Константин Станюкович
Елка

– Ишь… горячая! – сердито проворчал майор и спросил: – Болит?

– Не болит!

– И нигде не болит? Смотри, Федя, говори правду.

– Вот-те крест, нигде не болит! Только будто жарко немного.

– А ты спать ложись. Я тебя укрою. Выспишься, и ладно будет!

Мальчик послушался и, сняв с себя навернутое тряпье, лег на постель, устроенную из пустого большого ящика, поверх которого лежал соломенный тюфяк. Майор заботливо укрыл ребенка рваным одеялом и своим так называемым «пальто», изображавшим собой нечто рыжее, неизвестно какой материи.

– Ну спи, спи теперь.

– А ты?

– И я скоро лягу.

Несколько минут в маленькой каморке, освещенной скупым светом небольшой лампочки, царила тишина. Майор сидел на своем табурете у кривоногого стола, погруженный в какие-то думы.

Товарищу его не спалось. Голова его полна была впечатлениями сегодняшнего дня, и он проговорил:

– Дяденька!

– Что тебе?

– А должно быть, такая елка дорого стоит?

– А ты думал дешево? – усмехнулся майор.

– То-то я и говорю. Поди, рублей десять.

Майор вместо ответа протяжно свистнул.

– Двадцать, что ли?

– И сто платят.

– Ишь ты. Богатые покупают?

– Да, брат. Нам с тобой такой елки не купить. А ты спи лучше!

– Не хоцца, дяденька…

– А ты все спи.

Мальчуган замолк и вздохнул.

Тем временем майор стал считать небольшую кучку медных денег, лежащую на столе. Оказалось всего сорок две копейки. Майор задумчиво покачал головой и тоже вздохнул.

– А у тебя была елка, когда ты был маленький? – снова заговорил мальчик.

Этот неожиданный вопрос, по-видимому, возбудил в майоре кучу воспоминаний из далекого прошлого, представлявшего такой резкий контраст с настоящим. Счастливое детство пронеслось перед ним каким-то светлым, радостным призраком и потонуло во мраке позднейших лет постепенного падения, воровства, пьянства и нищеты.

И он раздумчиво ответил:

– Была.

– Каждое Рождество была?

– Да… В сочельник всегда была…

– И хорошая?

– Чудесная… вроде той, какую ты сегодня видел…

И майор, невольно увлеченный нахлынувшими воспоминаниями, стал подробно рассказывать, какие у него бывали елки, и как он, одетый в шелковую красную рубашку, танцевал и веселился вместе с другими детьми, такими же нарядными, и сколько было на елке игрушек, фруктов и конфет, и как их раздавала его мать, красивая, статная барыня…

Мальчик слушал, как очарованный, словно сказку, этот рассказ, наполовину правдивый, наполовину прикрашенный фантазией павшего человека, желавшего осветить лучезарным блеском хоть далекое прошлое.

И, когда майор замолк, мальчик несколько минут спустя спросил:

– Это ты, дяденька, все наврал? У тебя таких елок не было?

– Были!.. – ответил майор.

– Ну? – с сомнением протянул мальчик.

Майор понял, почему сомневался его товарищ, и пояснил:

– Прежде я, Федя, богатый был…

– Ишь ты… А теперь, значит, нищий! – недоумевал мальчик и вдруг грустно проговорил: – А у меня так никогда елки не было!

– А ты хотел бы елку?

– А то нет?

– Так, может, и у тебя будет елка! – решительно произнес майор, и его сиплый басок зазвучал нежностью.

В ответ на это мальчик недоверчиво усмехнулся, словно бы хотел сказать своему старому сожителю: «Ври, дяденька, больше!»

– Однако довольно-то нам языки чесать. Давай лучше, братец, спать.

И, потушив лампочку, майор улегся на свою убогую койку, прикрывшись всем своим гардеробом.

В скором времени мальчик заснул, и громкое его дыхание раздавалось среди тишины. Но майор долго еще кряхтел и ворочался на жестком ложе. Мысль об елке для этого бездомного сироты, скрасившего печальные дни горемычной жизни майора, гвоздем засела в его голове. Недаром же он, старый пропойца, так привязался к маленькому существу и излил на него всю любовь своего сердца. Недаром же он стал менее пить с тех пор, как этот сирота был взят им от пьяной, развратной бабы, тетки мальчика, которая его била и с охотой отдала майору. И мальчик скоро полюбил своего доброго товарища и пестуна, никогда не обижавшего своего «дохленького» маленького приемыша…