Сказки для взрослых
Сатана
Сатана.
"Вопли наших напрасно молящихся голосов заглушают шепот бога, умоляющего людей о помощи!"
(Мой отец).
Сегодня праздник в мою честь. Вокруг огни и веселье. Из года в год, в этот день в памяти вновь и вновь вспыхивают воспоминания. Пугающие и темные воспоминания о моей семье и детстве. В эти мгновения жизнь вокруг замирает. А воспоминания становятся единственной имеющей для меня смысл вещью.
Родилась я в тихом и небольшом брянском селе. Люди, до недавних пор, здесь жили сыто и спокойно. Ребенком себя помню плохо. Отец мой бродяжничал и выпивал, дома появлялся очень редко. А когда появлялся- вел себя странно, шарахался по всем углам от нас и матери, судорожно капался в вещах в поисках ценностей и предметов, за которые в городе можно было хоть что-то выручить, а затем спешно покидал избу. И во всякий такой визит, перед самым своим уходом, он бросал испуганный взгляд на нас с сестрой, затем на мать, крестился, шептал что-то себе под нос и уходил из дома еще на неделю-другую. Мать же, напротив, была притворно весела и добра. Часто ласкала нас и баловала то медом, то вареньем, то жженым сахаром. И больше всего на свете она мечтала родить сына
…
А иной раз- отец приходил злой и спокойный, в такие свои визиты он сильно избивал мать. До синяков, до крови, до сломанных пальцев и костей, а бывало- и до полусмерти. Затем он молча уходил, а мать корчилась на полу от боли всю ночь. Но на утро мать вновь становилась весела и невредима. Когда отец бил ее, он никогда не кричал и не ругался. А мать, не издавая не единого звука, спокойно вытирала кровь и прятала от ударов свое красивое лицо. Оба они, в этот момент, были словно куклы, не живые, ни мертвые. Жутко ухмылялись и смотрели друг на друга стеклянными глазами.
Когда отец приходил злой и тихий- в комнате становилось холодно, пахло сыростью и дымом. Мы с сестрой всегда в страхе быстро залезали на печь и прятались под одеяло, и наблюдали. Правда сказать, отец никогда и не думал нас трогать. Меня не покидало чувство, что с жизнью нашей и миром происходит что-то совсем не ладное.
В деревне о моей семье ходили самые разные слухи. Нам нельзя было посещать церковь, в которой некогда не покладая рук трудился отец, наша семья не имела друзей, не было родственников или даже хороших знакомых. Поговаривали, что когда моя мать забеременела в первый раз- все время, пока она носила ребенка, почти каждую неделю в деревне при странных обстоятельствах пропадали или умирали люди. Кто-то из них внезапно сходил с ума, кто-то совершал самоубийство. Они вешались, топились в реке, лезли в петлю. Некоторые уходили целыми семьями, с детьми своими и стариками. Без причин, без записок, без предупреждений. А в ночь, когда мать родила меня- до утра бушевали в селе пожары- леса горели в округе и хаты. И только звон церковных колоколов сокрушал тяжелый горячий воздух той ночи.
И вот- мать вновь носит дитя. Она была так покойна и безмятежна. На улице темный не ласковый ноябрь. И в этот раз, наконец, на свет должен был появиться долгожданный мальчик. Именно тогда и случились те страшные и необъяснимые события: в один из вечеров, особенно ветреный и холодный, к нам в избу ворвался отец- на глазах его наворачивались слезы, выглядел он очень напугано. Он захлопнул дверь и медленно подошел к матери. Отец резко упал перед ней на колени и начал лихорадочно щупать уже заметно округлившийся живот. Мать оттолкнула его, попыталась найти глазами предмет, которым можно было бы защититься от отца. Но не найдя ничего подходящего- она скинула со стола стеклянную вазу, ваза шумно разбилась об пол. Мать схватила в руку крупный осколок, и в тот момент, когда она подняла его над своей головой, осколок сверкнул и превратился в красивый, украшенный драгоценными камнями старинный квиллон. Отец отпрянул, облокотился об стол и прошептал:
– Так это правда?…Отвечай!– затем, после недолгого молчания, произнес уже не шепотом,– Правда…
Мать же наиграно тихо, смеясь и изображая страх, зашептала в ответ:
–Правда ? Я наконец ношу под сердцем сына, любимый. Неужели, ты не рад? Мы же так давно о нем мечтали, любимый! Степа…Славный, добрый мой муж!– губы ее расползлись в улыбку, а улыбка эта мгновенно превратилась в оскал. В глазах матери засиял неживой, зловещий огонь
Лицо отца побагровело. Бегающие, вначале полные страха и негодования глаза, теперь смотрели грозно и ясно. Он выпрямился, выставил вперед свою широкую грудь, отец сделался совсем большим и страшным, словно медведь. Он заговорил басом:
–Не с тобой, ведьма! Не моя ты жена! Будь ты проклята… отродье! – затем он достал из-под рубахи деревянный крестик, поцеловал его. Две крупные слезы сорвались глаз отца и покатились по щекам,– Наташа…-прошептал он,– прости меня. Не уберег! Любовь моя, я здесь. Я освобожу тебя.
Отец быстро выбежал куда-то из избы. Его жена стояла посреди хаты и, не отпускаю из руки старинный кинжал, смеялась все громче и неистовее, все меньше и меньше гримасы ее походили на человеческие. Мы с сестрой же сидели в обнимку за печкой в углу комнаты. Как и всегда, мы молились, а пламя печи играло на наших лицах и отражалось в наших глазах. Двери в хату опять распахнулись, огонь в печи задрожал и сжался от холодного темного воздуха.
Отец снова влетел в дом. Руки его тряслись, но красные большие пальцы намертво вцепились в мушку и приклад ружья. Он остановился в дверном приеме, входная дверь качалась на ветру. Отец медленно, и тяжело дыша, поднял ружье и направил его прямо на мать. Он крался к ней , как к дикому зверю, деревянные полы жалобно скрипели под его ногами, гулко завывал ветер. Время замедлилось.
Вдруг в тишине раздался истошный женский вопль. Мать перестала смеяться. На ее лице появилась другая совершенно другая жуткая гримаса. Руки и ноги уродливо вытянулись, они стали тонкими и жилистыми, как у мертвеца. Глаза матери медленно растворились в черных глазницах, а рот растянулся и стал до безобразия огромным. Она открыла его невероятно широко, так, что кожа на щеках разорвалась до самых ушей, а сама она закричала. Затем мать подняла кинжал над своей головой, по руке ее живо побежала струйка алой крови. Кровь попала на белое платье матери, вскоре и грудь ее и живот были покрыты большими багровыми пятнами. В темноте я уже с трудом различала женский силуэт.
Она быстро отбросила отца к стене. Он сильно ударился головой о стену, на дереве остался кровавый след и вмятина. На тыльной стороне его правовой руки была глубокая, рваная рана. Из нее сочилась кровь. Вдобавок металл рассек отцу левый глаз, щеку и часть носа. В тот момент, я была уверенна, что в углу дома лежит мертвец. Мать, по-видимому, решила точно так же . Еще несколько мгновений она стояла над ним и смотрела, его израненное лицо было залито кровью, губы не шевелились, глаза оставались закрытыми а тело бездыханным и неподвижным. Затем мать медленно развернулась, и хотела было направиться к нам. Тьма вокруг постепенно развеялась, лицо ее, по мере того, как комнату наполнял тусклый вечерний свет, плавно приобретало прежние человеческие черты.
И в тот момент, когда она сделала первый шаг в нашу сторону, отец подскочил, схватил так быстро, как смог левой, целой рукой ружье и выстрелил. Один раз он выстрелил в спину матери. А когда она вновь заверещала, а в комнате потемнело, он выстрелил еще раз, прямо ей в грудь. Мать упала, изо рта ее полилась черная кровь, она начала захлебываться, биться в агонии и кашлять.
…
Отец же, истекая кровью, судорожно , спотыкаясь и падая на каждом шагу, продолжая оставлять на полу стенах кровавые отпечатки, принялся быстро искать подходящую тряпку в доме, дядя того, чтобы сладить себе жгут. Мать перестала биться на полу, и теперь лежала, не шевелясь, лишь периодически кряхтела и жалобно, очень тихо стонала.
Отец закончил с рукой, перезарядил ружье, и подошел к матери. Он вновь смотрел на лицо некогда любимой жены, Степан навел прицел прямо на ее голову, но пальцы его совсем онемели и не слушались. Спустить курок отец так и не смог. Он вскрикнул отчаянно и громко, упал на колени и зарыдал. Затем подскочил, взял ружье, и медленно, дрожа и шатаясь, подошел к нам с сестрой. Отец взглянул на оружие в своей руке, затем стремительно навел его на нас с сестрой, но выстрелить снова не смог. Он опустил ружье, смотря прямо на нас, закрыл глаза, и перекрестился три раза. Он медленно вышел из хаты, остановился в дверном проеме, входная дверь по-прежнему качалась на ветру, еще раз посмотрел на мать и на нас и ушел.
…
Мы с сестрой были до того напуганы, что еще с пол часа сидели в своем углу и наблюдали за ходящей туда-сюда деревянной дверью, опасаясь возвращение отца. Наконец мы набрались смелости подойти к матери, глаза ее были открыты и смотрели ясно, как будто бы она тогда пыталась что-то нам сказать, но говорить не могла. Ее белоснежное белое платье, теперь чуть ли не полностью стало красным от крови. На лбу блестели капельки холодного пота.
Едва я успела коснуться ее лба, как вдруг дверь в избу захлопнулась. Испугавшись, что это мог вернуться отец, мы вбежали на печь, спрятались под одеялом и стали наблюдать. Дверь, так же резко, как захлопнулась, вдруг отворилась. Ветер более никакого влияния на нее не имел. В дом медленно зашел таинственный мужчина. Он и вправду выглядел как мой отец, но это был не тот, кто стрелял в мою мать пару минут назад, а после плакал и крестился.
Он был тем Степаном, который, не издавая ни единого звука, избивал ее обычно до полусмерти. Он, совершенно целый и невредимый, спокойно подошел к матери, поднял ее с полу одной рукой и закинул к себе на плечо, подошел к кровати аккуратно уложил ее на одеяло. В воздухе запахло серой и плесенью.
Гость сел на кровать, рядом с ней, из кармана пиджака он извлек маленький, чудно изогнутый кинжал. Одним легким движением он рассек ткань окровавленного платья и затем принялся за живот. Он аккуратно распорол его чуть ниже пупа. Мать не двигалась, глаза ее наполнились слезами и смотрели по-прежнему ясно, она тихо всхлипывала и жалобно стонала. Гость закатил правый рукав сорочки, снял кожаную перчатку и запустил руку в свежий разрез. Оттуда мужчина извлек два окровавленных кома плоти, один за другим. Оба они были связаны с матерью пуповиной. Отец внимательно осмотрел их и тихо, с ухмылкой произнес:
–Зря Степан ты так. Если бы ты только знал, что наделал.
Он перерезал пуповины, держа извлеченное одной рукой, взял две чистые простыни, уложил туда оба окровавленных кома и аккуратно обтер. Размером они были не больше крупной картофелины.
Затем гость вновь подошел к матери, вся кожа ее уже стала совершенно белой и мокрой от пота. Он положил оба свертка рядом с матерью на кровать. Сначала они тихо взвизгнули, а затем визг становился все громче и громче, как будто бы звуки эти издавали самые настоящие новорожденные дети. Свертки начали быстро расти, и буквально за несколько мгновений достигли размеров младенцев.
Гость посадил мать к себе на колени, а голову ее уложил на плечо. В темноте вновь сверкнул причудливый кинжал, и в тот момент я испугалась, что он хочет кончить мать.
Он поднес металл к своей шее, и быстрым движением перерезал ее. Оттуда полилась густая черная кровь. Гость приложил губы матери к ране и приказал:
–Пей!
Мать собралась с последними силами и ответила ему очень тихо и жалобно:
–Ни за что!– она закрыла рот и крепко стиснула зубы,-я выбираю тысячу раз умереть…
