Сергей Зверев
Хроника одного побега

Глава 3

Данила с Камиллой, конечно же, понимали, что просто так их не отпустят. Но они не могли подумать, насколько далеко зашли планы их похитителей.

Солнце клонилось к западу. Его косые лучи прорезали заводские руины, золотили их. Первый стресс после попадания в плен уже прошел. Ключников и Бартеньева в первые дни старались не упоминать в разговорах Москву, свои прежние ошибки, не пытались докопаться до причин, по которым оказались пленниками.

Мужчина и женщина сидели под стеной на прогретой солнцем земле. Днем им хотелось быть поближе друг к другу, потому что ночью их загоняли в общие камеры. Данилу в мужскую, Камиллу – где содержались женщины.

– Мне спокойно рядом с тобой, – проговорила Бартеньева. – Хоть ты и сволочь. Променял меня на эту тупую Лидку из театра.

– Хороший симптом, если начинаешь злиться, – Данила погладил свою подругу по плечу.

– Я не злюсь. Я констатирую факт. Но при этом понимаю, что окажись ты со своей Лидкой здесь, то это бы вас сблизило по-настоящему. Так что уж лучше я с тобой, чем она. Интересно, нас уже хватились?

– Думаю, что нет. Точного времени для встречи мы никому не назначали. От нас по-прежнему ждут репортажей. Даже время в эфире для них зарезервировано.

– Обидно, – вздохнула Бартеньева. – Мое любимое время суток – закат, – она прикрыла глаза. – Солнце такое ласковое. Оно не палит, как днем, а просто греет.

– Ты еще скажи, будто с закрытыми глазами можно представить себе, что сидишь не в пыльном дворе полицейского управления, а расположилась на берегу моря. Солнце сядет, и мы с тобой отправимся в бар, а там «все включено». Если хочешь, я могу даже шум волн изобразить. Шшш… Шшш…

Камилла взяла пальцы Данилы в свою ладонь, сжала их.

– И какого черта мы сюда поперлись? Ведь можно было предположить, что повстанцы совсем не ангелы свободы.

– Да и официальный режим не сонм святых, – напомнил Ключников. – Когда идет война, убивают с обеих сторон. А потом и не разберешься, кто виноват в том, что началась бойня.

– Прав оказывается тот, кто в результате победил. Так что, думаю, любитель считать до шести в результате станет одним из национальных героев.

– Если доживет до победы. Этот мудила слишком самоуверен.

– Мудила – это еще мягко сказано. Он недочеловек. И дело здесь не в том, что он араб. Среди арабов много умных, добрых, справедливых, честных – прекрасные поэты, писатели, журналисты…

Продолжить перечень Камилле не дали. Охранники закончили вечернюю молитву и стали загонять пленников в цокольный этаж здания, где располагались камеры. Мужчина и женщина шли, взявшись за руки, так, как привыкли ходить, прогуливаясь по вечерней Москве. Но им не позволили войти вместе со всеми. Охранник, ничего не объясняя, отогнал их в сторону, поставил к стене.

– Чего они от нас хотят? – испуганно спросила Камилла.

– Откуда мне знать? Заглянуть ему в голову, что ли?

Все остальные пленники уже исчезли в здании. Только тогда во дворе появился Сабах, он лучился улыбкой, даже удостоил журналистов кивка, а затем заговорил по-русски с явно выраженным восточным акцентом.

– С этого дня мы помещаем вас в отдельные одиночные камеры. Ваша судьба пока не решена.

– В чем нас обвиняют? – спросил Данила.

– Почему сразу обвиняют? – вскинул брови Сармини. – Идет обычная проверка. Кто вы, с какой целью оказались в Сирии?

– В первую очередь следовало бы об этом спросить нас самих, – вставила Камилла.

– Люди иногда врут, к сожалению, – блеснул очками Сабах. – Условия содержания у вас будут получше, чем до этого. В общей камере недолго и какую-нибудь заразу подцепить. Завтра мы поговорим о вашей судьбе более подробно. Подумайте о том, что сможете нам сказать. А пока – спокойной ночи.

После такого милого пожелания Сармини сделал жест охраннику, чтобы тот провел пленников в их новые камеры. Электричества в здании не было, коридор освещался редкими керосиновыми лампами. Камеры для особо ценных пленников располагались в самом его конце. Мужчину и женщину определили в соседние помещения.

– До завтра, – только и успел сказать Данила, и за его спиной лязгнул дверной засов.

Для пленника новая камера – это своеобразный аттракцион. Хоть какое-то разнообразие и объект для исследования. Солнце уже зашло, но небо все еще хранило его свет. Пока не стало совсем темно, следовало осмотреться. Под стеной на бетонном полу лежал матрас, набитый свежей соломой. Вместо стола высились два поставленных друг на друга старых деревянных ящика для овощей. Больше никакой обстановки в камере не наблюдалось, если, конечно, не считать обстановкой парашу, прикрытую гофрированной картонкой. Стены были испещрены старыми, полузамазанными надписями на разных языках. Новые охрана уже не уничтожала. Содержание их было предсказуемым. Часть просто сообщала, кто здесь и когда сидел. Другая часть свидетельствовала о ярко выраженных политических пристрастиях сидельцев.

Данила подошел к зарешеченному оконному проему. За ним в полутора метрах виднелась мрачного вида бетонная стена. Пахло сыростью и плесенью. Негромко журчала вода. Он поднялся на цыпочки, глянул вниз. Окно камеры выходило в какой-то водосточный коллектор. Было странно, что в почти вымершем городе еще что-то функционирует.

– Камилла, – тихо позвал он.

Женщина тут же отозвалась из соседней камеры:

– Я здесь.

– У тебя все в порядке?

– Вот только телевизора и мини-бара в номере нет.

Из-за двери послышался окрик, требующий прекратить переговариваться. Пришлось замолчать. Данила прилег. Спать абсолютно не хотелось. Деятельный Ключников буквально изнывал в заключении. Он бы даже согласился, чтобы пленников днем выгоняли на какие-нибудь работы. Хотя бы разбирать завалы в разрушенном городе. С тоской вспомнилась съемная московская квартира, казавшаяся до этого убогой. Обустраивать ее всерьез Данила не решался. Сегодня хозяйка готова сдавать ее, а увидит, что сделан хороший ремонт, найдет повод выселить квартирантов и заселить новых, которым придется доплачивать за отделку. Но зато там был Интернет, коллекция хороших фильмов. За неимением лучшего, Ключников стал восстанавливать в памяти некоторые из них. Как оператор, он помнил не только звук в фильмах, в его память врезались планы целиком.

Страшно захотелось курить, Ключников даже достал пачку, хотя точно знал, что сигареты в ней кончились еще днем. Он даже понюхал ее, та еще хранила запах хорошего табака. Бессонная ночь показалась оператору бесконечной. Найти себе разумное занятие в камере было практически невозможно. Пришлось прибегнуть к способу, почерпнутому из литературы. Данила стал мерить доставшееся ему помещение шагами. Пять шагов в длину, четыре с половиной в ширину. Именно этих полшага и раздражали больше всего, пойдешь и упрешься лбом в стену. Из рассказов бывалых людей Данила знал, что самые сложные в заключении первые три-пять дней, в течение которых человек не может смириться с тем, что потерял свободу. Затем примиряется с ситуацией. Но это в теории, да и касается нормальной, легальной тюрьмы, где ты знаешь, что раньше или позже должен появиться следователь, адвокат, впереди тебя ждет суд. Здесь же, в Абу-эд-Духуре, царила полная неопределенность.

Взгляд Данилы уперся в стену. При скудном освещении из окна проникал лунный свет, он увидел в глубокой щели между кирпичами, как ему показалось, скрученную в трубочку записку. Щель была явно процарапана в растворе кем-то из предыдущих сидельцев. Ключникову тут же вспомнилась иерусалимская Стена Плача, в щели между каменными блоками которой иудеи засовывают записки с посланиями богу.

Что сталось с тем сидельцем, который оставил записку? Кто знает, может, благополучно вышел на волю, заплатив выкуп, может, был расстрелян как «неперспективный» в смысле получения с него денег? Записка не могла этого прояснить, скорее всего, она была оставлена в минуты отчаяния. Но у Данилы мелькнула мысль, что в ней может содержаться полезный совет. Он запустил в щель мизинец и выковырял послание, которое на самом деле оказалась посылкой. На ладони лежал длинный окурок – сигарету неизвестный благодетель скурил лишь до половины, остальное оставив незнакомцу, которому предстояло занять камеру после него.

Данила чиркнул спичкой, на несколько секунд его лицо осветилось огоньком. Он глубоко и с наслаждением затянулся. Заключение учит радоваться мелочам, на которые в обычной жизни не обратил бы внимания. Ну кто бы еще несколько дней назад мог сказать, что высокооплачиваемый оператор будет радоваться окурку. Курить его, даже на секунду не задумавшись, что человек, потягивавший сигарету до него, может быть больным заразной болезнью. Данила просто наслаждался выпавшим на его долю кратковременным счастьем.

Огонек дошел до фильтра. Во рту появился тошнотворный вкус. Ключников выбросил окурок в зарешеченное окно. И вновь потянулись долгие минуты ожидания. Он понимал, что в камере, скорее всего, в тайниках, подобных найденному, могут храниться и другие подарки от заключенных, но на всем следовало экономить.

Данила не успел присесть на соломенный тюфяк, как в коридоре вдруг послышались шаги. Шли не меньше двух человек, можно было различить бряцание оружия.

«За мной?» – тут же промелькнула мысль.

Ночной визит не мог предвещать ничего хорошего. Шаги приближались. Данила замер в ожидании. Совсем рядом невидимые для него тюремщики остановились. Лязгнул засов, но не в его камере, а в соседней, там, где находилась Камилла.

– Что вам от меня надо? – спросила женщина.

Послышалась возня.

– Они меня забирают! – успела крикнуть Камилла, и крик оборвался.

Скорее всего, Бартеньевой заткнули рот. Данила бросился к металлической двери, стал колотить в нее руками и ногами:

– Что происходит! Откройте!

Но его никто не слушал. Шаги удалялись. По шороху можно было предположить, что Бартеньеву волокут по полу. В бессильной злобе Ключников еще несколько раз ударил в дверь, а затем сполз на пол. Впервые в жизни он почувствовал себя таким беспомощным. Он даже не мог защитить свою подругу. Он вообще не мог ничего сделать.

– Сволочи, ублюдки… – прошептал он и почувствовал, как глаза его предательски увлажняются, а воображение стало рисовать одну картину за другой, все страшнее и страшнее.

Разумом телевизионщика Данила понимал, что произошедшее, скорее всего, и рассчитано на то, чтобы надавить на его психику. Не зря же их посадили в соседние камеры, дали немного успокоиться, не зря выбрали ночное время, когда человек чувствует себя максимально незащищенным. Но разум – это одно, а вот чувства логике не подвластны.

Ключников вскинул голову, ему показалось, что издалека, сквозь толщи кирпичной кладки, до него долетел отчаянный женский крик. Прислушался. Нет, вроде показалось. В реальности слышалось только журчание воды в коллекторе.

– Камилла… – прошептал Данила. – Почему они пришли за тобой, а не за мной?

* * *

Бартеньеву втолкнули в один из кабинетов, расположенных на последнем этаже бывшего полицейского управления, тут было светло, горели под потолком светильники, светился экран компьютера. На балконе мерно тарахтел портативный генератор.

За столом расположился Сабах. Несмотря на позднее время, он был подтянут, идеально причесан, светлый костюм сидел на нем безукоризненно, двое давно не бритых охранников, притащивших сюда Камиллу, смотрелись на его фоне сущими дикарями. На одной из стен висело черное полотно с написанной от руки арабской вязью. Нервничающая Камилла только и успела понять, что это религиозная цитата, что-то про джихад.

– Поосторожнее с ней, она пока еще наша гостья, – строго сказал Сармини, сам поднялся и отодвинул стул: – Присаживайтесь.

Бартеньева сразу не придала значения слову «пока», услышала то, что хотела, – она здесь гостья. Она села на жесткий стул, машинально пробормотав «спасибо», нервно сцепила пальцы в замок и, чтобы не было заметно, как трясутся руки, положила их на колени. По дороге сюда, когда ее волокли с зажатым ртом, женщина решила, что впереди ничего хорошего ее не ждет, только еще больше неприятностей. Но вид учтивого, интеллигентного Сабаха, неплохо говорившего по-русски, успокаивал.

– Почему я здесь, можете объяснить? – спросила она, стараясь, чтобы в ее голосе не звучал вызов. – Чем обязана?

Сармини мило улыбнулся.

– Вы умная женщина, это по вашим глазам видно, – проговорил заместитель командира. – Мы абсолютно не желаем вам зла, поверьте. Но время военное.

– Я уже это слышала от вас.

– Мне нужно немногое. Я хочу, чтобы вы связались со своими друзьями, родными, сообщили им, что с вами произошло. Заверили их, что с вами здесь хорошо обращаются. Вот и все. Они же волнуются из-за того, что от вас нет вестей. – Сармини был само благодушие, но по блеску глаз за стеклами очков Камилла понимала – перед ней двуличный человек.

– Как я могу объяснить им то, что мы, журналисты, абсолютно мирные люди, попали к вам в плен? – приняла условия игры Бартеньева.

– Скажите чистую правду. Мы не исключаем, что вы, прикрываясь профессией, шпионили в пользу Асада. Я имею право на сомнения? – Сармини вежливо улыбнулся, как бы подсказывая ответ: «Да, такое право он имеет». – Уверен, проверка, которую я сейчас провожу, покажет вашу невиновность. Хотя наш командир придерживается другого мнения.

– Почему я здесь одна, ведь в плен попали мы оба – я и мой напарник по съемочной группе? – спросила теряющая бдительность Камилла.

– Мужчины более амбициозны. Я сперва хотел убедить вас, а потом вы убедите вашего друга. Так будет проще для всех.

– Только связаться с близкими и сообщить о нашей судьбе? – уточнила Бартеньева.

– Пока – да, – сказал Сармини.

– Что значит пока? – набралась смелости для встречных вопросов журналистка.

– Обстановка интенсивно меняется, – расплывчато объяснил Сабах. – В некоторых вопросах нет ясности. Но я на вашей стороне, – он обернулся к охранникам и приказал: – Приведите русского, только без грубостей, он тоже наш гость.

Камилла и Сабах остались в кабинете одни. Сармини несколько раз прошелся по комнате, затем повернулся к женщине.

– Знали бы вы, как сложно бывает управлять этой неотесанной деревенщиной, – кивнул он на дверь, за которой скрылись охранники. – Они же настоящие религиозные фанатики, и с этим приходится считаться. Всерьез вы можете рассчитывать в плену только на мою помощь. Они ненавидят русских, ведь ваша страна поддерживает Асада. Им не втолковать, что журналист – кто-то вроде медика, остающегося над конфликтом противоборствующих сторон. Ну, да ничего, надеюсь, все обойдется. Даже они – люди, а не звери.

– Спасибо вам за понимание, – проговорила Камилла.

Охрана привела Ключникова, его уже не втолкнули в кабинет, просто ввели в комнату.

– С тобой все хорошо? – тут же спросил он, глянув на Камиллу.

– Все нормально. Нам нужно с тобой поговорить.

Долго убеждать Ключникова не пришлось. Предложение Сабаха выглядело вполне мирным и даже человечным. Пришлось бы лишь слегка покривить душой, умолчать о страшных выходках Хусейна Диба. Но это являлось мелочью перед лицом возможного освобождения. В конце концов, обо всем можно было бы рассказать потом, вырвавшись из плена.

– Я согласен, – сказал Ключников.

– Тогда прошу, мой компьютер к вашим услугам, – предложил Сармини.

Данилу с Камиллой устроили за раскладным столом. Ключников под присмотром стал щелкать клавишами. Время было такое, что по московским меркам кто-нибудь из знакомых мог еще сидеть за компьютером. Так и случилось. «В контакте» сидел тот самый депутат, организовавший им бумаги для поездки в Сирию, Данила тут же связался с ним по скайпу. Сабах стоял рядом, но так, чтобы не попадать в зону обзора камеры.

На экране появился вальяжно сидевший в мягком кресле депутат, перед ним на столе виднелся стакан с янтарной жидкостью, в которой плавал кусок льда. Камера краем захватывала и бутылку вискаря. В темной глубине комнаты просматривалась расстеленная непристойно дорогая двуспальная кровать с балдахином.

– Привет, Данила, – проговорил депутат, почесывая волосатую грудь в разрезе шелкового халата.

– Здравствуйте, Виктор Павлович, тут такое дело, – сказал Ключников.

– Вижу, вижу… – покачал головой Виктор Павлович. – В самое логово забрался.

Ключников сперва не понял, но затем сообразил – обернулся. Прямо за ним с Камиллой висело на стене черное полотнище с белой арабской вязью, по бокам от которого стояли двое охранников с автоматами в руках, лица у них уже были закрыты повязками, только глаза блестели.

– Это не постановочные кадры, – произнес Данила, придав своему голосу максимум убедительности. – Мы попали в плен к одному из командиров повстанцев. Нас подозревают в сотрудничестве с режимом Асада.

– Но с нами обращаются очень хорошо, – тут же вставила Камилла.

Виктор Павлович тяжело вздохнул, отпил вискаря, при этом было слышно, как лед звонко ударил в зубы.

– Не режим Асада, а законная власть. Это во-первых. А во-вторых, сочувствую. В-третьих, кто мне обещал, что проблем не возникнет?

– Я, – признался Данила. – Но кто же мог знать?

– Я, конечно, постараюсь что-то сделать, но ты же понимаешь, на повстанцев у меня выхода нет. И ни у кого из наших тоже нет. Это разве что на Кавказе поискать. Выкуп за вас требуют?

– Пока вроде нет. Говорят, что разберутся и, возможно, отпустят, – сказала Камилла.

– Я в МИД и в контору про вас сообщу. Это вы, часом, не с перепоя спектакль устроили?

– Как можно, Виктор Павлович? Такими вещами не шутят, мы же люди адекватные, вы сами это знаете.

– Там рядом кто-нибудь есть из них, с кем поговорить можно?

Данила вопросительно глянул на Сабаха. Тот отрицательно покачал головой, мол, нет.

– Только охрана с нами, она ничего не решает, – перевел на свой манер Ключников.

В темную спальню депутата упал косой свет. В дверном проеме появился силуэт стройной обнаженной женщины.

– Витя… – прожурчал голос. – Я готова. Что там за боевик ты смотришь? Аллах-акбары какие-то. Фу, противные.

Женщина приблизилась, запустила любовнику руки в вырез халата. Заблестело влажное после душа бедро.

– Не видишь, я разговариваю, – добродушно отмахнулся депутат. – Еще вопросы есть? Раз нет, то до связи.

Линия рассоединилась. Разговор прошел как-то слишком буднично, даже не верилось в его реальность. Поболтали, обменялись новостями и разбежались.

– Все, – растерянно произнесла Камилла, глядя на Сармини.

– Все, – улыбнулся Сабах. – Теперь ваши близкие узнают о вас. Отведите их обратно, – обратился он к охранникам.

Оставшись один, Сармини закрыл ноутбук, забросил за голову руки и мечтательно посмотрел в потолок.

Данилу и Камиллу вели по лестницам бывшего полицейского управления. Охранники шли позади пленников и о чем-то тихо переговаривались.

– Может, обойдется? – шепнула женщина.

– Хотелось бы, – успел ответить Данила.

Конвоиры и конвоируемые спустились на площадку ниже. В коридоре у открытой двери одного из многочисленных кабинетов стоял на широко расставленных ногах Хусейн. Он курил, прикрыв огонек неплотно сжатым кулаком. Рядом с ним расположились еще четверо повстанцев. Запах, похожий на дым от паленой тряпки, не оставлял сомнений в том, что курят они не табак.

На губах Диба при виде русских пленников появилась нехорошая улыбка. Он быстро вышел на площадку и загородил дорогу.

– Куда? – по-арабски развязно спросил он. – А ну, поворачивай!

Камилла взвизгнула, когда двое боевиков схватили ее под руки. Данила рванулся к ней, но его тут же скрутили.

– В кабинет их! – приказал Хусейн.

Приказ тут же исполнили. Теперь шесть боевиков и их командир разглядывали русскую тележурналистку. Двое из них держали Данилу, заломив ему руки за спину.

– Ненавижу, – произнес Хусейн и хохотнул. – Чего вам этот очкарик наговорил? То-то я смотрю, вы повеселели.

– Не трогай меня! – выкрикнула Камилла, когда Диб протянул к ней руку.

– Это еще почему? – удивился Хусейн.

– Отойди. Отпустите его! – От волнения Бартеньева заговорила по-русски, но Диб и по тону понимал, о чем идет речь.

– Вы шпионы Асада, – убежденно произнес командир. – И сейчас в этом сознаетесь на камеру. Ясно?

– Мы не будем себя оговаривать! – прокричал Данила, пытаясь вырваться, но держали его крепко.

– Это мы сейчас посмотрим, – проговорил Хусейн и принялся вместе с подручными срывать с Камиллы одежду.

Женщина извивалась, умудрилась даже укусить Диба за руку, но обкуренного командира это только распаляло. Через минуту она уже была в одном белье.

– Сволочи, – рвался из рук бандов Ключников.

– Попридержи язык, – посоветовал Диб. – Его можно и отрезать, если надоест твое нытье. Вы шпионы, и я могу сделать с вами все, что захочу. Мои бойцы воюют за веру, им нужно развлечение. А у тебя есть красивая женщина. От нее не убудет, если мои парни поимеют ее.

– Вы не мусульмане! Настоящие мусульмане не могут себе такого позволить, – крикнул Данила, пытаясь хотя бы воззвать к религиозным чувствам, все же боевики исправно молились в положенное для молитв время.

– Тут ты ошибаешься. Наш шейх издал фетву, что воины джихада могут насиловать женщин-христианок и даже неверно исповедующих ислам – алавиток и шииток. Они – наша законная добыча воинов. Так что заткнись. Если хотите остановить изнасилование, то согласитесь признать на камеру свою вину.

– Нам не в чем сознаваться!

– Как хочешь.

Двое боевиков схватили Камиллу, нагнули ее, бросили грудью на стол. Третий расстегнул брюки, стал сзади и начал неторопливо мастурбировать. У Камиллы уже не было сил кричать, она лишь дергалась. Ей не давали поднять голову, и она только могла по сопению боевика догадываться, что происходит у нее за спиной.

Боевик уже возбудился, звонко хлопнул Камиллу по голой ноге и потянулся, чтобы сорвать с нее белье. Бартеньева пронзительно завизжала. Данила рванулся вперед, они упали все трое – и он, и те, кто держал его. Ключников вскочил первым, ненависть придала ему силы. Он ногой врезал боевику в пах, тот с проклятиями согнулся пополам. Но это оказалось единственной победой оператора. Хусейн был куда проворнее. Он с размаху ударил Данилу по почкам, и у того мгновенно потемнело в глазах. Оператор рухнул на пол. Ему казалось, что раскаленная арматура мало того что вонзилась ему в поясницу, так еще и проворачивается в теле.

Дверь в кабинет распахнулась. На пороге стоял взбешенный Сармини с пистолетом в руке. Выстрела в воздух хватило, чтобы Хусейн не нанес удара ногой по корчившемуся Даниле.

– Остановиться! Отпустить ее! – закричал Сабах, грозно сверкая очками.

Боевики неохотно освободили Камиллу, она стояла у стола, то и дело пыталась прикрыть наготу руками, но ее узких ладоней на это явно не хватало.

– Все вон! – прокричал Сабах, размахивая пистолетом.

– Сабах, чего ты разошелся? – примирительно начал Хусейн. – Воины устали, им надо развлечение.

– Выйдем, поговорим, – предложил Сармини. – Я скоро вернусь, – бросил он Камилле.

Данила его не слышал, пронзительная боль всецело завладела его телом, парализовав зрение и слух. Боевики вместе с Сармини и Дибом вышли в коридор. Дверь закрылась. Камилла бросилась перед Данилой на колени:

– Что с тобой?

– Боль. Невыносимая боль, – прошептал Ключников, открывая глаза. – Где они все?

– Сабах их ненадолго увел. Обещал вернуться.

– Оденься. – Превозмогая себя, Данила сел, придерживаясь за спинку стула, с трудом поднялся на ноги.

Бартеньева стала торопливо одеваться, словно одежда могла ее защитить от следующей попытки изнасилования. Из коридора доносился разговор на повышенных тонах. Взгляд Бартеньевой зацепился за письменный стол, она уперлась в его кант, стала толкать к двери.

– Ты что делаешь?

– Надо забаррикадироваться, – уверенно произнесла женщина.

– А дальше что? – прозвучал закономерный вопрос.

– Я не могу больше, помоги, – ноги Камиллы скользили по полу, стол не хотел двигаться.

В коридоре раздались два выстрела, и стало тихо. Вскоре в кабинет зашел Сармини, тут же прикрыл за собой дверь. Присмиревшие русские журналисты с надеждой смотрели на него.

– Я никого не убил. Просто тут так принято спорить – с криками и стрельбой. Быстрее доходит, – Сабах сунул еще дымящийся пистолет в карман.

– Жаль. Бородача стоило бы пристрелить, – кривя губы от боли, произнес Данила и опустился на стул.

– Иногда и мне так кажется. Он не умеет налаживать отношения с людьми. Хороших новостей у меня для вас нет. Вы же видите, какой здесь контингент. Мне далеко не всегда удается удерживать людей под контролем. Вам еще повезло, что я услышал крики и вовремя прибежал. Они в самом деле свято верят, что фатва шейха позволяет им насиловать. У меня для вас совет, соглашайтесь. Вы же не спецагенты, не воины, вы – журналисты, мирные, штатские люди. Почему вы должны держаться до самого конца?

– Почему мы должны себя оговаривать? – спросила Бартеньева.

– А это вы у Хусейна спросите! Он вбил себе в голову, что вы агенты Асада. И с этим уже никто ничего не может поделать.

– Допустим, мы скажем на камеру то, что хочет ваш Хусейн Диб. Но где гарантии, что после этого нас не расстреляют как шпионов?

Сармини позволил себе улыбнуться.

– Он дурак, но не идиот. Он хочет получить за вас выкуп. Хусейн ошибся, захватив вас в плен, и теперь не желает признавать ошибку. У него только один путь более-менее приемлемого решения возникшей проблемы. Единственный шанс сохранить лицо. Сделать из вас шпионов, а затем взять за вас выкуп.

– Неужели все так плохо? – спросила Камилла.

– Единственное, чего я от него добился, – это оставить вас в покое, после того как вы сделаете признание на камеру. На то, чтобы вас уговорить, у меня еще осталось, – Сабах взглянул на часы, – пять минут. Вот и все. Не согласитесь, и я уже не смогу их остановить. Решать вам.

Камилла в деталях представила себе, что произойдет. И поняла, что не переживет этого, даже если останется в живых. Она вопросительно взглянула на Данилу.

– Только не делай этого из-за меня, – сказала женщина.

– Придется согласиться, – произнес мужчина, опуская голову.

– Наконец-то, – вздохнул Сармини. – С вами все же легче, чем с ними, кивнул он на дверь. Я даже помогу вам составить текст признания. Потому что Хусейн не сможет толком объяснить, чего он хочет. А я уже привык понимать его желания.

– Это обязательно? – спросила Камилла.

Взгляд Сармини стал жестким:

– Если вы хотите остаться в живых, то – да.

Около часа ушло на то, чтобы Сабах составил текст признания. Вначале спорили о главном, потом о мелочах, которые по большому счету ничего не меняли. Наконец на штативе была установлена камера. Загорелась индикаторная лампочка. Данила с Камиллой рядом сидели на стульях.

– …мы перед лицом неопровержимых доказательств, – говорила Бартеньева, – вынуждены признаться…

Она произносила слова, в которых не было и капли правды, при этом стоявший рядом Сармини следил за тем, чтобы признание выглядело достоверным. Бартеньева утешала себя лишь тем, что сложила крестиком указательный и средний палец. Так делают дети, когда врут. Она то и дело подносила ладонь к лицу и надеялась, что кто-нибудь потом, когда будет смотреть запись, заметит этот наивный жест, поймет, что все произнесенное – ложь. Поговорка не врет, утопающий и в самом деле цепляется за соломинку.