращала на это внимание, а иногда делала это нарочно. Как, например, сейчас.

Она ждала, что ответит Никита.

– С отдыхом на природе там вряд ли получится, – хмуро сказал он. – И вообще, Катя… Когда ты там будешь, веди себя предельно осторожно. Это не то место, чтобы расслабляться, несмотря на всю его красоту и тишину. Полину Чибисову допросить необходимо. Это теперь задача номер один в любом случаем. Остальное – по обстановке. Мне будешь оттуда регулярно звонить – мобильная связь там работает.

– И в случае непредвиденной грозной опасности ты сразу же примчишься меня спасать, – усмехнулась Катя.

– Хоть днем, хоть ночью, – без тени улыбки ответил Никита.

И от этой его серьезности у Кати – вот странное дело – одновременно и на душе потеплело, и стало тревожно, беспокойно. Видимо, вопрос о ее славянолужской командировке был предрешен. И от ее мнения мало что зависело. А ведь она думала, что уже никогда не вернется туда. Более того – она чувствовала: она не хочет туда возвращаться. Потому что именно это место – в то мгновение у нее не было в этом никаких сомнений – приснилось ей во сне, который она отчего-то не в силах была забыть.