Станислав Бышок
Новая Европа Владимира Путина. Уроки Запада для России

В настоящее время, как отмечает Смит, нация стала нормой социальной и политической организации, а национализм, в различных формах, – самой распространённой идеологией. При этом «попытки создать супра-национальные союзы до сегодняшнего для проваливались, ведь они неспособны воспитать такую же стойкую лояльность, которая у людей есть к их нации»⁸⁶.

Мы видим, что приведённые здесь определения национализма имеют мало общего с такими концептами, как «ненависть к другим народам» или «возвеличивание одной нации над другими». Хотя именно такие спорные и имеющие оценочную нагрузку дефиниции порой приходится слышать не только в низкопробных политических ток-шоу, но и из уст представителей академического сообщества или даже государственной власти. Этому могут быть разные объяснения. Так, как пишет крупный отечественный историк, исследователь национализма Алексей Миллер, в советской России лексическое поле, связанное с понятиями нации и национализма, «оказалось прочно оккупированным тем, что можно было бы назвать «советским языком», который был устроен таким образом, что любое слово имело жёстко определённую, позитивную или негативную привязку»⁸⁷. Создавались парные оппозиции, сохранившиеся и до наших дней, пусть и с некоторыми внешними изменениями. «Интернационализм мог быть только пролетарским и хорошим, а космополитизм только буржуазным, «безродным» и плохим, – продолжает Миллер. – Патриотизм был советский и хороший, а национализм буржуазный и плохой. Правильная нация была социалистическая, ведущую роль в ней играл рабочий класс и его авангард, то есть коммунистическая партия. Буржуазная нация была устроена неправильно, и в ней интересы трудящегося большинства подчинялись интересам эксплуататоров»⁸⁸.

В СССР, с самого основания «государства рабочих и крестьян», национализм, особенно русский («великодержавный шовинизм»), был вне закона, причём даже не только в качестве «практикуемой» идеологии, но даже и в качестве легитимного объекта для критического научного исследования. Такая политика, однако, шла рука об руку с пристальным вниманием государства к вопросам этничности, нациестроительства и повсеместно внедрявшейся практикой «позитивной дискриминации» национальных меньшинств и «территориализации этничности»⁸⁹. Крупный исследователь советской национальной политики Терри Мартин (Terry Martin) из Гарвардского университета афористично замечает: «Используя большевистскую терминологию, можно сказать, что партия стала авангардом нерусского национализма»⁹⁰.

На Западе этот процесс вытеснения национализма из списка «дозволенных» категорий начался с момента окончания Второй мировой войны и, более конкретно, с периода форсированной денацификации Германии. Вместе с информированием населения страны о тех тёмных, ранее скрытых сторонах гитлеровского режима, о которых они не знали, включая массовое истребление евреев, немцев учили, что такие категории, как нация, национальная культура, национальная гордость, немец-кость и даже патриотизм должны уйти из их жизни как недопустимые, опасные и с неизбежностью ведущие к «нацизму». Концепции толерантности, мультикультурализма и открытого общества, ставшие, точнее, сделанные мейнстримом в Западной Европе к началу 1990-х гг., – это отголосок «денацификации» послевоенного периода. Вместе с тем это и плоды идейных трудов «поколения-1968», тех самых радикальных троцкистов и маоистов. В конце 1960-х гг. они устраивавали студенческие бунты под лозунгом «Запрещаем запрещать», а через пару десятилетий заняли лидирующие посты в политических и гуманитарных структурах Европы. Как и их советские «коллеги», они в целом положительно относились к антиколониальному национализму неевропейских народов, но считали неприемлемым и подлежащим искоренению всякий «белый» национализм⁹¹.

В качестве синонима термина «националист» часто используют такие негативно окрашенные термины, как «крайне-правый», «правоэкстремистский» или «право-радикальный». Немецкий исследователь Михаэль Минкенберг (Michael Minkenberg) замысловато определяет крайне-правых как «политическую идеологию или тенденцию, базирующуюся на ультранационалистических идеях и склонную отвергать либеральную демократию, хотя вовсе не обязательно открыто признающую это. Ультранационалистическое ядро радикальной крайне-правой идеологии акцентирует внимание на специфических этнических, культурных или религиозных критериях включения или исключения из гомогенной национальной общности и связано с авторитарными политическими моделями. Иными словами, речь идёт о проведении «во имя народа» вертикальной политики сверху-вниз»⁹².

Шведский исследователь Хокан⁹³ Гестрин (Håkan Gestrin), на чьё определение ссылается информационно-аналитический центр «Сова»⁹⁴, пишет: «Основным положением современной правой идеологии является мысль, что представители различных культур не могут жить рядом друг с другом без конфликтов. В результате делается вывод: люди разного культурного происхождения не должны смешиваться друг с другом. При этом иммиграция из неевропейских стран воспринимается в качестве прямой угрозы. В риторике правых экстремистов иммигранты предстают экономическими паразитами. Чаще других встречаются аргументы вроде «Они отнимают нашу работу» или «Они используют нашу систему благосостояния». Иммигрантов считают угрозой коренному населению страны, их называют ворами, насильниками и криминальными элементами. И, наконец, иммигранты из неевропейских стран считаются угрозой европейской культуре и ее национальной самобытности.

Многие люди, разделяющие такую точку зрения, называют себя христианами и считают христианство воплощением западной культуры. Многие правые партии полагают себя защитниками христианской морали. Чаще всего острие критики направлено на выходцев из мусульманских стран. Мусульмане кажутся им «чуждым» в культурном отношении элементом, представляются носителями ценностей, которые не совпадают с европейскими»⁹⁵.

В широко цитируемой статье 1996 г. «Война слов: как же правильно определить крайне-правые партии»⁹⁶ авторитетный нидерландский исследователь Кас Мюдде (Cas Mudde) сообщает, что в тематической литературе нашёл 26 определений «крайне-правых», в которых фигурируют 58 различных элементов. В частности, один из таких «наборов» только «ядерных» (!) компонентов «крайне-правых» включал: крайний национализм, этноцентризм, антикоммунизм, антипарламентаризм, антиплюрализм, милитаризм, мышление в духе Закона-и-Порядка, требование сильного политического лидерства и/или исполнительной власти, антиамериканизм и культурный пессимизм.

В отечественной политической науке понятие «крайне-правые» стало использоваться сравнительно недавно, будучи калькой с английского и не найдя сколь-либо серьёзного концептуального обоснования. А.И. Соловьёв, например, предлагает делить национализм, в зависимости от его политической программы, на либеральный, радикальный и реакционный. Либеральный национализм предполагает сочетание национальных и государственных ценностей, радикальный ориентируется на резкий разрыв этих идеалов и даже на уничтожение части прежней элиты, а реакционный культивирует недоверие к новым, демократическим ценностям и пытается всеми методами сохранить прежние идеалы⁹⁷. Исходя из данной трактовки, собственно радикальный национализм («радикально-правые»), к каковому обычно причисляют мейнстримовые евроскептические партии вроде французского «Национального фронта» или Австрийской партии свободы, на самом деле полностью отсутствует на политическом поле как на Западе, так и в России.

Среди наиболее показательных курьёзов в связи с расширительными трактовками идеологий националистического спектра нельзя не вспомнить о двух. Считающийся специалистом по европейским крайне-правым немецко-украинский исследователь Андреас Умланд (Andreas Umland), плотно сотрудничающий с упоминавшимся выше информационно-аналитическим центром «Сова», к «ультранационалистам» относит КПРФ и персонально Геннадия Зюганова⁹⁸. А лидирующий современный левый философ Ноам Хомский (Noam Chomsky), перечисляя основные угрозы человечеству, через запятую говорит о «крайне-правых» и о распространении ядерного оружия⁹⁹.

В тексте данной книги мы будем по необходимости использовать расплывчатый термин «крайне-правые» в тех случаях, когда требуется показать разницу между традиционными правыми и новыми, более чётко артикулирующими национальную и миграционную проблематику партиями. Например, в тех случаях, когда речь будет идти о британской Консервативной партии и евроскептической Партии независимости Соединённого Королевства.

В контексте евроскептиков, националистов и крайне-правых очень часто звучит термин «популизм». Есть множество определений этого термина. Так, американский интеллектуал Фарид Захария определяет популизм как идеологию, «с подозрительностью и враждебностью относящуюся к элитам, мейнстримовым политикам и устоявшимся политическим институтам». Популисты видят себя в качестве «голоса забытого простого народа» и выразителей «настоящего патриотизма»¹⁰⁰.

Даниэль Альбертацци (Daniele Albertazzi) и Дункан Макдоннелл (Duncan McDonnell) видят популизм как идеологию, которая «настраивает благодетельный и однородный народ против сети элит и опасных «чужаков», которые вместе описываются как отнимающие (или стремящиеся отнять) у суверенного народа его права, ценности, благосостояние, идентичность и возможность свободно выражать своё мнение»¹⁰¹.

Согласно уже цитировавшемуся выше нидерландскому исследователю Касу Мюдде, популизм – это идеология, «рассматривающая общество строго поделённым на две гомогенные и антагонистические группы, – «настоящий народ» против «прогнившей» элиты, причём эта идеология считает, что политика [государства] должна быть выражением единой воли (volonté générale) народа»¹⁰².

Американский социолог и экономист Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) подчёркивает тот факт, что на Западе процесс расслоения между бедными и богатыми шёл уже в течение двух поколений, поэтому удивительно не то, что популизм набирает обороты, а то, что он становится мейнстримом только в последние годы¹⁰³. Фукуяма также признаёт, что «популизм» – это ярлык, который политические элиты навешивают на те идеи, которые поддерживают простые граждане, но которые неприемлемы для самих элит. При этом по умолчанию считается, что элиты лучше знают, как государству справиться с кризисными явлениями, чем простые граждане. И такое положение дел ставит под сомнение демократию как таковую, ведь, с одной стороны, массовая поддержка той или иной идеи или идеологии не есть что-то само по себе хорошее и плохое (массы могут как ошибаться, так и быть правы), а, с другой, то предположение, что элиты «лучше знают», вовсе не является самоочевидным фактом¹⁰⁴.

«Реакция беднеющего среднего класса США и Западной Европы на глобализацию – падение доверия к традиционным политическим партиям (их воспринимают как отрывающихся от народа космополитов) и мало контролируемый истеблишментом подъём экстравагантных, а временами и безответственных сил, участие которых в национальной и международной политике ещё повышает степень неопределённости», – пишут историк А.И. Миллер и политолог Ф.А. Лукьянов¹⁰⁵. Российские авторы также замечают, что если три десятилетия назад доминирующим лейтмотивом в мире была «свобода», то в последние годы, особенно если мы говорим о глобальном Западе, стрелка общественно-политического барометра сместилась на отметку «справедливость».

Исследователь популизма Джон Джудис (John Judis) обращает внимание на то, что популизм – это не политическая идеология, но политическая логика¹⁰⁶. По этой логике, популисты, получая власть и/или частичное удовлетворение своих требований, начинают испытывать психологический «кризис идентичности». Преодолевая этот кризис, популисты могут умерить свои глобальные аппетиты и даже перейти в категорию «нормальных», то есть традиционных политических игроков¹⁰⁷. Джудис и многие другие авторы отмечают, что популярность популистских (sic!) лозунгов, партий и политиков – важнейший объективный показатель политического кризиса в той или иной стране.

Профессор политэкономии Брауновского университета Марк Блайт (Mark Blyth) в статье «Глобальный трампизм»¹⁰⁸ пишет, что левый и правый популизм сегодня имеют между собой существенно больше общего, чем кажется на первый взгляд. Так, обе политические линии выступают за социальное государство (хотя правые – «для своих», а левые – «для всех»), антиглобализм, и, что интересно, говорят о необходимости увеличения роли государства и уменьшении влияния финансового капитала. Фарид Захария также говорит о том, что, начиная с послевоенной эпохи, правые и левые идеологии становятся всё ближе друг к другу, смещаясь к центру в том, что касается экономических вопросов, а реальные споры между ними касаются скорее вопросов морали, нравственности, культуры и в целом нематериальных ценностей¹⁰⁹. «Программа? Никогда в жизни! Политика – это реальность! А реальность меняется каждый день!.. Надо иметь принципы и цели, а не программу», – высказался как-то вполне в популистском духе президент Франции Шарль де Голль¹¹⁰.

Last not least¹¹¹, «популизм – это не фашизм», как пишет в одноимённой статье профессор политологии Колумбийского университета Шери Берман (Sheri Berman)¹¹². Принципиальное отличие современных популистов от фашистов прошлого в том, что первые не стремятся к отмене избирательной демократии, как и не склонны «ходить строем». Напротив, именно в работающих институтах реальной демократии популисты видят возможность для «забытого» народа повлиять на политику укоренённых элит.

Такую же мысль высказывает политолог Б.В. Межуев в предисловии к политической биографии Дональда Трампа, написанной К.С. Бенедиктовым: «Трамп и вся когорта правых антиглобалистов противопоставляет глобальной экономике национальную политику: и поэтому их опорой является демократия. Демократия дли них – средство в борьбе с глобальными элитами, и средство это относительно надёжное, поскольку большинство неуютно чувствует себя в созданном этими элитами мире – мире, откуда уходят рабочие места, но куда прибывают чужие рабочие руки»¹¹³.

Для советского и постсоветского дискурса, как мы отмечали выше, характерно жонглирование терминами «хорошего» патриотизма и «плохого» национализма. Американские неоконсерваторы (которые, отметим в скобках, имеют весьма отдалённое отношение к собственно консерватизму, но при этом весьма влиятельны в истеблишменте США)¹¹⁴, в свою очередь, придумали другое разделение: «хороший» консерватизм неоконов против «плохого» популизма Трампа и европейских правых¹¹⁵.

Но довольно терминологии, время переходить к разговору по существу. В рамках данной работы будут описаны партии, относящиеся как к радикально-евроскептическому, так и к реформистскому лагерям. Будут рассмотрены их история, базовые идеологические принципы и их трансформация с течением времени, участие партий в избирательном процессе как на национальном, так и на общеевропейском уровне, а также текущее положение дел в лагере «другой Европы», включая последние рейтинги.

Другой важной задачей данного исследования мы видим рассмотрение отношения евроскептиков к России и, в частности, к деятельности Владимира Путина на посту главы государства. Для отечественного читателя «русская повестка» европейских партий представляет понятный интерес. Вместе с тем, очевидно, и политическому классу России, в том числе людям, непосредственно принимающим решения по внутренней и внешней политике страны, будет любопытно узнать, «что им в нас нравится», взглянуть на «идеологию Путина» глазами самих европейцев. Критики не перестают утверждать, что все симпатии к России со стороны западных политиков – результат либо невежества и/или подкрепляющей оное работы «русской пропаганды», либо банального меркантильного интереса. Однако вполне очевидно, что, несмотря на все различия, наша страна и глобальный Запад сталкиваются со схожими проблемами и могут использовать опыт друг друга, включая и негативный, для поиска путей к их решению либо для препятствования их возникновению.

Австрия

В мире после «холодной войны» флаги имеют значение, как и другие символы культурной идентификации, включая кресты, полумесяцы и даже головные уборы, потому что имеет значение культура, а для большинства людей культурная идентификация – самая важная вещь. Люди открывают новые, но зачастую старые символы идентификации, и выходят на улицы под новыми, но часто старыми флагами, что приводит к войнам с новыми, но зачастую старыми врагами.

Самюэль Хантингтон, американский социолог и политолог¹¹⁶

Первая Австрийская (Немецко-Австрийская) республика была провозглашена в ноябре 1918 г. после поражения Австро-Венгерской империи в мировой войне и в силу нараставших вследствие этого центробежных тенденций внутри многонационального государства. Тогда же была расторгнута уния с Венгрией, заключённая за полвека до этого.

1920-е и первая половина 1930-х гг. характеризуются перманентным политическим и экономическим кризисом в стране, парламентскими и уличными столкновениями правых и левых, кратковременной гражданской войной и установлением право-консервативной диктатуры, которую принято называть «австрофашизмом» (Austrofaschismus). Этот режим с опаской относился к расширению влияния нацистской Германии и в своей политике государственного устройства более ориентировался на Италию Муссолини.

Итальянская ориентация, однако, не принесла австрофашистам плодов. В марте 1938 г. войска Германии без сопротивления вошли в Австрию. Прибывший 13 марта в Вену Гитлер опубликовал закон «О воссоединении Австрии с Германской империей», согласно которому Австрия объявлялась «одной из земель Германской империи» и отныне стала называться Остмарк. Это событие называют «аншлюс» (Anschluss). 10 апреля 1938 г. одновременно в Австрии и Германии прошёл референдум, в ходе которого 99,08% и 99,75% соответственно одобрили соединение двух стран. Исследователи обычно указывают на то, что референдум осуществлялся под давлением со стороны нацистов, а на бюллетенях диаметр ячейки «за» аншлюс был почти в два раза больше, чем «против».

В ходе Второй мировой войны странами-союзниками по антигитлеровской коалиции был взят курс на аннулирование аншлюса. В Московской декларации 1943 г. аншлюс объявлялся недействительным. В принятом совместном коммюнике в разделе об Австрии говорилось о желании всех правительств «видеть восстановленной свободную и независимую Австрию». Однако Австрия, говорилось также в Декларации, не освобождается от ответственности за участие в войне на стороне гитлеровской Германии и должна после освобождения приложить все усилия для утверждения своей политической независимости.

По итогам войны Австрия, как и Германия, была разделена на четыре оккупационные зоны, из которых треть контролировалась советскими войсками и две трети – вооружёнными силами Союзников. При этом, в отличие от Германии, у Австрии было единое национальное правительство, основанное на принципах западной либеральной демократии.

Весной 1955 г. в Вене между оккупационными силами (СССР, США, Великобритания, Франция) и австрийским правительством был подписан Австрийский государственный договор (Декларация о независимости Австрии). А уже осенью все войска союзников были выведены из страны взамен на утверждение правительством федерального конституционного закона, провозгласившего постоянный нейтралитет Австрии и исключавший возможность присоединения к каким-либо военным союзам или создание иностранных военных баз в Австрии. В логике продолжавшейся тогда Холодной войны это было крайне актуально для обоих противоборствующих лагерей.

В том же году страна стала членом ООН.

Австрия относительно поздно присоединилась к общеевропейскому проекту. Несмотря на несомненно западную экономическую и идеологическую ориентацию страны, Австрия подала заявку на вступление в Европейский союз лишь в 1989 г.

В июне 1994 г. в Австрии прошёл референдум, на котором 67% (при явке в 82%) высказались за присоединение к Европейскому союзу, что и случилось в следующем году. Самыми крупными политическими группами, выступавшими против евроинтеграции, были Австрийская партия свободы и «зелёные».

Белый рэп и общегерманская Родина
Об Австрийской партии свободы

«Плавильный котел» ассимиляции барахлит и чадит – и не способен «переварить» все возрастающий масштабный миграционный поток. Отражением этого в политике стал «мультикультурализм», отрицающий интеграцию через ассимиляцию. Он возводит в абсолют «право меньшинства на отличие» и при этом недостаточно уравновешивает это право – гражданскими, поведенческими и культурными обязанностями по отношению к коренному населению и обществу в целом.

Владимир Путин, президент России¹¹⁷

Австрийская партия свободы (Freiheitliche Partei Österreichs) имеет более чем полувековую историю. Партия является продолжением Федерации независимых (Verband der Unabhängigen) – политической силы, основанной в 1949 г. как национально-либеральная альтернатива двум главным партиям страны – социал-демократам и Австрийской народной партии (Österreichische Volkspartei), которые, в свою очередь, были наследниками Марксистской и Христианско-социальной партий межвоенного периода. Основанная двумя либеральными журналистами из Зальцбурга, Федерация независимых стала пристанищем широкого круга людей, недовольных австрийским политическим мейнстримом, включая сторонников свободного рынка, популистов и даже бывших нацистов¹¹⁸.

Партия получила 12% на общенациональных выборах в 1949 г., однако затем её популярность стала падать. В 1956 г. Федерация независимых объединилась с несколькими другими политическими группами и тогда приобрела своё нынешнее название – Австрийская партия свободы (АПС). В идеологии АПС с самого начала уживались либеральные идеи свободы личности, постулируемые в партийной программе, с общенемецким национализмом.

Первым лидером «свободовцев» стал бывший министр сельского хозяйства в нацистском правительстве Австрии и офицер СС Антон Райнтхаллер (Anton Reinthaller), что способствовало сдвигу доселе политически аморфной структуры вправо. Процесс денацификации Австрии не привёл к остракизму всех, кто был так или иначе связан с нацистским периодом в истории государства, поэтому АПС не только соревновалась, но и сотрудничала и с социал-демократами, и с Австрийской народной партией в региональных советах, хотя и долго не была представлена на общенациональном уровне. В 1957 г. «свободовцы» и «народники» выставили единого кандидата на президентских выборах.

В 1958 г. новым лидером Австрийской партии свободы стал Фридрих Петер (Frederich Peter), также бывший офицер СС, который в 60-е и 70-е гг. сместил политику организации к центру. В 1966 г. коалиция социал-демократов и «народников» распалась после того, как «народники» набрали достаточно голосов, чтобы править единолично. Это привело к необычному альянсу, политическому и дружескому, между социал-демократами, которых возглавлял тогда политик еврейского происхождения Бруно Крейски (Bruno Kreisky), и «свободовцами».

В 1967 г. в АПС произошёл внутренний раскол, приведший к выходу из партии наиболее радикально настроенных националистов, объединившихся в Национал-демократическую партию (Nationaldemokratische Partei). «Свободовцы» же пошли другим путём и под влиянием социал-демократов вступили в 1978 г. в «Либеральный Интернационал» (Liberal International)¹¹⁹.

В период руководства Фридриха Петера партия не набирала более 8% голосов на национальных выборах.

В 1980 г. лидером Австрийской партии свободы стал либерал Норберт Штегер (Norbert Steger), который хотел преобразовать партию в умеренных центристов, сделав аналогом немецкой Свободной демократической партии (Freie Demokratische Partei). В фокусе политики Штегера были идеи свободного рынка и уменьшения влияния государства на жизнь общества. Политика либерализации, одобряемая социал-демократическими партнёрами АПС, не принесла «свободовцам» успеха. Австрийское общественное мнение в тот период стало поворачиваться вправо. В 1983 г. АПС и социал-демократы организовали избирательный альянс, однако участие в выборах стало неудачным для «свободовцев», набравших менее 5% голосов. Тем не менее, в 1983-1986 гг. Австрийская партия свободы входила в коалиционное правительство.

В течение «правительственных» лет поддержка партии упала до 2-3%, что привело к внутренним нестроениям в руководстве АПС. Падение рейтинга, очевидно, было связано с тем, что националисты, вынужденные идти на компромиссы со своими старшими партнёрами по коалиции, больше не воспринимались протестным электоратом как партия «третьего пути», альтернативная истеблишменту в лице «народников» и социал-демократов.

В 1983 г. правый националист Йорг Хайдер (Jörg Haider)¹²⁰ возглавил важное для партии отделение в провинции Каринтия. В отличие от остальной страны, где поддержка партии падала, на местных выборах 1984 г. АПС набрала в Каринтии 16%. Хайдер постепенно стал восприниматься многими «свободовцами» как претендент на роль нового лидера партии.

На общепартийном съезде в Инсбруке в 1986 г. Хайдер набрал 58% голосов и, поддержанный консервативной и пангерманской фракциями, действительно стал новым руководителем АПС. В том же году предвыборная коалиция «свободовцев» и социал-демократов прекратила своё существование.

Под руководством Хайдера «свободовцы» на прошедших в 1986 г. выборах в национальный совет Австрии набрали 9,7% голосов, получив 12 мандатов. Становясь более правой и популистской, партия приобретала голоса. Вместе с тем, именно радикальная риторика её лидера зачастую оказывалась препятствием, когда вставал вопрос о коалициях с другими политическими силами.

В 1989 г. АПС выиграла региональные выборы в Каринтии, набрав 29% голосов, и создала коалицию с Австрийской народной партией. Хайдер был назначен губернатором региона. На общенациональных выборах следующего года партия сконцентрировалась на проблеме иммиграции и критике Евросоюза. После своих двусмысленных замечаний, когда он объявил трудовую политику нацистской Германии более приемлемой, чем нынешняя австрийская, Хайдер совместными усилиями «народников» и социал-демократов был смещён с должности губернатора, хотя и извинился за своё высказывание. Это, впрочем, не повлияло на поддержку АПС: в том же году партия успешно выступила на трёх региональных выборах, в т.ч. в Вене.

Согласно соцопросам, если в 1990 г. австрийцы ставили иммиграцию лишь на десятое место в списке проблем, которые стоят перед страной, то к 1992 г. – уже на второе. Это способствовало повышению интереса к правым и, прежде всего, к АПС.

В 1993 г. «свободовцы» начали кампанию «Австрия прежде всего!» (Österreich zuerst!), призывая провести референдум по вопросу сокращения иммиграции. В ходе подготовки к референдуму партия говорила, что «защита культурной идентичности и социального мира в Австрии требует прекращения иммиграции». Инициатива вызвала протест у либерального крыла партии, в частности, из-за тезиса о том, что Австрия – не страна для иммиграции, который предлагалось внести в конституцию государства. Пятеро депутатов национального парламента покинули АПС, организовав движение «Либеральный форум» (Liberales Forum). «Либеральный Интернационал», в свою очередь, начал процедуру исключения АПС, но партия, не дожидаясь окончательного решения, сама вышла из данной структуры, а её место там занял отколовшийся «Либеральный форум».

В 1996 г. Австрийская партия свободы удачно выступила на выборах в Европарламент, получив 27,5% голосов и шесть мандатов (из 21, закреплённого за Австрией).

В 1999 г. Хайдер снова был избран губернатором Каринтии, а на общенациональных выборах АПС набрала 27%, согласившись на формирование коалиционного правительства с Австрийской народной партией. По закону, Хайдер должен был стать федеральным канцлером, однако, чтобы избежать международного скандала, обеими партиями были принято решение, назначить канцлером представителя «народников». Взамен АПС получила два министерских поста – финансов и социальных отношений. Однако международный скандал, связанный с обвинениями Хайдера в «нацизме», всё равно начался. Хайдер, которому не дали быть даже рядовым министром, ушёл с поста лидера партии, уступив место Сюзан Рейсс-Пассер (Susanne Riess-Passer).

Все четырнадцать (на то время) стран-участниц ЕС пригрозили Австрии дипломатическим бойкотом и иными санкциями в случае, если в правительстве будут представители АПС. Руководство ЕС выпустило документ, в котором говорилось, что «принятие Австрийской партии свободы в коалиционное правительство легитимизирует крайне-правых в Европе».

Через некоторое время санкции были сняты. Согласно опубликованному докладу мониторинговых структур Евросоюза, оказалось, что в долгосрочной перспективе санкции могут лишь увеличить популярность АПС и создать у австрийцев негативный образ ЕС. Отметим, что когда в 1994 г. пост-фашистское Итальянское социальное движение (Movimento Sociale Italiano) вошло в правительство страны, никаких санкций против Италии не последовало.

В 1999 г. на выборах в Европарламент «свободовцы» набрали 23,4% голосов, что было ниже результата прошлых лет (27,5%), и получили 5 мандатов.

Начало 2000-х гг. стало кризисным для партии. Оставаясь в коалиционном правительстве (из которого в итоге ушёл лишь Хайдер), АПС должна была подстраиваться под неолиберальную политику Австрийской народной партии, при этом рискуя потерять поддержку националистического и патерналистского электората. Таким образом, повторялась история середины 1980-х гг., когда Австрийская партия свободы была в социал-демократической правительственной коалиции.

В течение нескольких месяцев пять раз сменились лидеры партии. На национальных выборах 2002 г. партия набрала лишь 10,2%. «Народники», для сравнения, получили 43%, причём рост их поддержки произошёл в основном за счёт избирателей, разочаровавшихся в «свободовцах». Однако коалиционное правительство по-прежнему функционировало.

В 2004 г. АПС неудачно выступила на выборах в Европарламент, набрав рекордно низкие для себя 6,3% голосов и получив всего один мандат.

В результате продолжавшихся внутренних нестроений в апреле 2005 г. Йорг Хайдер и ряд его соратников, включая членов правительства от АПС, покинули партию, чтобы организовать Альянс за будущее Австрии (Bündnis Zukunft Österreich). Бывшая Каринтийская парторганизация АПС в полном составе перешла в новую структуру Хайдера.