Сергей Зверев
Третий всадник

Глава 5

Начальник секретно-политического отдела областного полпредства ОГПУ Афанасий Афанасьевич Гиря был кряжистый, круглый, весомый и непробиваемый, под стать своей фамилии. Годков ему перевалило за сорок. Солидный нос картошкой и абсолютно лысая голова не красили его, но добавляли солидности. Он восседал на начальственном стуле, как на троне. Смотрел на меня свысока – мол, гусь залетный, отрывает важных людей от важных проблем. Будто это не местные товарищи проспали все дело, а это я пришел и беспорядок им устроил.

Вся история с гибелью председателя колхоза «Путь Ильича» выглядела крайне нелепо. Его первым же выстрелом снял часовой, когда он уже почти перемахнул через забор. Тому есть масса свидетелей, оспаривать сам факт просто глупо. Убит при попытке к бегству. Часовому премию в виде усиленного продпайка. И дело в архив.

Вот только вкрадывались некоторые нюансы. Чтобы повиснуть на заборе, председателю сперва надо было выйти из запертой камеры-одиночки, пройти через два коридора. Дальше, в принципе, особо изощрившись, он мог проскочить мимо часовых незаметным и выйти к забору, но для этого нужно хорошо знать все ходы и выходы. А ведь в узилище он был впервые и вряд ли мог составить его схему лишь по своим походам на допрос.

Все эти соображения я и излагал сейчас начальнику СПО.

– И как вы объясните все эти факты? – напирал я.

– А чего их объяснять? Шлепнули контру – и поделом ему. А как он на заборе оказался – так это не наше дело, – небрежно отбил мою подачу начальник СПО и откровенно зевнул. Я испугался, что он сейчас заснет.

– Так, может, контра у нас под самым боком завелась? Кто-то открыл камеру. Подставил задержанного по делу о вредительстве, а еще важного свидетеля, под выстрелы.

– Важного свидетеля, – всплеснул руками начальник СПО. – Это в чем же он такой важный свидетель, что его так изощренно убирать надо было?

– Свидетель делишек беглого завотделом обкома Головченко, – буркнул я. Мне совершенно не нравилось направление, в котором двигался наш разговор.

– Ох, сынок, не ворошил бы ты эти дела, не занимался ерундой, а больше боролся бы за революционную законность.

– В какие дела? – прищурился я.

– Хочешь честно? Вот сделали из гражданина Головченко главного злодея. Контрреволюционер, крестьянство всячески уничижал и уничтожал. Вот только область в передовые вышла при нем и благодаря ему. И по зернозаготовкам, и по охвату крестьянства колхозами.

– Да уж, видим, как вышли.

– А ты не перебивай старших. Значит, был главный партийный руководитель по сельскому хозяйству передовиком. И тут комиссия из Москвы открывает нам глаза – мол, товарищ Головченко при тщательном рассмотрении оказался врагом, плел свою вражью паутину. Только зачем врагу выполнять планы заготовок? Молчишь? – начальник СПО насупился, водрузил свои увесистые кулаки на стол и стал выглядеть где-то даже угрожающе. – Я, конечно, человек маленький и с вышестоящим начальством во всем согласный. Вот только не секрет, что товарищ Русаков, который еще недавно, до откомандирования в Москву, работал у нас начальником секретного отдела, имел большие контры с сельскохозяйственным отделом обкома… Нет, я ничего не утверждаю, сынок. Я просто не хочу в это лезть. И в огромное значение показаний застреленного председателя упадочного колхоза не верю никак.

– То есть расследовать его гибель не будете?

– Кому расследовать? Моим сотрудникам? Область бурлит. Народное недовольство растет. Кулаки вокруг. Спецпереселенцы тысячами уходят в бега. Чтобы управиться со всем этим, мне народу в пять раз больше надо. Спасибо вам, помогаете по мере сил, хотя и местную обстановку не знаете. У меня люди с ног падают от недоедания и недосыпания. Разрываются, не в силах охватить все. Там людоедство, там крестьяне с голоду опухли, там разграбили склады. А ты мне предлагаешь комиссию создать, чтобы узнать, кто контрика хлопнул? Если делать нечего, займись. Все полномочия есть. Дерзай, сынок. Может, и нас, старых дураков, чему научишь.

– Спасибо за совет и помощь.

– Обращайся всегда. Чем могу, помогу…

Вышел я из здания полпредства злой как черт. И сильно озадаченный. Слова о том, что ситуация с беглым партийным деятелем неоднозначная и что Русаков имел раньше историю отношений с фигурантами, настораживали.

Поняв, что особой помощи ни от кого не дождешься, я все же попытался перетряхнуть изолятор для подследственных № 1. Тщательнейшим образом допросил каждого выводного и часового, дежуривших в тот день. И без какого-либо результата. В этом чертовом изоляторе всегда толкалась куча народу. И милиция, и сотрудники ОГПУ, и даже продотрядовцы, которые, как я понял, в этой области в каждой бочке затычка. И так хаотично служба поставлена, что выпустить задержанного из камеры и провести к стене, где его расхлопали при попытке к бегству, мог кто угодно. А что его подвели специально под пули – в этом я был уверен. И момент выбрали, когда у стены стоял самый внимательный, меткий и бескомпромиссный стрелок.

– Ну, забыли закрыть камеру, – пожимал плечами тюремный оперативник, который воспринимал мой визит в его владения в штыки, примерно как и начальник СПО.

– Не тюрьма, а проходной двор! – в сердцах воскликнул я.

– Вот именно, – буркнул оперативник. – У нас столько всех проходит. Кулаки, бандиты. Все не вмещаются. И так твоему председателю отдельный номер выделили, спасибо сказать должен.

– Что? – взвился я. – Спасибо? Вам! За то, что проморгали все на свете?!

– Ну, садись на мое место и не проморгай. Я за него не держусь.

В общем, поговорили. Ничего не выяснили. Я упорно наталкивался на глухую стену.

Господи, уже второй труп на моих глазах, как начали тянуть это дело. Цыпин во флигеле. Теперь этот председатель.

Я тогда еще не знал, что это лишь начало череды кровавых злодеяний. И что мое служебное любопытство и напористость лично мне стремительно прокладывали накатанную многими поколениями чересчур усердных сыщиков дорогу на тот свет…

Глава 6

Ранним утром опустились низкие серые тучи, и зарядил тоскливый мелкий моросящий дождь. Я глядел на него в высокое стрельчатое окно кабинета, когда дежурный по нашему штабу пригласил меня к телефону. Кому это я понадобился? Внутри я весь подобрался. Все телефонные звонки по сути своей тревожные. Они и звонят так грубо и громко, чтобы покоя от них не было.

– Сергеич, надо встретиться, – послышался в тяжелой эбонитовой трубке голос ревизора. – Я свою работу почти закончил. Картина, скажу тебе, удручающая.

Глядя на выразительно и нетерпеливо кивающего в сторону настенных часов Горца, я сказал:

– Сейчас времени нет. У нас выезд. В Артемьевское.

– Что, опять хлеб разобрали?

– Убили представителя власти. Разбираться будем по всей строгости. Приеду – позвоню.

– Не затягивай, – с какой-то тоской произнес ревизор.

Мы заехали в областное полпредство, где нас на площади, прям перед главным входом, уже ждал строгий, в возрасте, местный уполномоченный в военной форме. Здесь же собрались приданные нам в усиление добры молодцы из продотряда. Притом возглавить их взялся сам его командир и старый большевик товарищ Лифшиц, который был все в той же укороченной шинели и папахе не по стремительно теплеющей весенней погоде. Несмотря на солидный возраст, его хитрые глаза светились юношеским задором и энтузиазмом.

– Сейчас встряхнем Артемьевское хорошенько, товарищ Большаков, – пожимая мне руку, с воодушевлением произнес он. – Зарекутся впредь бунтовать, сукины дети! Верно, Тимошка?

– Ваша правда, товарищ Лифшиц, – подобострастно закивал Тимошка, тот самый долговязый парнишка, который, как я понял, являлся осведомителем Русакова и подсветил нам на днях тот злосчастный флигелек с тайником и врагом народа в комплекте.

Все забились в наш автобус. До цели добирались часов пять. Наш шофер петлял меж лесами, полями и озерами, видимо, впитав всей душой народную мудрость: «Напрямик ближе, а кругом скорее».

А на меня напала какая-то бескрайняя русская тоска. Мелкий дождь продолжал моросить, размывая контуры и смывая четкость мира. Раскисшая почва грозила засосать в себя деревеньки и села, дома и церквушки, мимо которых мы с трудом продвигались через уныние русской распутицы к своей цели.

С ситуацией по прибытии на место разобрались достаточно быстро. Благо из селян никто ничего не скрывал, а партийцы и сельсоветчики активно нам помогали. Сама история была по нынешним временам вполне обыденная. Собралась так называемая волынка – сборище селян с целью растащить зерно и скот. Обычно такие выступления состоят из столпотворения, агрессивных криков, попыток завладения колхозным имуществом и обвинений властей в том, что морят народ голодом. После приезда представителей власти и проведения агитационной работы ситуация чаще всего рассасывается. Правда, иногда попутно набьют членам колхозного правления или районному начальнику морду, но то не со зла, а крестьянской справедливости ради. Но здесь вчера прогремели выстрелы. Сотрудник милиции был ранен, исполкомовец убит. Уже задержаны наиболее активные крикуны.

Проблем установить, кто стрелял, не было. Сами же крикуны, перепуганные таким оборотом дела, по жизни больше бузотеры, чем антисоветчики и подкулачники, тут же и сдали убийц.

– Так то братья Прокоповы! Кулацкие морды! А мы на пальбу не подписывались! Нам бы только покричать за правду! – выдал главный бузотер – босяк и горький пьяница, которого я допрашивал в выделенной нам для работы сельской избе-читальне, заполненной столами со стульями, лавками, книгами и газетами.

– Где их искать? – спросил я.

– Так все знают – на Ближних болотах они хоронятся. А там искать пользы нет. Там такие болота, что только утопнешь, но ни в жисть ничего не сыщешь.

Обшаривать болота – задача не столь сложная, сколь совершенно неподъемная. Как пояснили местные, там армию Деникина можно спрятать. Значит, надлежало найти тех, кто покажет нам логово убийц. Ведь наверняка они держат связь с местными. Хотя бы для того, чтобы завести народ на волынку и в ее ходе подстрелить пару «краснопузых большевичков», как они нас называют.

И как найти эту связь их? Мы все думали-гадали, как будем опрашивать людей, вычислять. Все это долго и кропотливо. Но тут Лифшиц нас успокоил:

– Сейчас вмиг организуем.

– Каким образом? – заинтересовался я.

– Да дело нехитрое. Подход надо знать.

Он тут же пнул сельсоветских, чтобы те организовали сход на центральной площади села, рядом с церковью. Явка обязательна.

Народу там собралось полно. Все пространство было заполнено. А из-за церковной ограды на все это мрачно взирали одетые во все черное поп с попадьей и подьячим.

Лифшиц закатил пространную и простую, как пять копеек, речь, сводившуюся к тому, что за колхозами будущее, кто хочет жить достойно – будет их крепить, а кто не будет крепить, тому и жить незачем. Потом потребовал выдать кулаков и их пособников, совершивших убийство. Народ что-то вяло прокричал – то ли одобрительное, то ли ругательное. Никто никого, конечно, не сдал. И я даже не понял, зачем все это представление. И как оно служит нашей благородной цели.

Но, сойдя с подводы, служившей ему трибуной, Лифшиц о чем-то пошептался с местным партийцем, который с самого начала помогал нам. А потом подошел ко мне и Горцу и сообщил, все с тем же хитрым ленинским прищуром:

– Голову на отсечение даю, это они связь держат.

– Кто они? – не понял я.

– Да две бабы те, – пояснил туманно Лифшиц.

– Кукуевы. Мать и дочь, – добавил стоящий рядом партиец.

Оказалось, Лифшиц с трибуны не столько пропагандировал за светлую колхозную новь, сколько всматривался в селян. Хотя и было их немало, но опытный взгляд сразу вычленил нескольких. У кого морды сытые. Кто злобно смотрит. Кто нервно реагирует на призывы найти и покарать скрывающихся кулаков. И вычислил этих двух вполне ладных бабенок, лица которых были напитаны высокомерным презрением к происходящему. Они невольно дергались, когда оратор пылко обещал найти и покарать подлых убийц. А главное, на фоне царившего на селе жестокого голода, когда селяне едва ноги таскали и с трудом добирались до поля, чтобы из последних сил сеять хлеб, эти две выглядели достаточно сыто.

– Сытая харя на селе сегодня – это по большей части враг, – поведал Лифшиц простую истину. – Честный крестьянин преодолевает через колоссальные усилия продовольственные трудности. А враг жрет заныканное от советской власти.

Партиец подтвердил подозрения Лифшица. Пояснил, что ходили слухи, будто эти две бабы с кулаками блудят. Хотя и состоят в колхозе, но работают спустя рукава, трудодни не шибко наработали. Значит, кто-то их подкармливает.

– Будем проверять, – многообещающе произнес я.

И мы всей толпой отправились к Кукуевым.

Изба у них была просторная и очень чистая, располагалась совсем недалеко от избы-читальни. Досталась она старшей Кукуевой от скончавшегося где-то на отъездных приработках зажиточного мужа.

Тут опять проявили себя продотрядовцы – все же профессионализм есть профессионализм. За каких-то полчаса рядом с участком нашли хорошо спрятанную яму с зерном и картошкой. Притом запасы были приличные, хватило бы, чтобы пережить голод, десятку человек.

– От кулаков подарок? – спросил я, в упор разглядывая смирно сидящих на лавках в избе, положив руки на колени, двух крупных, веснушчатых, на лица симпатичных женщин, похожих друг на друга. Только одна была старшая, другая – младшая. Мать и дочь Кукуевы.

Призывы к совести и угрозы отскакивали от них, как охотничья дробь от танковой брони – вроде и шуму много, но не пробивает. Они даже не удосуживались отвечать. Смотрели куда-то вроде и на нас, но мимо нас. Только старшая Кукуева все время отрицательно качала головой.

– Не говоришь, ну и ладно, – махнул рукой Лифшиц. – Сейчас снова сход на площади соберем. Покажем, сколько ты зерна наворовала у государства и колхоза. Да и поедем к себе домой. А вас, девоньки-красавицы, здесь оставим. Селянам объясните, как рачительно хозяйство надо вести, чтобы столько зерна намолотить.

Старшая побледнела. Она отлично знала, о чем идет речь. Наслышана о вспыхивающих везде самосудах, когда за горсть зерна готовы забить насмерть, не то что за несколько пудов. И примерно представляла, как спичкой вспыхнет народная злость и как их будут рвать на куски. Тем более на селе их не любят, а защитить теперь некому, потому как единственный милиционер в больнице после волынки, а ОГПУ сейчас уедет.

– Так что давайте по-хорошему, – продолжил Лифшиц. – Мы тихо зерно оприходуем и вас в покое оставим. А вы нам стежку-дорожечку к Прокоповым укажете.

Старшая Кукуева напряженно задумалась. А младшая, осознав неладное, со всей своей девчоночьей дурью отчаянно заголосила:

– Нет! Они хорошие!!!

Понятно, тут дело личное и сердечное. Притом и у мамаши, и у дочери.

Я велел дочку вывести во двор. А сам придвинулся к ее матери.

– Ну, голубушка, ты же повзрослее и поумнее дочурки будешь. Понимаешь, что не стоят эти кулацкие выродки того, чтобы вас на части селяне порвали. Братья же к вам как к полезной скотине относятся, – забросил я удочку и попал в точку – женщину аж передернуло. – Давай говори, где они?

– На Ближних болотах, – глухим голосом произнесла женщина.

– Болота большие. Покажешь?

– Покажу.

Вскоре наш отряд выдвинулся в болота. Уже вечерело, но до заката должны управиться.

– ОГПУ, не лезь вперед, – сказал мне Лифшиц, преисполненный энергии боевого задора. – Тут наши места. Мы их отлично знаем. И с кулацкой мордой обращаться умеем.

Я не возражал. Раз в кои веки кто-то кроме меня изъявил желание идти в авангарде. А мы не гордые, в обозе поскучаем.

На место добирались недолго, но такими хлюпающими болотными тропами, что без проводницы не прошли бы никогда. Наткнулись на внезапно выросший в трясине остров, на котором за кустарником был различим грубо сколоченный сруб.

Продотрядовцы лихо рванули вперед. Послышались крики. Хлопнула пара винтовочных выстрелов.

Когда я ступил на остров, рядом со срубом мордой в землю лежали двое кулаков – не подстреленные, но прилично побитые. Рядом с ними валялись их обрез и винтовка Мосина – теперь это наши трофеи. Еще интереснее трофеи были в захоронке.

– Пудов пятьдесят будет, – оглядывая залежи зерна, оценил старый большевик Лифшиц. – Как только через болота протащили.

– Своя ноша не тянет, – хмыкнул долговязый продотрядовец Тимошка.

Наползла темная ночь с узким серпом луны и иглами звезд на черном бархате неба. В избе-читальне я допрашивал задержанных. С глазу на глаз, очистив помещение ото всех посторонних. Это мое правило – чем меньше ушей, тем лучше. В таких вот допросах и разговорах иногда удается узнать нечто важное, что может явиться козырем при определенных условиях. Да и вообще, задушевный разговор – одно из самых эффективных видов оружия у оперативника. Правда, особой задушевности тут ждать не приходилось. Братья были бородатые, тучные, сытые и крайне озлобленные.

Таиться они не стали. Даже с какой-то гордостью пояснили, кто из них в кого стрелял, добавив, что об одном жалеют – мало красной сволочи положили. А чего им стесняться? Прекрасно понимали, что за эти художества наказание одно – исключительная мера социальной защиты, то есть расстрел.

Я заполнил протокол своим почти каллиграфическим почерком и дал прочесть старшему брату. Тот был грамотен, но читал с напряжением, повторяя слова шепотом. Потом кивнул и расписался аккуратно и коряво, макнув перо в чернильницу.

– Эх, паразиты вы, – вздохнул я. – Ничто вас не исправит. Жируете на болотах, когда народ мрет.

– Мы паразиты? Кто тут паразит – так это ваш партийный начальник Головченко. Вот кто с народа три шкуры умел содрать!

– А ты никак народ пожалел?

– А чего его жалеть? – махнул рукой кулак. – С него все шкуры дерут. И царь драл. Теперь вы дерете.

– И вы.

– И мы… Поэтому не надо словом обидным кидаться.

– Мы ошибки признаем. И Головченко теперь враг. Скрывается, но мы его найдем.

– А чего его искать? Вон давеча мы его в овраге у Валеевки видели. Хотели взять его живьем и поспрошать о жизни, да он револьвер вынул… Не решились…

– И знаете, где он хоронится? – напрягся я.

– Да кто ж его поймет. Там чащи знатные. Так же надежно, как и на наших болотах, можно захорониться…

Вот это новость. Вот тот самый козырь, на который я надеялся.

– Ты только об этом не трепи особо, – предупредил я. – А мы разберемся.

– Да больно надо, – презрительно фыркнул кулак.

Значит, Головченко из области не съехал. И отирается где-то здесь неподалеку. Это уже само по себе открытие. Теперь надо тщательно продумать, как отработать эту информацию, как организовать мероприятия по задержанию. Широким фронтом тут не попрешь во избежание саботажа и утечки информации. Надо как-то аккуратнее. Тихо напрячь агентуру. Может, ловушку какую заковыристую устроить.

Я улыбнулся, представив, как вытянется высокомерная физиономия начальника СПО Гири, когда заезжие умники выполнят его работу.

Главное – ее выполнить…

Глава 7

В город мы вернулись следующим вечером. Пропыленный, стойко выдержавший дальнюю поездку автобус устало застыл во дворе. А мы с Горцем направились в особняк. Такова уж натура человека – даже временное пристанище мы воспринимаем как дом и возвращаемся в него, словно в надежную и спокойную гавань.

Просторное помещение, прозванное нами «бальным залом», служило и комнатой для общих совещаний, и местом досуга. Сейчас там чаевничали пятеро наших боевых товарищей. В группу собрали людей с самых разных концов страны – и из города Горького, и с Урала, и с Чернигова.

Нас тут же пригласили за стол. Уралец поинтересовался:

– Как прокатились?

– Да нормально, – ответил я, устраиваясь поудобнее на венском стуле. – Террористы в камере в Ольшанском райцентре. А мы здесь. Живые.

– Со стрельбой брали?

– Не без этого. Продотрядовцы Лифшица хорошо поработали. Мы только в сторонке, как в театре, поскучали, зевающими зрителями.

– Продотряд. Умелые ребята, – оценил уралец.

– А вы где подвиги совершали? – спросил я.

– Терницкий район. В колхозе «Безбожник» кулацкие великовозрастные детишки спалили колхозный сарай и помещение сельпо. Порезали пять колхозных лошадей, молотильную машину в овраг выбросили. В общем, погуляли на всю катушку. Мы их оформили как группу вредителей.

– Вредитель. Гнусное племя! – горячо воскликнул Горец. – Чужой труд не уважать – это в себя самого плевать.

– Да они и тебя, и себя обплюют – и не поморщатся. Ни совести, ни понятия о правде жизни. Только злобное желание навредить побольнее и посильнее, – резонно заметил уралец.

Чаепитие было скромное, без разносолов. Сложились, кто чем мог. Кто-то выложил галеты из пайка. Кто-то нашел леденцы и сахар. Черниговец привез с собой из дома абрикосовое варенье, которым делился со всеми, правда, в микроскопических порциях – ему бы аптекарем работать.

В желудке бурлило. Хотя грех жаловаться. Нас еще более-менее снабжали. Беспокоило, как там жена с маленьким сыном. Но тут мои ребята обещали позаботиться. Как в ресторациях питаться не будут, но и с голоду не опухнут.

Обстановка за столом была домашняя. За два месяца в Нижнепольске мы сумели крепко сдружиться. Иначе солдату нельзя. Нужно чувствовать надежное плечо боевого товарища рядом.

– Представляешь, фуражку на него надели и у трапа поставили. А тут проверяющий. А темно. Он и говорит… – загибал Вася Говорун одну из своих бесчисленных моряцких историй, почерпнутых во время службы в торговом флоте, на этот раз про медведя на пароходе. Загибал умело, смеялись все. Но постепенно разговор привычно скатился к положению в стране.

По рассказам парней можно было примерно представить географию бедствия. Где-то ситуация была вполне терпимая, вроде моей родной области. Где-то было совсем плохо, как здесь. Как я и ожидал, хуже всего пришлось Украине. Оно и понятно. Еще когда в позапрошлом году внедрялся там в антисоветское подполье, я прогнозировал, что дело кончится большой бедой с учетом царившего в республике самодурства исполнительной власти, приправленного национализмом. Ну а также в связи со склонностью населения к анархии, его удивительного куркульства и тупого упрямства. Сопротивление коллективизации там было очень сильное. Былой бандитизм мы переломили, но не до конца.

– Вот зла не хватает на куркуля! – возмутился черниговец. – Бьемся с этой темной крестьянской массой. Трактор привели на поля! Школы и больницы строим! А они нам все в спину стреляют. И народ все кулака с попом слушает. И что, долго так будет? Не сломаем их?

– Ломать не строить, – благоразумно отозвался горьковчанин, самый рассудительный и старший из нас, он же наш временный парторг и главный агитатор. – А ты не думал о том, что в России две России? Городская и крестьянская. Первая – это устремленность в будущее, промышленность, государственное управление. Вторая – земля и традиции. Традиции порой прекрасные, а иногда дремучие и жестокие – когда хитрое дело решат всем миром по совести, но и за свое вилами проткнут без раздумий. И так уж выходит, что эти две России никак не могут жить друг без друга, но при этом всегда стараются выехать за счет друг друга. И взаимных обид накопилось немало.

– Ну да, – кивнул я. – «Государство всегда против крестьянина», – говорит крестьянин. «Куркуль будет сидеть на зерне и не поделится с умирающим, пусть хоть все вокруг с голоду сдохнут», – резонно отвечает горожанин. Так и живем.

– Но так жить дальше нельзя, – возразил горьковчанин. – Смычка между городом и деревней, как учит партия, – это наше будущее. Когда каждый гражданин на вопрос о том, кто он, ответит, что он советский человек. Нас всегда разделяли. А теперь пора и объединяться. Цели-то грандиозные. И врагов у нашей страны не счесть. Мы большевики, братцы. Так что и голод переживем. И куркуля из деревни изживем…

Наш интеллигентный диспут варварским образом прервал часовой. И обращался он лично ко мне:

– Александр Сергеевич. Там какой-то гражданин. Вас спрашивает. Говорит, ревизор Симонян его послал.

У меня екнуло сердце. Неожиданно как-то это. И чего, спрашивается, Феде понадобилось на ночь глядя? Правда, мы с ним договаривались встретиться, но не при свете же луны. Хотя он такой человек. Из-за пустяка поднимать шум не станет. Значит, что-то стряслось.

– Уже иду. – Я поспешно поднялся.

Часовой остался в помещении на входе, сторожить свой пропускной пункт. А я неторопливо и солидно, как и положено уполномоченному, спустился по широкому купеческому крыльцу на мостовую.

Улица озарялась неверным скачущим светом керосиновых фонарей, которые исправно зажигали каждый вечер. Электричества не хватало на весь город, потому некоторые места освещались по старинке, керосином, а в большинстве мест и этого не было. Я разглядел сгорбленную темную фигуру в коротком пальто, прислонившуюся к афишной тумбе с рекламой гастролирующего одесского театра.

Человек заметил меня и двинулся в мою сторону вихляющейся походкой. Был он невысокий и на редкость нескладный – криворукий, кривоногий, перекосившийся какой-то. Он задержался на грани, когда человек выглядит уже сильно удручающе, но пока еще не окончательно уродливо.

– Пошли, товарищ начальник, – заговорщически, на редкость густым и мощным голосом произнес он, приблизившись на расстояние вытянутой руки. – Федор Михайлович ждет.

– Что ему понадобилось? – поинтересовался я.

– Дело, говорит, тайное и личное.

– А ты сам-то кто будешь?

– Да на подхвате у него. Со снабконторы счетовод. Гоняет меня в хвост и в гриву, но я не в претензии. Человек он важный и ответственный… Ну, пойдем, пойдем…

Не понравился этот тип мне сразу. Говорил он быстро и напористо, как будто забалтывал, не давая вставить словечко.

Я шагнул за ним. И слегка притормозил. Вся ситуация меня настораживала. Ну не якшается Федя с такими. И тем более не гоняет людей в хвост и в гриву, прикрываясь тем, что он важный человек. Не в его характере. Конечно, всяко бывает. Однако…

И вдруг меня как молнией осветило и озарило. Кривой! По описаниям ровно тот самый, о ком говорил ныне убиенный председатель «Пути Ильича». Очень похожий тип приезжал по поручению Головченко грабить колхоз.

– А ну стоять! – Я шагнул к Кривому и крепко схватил его за локоть.

И тут же прогремел выстрел со стороны овощных складов…