Сергей Зверев
Последний день Америки

Глава 4

Российская Федерация, Москва. Четырьмя месяцами ранее

Сейчас Горчакову около шестидесяти. Задолго до сегодняшнего дня – при первом нашем знакомстве – было лет сорок пять. Он руководил одним из департаментов ФСБ, имел звание генерал-лейтенанта, но форму надевал крайне редко и только для визитов к высокому начальству.

Сергей Сергеевич был щупл, небольшого росточка; седые волосы обрамляли его лицо с правильными чертами. Он часто курил. Кожа его рук, лица и шеи была настолько тонкой, что почти не имела цвета. Однако внешность мало отвечала внутреннему содержанию: при некоторых недостатках характера он всегда оставался великолепным профессионалом, достойным человеком и интеллигентом до мозга костей.

Нас всегда поражала его скромность. Пройдя длинный служебный путь и постоянно вращаясь в высших кругах, Горчаков умудрился сохранить массу положительных качеств и остаться нормальным, доступным человеком. Во всяком случае, жил не на Рублевке, ездил на стареньком служебном авто без мигалки, а за продуктами ходил пешком с авоськой в ближайший магазин. Еще одно отличное качество: он умел сомневаться в своих мыслях, убеждениях, поступках. А ведь поговаривают, будто сомнение – неотъемлемый признак русского интеллигента. И наконец, он был хорошо воспитан и блестяще образован. Правда, иногда мог вспылить, наорать и даже объявить взыскание – в девяти из десяти случаев это происходило заслуженно; а в десятом, осознав свою ошибку, Сергей Сергеевич обязательно извинялся и пожимал в знак примирения руку. Мне нередко доставалось от него за ошибки, дерзость, едкие шуточки и независимый характер, но в целом он относится ко мне с теплотою и приемлемой строгостью.

Горчаков ненавидел любую религию, будь то ислам, иудаизм, христианство, буддизм, индуизм или что-то другое. Нет, он не был воинственным атеистом, коих в прошлом веке пачками штамповала коммунистическая партия. Просто не верил в посредников между человеком и Богом, считая их заурядными проходимцами, одурачивающими доверчивый народ в храмах, мечетях, синагогах и церквях. Он и без них великолепно разбирался в окружающем мире, придерживаясь самых высоких моральных норм.

А еще мы считали его ангелом-хранителем нашего отряда. К сожалению, в опасной работе боевых пловцов иногда случаются нештатные ситуации и даже трагедии с летальными исходами, предугадать которые заранее невозможно. И каждый раз Сергей Сергеевич едва ли не грудью защищал нас от карающего самодурства чиновников различных рангов.

Года четыре назад привычная для боевых пловцов служба во «Фрегате» начала медленно, но верно превращаться в ад. Количество командировок сократилось; в отряд зачастили комиссии с проверками, и все мы вместо того, чтобы заниматься своим любимым делом, целыми днями просиживали в душных классах, заполняя непонятные формуляры, сочиняя никому не нужные отчеты, объяснительные, докладные…

Впрочем, тогда подобное происходило повсеместно. Жизненно важные для существования сильного государства структуры, многократно доказавшие свою пользу, вдруг стали исчезать. Их разваливали с потрясающей стабильностью – каждый месяц приходило печальное известие об очередном сокращении такого-то отряда или подразделения. До поры мы надеялись на чудо, но… очередь дошла и до нас.

Я не люблю вспоминать о тех событиях. Нас довольно оперативно вышвырнули со службы с формулировкой «Уволить в запас в связи с сокращением и реорганизацией внутренней структуры Федеральной службы безопасности». Мне и другим ветеранам отряда, имевшим приличную выслугу, хотя бы начислили пенсию. А молодым коллегам просто помахали ручкой, сказав: «Когда понадобитесь, вас позовут…»

С тех пор у меня нарушена психика плюс икота при виде депутатов и чиновников. Да и не только у меня. Уверен: никто из моих ребят после подобной «обходительности» на государеву службу не вернется. Если нет уверенности во власти, то лучше податься к богатым коммерсантам, сумевшим организовать бизнес на многочисленных побережьях. Любого из бывших боевых пловцов они возьмут с превеликим удовольствием, ведь он – готовый инструктор и настоящая находка для таких компаний. Плати нормальные деньги и используй на полную катушку его бесценный опыт.

Поначалу я был здорово обескуражен увольнением и не осознавал глубины той пропасти, в которую угораздило слететь. Еще бы! Только что надевал черную тужурку с четырьмя рядами орденских планок, с погонами капитана первого ранга и имел полное право взирать на мир с улыбкой Гагарина. А сегодня стал простым московским безработным. Оказавшись на дне этой пропасти, я не хотел ничего. Ни-че-го. Отсыпался, читал книги, всласть проспиртовал свой организм. Через полгода надоело сидеть в тесной однокомнатной квартирке, задыхаться от собственного перегара, и я по примеру коллег по несчастью отправился на поиски подходящего работодателя. За пару месяцев я побывал в трех десятках компаний, организующих морские путешествия, рыбалку, подводные экскурсии и прочие экзотические мероприятия. Однако довольно скоро пришло разочарование. Где-то дайверская работа подменялась обязанностями обыкновенного спасателя; где-то платили сущую мелочь, на которую не смог бы протянуть и худосочный студент; в каких-то офисах сидели мутные люди, не знавшие, что и кто им нужен. А большинство менеджеров по кадрам отказывало в силу моего возраста.

– Извините, – вздыхали они, полистав заполненную мной анкету, – вам скоро сорок, а мы ищем специалиста с перспективой…

Моя пенсия была отнюдь не депутатской, а столичная жизнь имела одну поганую особенность: деньги здесь заканчивались чрезвычайно быстро. Вскоре у меня иссякли небольшие накопления, и настал такой период, когда от бессилия и возмущения хотелось биться головой о стену и орать в небо. Я был согласен на любую работу: таскать в бывшее бомбоубежище коробки с коньяком, стоять у лотка, разгружать фуры, охранять чужие склады…

С тех пор начались мои мытарства. Где я только и кем не работал! Трудился проходчиком в метрострое. Прочесывал металлоискателем сочинские пляжи в поисках утерянных золотых вещиц. Участвовал в турнире пловцов у островов Фиджи. Корячился разнорабочим на шахте одного из северных архипелагов. И даже искал останки сгинувшего на Филиппинах самолета, перевозившего крупную денежную сумму. Иногда мне улыбалась удача. А в некоторых случаях с трудом удавалось унести ноги. Чаще перебивался случайными заработками и даже голодал, если ситуация не позволяла перехватить в долг до пенсии.

Постоянной работы не было, как не было и мыслей по поводу дальнейшего жития. В бытие следовало что-то менять, иначе я рисковал спиться или утонуть в болоте беспросветной нищеты. Я ломал голову над планом выхода из тупика и бухал, бухал, бухал… А что было делать? Ведь только алкоголизм и систематическое пьянство позволяли примириться с этой поганой реальностью. Понятия не имею, что бы я делал сейчас, если бы четыре месяца назад мой сотовый телефон не ожил, высветив знакомый номер.

– Привет, Евгений, – послышался до боли знакомый голос.

Собрав волю в кулак, я произнес трезвым голосом:

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич.

– Не соскучился по сослуживцам?

Соврать с похмелья не получилось:

– Скучаю, когда есть время…

– Ты не занят? Я тебя не отвлекаю?

– Нет. Свободен с тех пор, как уволили.

– Чувство юмора не утратил – это уже хорошо. Рад тебя слышать. Стало быть, бездельничаешь?

Он и в шестьдесят бодр и весел. А мне еще нет сорока и так хреново, что хочется сдохнуть.

– Лень и безделье, товарищ генерал, – залог здоровой старости.

– О как! Жаль, не знал этого раньше. Ну, а серьезно? Как твои дела, чем занимаешься?

Я помедлил, подбирая слова для ответа.

– Иногда подрабатываю, если подворачивается нормальное дело. Но чаще отдыхаю. Некоторые плюсы у пенсии все-таки имеются: отдохнул, поумнел, выспался, – выливаю в стакан остатки рассола.

– Давненько не виделись, – как всегда издалека начинает старик. – Неплохо бы увидеться, поболтать…

Он никогда не говорит о сути дела сразу. Даже в те далекие времена нашей совместной службы, когда сверху спускали приказ о срочной работе, когда предстояло быстро собрать шмотки и лететь к черту на рога на другой конец континента.

– Вы по делу звоните или просто так?

Покашляв в трубку, старик огорошил:

– По телефону всего сказать не могу – слишком долго и конфиденциально. Короче говоря, надо встретиться.

«Конфиденциальность» на языке бывшего шефа означало нечто очень серьезное. Настолько серьезное, что я готов был испугаться.

– В двух словах не могли бы набросать? – вымолвил я, допив рассол.

– В двух словах не получится, – вздохнул он. И добавил: – Командировочку тут одну пробил – длительную, сложную, опасную. В общем, как ты любишь. Естественно, со всеми вытекающими льготами, премиями, бонусами и остальными сладостями.

Мозг моментально спроецировал идею с командировкой на мое бедственное положение, прикинул возможности, рассчитал затраты, рентабельность, норму прибыли и прочие матюки из бухгалтерского лексикона. Идея была глуповатой. Но красивой. И смелой. А еще это был реальный шанс не спиться и выбраться из болота, так как в командировке наверняка предстоит ходить на глубину. Для другой работы Горчаков нашел бы кого-нибудь другого.

– Ну так как? Готов уделить мне часок-другой?

– А чего ж не встретиться? К завтрашнему дню выйду из запоя и приеду. В полдень устроит?

– Ты что… про запой – это серьезно? Или опять шутишь?

– Шучу, конечно. Совсем вы от нормального общения отвыкли.

Горчаков тихо икнул и отключил связь.

Хорошо, что разговор закончился так. Обычно в ответ на мои шуточки шеф посылает в розовую даль и желает много других непечатных радостей жизни.

Утро выдалось ненастным, ветреным, тяжелым с похмелья и тоскливо-тревожным, что неудивительно, ведь мне приходится ехать на аудиенцию к боссу, от которого никогда не знаешь, чего ожидать. Нет, сегодня я не боялся нагоняя. С чего бы? Во-первых, не заслужил. Во-вторых, ради старых грешков он названивать не стал бы – не тот человек. В-третьих, мы давненько с ним не виделись.

«Скорее всего, наша встреча будет носить мирный характер, – заключаю, топая по переходу между станциями «Кузнецкий Мост» и «Лубянка». – Горчаков будет долго мямлить за жизнь, исподволь подводя беседу к нужной теме. Потом огорошит, предложив слетать в космос или в одиночку отправиться к Южному полюсу. При этом начнет впаривать прелести будущей командировки, сулить золотые горы и вольготную загробную жизнь. Это он умеет…»

Да, с ним никогда не было просто. Готовишься к взбучке, а получаешь благодарность с похвалой; заходишь в кабинет с чистой совестью и тут же нарываешься на взыскание. В течение получаса он сменит несколько масок и настроений: побыв нейтрально-холодным, по-отечески похлопает по плечу и тут же превратится в брюзгу.

Я почти на месте. Знакомое гранитное крыльцо, массивные двери центрального входа в серое мрачное здание. За время службы я бывал тут десятки раз, а сейчас отчего-то беспокоит ощущение неуверенности.

– Позвольте узнать цель вашего прибытия? – кивнув сухо, интересуется дежурный офицер.

Объясняю, к кому «прибыл», и подаю паспорт. Он снимает трубку внутреннего телефона, набирает номер…

За прошедшие четыре года здесь ничего не изменилось: тишина, угрюмая атмосфера, белый свет дежурных ламп и все тот же кисловато-приторный запах от паркетной мастики.

Связавшись с Горчаковым и получив «добро», офицер вписывает мои данные в журнал.

– Проходите. Третий этаж, кабинет номер триста двадцать…

А то я не помню номера кабинета! Я смог бы отыскать его с завязанными глазами. Знал бы ты, капитан, сколько и чего мне пришлось в этом кабинете выслушать!..

Поднявшись по парадной лестнице, подхожу к двери. Стучу. И слышу до боли знакомый скрипучий тенорок:

– Ну, чего скребешься под дверью, как мышь? Заходи!..

Глава 5

Атлантический океан; борт подводной лодки сверхмалого класса «Барракуда» Настоящее время

На одном из вспомогательных мониторов приборной панели постоянно высвечиваются два циферблата. Один показывает время по Москве, другой информирует о времени в том часовом поясе, где двигается «Барракуда». На данный момент я нахожусь в часовом поясе UTC-4, по которому живет население расположенных поблизости Бермудских островов. Свой рабочий график я вынужден корректировать, исходя из так называемого местного времени. А что делать? С восходом солнца я обязан подвсплывать для подзарядки, с наступлением сумерек – уходить на глубину.

Приготовлением ужина я обычно занимаюсь поздно – после десяти часов вечера, когда субмарина спокойно идет на приличной глубине. Спать в это время еще не хочется, так как за рабочий день я успеваю не раз приплющить головой подушку. Об усталости тоже говорить не приходится. Одним словом, после погружения ночью на глубину у меня начинается самое приятное время.

Вот и сегодня – после нервотрепок с непонятным звуком и маневрами ухода от встречного судна – я с нетерпением жду момента, когда аккумуляторные батареи насытятся солнечной энергией, и электросистема подаст долгожданный сигнал: «Подзарядка завершена».

Восседая на «троне», нетерпеливо поглядываю на часы. Во-первых, у меня разыгрался аппетит, и воображение постоянно рисует то одно роскошное блюдо на ужин, то другое… Во-вторых, на сегодняшний вечер запланирована баня. Громко, конечно, сказано. Баня на «Барракуде» – это десятиминутный теплый душ с весьма слабым напором. Увы, но большего я позволить себе не могу – слишком уж скромные возможности у бортовой опреснительной системы. Впрочем, хорошо, что есть хотя бы такая, иначе пришлось бы мыться морской водой, а это совсем другой коленкор.

Сейчас в Москве глубокая ночь – два часа пятьдесят минут. А в столице Бермуд – Гамильтоне – восемнадцать пятьдесят. До захода солнца остаются считанные минуты. Солнце уже нависло над горизонтом; панели фотоэлектрических преобразователей с каждой секундой получают энергии все меньше и меньше… Сигнала нет. Вывожу на экран значение заряда аккумуляторных батарей. Девяносто семь процентов. Нормальное значение. При такой зарядке «Барракуда» может идти экономичным ходом не менее трех суток. Пора сваливать на глубину.

Уменьшаю обороты гребного винта, отдаю штурвал от себя и… едва не подпрыгиваю от проклятого звука. Опять этот мощный рев, порождающий низкочастотные вибрации. И опять мое тело окатывают волны неприятного холода.

На этот раз проблема по-настоящему серьезная. Произошедшее утром сейчас представляется сущей ерундой. Тогда был только звук. Ужасный, выворачивающий наизнанку. Сейчас к звуку прибавились толчки. «Барракуда» словно задевает нечто огромное, отчего корпус покачивается, кренясь то вправо, то влево, то выдавая дифферент на корму, то основательно задирая нос. Первый толчок был настолько неожиданным, что я, потеряв равновесие, тюкнулся головой об угол шкафа. Вновь, как и утром, бросаюсь к мониторам. Трясущимися пальцами включаю внешние камеры, установленные на шлюзовом отсеке. Картинка с фронтальной камеры. Чисто. Только вместо искрящейся ряби на поверхности видны красноватые всполохи от лучей заходящего солнца. Вторая камера, развернутая на сорок пять градусов вправо. Тоже чисто. Опять толчок, от которого я едва не вылетаю из кресла. Определяю на глаз направление, откуда исходил удар. Кажется, слева и сзади. Вывожу на экран картинку с нужной камеры.

Что за чертовщина?.. – ошалело гляжу на огромное темное пятно, лениво плывущее рядом с левым бортом субмарины.

На корпус судна не похоже. Так что же?..

Кит! – озаряет догадка, когда на экране появляется огромный плавник. Синий кит! Его так же называют голубым. Самое крупное животное из всех, когда-либо обитавших на Земле…

Приняв балласт, заставляю «Барракуду» занять двадцать метров глубины – так безопаснее. В противном случае этот обезумевший экземпляр попросту вытолкнет субмарину на поверхность.

Итак, глубина двадцать. Кит продолжает издавать мощные звуки и таранить корпус «Барракуды». Понаблюдав несколько минут за его поведением, я начинаю догадываться о сути происходящего. В длину взрослая особь синего кита достигает тридцати семи метров, а самые крупные экземпляры весят до ста девяносто тонн. К слову, примерно столько весит современный железнодорожный локомотив. В Атлантике синие киты чаще обитают у побережья Канады и только в зимний период мигрируют в южные широты. Какого черта этот «товарищ» приперся сюда посреди лета – мне неизвестно. Голос подавал, конечно же, он. Утром с некоторого расстояния, а сейчас оглушает ревом, подойдя вплотную. Крупные блювалы издают очень мощный звук, имеющий интенсивность сто восемьдесят децибел. Такой «голосок» можно услышать с дистанции в несколько сотен миль.

Теперь о его странном поведении. Синие киты – моногамны; пары образуются надолго, самец всегда держится рядом с самкой и не покидает ее ни при каких обстоятельствах. Только в случае ее гибели кит начинает поиски новой подруги. Вероятно, самец, за которым я продолжаю наблюдать с помощью внешних камер, потерял партнершу, а мою «Барракуду» принял за «свободную леди». Вот и обхаживает, потираясь о нее своим телом. А я, не к ночи будет сказано, от каждой его «нежности» едва не вылетаю из кресла… Разобравшись с источником опасности, я принял решение уйти на глубину. Не ждать же, пока огромный Ромео погнет лопасти гребного винта или с дури снесет рули. На глубину до пятисот метров синие киты ныряют в исключительных случаях – при сильном испуге или ранении. Обычные погружения не превышают ста пятидесяти метров. Ведь максимально они могут пробыть под водой не более двадцати минут. Этим я и воспользовался, приняв балласт и резко отдав штурвал от себя.

Кит преследовал «Барракуду» около четверти часа: ревел, подплывая то снизу, то сверху, то сбоку – терся о борта…

Оторвался, с облегчением выдохнул я, когда массивное тело исчезло из поля зрения.

Заняв для пущей надежности двести метров, я откинулся на мягкую спинку и минут десять сидел неподвижно, подспудно ожидая новых сюрпризов от морского монстра.

Тишина. Такая тишина и безмятежность достижимы только на большой глубине.

Ну, слава богу, установив мощность экономичного хода, покидаю рабочее место. Теперь можно заняться ужином и баней. А перед сном приподнимусь до восьмидесяти метров…

Захожу в душевую кабинку. Банный день – одно из самых приятных мероприятий в моей подводной эпопее. Водичка теплая, течет стройно. Намыливаю голову, затем простенькую мочалку. С наслаждением смываю с себя пену. Кайф…

Да, на больших лодках все было иначе. Ее экипаж разбит на три вахтовые смены. Все вахты по четыре часа. Каждая смена завтракает, обедает, ужинает и пьет вечерний чай отдельно, практически не пересекаясь с другими сменами. Ну, кроме собраний, смены вахт и общих мероприятий в виде праздников или соревнований, организованных замом по воспитательной работе. Из развлечений на подводной лодке только турниры по шахматам, шашкам и домино. Пару раз на моей памяти командование устраивало спортивные состязания, типа поднятие штанги, отжимания от пола, подтягивание на перекладине… Однако вскоре пришла директива, запрещающая подобные мероприятия. Оказалось, что насыщенный двуокисью углерода воздух внутри подлодки плохо влияет на сердце.

Что еще было веселенького на больших подводных кораблях? Ах да – кино! В те времена не существовало планшетов, мобильников и DVD-плееров; в офицерской кают-компании или в матросской столовой ставили обычный пленочный кинопроектор. Крутили в основном патриотические фильмы или комедии. Эротика была под строжайшим запретом, но матросы находили выход: нарезали из картин самые откровенные сцены, склеивали их в одну короткометражку и пускали по кругу…

Жить в замкнутом пространстве, когда вокруг тебя кипит работа и обитают такие же люди, не так трудно, как кажется. Во многом потому, что ты постоянно занят. Восемь часов пролетают на вахте, где необходимо следить за показаниями приборов, делать записи в журнале и быть готовым к любой нештатной ситуации. Примерно столько же спишь как убитый; полтора-два часа уходят на еду и прочие обязательные заботы. В три часа дня свободных от вахты матросов поднимают на «малую приборку». Все идут убирать какой-то участок одного из отсеков. У кого-то это пульт управления, у кого-то – кубрик или часть коридора, а кому-то «посчастливилось» наводить порядок в гальюне. Причем самое обидное заключалось в том, что закрепленный за тобой участок не менялся весь поход и если уж начал драить матросский туалет в носовой части корабля, то драишь его до победного конца. В общем, не заскучаешь и на философские размышления не отвлечешься.

Что мне нравилось в походах на крупных субмаринах? Наверное, отсутствие морской болезни. Лодку бросало только в надводном положении. Правда, исходя из требований скрытности, она всплывала лишь раз в сутки, чтобы провести сеанс радиосвязи. Ну, а на «Барракуде» это «удовольствие» продолжается весь световой день. Зато после погружения на большую глубину в моем распорядке наступает полная расслабуха. Управлением субмарины занят автопилот, и если он каким-то образом перестанет справляться с задачей удержания заданного режима движения, то система оповещения мгновенно подаст сигнал. Я же предоставлен сам себе.

Торопливо ополаскиваюсь чистой водой. Увы, здешняя душевая кабинка – не ванная комната в моей московской квартирке. Водяных счетчиков нет, однако запасов воды мало – стоит замешкаться и… будешь стирать с себя остатки мыла полотенцем. А мне еще желательно побриться. Не люблю я буйную растительность на лице…

Заканчиваю банное мероприятие. Сушу волосы, вытираюсь, натягиваю свежее бельишко. Чистое тело дышит совсем по-другому. И настроение тут же меняется: минувшие проблемы забываются, появляется вера в светлое будущее.

Другое дело! – задаю опреснителю новый цикл работы и возвращаюсь в основной отсек. Пора садиться за стол.

На столе уже ждет баночка хорошего пива, вобла из недавно откупоренной жестяной коробки, консервированный салатик и пяток сосисок, которые следует разогреть. Включив микроволновку, открываю банку и делаю первый глоток… Полсотни литровых банок пива мне разрешил взять на борт сам Горчаков.

– Почему бы нет? – пожал он плечами, выслушав мое пожелание относительно слабого алкоголя. – Консервированная вобла на кораблях – обычное дело. Ну, а раз есть вобла, то должно быть и пиво. – И, помяв пальцами подбородок, добавил: – Поклянись, что не вылакаешь все в первые три дня.

– Да просидеть мне весь поход в аккумуляторной яме!

– Годится, – смилостивился он.

Так в холодильном отсеке «Барракуды» появилось несколько коробок с пивом и с десяток бутылок отменного вискаря. По баночке пива я употребляю после баньки, а вискариком балуюсь по субботам и большим праздникам.

Старая морская поговорка гласит: «Если хочешь жить в уюте – ешь и пей в чужой каюте», – довольно изрекаю, очищая воблу. Жаль, что на моей субмарине всего одна каюта. Буду есть и пить в своей…

Утро. Голова после выпитого накануне литра пива тяжеловата. На суше я употребляю спиртное почаще, здесь же совершенно потерял форму, потому организм в недоумении. Проснувшись, лежу с открытыми глазами и рассматриваю белый потолок, словно надеясь узреть что-то новенькое. К сожалению, ничего нового там нет: те же панели из негорючего пластика, те же тонкие росчерки теней. Господи, как же мне опостылел этот белый цвет!

Помню, читал о том, что где-то существует (или существовала) так называемая «белая пытка». Это вид эмоциональных мучений и, возможно, худшая из всех пыток, придуманных человечеством. Вместо избиений, поражения электрическим током, пребывания в неудобном ящике и прочих физических страданий, человека пытают полной изоляцией и сенсорной депривацией. Камера для «белой пытки» не имеет окон и окрашена изнутри в ярко-белый цвет. В верхней части встроены несколько мощных светильников такого же белого цвета. Кормят рисом, подаваемым на белых пластиковых тарелках; в углу ослепительно белый унитаз. Через некоторое время пребывания в белом плену человека начинают преследовать галлюцинации. Единственное спасение от них – сон и закрытые веки. Однако стоит открыть глаза, как галлюцинации возобновляются с новой силой. Прошедшие сквозь этот ад утверждали, что даже после освобождения не обретали свободы – их всю последующую жизнь преследовали страхи и химеры, рожденные в искалеченном «белой пыткой» сознании.

Как бы и мне не свихнуться от пытки титаном. Я поднимаюсь с кровати и босиком топаю к календарю. Поймав болтающийся на леске карандаш, зачеркиваю еще один прожитый день. Зевнув, чешу волосатую грудь. Осталось одиннадцать дней…

Я снова у поверхности – глубина пять с половиной метров. Кит отстал. Ни страшных звуков, ни его темного тела поблизости. Скорость три с половиной узла, подзарядка идет в штатном режиме. На моих коленях лежит развернутая карта. На карте проложен маршрут. Ерзая по бумаге линейкой, вычисляю расстояние и время до района, где надлежит приступить к выполнению секретной миссии. Первая точка, куда я должен привести «Барракуду», находится неподалеку от восточного побережья полуострова Флорида – в районе города Орландо. Оставшееся расстояние до точки – семьсот восемьдесят морских миль. Делим на среднюю скорость, равную трем узлам. Получаем двести шестьдесят часов. Или чуть менее одиннадцати суток. Неплохо, если учесть общую протяженность маршрута в четыре с половиной тысячи миль, которые я должен был преодолеть за шестьдесят два дня. Но этот сложный и утомительный маршрут – лишь третья часть моего похода. Моей миссии. О том, что предстоит сделать у побережья США и как я буду добираться домой, – лучше не думать. До этого слишком далеко и не стоит себя расстраивать.