Шамиль Идиатуллин
До февраля

Глава восьмая

Если боишься опоздать, делай всё заблаговременно.

Пятнадцатое ноября приходилось на понедельник. Чтобы не рисковать, Ирина решила подготовить формы отчетности перед Пенсионным фондом и Росстатом сильно загодя, в четверг. Не успела самую малость – девки утащили ее отмечать День экономиста. После вчерашнего, когда Ирина сама уговорила всех праздновать Международный день бухгалтера, хотя уже через полторы недели наступал российский, отказаться было невозможно.

Вышло лучше, чем вчера, и уж точно вкуснее: Маша опять раскрутилась на красную рыбу, подогнанную легендарным сахалинским дядькой, и была эта рыба – просто ум отъешь. Ирина в этом преуспела и спохватилась ближе к восьми, когда девки принялись разбегаться по домам. Маша, жившая в соседнем доме, вызвалась подвезти, но заставлять ее ждать было неудобно. Да и своим ходом даже быстрее, чем на колесах. Машине приходилось давать кругаля через Мира и Белова, а пешеход мог срезать по аллейке.

Пешеход Ирина этим и занималась каждый будний день. Всё замена фитнесу, на который третий месяц не хватало времени.

С нового года начну, подумала Ирина, выйдя наконец из офиса и хватанув сладкий морозный воздух так, что слиплись ноздри. И лыжи с балкона достану, пока не сгнили. Буду на работу на лыжах ходить, с заходом, вернее, забегом в парк. А летом на самокате, например, или даже на скейте.

Она спрятала улыбку в шарф и двинулась к мигающей стеле автозаправки, за которой раскинулся парк.

– Прикол в том, что было аж два серийника, – сказал Паша. – Дедок один в конце девяностых кукухой уехал и в Кировском парке лыжников пас с молотком. Вон там.

Он показал в сторону недалекой мрачной ограды. С немногим лучше освещенного тротуара она смотрелась как декорация дешевенького хоррора, ключевая сцена которого разворачивается на заброшенном кладбище. Аня поежилась и ускорила шаг.

Паша продолжал:

– Обидел его какой-то, наверное, лыжню там потребовал, а дедок стормозил посторониться… Так он решил всем мстить. Двух завалил, третьего не догнал. Ну его и взяли почти сразу. Ничего интересного, короче.

– Посадили?

– Наверное. Куда его еще, такого красивого. Да он крякнул давно палюбэ, ему тогда-то за шестьдесят было. Так что к молодому тому он точно отношения не имеет.

– А хорошо, что книжка не про нас, – сказала вдруг Аня.

– В смысле?

Аня пояснила:

– Наташа говорила, самый огонь – чтобы в книге из архива и твоем очерке действие в одном месте происходило. Такое боевое краеведение. Но, блин, если там дедушка с молотком бегал, а тут мальчонка с пояском, а его и не поймали, – нафиг такое краеведение. Не про нас книжка, вот и хорошо.

Паша почему-то заулыбался, засопел, хотел сдержаться, но не смог:

– То есть она прямо всерьез готова мой лонгрид ставить? Не глядя? Ешкин хвост. Спасибо, Ань.

– Погодь спасибкать. Наташа пока капризничает чего-то.

– Из-за меня? – уныло спросил Паша.

Аня мотнула головой с досадой.

– Вообще. Типа пошли они. А кто они и почему, сама не знает, наверное.

Паша подождал пояснений, не дождался и осторожно удивился:

– Разве можно такое упускать? Темища же.

– Вот именно. Весь мир такое только и читает, и мы переводим и читаем, и сериалы переводим и смотрим, и документалки, а про свою, как это… хтонь, во, не знаем или сразу забываем. Странно это.

– Не странно, – пояснил Паша. – Просто со временем не повезло. Это ж в нулевые было. Тогда все как раз и трэшака объелись, и читать бросили. Трэшак в телик переполз, дневные шоу страшнее любого хоррора, это я еще про инсту и тикток молчу.

Аня кивнула без улыбки, но от темы не отвлеклась:

– И все молчат. А чего говорить, маньяк-то исчез. Паш, покажи еще раз фотки.

Паша остановился, открыл ссылку в телефоне и повернул экран к Ане. Та принялась листать снимки, подолгу вглядываясь в каждый. Вытерла экран, на котором оседал пар слишком близкого дыхания, и сказала:

– Могли бы нейросети подстегнуть – они и из такого что-то вычистить могут.

– И что? Пятнадцать лет прошло.

– Тоже нейросети состарят, – не сдавалась Аня. – Любой может, знаешь же: скачал приложение – и вот ты старый, вот бэбик, а вот дедушка.

– И заведем под арест всех похожих дедушек. И бабушек, на случай, если он пол сменил.

– Лучше так, чем… Он же гуляет рядом. Может, прямо здесь. Прямо сейчас.

Аня огляделась и зацепилась взглядом за темную фигуру на остановке поодаль. Человек, кажется, смотрел прямо на них. Он выпустил клуб пара и как будто улыбнулся. Аня понимала, что с такого расстояния, в полумраке и с ее-то зрением – на холоде линзам веры нет, – рассмотреть улыбку не могла, но на всякий случай спешно повлекла вперед Пашу, изучавшего снимок на экране.

Змей затянулся еще разок, убрал вейп, огляделся, поймал взглядом темно-серую куртку и пошел за ней по «зебре».

За его спиной, не приостановившись и даже не сбавив скорость, пронеслась «Kia».

Андрей говорил, вцепившись в руль и не глядя на рыдающую рядом сестру:

– Наташ, я несколько подзадолбался тебя из запоев вытаскивать. Расслабляться надо, согласен. Определись только: трахаться хочешь или ужраться? Ужраться и дома можно, мне попроще будет, чем тебя по всему городу ловить. Хряпнула – и сразу в больничку прокапываться. Но если трахаться…

– Он уше-ел! – провыла Наташа. – Развернулся и уше-ел! Я старая и стра-ашная!

Андрей чуть кивнул и прикусил губу, готовясь через силу врать.

– Хрень-то не неси. Баба-ягодка, в отделе все мужики у меня телефончик просят, устал отпинываться.

Пьяный плач Наташи перешел в жалобное всхлипывание:

– Я никому не нужна!

– Спасибо, сестренка, – сказал Андрей, с облегчением выпуская раздражение на допустимом повороте беседы. – Я, сука, на ленты ради тебя рвусь, Светка про тебя постоянно спрашивает, Лизка вечно: пусть теть Наташа придет, почему теть Наташи долго не было, – и вот так ты это принимаешь.

Наташа залилась совсем безутешно.

– Ну что такое опять? – осведомился Андрей.

– У меня ма-аму уби-ли!

Андрей ударил по тормозам, резко уходя к обочине. Пролетевшая мимо машина отозвалась возмущенным сигналом.

– А у меня, блядь, не убили?! – спросил Андрей.

Он смотрел на свои руки, вцепившиеся в руль так, что костяшки побелели. Шея и плечи закостенели, глаза будто вымерзли.

Наташа завывала в бумажную салфетку. Ни сил, ни желания поворачиваться к ней не было, но куда деваться-то.

Андрей с трудом оторвал от руля правую руку и привлек к себе Наташу. Она уткнулась ему в плечо, рыдая. Андрей с трудом прочистил горло, забывшее, как дышать нормально и как говорить негромко.

– Я бы нашел его, чтобы сам… – сказал Андрей и откашлялся снова. – Но его ж грохнули давно, стопудово. Не могут такие долго по земле…

– А если нет? – прошептала Наташа брату в куртку.

– А если нет, я его найду, – заверил Андрей.

Наташа резко откинулась, чуть не ударившись головой о стекло, села прямо и уставилась перед собой мокрыми глазами, окруженными черными пятнами размазанной туши. В ветровом стекле смутно отражалась плохо нарисованная морда панды. Морда презрительно сказала:

– Найдешь… Про него роман давно написали – а ты всё ищешь и не находишь.

Андрей начал медленно поворачиваться к Наташе.

На оклик Ирина сперва внимания не обратила, но он прозвучал громче:

– Простите ради бога…

Она остановилась и обернулась, выжидающе глядя на мужичка средних лет. Лицо его полностью было скрыто медицинской маской и тенью длинного козырька, но выглядел он безобидно: немногим выше Ирины, вряд ли шире нее и к тому же в какой-то спецодежде – строитель или ремонтник. Он поспешно остановился в полутора шагах от Ирины, но та успела заметить, что мужичок заметно прихрамывает.

Чтобы не смущать его, Ирина и свой подбородок спрятала за отсутствием маски в шарф и показала, что слушает.

– Девушка, я тут заплутал слегка, – объяснил мужичок чуть нараспев. – К Кировскому правильно иду?

– К парку? Да вот же он, только вход вон с той стороны. И закрыт уже.

Мужичок улыбнулся.

– Нам все пути открыты. Шарф классный у вас. Прочный?

– В смыс… – начала Ирина, подняв руку к горлу.

Змей кинулся на нее и сбил с ног, не дав договорить.

Переулок был темным и заваленным первыми нерасчищенными сугробами, зато выводил наконец-то к ярко освещенному проспекту. Аня, не отрывая глаз от комьев снега, ставить ногу между которыми следовало с умом, задумчиво сказала:

– И почему убивал, не узнают.

Паша хмыкнул.

– Да как всегда: в детстве бабка, небось, мучила, прищепку на письку вешала, вот он всем бабкам и мстил.

Аня поморщилась и украдкой оглянулась. Ни в переулке, ни на совсем далекой остановке больше никого не было. Аня выдохнула и пробормотала:

– Фу ты извращенец.

– Я-то с какого? – удивился Паша.

Вот вечно у меня так, подумала Аня и принялась неловко выкручиваться:

– Потому что мужской род. Ты извращенец, я извращенка. Учи феминитивы, белая цисгендерная мразь.

Она просительно улыбнулась, чтобы Паша понял, что она шутит. Паша ответил очень серьезно:

– Ты классная. И Соколиный Глаз просто – как умудрилась про поясок заметить? Я же листал два раза в секунду.

Аня заулыбалась шире, с облегчением и радостью – комплимент был совсем неожиданным.

– Что заметить? – уточнила она.

– Ты сказала – мальчонка с пояском. Его менты так и называли: сопляк с пояском или сосед со второго. Он нападал на квартиры не выше второго этажа. На третий однажды только полез, чуть не попался, из окна прыгнул. Вот с тех пор.

Аня замедлила шаг. Паша продолжал:

– Он всегда душил чем-то из квартиры жертвы. То ли бзик, то ли чтобы не доказали умысел, если поймают. Обычно пояском от халата. Бабки в халатах же вечно.

– Бывают халаты без пояска, – медленно сказала Аня.

Паша охотно пояснил:

– Тогда телефонным или электрическим проводом, но всегда, говорю, из дома жертвы. А потом халат на голову заворачивал, утаскивал в ванну, – ну, там неприятно, в общем…

Аня остановилась, глядя перед собой. Паша осекся и поспешно добавил:

– Не, не мучил, ни ран, ничего. У одной только лицо расцарапано было.

– Это кошка, – сказала Аня совсем медленно. – Он ей кошку в лицо бросил.

– О, – удивился Паша. – А ты откуда знаешь?

Аня, высвободив руку, ткнула варежкой перед собой. Паша с недоумением уставился на освещенную фонарями проспекта хрущевку поодаль. Торец ее украшало панно с пролетарием.

Аня ткнула вправо, в пятиэтажку, которую они миновали, и очень спокойно сообщила:

– Это здесь было.

– Что?

Аня, повертев головой, решительно направилась к самому толстому дереву рядом с пятиэтажкой. Растерянный Паша, оскальзываясь в жиже под сугробом, устремился следом.

Аня всмотрелась в ветку, почти достающую до балкона второго этажа, сняла варежки, стащила со спины рюкзак и выдернула из него папку.

– Паш, включи фонарик, – попросила она, громко листая рукопись под рассеянным светом из окон.

– В смысле?

– У тебя фонарик в телефоне есть же? Включи и посмотри на дереве, там на коре вырезано должно быть.

Она замерла, держа палец на нужной странице. Паша, подсвечивая фонариком, бродил вокруг ствола.

– А что должно быть-то? Нету ничего вроде.

– Уф, – сказала Аня с облегчением. – Слава богу. Значит, просто местный, но не…

– А, во! – воскликнул Паша. – Есть. Буквы вырезаны. Давно, еле видны. Бэ плюс Вэ, что ли…

Аня, сникнув, поправила:

– Вэ плюс Ка равно вопрос.

– Точно, – согласился Паша, всмотревшись. – А ты откуда знаешь?

– Прочитала.

Аня повернула к Паше рукопись, по-прежнему упираясь в строчку пальцем. Папка крупно дрожала. Паша подошел, посветил на страницу и очень долго вчитывался в нее. Медленно поднял луч на лицо Ани и так же медленно спросил:

– Это. Что. Вообще. Такое?

– Это он, – сказала Аня, зажмурившись, похоже, не от фонарика. – Это он написал. Про себя. Паша. Я говорила: хорошо, что не про нас книжка. Это про нас книжка.

Луч сполз на жидкий снежок, местами стоптанный до асфальта и земли, в замысловатом порядке уступавших друг другу под деревом. Паша застыл рядом, повесив руки.

Аня открыла глаза. В глазах плавали светлые пятна. Она не видела, конечно, ни темного переулка, которым они шли, ни начала улицы, ни «зебры», ни ограды парка, ни кустов, под которыми дергались едва заметные в темноте женские ноги.

Дергались они недолго.

Рука в строительной перчатке вцепилась в застежку точно такой же, как у Ани, куртки и затащила неподвижное тело поглубже в кусты.

Часть четвертая. Сократить можно всё и всегда

Глава первая

Скейт все-таки пришлось забрать. Клим увиливал почти месяц – нафига ему этот скейт зимой, в комнате после покупки велосипеда и так повернуться негде, – но Настя умела быть очень убедительной. И очень неприятной.

Вечером выкину, написала она. С балкона прямо. А ты гениальный стишок сочинишь, всё польза.

Слушай, ну некогда сейчас вообще, сделал последнюю попытку Клим, всех к Новому году колотит, заказов море, а вот на НГ я поздравлять забегу – и заберу одним ходом.

О, ты еще и поздравлять придешь, нехорошо обрадовалась Настя. Клим вздохнул, подождал, разглядывая переписку, тревожно скудную смайликами, и безнадежно написал: ну хотели же по-человечески.

По-человечески и прошу, а не на «Авито» твой стафф выставляю, отрезала Настя.

Вечером зайду, сдался Клим. В десять нормально?

Как уж постараешься, сообщила Настя.

Клим постарался, даже пиво принес, и держался изысканно, как только мог. Но дальше прихожей его не пустили. Настя кивнула на впрямь здоровенный, придется признать, пакет: куча вещей, и скейт торчит, – Клим и не думал, что такую прорву у бывшей оставил, – и сделала жест. Пиво причем приняла, зараза, но открывать и предлагать глотнуть, как раньше, не стала. Как раньше больше не бывало. И слава богу, подумал Клим, что отказался от идеи понабиваться на чай, ночь или прощальный быстрый секс, – Настя выглядела неплохо, особенно в тусклом свете прихожей, но держалась строго. Явно помнила, что прощальных быстрых сексов было уже три или четыре, и каждый следующий раздражал ее всё сильнее. Что ж они вечно памятливые такие, с досадой подумал Клим, которого всё как раз совершенно устраивало, сделал ручкой, подхватил пакет и отбыл навсегда.

Закрыли, отрезали, забыли. Едем дальше.

Так он уговаривал себя с полдороги, но раздражение улечься не спешило, к тому же торчащий из пакета скейт норовил стукнуть то по голени, то под рёбра. Правда выкинуть надо было, подумал Клим, и даже выдернул его из сумки. Взвесил в руке, заглянул в сумку, пытаясь сообразить: есть там вообще нужный шмот, или криповая паль? С Настей Клим сошелся совсем звонким невменько, и одевался о ту пору соответственно.

Рассмотреть в морозном сумраке ничего не удалось, урн поблизости не отмечалось, улица была совершенно пустой. Совершенно – значит, не только без людей, но и почти без снега. Дикие стада дворников, похоже, в непредсказуемости своей опять выбрали самый неочевидный объект нападения: темный малохожий тротуар, впадающий в аллею за вечно реконструируемым парком.

Клим пристроил пакет на плечо и потоптался, оглаживая скейт и вглядываясь в добытые из-под льдистой корки росчерки асфальта. Скейт промерзнуть не успел, руку не студил и колесами вертел как надо. Клим, пробормотав что-то виновато лихое, уронил его, запрыгнул, едва не приложившись копчиком от растренированности и сезонного фактора, заржал, дернулся вперед раз и другой, раскидывая неровное грохочущее эхо вдоль тротуара, и с третьего толчка полетел как надо. Сразу стало холодно глазам, зубам и рукам, Клим прищурился, стараясь не лыбиться, прибрал пакет под мышку, а руки в карманы, мельком подумав, что надо все-таки поискать перчатки в старой куртке, выгнал почти летнюю скорость и понял, что вечер удался. Это было лучше, чем быстрый секс.

Скейт и Клим ревуще грохотали, наполняя смыслом движения бессмысленный закоулок, грохотали вольно и неудержимо: по серебристой от луны прямой, краем поворотной дуги, располосованной жидкими тенями тополей, сквозь вязкую черную тень кустарников.

И заткнулись с коротким стуком.

Скейт полетел в одну сторону, Клим – в другую, успев, к счастью, сгруппироваться: помнят ручки-то и прочее тельце. И пакет с тряпьем, тоже к счастью, подвернулся под локоть, смягчив удар о теперь совсем уже неуместно расчищенный асфальт.

Клим вскочил, шипя не столько от боли в колене, сколько от досады, рассмотрел себя, отряхнулся, проверил цельность и функциональность конечностей и похромал к скейту, виновато уткнувшемуся в сугробик у противоположного бордюра. Скейт был еле заметен в тени густых не по сезону кустарников – не листвой, но ветками и колючками. Шаги Клима звучали странно: почти беззвучный скрип подошвы отбрасывал басовитое эхо, которое тут же будто придавливалось подушкой. И досадливый возглас разнесся и стих так же.

Клим оступился на чем-то неуместном посреди тротуара, подопнул, спохватился, настиг отлетевший сапожок и поднял. Реально сапожок, женский, черный, без застежек и шнуровки, почти без каблука.

Золушка долбаная, нельзя ж так разбрасываться, подумал Клим. Ногу отморозишь – на следующий бал не возьмут.

На черную кожу села крупная красивая снежинка, рядом другая. Клим поднял голову. Начинался снегопад, настоящий такой, зимний.

Клим повертел в руке сапожок, стылый и смятый колесиком скейта, хотел швырнуть его в куст, в глубине которого замаскированной мишенью будто висело во тьме светлое пятнышко, но не стал поддаваться досаде и дремучим инстинктам. В Средневековье щиты как раз для того и делали светлыми или блестящими, чтобы лучники подсознательно целили в них, а не выше или ниже. У нас тут не Средневековье, подумал Клим, и аккуратно поставил сапожок на сугроб, чтобы принц или Золушка увидели сразу. Он подхватил скейт, сунул его под мышку, подобрал пакет и захромал домой, растирая подмерзшие ладони и беззвучно бормоча: «И дожил: до жил жжет жар жуткий, жаря нежную снежинку, да жаль, не жалит кожух съеженный жупана кожу жесткую: мертва».

Про светлое пятнышко в глубине куста Клим тут же забыл. А ступню в колготке телесного цвета не опознал в этом пятнышке не только он.

Глава вторая

Наташка не отзывалась с утра, Дементьев не сказал ничего полезного, за окном уже темнело, – значит, до собрания оставалось часа полтора; ну точно, час сорок. Андрей покосился на телефон – индикатор мессенджера в ответ не подмигнул.

Все-таки ушла в штопор. Ее бы прямо сейчас оттуда выдернуть, прокапываться увезти, но сам Андрей шагу со службы ступить не мог, и поручить было некому.

Ты бы, тварь, хоть зацепку какую дал, подумал он, старательно не обращая внимания на Дементьева. Ма-асенький заусенчик. А мы ужо за него зацепимся, и размотаем, и всем пузом влезем, Норов твой чихнуть не успеет. А тебе и пофиг, в худшем случае подельником пойдешь, тебе полезно. Непуганый ты слишком, вот что.

Татуированный бородач Дементьев был непуганым до омерзения и сверх всяких пределов: сидел нога на ногу да оглаживал пузцо, не соответствующее ни нежному возрасту – ну да, двадцать пять ему всего-то, – ни полуспортивной одежде. Хождение истории по кругу быстро превращает трагедию в фарс, а боевую уличную униформу – в хипстерский шмот. Спортом Дементьев если и занимался, то сугубо девачковым: джоггингом, калланетикой и фитнес-боксингом. Его выбор, чо.

Дементьев откашлялся, явно намереваясь закатить возмущенную речь о том, что не следует томить в полицейских застенках невинного человека, ничего ему не предъявляя и попросту не обращая внимания. Андрей, не отрывая глаз от монитора, показал: «Сейчас-сейчас» и добил лежавший со вчерашнего вечера протокол – к сожалению, лишь третий из одиннадцати.

А ведь придется его отпускать, подумал Андрей с сожалением, прикидывая, чем шугануть Дементьева напоследок, чтобы он не вздумал требовать извинений и тем более пересказывать Норову, что ничего у ментов нет. И тут зажужжал телефон. Светка.

– Да, – сказал Андрей, прикладывая трубку к уху. – Могу, если коротко. В смысле – где? Работаю. Куда? Еще раз, куда? Елки. А сегодня какое?

Он встал так резко, что офисное кресло, откатившись, грохнуло в стену. Дементьев вздрогнул и, чтобы скрыть испуг, ухмыльнулся. Вот это ты зря, подумал Андрей яростно.

Он совершенно забыл, что Лизку надо сегодня везти к логопеду в областную больницу. Точнее, помнил, что везти в пятницу, но почему-то решил, что в следующую, а не в эту, на которую Халк зачем-то перенес собрание по случаю позавчерашнего Дня милиции. Странно, что Светка этого не учла.

– Так я тебя специально спрашивала: в пятницу к двенадцати сможешь? – напомнила Светка яростно.

Вот оно что, сообразил Андрей с досадой. Я это как «в пятницу, девятнадцатого» услышал, баран глухой. Объяснять было и поздно, и бесполезно – как и пытаться отпроситься или тихо свалить с торжественного собрания. Халк относился к любым торжествам с пылом и страстью отставного прапорщика. Светка это знала.

– Такси возьми, – сказал Андрей, изнывая от стыда и бессмысленности – как будто Светка сама не знала, что делать в этой (как и в любой) ситуации.

Говорить вообще было не о чем, оставалось извиняться, ругаться или бросать трубку. Извиняться Андрей не умел, ругаться не любил, а бросить трубку значило влипнуть в долгую, никому не нужную ссору. Поэтому он постарался насовать максимально мягких и виноватых реплик: «Точно сможешь?», «Я бы встретил, но, блин», «Сразу звони, если что», убедился, что Светка хоть и кипела от бешенства, но разговор продолжила, дождался, пока жена нажмет отбой, аккуратно положил телефон на стол и вздохнул.

Дементьев опять выразительно откашлялся. Андрей, так и не глядя на него, выдохнул еще разок, звучнее – не выдохнул даже, а задудел что-то типа мелодии, которую сперва не разобрал сам, а разобрав, изумился: «Давай подвигай попой» из лихих в хорошем смысле девяностых. Не прекращая дудеть, он снял через голову свитер и футболку, аккуратно повесил их на спинку кресла и начал расстегивать джинсы.

Дементьев, хмыкнув, отвернулся. Андрей неторопливо прошел мимо него, похлопывая по голому животу в такт дудению, и запер дверь. Щелчок замка заставил Дементьева вздрогнуть сильнее.

– А то ломанется кто, а у нас такое, – пояснил Андрей, прекратив дудеть.

– Стриптиз, в смысле? – спросил Дементьев, стараясь понимающе ухмыльнуться.

– Сперва да, – согласился Андрей и кивнул в сторону стола, на котором черный экран телефона неровно отражал свет уже включившегося за окном фонаря.

Больше кабинет ничего не освещало, так что было почти сумрачно.

Андрей так же сумрачно продолжил:

– Видишь, не может никто. Придется самим.

– Чего – самим? – спросил Дементьев.

Он, сам не замечая, стискивал толстый трикотаж повыше колен.

Андрей, остановившись в метре от Дементьева, вытащил ноги из ботинок, с неудовольствием переступил по чистому на вид полу, стянул джинсы, оставшись в «боксерах», и, задумчиво оглядывая собеседника, щелкнул резинкой трусов. Дементьев вздрогнул совсем сильно и вжался в спинку кресла.

– Вы чего творите? – спросил он прыгнувшим голосом. – Вы ж при исполнении.

– В мундире предпочитаешь? – обрадовался Андрей. – Так ты везунчик сегодня.

Он шагнул к шкафу, извлек оттуда мундир майора полиции, вытащил из-под кителя рубашку, вделся в нее и начал застегивать, подцепив плечики к дверце шкафа.

Дементьев, нахмурившись, сказал:

– Если вы меня запугать хотите, то…

– Кто тебя запугивает, а? – резко спросил Андрей, дернулся к Дементьеву и застыл, всматриваясь. Дементьев застыл тоже, но от ужаса. Татуированные руки, вскинутые в защитном движении, подрагивали, но опустить их Дементьев боялся – или просто не замечал глупости и неудобства собственной позы.

– Ты же потом всё-всё расскажешь, да? – осведомился Андрей, не отпуская полуобморочного взгляда Дементьева.

Дементьев сглотнул, борода дернулась. Андрей мягко шагнул к нему и добавил:

– Или сейчас. Про то, что было.

– Я не знаю ничего, я говорил этому вашему, я спал, не слышал почти!.. – закричал Дементьев, пристроив наконец татуированные руки на груди в молящем жесте.

– Почти, – повторил Андрей. – Но что-то слышал.

Он сделал еще шаг, так что его темно-синие заношенные «боксеры» оказались на уровне старательно отворачиваемой бороды, и коснулся ухоженного чубчика Дементьева. Тот шарахнулся, чуть не рухнув со стула, и закричал уже в голос:

– Не слышно было, я спать хотел! Она такая: «Нет, нет, не надо» – не кричала, просто бубнила, а он: «Нормально, да ладно», и всё!

– Он – это Норов? – быстро уточнил Андрей.

– Да, Трофим, – сказал Дементьев, будто споткнувшись, и поспешно добавил: – Но он не кричал, и она тоже, и никаких ударов, я клянусь!

– А дальше что? – спросил Андрей, чуть покачиваясь.

Дементьев, едва не сворачивая шею в попытке уберечь бороду от прикосновения, плаксиво затараторил:

– И всё, я уснул! А утром проснулся – все на измене, ваши бегают, как будто, я не знаю, убили кого!

Андрей сделал шаг назад и мягко сказал:

– Ну Матвей. Ну чего ж ты сразу-то не объяснил? Мы бы и отстали. Видишь – ты сказал, я отстал. Почти.

Он вытянул из лотка несколько листов, положил их на стол перед Дементьевым, вцепившимся в край стула, и пристукнул ручкой. Дементьев вздрогнул.

Теперь это надолго, подумал Андрей весело, и предложил:

– Напиши, что рассказал, – и свободен. Спал, проснулся, услышал, всё.

– А Трофим тогда…

– Так он только «Да ладно» сказал, так? Ну что ему за это сделают? Выручай друга, давай-давай.

Дементьев, сгорбившись, смотрел на чистый лист бумаги, но на шум вскинулся мгновенно, будто только его и ждал. Ручка двери дернулась, в дверь негромко постучали. Дементьев открыл и закрыл рот.

– Минуточку! – громко сказал Андрей и вполголоса подбодрил: – Пиши-пиши. Без шапки и всяких там, сверху малость места оставь, и в свободной форме. Не договор же на ипотеку, просто друга выручишь.

Дементьев неохотно взял ручку и поводил ею над листом.

– И себя заодно, – добавил Андрей и поскреб бедро под трусами.

Дементьев, скомкав лицо так, что борода вылезла дальше носа, начал писать.

Андрей, последив за первыми строками, кивнул, отошел к шкафу, влез в форменные брюки и щелкнул замком.

Возле двери ждал Руслан, хмурый и раздраженный. Сразу видно, из «пыточной», а еще лучше видно, что пытка не удалась. Андрей показал ему, что следует помалкивать, и мягко прикрыл дверь. Руслан потянулся мимо него к ручке, злобно объясняя вполголоса:

– Андрюх, некогда. Норов, сука, так и в отказе, надо этого суслика жать.

Андрей, оттеснив его, поинтересовался:

– А хули ты отказное сразу не нарисовал?

Руслан молча попытался открыть дверь, не смог прорваться без боя и остановился, выжидая.

– Не, правда, – не унимался Андрей. – Жалко телочку стало, да: поехала с подружкой на базу с тремя чувачками, потом еще и остаться решила, когда подружка срулила по-тихому, – кто ж знал, что ее во все дыры долбить всю ночь будут, да?

– Ты это непременно сейчас обсудить хочешь? – спросил Руслан, кажется, задыхаясь от старательности, с которой подбирал слова.

Хватит, скомандовал себе Андрей, но сразу тормознуть не смог:

– А еще и Норов дерзкий да богатый, да? И прессануть такого сам бог велел, и…

Вот теперь точно хватит, повторил Андрей, заметив, что у Руслана явно падает крюк, аж глаза белеют. Он тряхнул головой и плечами, сбрасывая то, что давило со вчерашнего вечера и чуть не раздавило сейчас, и сказал:

– Не мельтеши, короче. Всё под контролем, дело сшито. Суслик собственноручно пишет сейчас, что слышал «Нет-нет» терпилы и «Ладно-нормально» Норова.

– Ип-понске бокс, – выдохнул Руслан, застыв. – Не врешь?

– С тебя, – сообщил Андрей без улыбки.

– Слушай, ну не заржавеет, – заверил Руслан. – Сейчас прямо метнусь. Заодно пожру, пока этот пишет. Вот ты колдун. Спасибо.

Он с размаху выдал Андрею ладонь, тот, ухмыльнувшись, звонко ответил. Руслан проявлял чувства очень редко – а теперь они не унимались:

– Девку-то реально жалко, а эти реально упыри, таких не наказывать – потом самим же опасно по улицам ходить будет.

– Ну поучи батю основам государства и права, – сказал Андрей, улыбаясь и машинально застегиваясь.

Руслан всё заливался:

– Форма решает все-таки. Буду теперь тоже на допрос хипстоты в парадке выходить. Ты чего вырядился-то?

– А ты реально по гражданке намерен пред очи Халка и всего начальства предстать? – удивился Андрей. – Не, ну можешь и так, конечно…

– Ип-понске, – медленно повторил Руслан. – Собрание же. День мента плюс два, по местному времени. Так. И я, значит, по-любому без обеда. Успею, думаешь, до дома и обратно?

– Поторопишься – успеешь, – сказал Андрей безжалостно, помедлил и все-таки спросил: – Слышь, а ты помнишь этого, сопляка с пояском?

– Напомни, – попросил Руслан, незаметно взглянув на часы в телефоне.

– Ну, серийный у нас тут лет пятнадцать назад был, в федеральный даже объявляли.

– Пятнадцать, – протянул Руслан укоризненно. – Андрюх, я пятнадцать лет назад в школу ходил и на соревнования ездил.

Он поморщился, будто от вдруг обострившейся давней боли. Андрей проворчал:

– Но не глухой же был, сарасовский вообще-то. Ладно, беги, измаялся, будто сикать хочешь.

Руслан, который и впрямь переминался почти по-детски, тут же неровно зашагал прочь, бросив на ходу:

– Если припоздну, а Халк спросит, скажи… Ну, что-нибудь.

– Учи батю, – сказал Андрей. – Чего хромаешь-то опять?

– Снег будет завтра, вот чего, – откликнулся Руслан почти из конца коридора и скрылся.

Андрей постоял, прислушиваясь к тишине за дверью, осмотрел себя, снова расстегнул пару пуговиц на рубахе и с грозным лицом вошел в кабинет.