Симон Соловейчик
Воспитание школы

Шаталов называет этот этап скелетным.

Скелет геометрии-7 составляют 70 вопросов и ответов.

Шаталов даёт их за семь минут. Вопрос – ответ. Вопрос – ответ. Семь минут. Что такое биссектриса? Биссектриса – это… Медиана – это…

Секунды. Шаталов говорит быстро и чётко, он специально обучает молодых учителей такой речи – его семинары начинаются со скороговорок. Всё быстро, потому что учитель не требует ни запоминания, ни понимания. Он просто создаёт языковую среду, в которой ребёнку легче самому освоить новую речь.

Рассказал, показал, стёр с доски и каждому раздаёт напечатанные на машинке вопросы и ответы. Вверху листка для каждого напечатана его фамилия. Это очень важно. Редко кто видел своё имя напечатанным. Шок. К своему имени, когда оно напечатано, люди относятся благоговейно. Не вообще математика, а математика для тебя. Учителя говорят Шаталову: «А может, легче продиктовать?». «Вы все развалите!» – ужасается Виктор Фёдорович. Он точно представляет себе, как укладывается знание в голове ребёнка, как осторожно надо обращаться с этим новеньким знанием, потому и употребляет слово «развалите»: осторожнее, осторожнее, словно перед вами сооружение из спичек – одно неверное движение, и всё рухнет.

Именно напечатать – долго ли под копирку? А потом ещё раз вставить листок для фамилии? Говорят: легче продиктовать. Но продиктуешь – напишет плохо, ни читать, ни смотреть не хочется. По книжке ученик заниматься не станет, да и не найти ему в книжке ответы.

Получай готовое!

И не вопросы получай, как многие учителя делают, а именно ответы. Отвечайте детям на свои же вопросы – и тогда придёт время, когда и у них появятся вопросы; но не торопите природу, не забалтывайте урок малозначительными вопросами, с помощью которых ученик будто бы сам доказывает теоремы. Зачем же эти игры, зачем же человечество веками проходило трудный путь, если не для того, чтобы сэкономить детское время и не подвести детей к новым проблемам, которых человечество ещё действительно не решило?

Теперь наступает время учить. Но одному – скучно, и не у каждого воля. Придётся нудно допрашивать, бранить, ставить двойки… У Шаталова ничего этого нет. Ребята занимаются в группах, спрашивая друг друга, и отвечают группой – начинается групповой контроль, отработанный Шаталовым до самых тонких деталей.

46 вопросов в именном листке – каждый отвечает на все 46. Выходят группой к доске и отвечают. Не ответил на один вопрос – садись на место.

Но у них же азарт! У них игра! Они же тянутся друг за дружкой! А в игре дети никогда не прощают отступлений, и им понятно, почему, если не ответил лишь на один вопрос, садись на место. Все получают отметки, но кто вышел первым – на балл выше, потому что следующим легче, они уже прослушали разок. Обычно групповой ответ занимает 12 минут, и к концу урока все знают все ответы. А кто не знает – тому прикрепляют консультанта из получивших «четыре». Тут хитрость: не «пять», а «четыре». Когда он своего подопечного подтянет, ему поставят пятёрку – он, несомненно, будет знать на пятёрку.

И пока последний Витя (так рассказывает Шаталов) не ответит без запинки на все вопросы, класс дальше не идёт.

Сегодня объяснил, завтра опросил, ещё день на доработку – всё. У всех пятёрки. Все вошли, вступили в здание геометрии; теперь можно и оглядеться.

Начинается доказательство теорем. Все теоремы за курс седьмого класса – за 35 минут. Тут речь, тут цветные мелки, тут предельная сжатость и ясность изложения. Не пишут «дано», не пишут «доказательство», а на чертежах не пишут букв – безбуквенное доказательство. Потому что буквы на чертежах, обнаружил Шаталов, заглядывая в головы учеников, не помогают, а мешают. Буквы нужны автору учебника для общения с читателем, а здесь – учитель, он показывает на чертеже: «Вот эти уголочки равны», и ученик всё понимает, не путаясь в буквах, которые не может осилить на этой стадии.

Тоже надо было открыть!

И снова групповой контроль. Три захода, три урока – весь класс доказывает теоремы. Можно устроить экзамен – во всех случаях, кто бы ни учился, семилетки или бедные арестанты, и кто бы ни принимал экзамен, – всегда будут пятёрки.

Натаскивание? Да! На первом этапе натаскивание, человечество веками вырабатывало этот способ учения. Но быстро, чтобы не остановилось развитие, чтобы голова работала и привыкала к работе. А следом – задачи. Мысль, логика, математическая речь… Развитие способностей.

Вы никогда не задумывались, читатель, над таким простым вопросом: почему это чуть ли не веками прогрессивные педагоги борются против зубрёжки, а она не уходит из школы? Что, все школьные учителя такие уж враги народов и детей? Все школьные администраторы, сколько их ни было, непременно ретрограды? Никто не понимает ценности развития? В чём дело?

Секрет, мне кажется, в том, что школа – социальный институт, она должна выдавать продукцию, которая как-то измеряется, чтобы общество могло отличать хорошую школу от плохой.

Знания – продукт, который хоть как-то можно измерить экзаменами, контрольными работами, тестами. О каждой школе можно сказать, даёт она знания (и умения, и навыки) ученикам или не даёт.

Развитие же измерить хоть с какой-то степенью достоверности невозможно. Применяют тесты вроде Ай-Кью, но сколько применяют их – столько и критикуют, потому что никто не знает, что же именно измеряется этими тестами. И я ни разу не слышал, чтобы в школах развивающего обучения хоть как-нибудь измерили результаты, чтобы даже пытались измерить. Развивают и развивают, а что из этого получается? Никто не знает. Что будет дальше с учениками – неизвестно.

Небольшая частная школа, в которую приводят детей прогрессивно настроенные родители, может позволить себе такую роскошь – учить вольно, развивать, не заботясь об измеримых результатах. Я был в одной такой школе в Америке, там детям действительно хорошо. Но у меня не было возможности проверить знания учеников, а из газет известно, что все американское общество резко критикует свою школу – именно за то, что она не даёт знаний, и то и дело слышится боевой клич: «Назад к основам». То, что возможно в маленькой школе для избранных детей, отвергается обществом, лишь только речь заходит о массовом образовании. Требуют: покажите результат, дайте результат – а результат может быть лишь измеримым.

Но может быть, стоило бы поискать компромисс и понять, что в продукции школы есть измеримый результат – знания и неизмеримый – развитие? И что не надо сравнивать одно с другим, эти два результата принципиально несравнимы? Как нельзя сравнивать учителя, каким бы прекрасным он ни был, занимающегося с отобранными детьми, вроде известного Хазанкина, с учителем, который учит всех подряд и даже в тюрьме, – вроде Шаталова. Кстати сказать, среди бывших учеников Шаталова 56 кандидатов наук – он не только натаскивает.

Здесь же надо сказать и о проблеме стандарта. Не в том беда, что стандарт, программа – нечто обязательное (хотя можно спорить, верно ли отобрано это обязательное), а в том, что учителю нашему не дано никаких средств для достижения приемлемого уровня знаний (если говорить лишь о знаниях), а развитие со стандартом вообще несовместимо по той же самой причине: неизмеримое, безмерное нельзя сравнивать с измеримым, его ни с чем нельзя сравнивать, потому что для всякого сравнения нужна мера, а безмерное по определению не имеет её, и нечего её изобретать. Выставляя стандарт, мы объявляем тем самым, что в школе главное – измеримое. Между тем главное в школе конечно же безмерное. Стандарт обедняет и оглупляет школу и народ.

Выставляя стандарт и не наделяя школу надёжными методиками для его достижения, мы снова загоняем учителя в угол процентомании, и в иных местных изданиях уже появились грозные статьи, как будто бы перепечатанные из газет десятилетней давности: что за безобразие, пишут, в такой-то школе лишь 86 процентов успеваемости! Ещё две такие статьи – и успеваемость быстро подскочит до ста и до ста двадцати процентов. А сколько детей будет выброшено из школы, объявлено неуспевающими, неспособными, никудышными?

Вот почему стандарт вреден. Это опасное, кровавое дело, оно влечёт за собой выталкивание детей из школы – а куда? В преступники, в убийцы?

В школе, в учении, повторю, есть измеримое и безмерное. Шаталов, может быть, первый показал это своими опытами, не противопоставляя одно другому, а каждой доле отводя своё место: быстрое, результативное, общее на всех измеримое; и бесконечное, вольное, свободное и поднимающее ученика безмерное. На одних уроках, например на литературе, безмерное занимает почти все пространство учения, там ничего не измеришь, если не количество грамматических ошибок; на других доля измеримого больше. Но если всю эту механику чётче представлять себе, то и требования к школе станут яснее, и школы будут лучше, они будут давать больше знаний, умений и навыков – и гораздо больше развития.

«Первое сентября», № 30, 1994 г.

В защиту несчастных ЗУНов

Учение без навыка к учению, без умения учиться, учение, которое не даёт знаний, – бессмысленное занятие. Другое дело, что можно обсуждать, какие именно знания, умения и навыки должна давать школа

Слова «ЗУНы» в русском языке нет, и ещё недавно никто его не слыхал. Оно появилось лет пять или семь назад, в эпоху войны за преобразования в школе. Безответные ЗУНы, вот кого можно было ругать от души и как угодно: сами ЗУНы за себя постоять не могли. Но пора сказать, что такое ЗУНы. Читатель, наверное, знает: это знания, умения и навыки, которые должна давать ребёнку школа.

Трагическая история ЗУНов, если говорить коротко, такова: считается, что старая, плохая школа старалась дать ребёнку вот эти самые знания, умения и навыки. Подразумевалось, что метод для внедрения ЗУНов в ребёнка – зубрёжка. Зубрёжка, известное дело, это плохо. И как всегда у нас бывает, вместо того чтобы подумать, как желаемых целей добиваться цивилизованными методами, объявили, что и сама цель никуда не годится.

Школа не должна давать знаний.

Школа не должна давать умений.

И уж конечно школа не должна давать навыков.

Долой ЗУНы!

Столь революционного лозунга не было, наверное, со времён призыва сбросить Пушкина с корабля современности.

Но ведь революционно! Прогрессивно! Демократично.

Демократия тут в том, что знания, умения и навыки старшие передают младшим, а это, сами понимаете, ужасно! Ведь ребёнок становится пассивным получателем. Да и мало ли что эти старшие передадут младшему поколению под видом ЗУНов.

Словом, долой.

Сегодня только самый ленивый не пинает так называемые ЗУНы. «Так называемые ЗУНы» – это стало самой модной педагогической формулой. Вроде прежнего забытого «и примкнувший к ним Шипилов».

Кажется, уже нет статьи, автор которой не обругал бы ЗУНы, и даже министерские чиновники с презрением говорят о зунном образовании.

Конечно, это несколько жестоко, но можно представить себе и такую картину: яростному борцу с ЗУНами предстоит хирургическая операция, а врач со скальпелем в руке учился в школе, где вняли призывам передовых педагогов. И вот у этого врача ни знаний, ни умений, ни навыков. Режет по вдохновению. Творческая личность.

А представьте себе пианиста без умений и навыков. И учителя. И юриста. И шофёра. И продавца – да хоть кого угодно.

Это просто невозможно.

Но если не ЗУНы, то что же? Что же должна давать школа?

Слово было найдено мгновенно: развитие.

Школа, оказывается, должна не приучать, не прививать навыки, а развивать.

Из разумной мысли Выготского о том, что развитие должно идти впереди обучения, сделали нелепый вывод, что развитие должно заменять обучение. Что это значит на практике – мало кто знает. И совсем немного в стране людей, которые представляют себе, какой должна быть школа развития и как ей учить детей – ничему не обучая и ни к чему не приучая.

Но ведь главное-то было – сломать, а не построить…

К тому же практически все педагогические методики развития относятся к начальной школе, где действительно можно многому научить детей, не заставляя их зубрить и не принуждая их к учению.

Но где хоть один учебник по истории, по физике, по математике для старшеклассников, который отвечал бы теориям развития и позволял бы учить без ЗУНов?

Может быть, это и возможно; в мире есть такие способы обучения, при которых и старшеклассники учатся свободно, творчески, сами находят и выбирают материал для своих работ, собираются в группы для выполнения заданий учителя, распределяют роли.

Но это же совсем другая школа, и можно было бы спросить наших министерских коллег: высмеивая ЗУНы, что вы сделали для внедрения другой, свободной школы, что на вашем счету, кроме разговоров о вариативном обучении, которое тоже держится на тех же самых ЗУНах?

Попробуем остановиться и оглядеться. Почему-то под словом «развитие» у нас понимают лишь общие умственные способности, само умение учиться. Конечно, оно необходимо ученику в школе и совершенно необходимо для будущего учения.

Но разве не должна школа развивать память? Не перегружать её ненужными фактами, а именно развивать.

И разве не должна рука привыкнуть писать так, чтобы сам процесс письма не требовал никаких усилий?

А если перед человеком компьютер – разве не нужны чисто механические навыки обращения с ним? Так, чтобы можно было думать о содержании работы, а не о том, на какую клавишу нажать?

Таких примеров можно привести очень много. Учение без навыка к учению, без умения учиться, учение, которое не даёт знаний, – бессмысленное занятие.

Другое дело, что можно обсуждать, какие именно знания, какие умения и какие навыки, словом, какие ЗУНы должна давать школа. Нужны серьёзные исследования на эту тему, долгие обсуждения с участием школьных педагогов. Требуется огромная работа. Но о ней даже не слышно. Зато призывы расправиться с ЗУНами звучат со всех сторон.

Подумаем вот ещё о чём. Никакое профессиональное обучение невозможно без знаний, умений и навыков. Но сможет ли наш выпускник, если он пойдёт в медицинский институт, одолеть простейшую анатомию, для изучения которой нужна изощрённая память? Сможет ли он овладеть мастерством, которое требует долгой, иногда изнурительной работы по освоению навыков?

Спросите любого пианиста, и он скажет, что только бесконечные упражнения позволяют ему свободно владеть инструментом. Если не приучиться к этой нудной работе повседневных упражнений в школе, то как же потом овладеть мастерством или просто профессией?

Скажут: ну вот, всё сначала. Обвинят в ретроградстве. Известно же каждому – кто защищает ЗУНы, тот ретроград, тот против новой школы.

Но должна настораживать та лёгкость, с которой нынче можно попасть в передовые. Стоит произнести несколько слов о том, что школа должна не передавать культуру, а творить её на уроках, или о том, что школа должна избавиться от зубрёжки, или о том, что надо внести в школу региональный компонент, или о том, что школа должна быть вариативной, многоуровневой и прочее, – и вот человек уже обозначился. Все видят: он передовой и за новую школу.

Но может, хватит нам играть в передовых и отсталых, хватит обозначаться?

Папа Римский Иоанн Павел II пишет: «Прежде бедным недоставало денег, теперь же, в сущности, им к тому же недостаёт знаний и умения, которые дали бы им возможность выбраться из унизительной подчинённости». Не будем обрекать наших детей на унизительную подчинённость, ратуя за воспитание творческой личности, не отягощённой ЗУНами.

«Первое сентября», № 94, 1994 г.

Школа как поэзия

Способность объяснять, доказывать и верить – вот что должна давать школа

В своё время все повторяли строчки: «Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне». Но в моей школе, в моём классе интерес к литературе вызвал именно физик, а не литератор.

А вы обратили внимание, что после перестройки именно физики и разного рода физтеховцы стали руководить банками или превратились в крупных администраторов? Это у чехов в президентах драматург; а у нас всюду физики. Видимо, физики в прошлые времена получали образование получше, чем гуманитарии. Что за образование было у гуманитариев? Одна идеология. А у свободных физиков был интерес ко всему.

И сегодня в школе очень часто физик знает литературу лучше, чем словесник. И он иногда больше влияет на литературное образование. Потому что его любовь к литературе совершенно искренна. То, что литератор знает свой предмет, не удивляет учеников. Но что человек, далёкий от литературы, читает книги – поражает их. Ему хочется подражать.

У физиков и литераторов совершенно разное отношение к миру.

Физика – наука, которая вся состоит из «почему?». Почему вода в артезианском колодце поднимается сама? Физик объясняет, математик доказывает, в литературе главное слово – «верю». Три этих отношения к действительности (объяснение, доказательство и вера) и создают в сознании ребёнка, в его внутреннем мире необходимый для образованного человека объём. Если одно из этих отношений выпадает, человек остаётся необразованным, даже если он закончил аспирантуру.

Способность объяснять, доказывать и верить – вот что должна давать школа.

Но для этого нужна большая перемена в учителях. Подобно тому как в школе устанавливают единый грамматический режим, должен быть и единый литературный режим: литературу должны преподавать все – физики, биологи, математики, географы. Каждый по-своему. Дети должны видеть, что все в школе живут в мире книг. Только тогда и дети станут читать. А то мы так и будем всю жизнь жаловаться и писать статьи о том, что дети почему-то не сидят над книгами, а лишь смотрят телевизор. Вам не надоели эти статьи, читатель?

Если ребёнка приучили к книге, это и есть воспитание. Другого не бывает. Да и как, скажите мне, воспитать человека, который, не говоря уж о Пушкине, Гоголе, Толстом, не читал Диккенса, Бальзака, Стендаля и не знает, что Моби Дик – это прозвище кита?

Литература – это не гуманитарное образование, это просто образование. Образование без любви к книге – не это ли начало образованщины?

Представим себе: вся школа в стихах. Директор знает Пас-тернака и Цветаеву. В походе у костра ребята читают стихи. Знать и любить поэзию считается почётным. Так было в знаменитой 2-й московской специальной школе, её называли физико-математической школой с литературным уклоном.

Приучить детей к стихам очень трудно. Известный драматург, когда-то работавший учителем, говорил мне: «Когда я преподавал, я знал наизусть десять тысяч строк и перед концом каждого урока пытался читать детям стихи. Но они меня не слушали».

Я сидел и думал, что если бы мой собеседник стал читать мне стихи, я бы тоже не слушал его.

Ни в чём так не выражается личность человека, как в чтении стихов. Стихи в классе может читать только любимый учитель. И ничто так не объединяет детские души с учительской душой, как поэзия.

Но что читать? Самое трудное – найти стихи для детей второго-третьего классов. Детские стихи не годятся, а стихи для взрослых увлекают не всех.

Но как только наступают подростковые и юношеские годы, без конца читайте ученикам Гумилёва – и вы победите класс. Никто не умеет так вводить человека в поэзию, как прежде запрещённый в нашей школе Гумилёв. Может быть, потому-то целые поколения выросли без стихов. Или я ошибаюсь, и для другого учителя первым поэтом станет Ахматова или Блок? Не важно. Важно найти того поэта, который впервые захватит детей так, что они будут переписывать стихи в свои тетрадки-альбомчики и бормотать любимые строчки, не заданные на дом.

А ещё хорошо бы устроить в школе клуб любителей изящной словесности, который объединял бы детей и взрослых.

Известно: бывают времена прозы и бывают времена поэзии. Сейчас время поэзии, причём не новой, а старой, классической русской поэзии нашего века.

Не случайно вновь явившийся педагогический талант – Александр Лобок из Екатеринбурга – занимается с детьми стихами и только стихами. Он превращает в стихи обыкновенную детскую прозаическую речь. Впрочем, и Шаталов, как мне рассказывали, может прочитать в классе наизусть «Евгения Онегина».

Стихи обладают особым свойством. Это не великий поэт, а ты написал: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею моей…» Это не известный поэт, а ты сочинил: «Но память лейтенантов, фанерный монумент…» Стихи составляют твой внутренний мир. И как объясниться в любви, если в тебе не живут твои собственные чужие строчки? «Но позвонил я с площади: „Ты спишь?“ – „Нет, я не сплю“. – „Не спишь? А что ты делаешь?“ Ответила: „Люблю“».

А что ты вообще делаешь в этой жизни? Любишь – вот что ты делаешь.

Или ещё:

 
Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.
 

Как жить без этого? Как отпустить из школы детей, не прикоснувшись к Пастернаку?

В школе все должно преподаваться как поэзия: физика как поэзия, биология как поэзия, география как поэзия. Только историку, пожалуй, опасно читать стихи. В том-то и беда всего нашего литературного образования, что мы читаем детям стихи как пояснения исторических событий, и поэзия исчезает. Стихи и история – враги. Стихи – история чувства, историческая правда для стихов не обязательна. Конечно, поэт может писать и о революции, если его душа воспалена революцией или мечтой о свободе. Но всё равно это стихи о воспалённой душе, а не об исторических событиях. И Пушкин не закончил стихотворение «Была пора…». Бросил его лишь, только дошёл до перечня царей. Пушкин много писал об истории, но поэтом-историком не был никогда.

А проза? Как научить читать прозу? Сюжет! Подростков увлекает только сюжет. Красота прозаического слога детям недоступна. Им понятна не поэзия прекрасных прозаических строк, а поэзия сюжета.

Я думаю, что в средних классах учитель должен читать вслух целыми уроками, нисколько не заботясь о том, что поняли дети и что не поняли. И уж конечно ни в коем случае не устраивая разборок. Когда учительница Пушкина, дорогая его няня, рассказывала ему сказки, она что – потом спрашивала барина, как он понял образ бабы-яги?

Одному моему знакомому мама долгими зимними вечерами рассказывала разные удивительные истории. Когда он вырос, он понял, что мама пересказала ему всего Тургенева и половину Толстого. Сюжеты. Она рассказывала ему Тургенева, как сказки – только сюжеты. Но разве тургеневские сюжеты не есть поэзия?

Литература – как река, море, большая вода. Уметь читать – уметь плавать в этом море. Но не на зачёт. Уже давно все лучшие учителя говорят, что ставить отметки по литературе – почти преступление. Говорить-то говорят, но отметки ставят по-прежнему. Между тем так легко отличить ученика, который, как дельфин, плавает в литературном море, от беспомощного купальщика. Отличить без всяких отметок, без всяких экзаменов. И кто его знает, может, поэзию понимают не умом и не душой, а какими-то неизвестными нам жабрами. Или фибрами. Всю жизнь слышу: «Всеми фибрами души» – но что такое эти фибры, не знаю.

Психология рассказывает нам о стадиях, формах и способах умственного развития, о всякого рода мыследеятельности. И учителя думают, что знание всех этих штук и штучек что-то даёт для образования. На самом деле – ничего. Всё, что не пропитано поэзией, образованию вредно. Но настанет время, когда к детям и близко не будут подпускать людей, у которых нет любви к книге.

Учитель любит детей? Но детей любит каждая мама. Школа – дом людей, которые любят детей и книги.

Да, мы почти не читаем. Нет времени. У нас безвременье. Не потому, что перестройки и катастрофы, а потому, что нет времени на книги. А жаль! Все жалуются: мало хороших людей вокруг; в наше время все почему-то огрубели и толкаются в автобусах. Но сколько хороших книг – без грубости и без толкотни! Если не перечитать их все, то так и будешь всю жизнь толкать и толкаться.

Не знаю, как для вас, а для меня одно из самых противных изречений: «Любите книгу – источник знаний». Книга вовсе не источник знаний, книга – это что-то другое. Брэм – масса знаний, но сколько в нём поэзии. Куда девался Брэм? Как вырастить ребёнка без Брэма? Верните детям прежнего толстого, в тяжёлом переплёте, Брэма с картинками животных под прозрачной бумагой!

Так что же – все литераторы? И шофёр, и кровельщик, и геолог? Не литераторы, а просто образованные люди, учившиеся в школе.

Литература вместе с музыкой создаёт духовный мир. Спорт и труд дают волю. Спорт не для здоровья – спорт для воли. Математика даёт логику. Рисование важно для самовыражения. Литература – верь! Математика – докажи! Спорт – добейся! Остальные предметы важны только тогда, когда они объединяют эти верь, докажи и добейся в одно целое – в личность.

А творчество? Где же творчество? У меня был редактор, который вычёркивал слово «творчество» из всех статей. Я, говорил он, ненавижу это слово, слишком уж оно модное.

А ведь действительно всякий раз, когда творчество по-ощряют (даже государственными премиями), оно почему-то умирает.

Самая поэтическая книга – Библия. Но её трудно преподавать. Лев Толстой свёл все Евангелия в одно. В нём всё понятно, а читать его невозможно. Исчезла святость, исчезла поэзия – это одно и то же. Почему в школе нужна поэзия? Потому что в ней – святое.

Устами ребёнка говорит истина, устами поэта говорит Бог, Бог любви. Бог-любовь.

Хороший учитель – и ребёнок, и Бог.

«Первое сентября», № 87, 1996 г.