Сергей Юрьевич Калиниченко
Обсидиан и чёрный диорит. Книга четвертая. Алмазная мельница

Пролог

Тот сон был сплошным кошмаром от начала до самого конца. А ведь Алина много всего перевидала, одинаково плохо засыпая на любых кроватях. В ночь перед свиданием с отцом ворочалась особенно долго, иногда открывала глаза и смотрела в тёмную пустоту. А потом получилось, что сама собой пришла другая тёмная пустота.

Она сначала была пустотой в конце неясного коридора, ни на что не похожего. Потом вдруг начала катиться, надвигаться, превращаясь в чёрный-пречёрный (Таня бы точно сказала именно так) каменный шар. Аля быстро поняла, что деваться ей некуда, и растущая как на дрожжах глыба вот-вот раздавит или покалечит. Но ровный блестящий колобок размером с телёнка остановился в двух шагах и застыл.

Однако застыл не совсем. Претерпел некую пластическую операцию. В верхней части шара постепенно проклюнулась мерзкая физиономия, выглядящая тоже чёрной и каменной, но, тем не менее, живой и подвижной. В довершение у монстрика прорезались красные глаза и ещё более красные, активно шевелящиеся губы, за которыми зубов, кажется, не было вовсе.

– Не переживай, – сказал каменный идол на чистом русском языке и громко икнул. – Мне сказали, что шизофренички легко переносят подобные зрелища.

Джоки, естественно, сразу же захотелось возразить:

– Я вообще-то не шизофреничка, даже если кому-то хочется меня ею сделать. Думаю, я случайно попала не в свой сон. Так что лучше я сейчас проснусь, и мы больше не увидимся.

– Нет-нет! – неожиданно испугалось существо. – Не вздумай! Мне поручено передать тебе кое-что важное, иначе меня бросят в алмазную мельницу и сотрут в порошок. Незавидная участь, скажу я тебе. Хуже только, если в рай отправят.

– Ты – чёрт? – вдруг догадалась Джоки. – Или бес?

– Да называй, как хочешь, всё едино, – легко согласился идол, бесконечно судорожно икая. – Бесом зваться лучше – меньше поминают. А то видишь, как приходится мучиться. Хорошо, что я не один на свете, чертыханья на всех равномерно распределяются. А то давно бы расчертился. Преставился, по-вашему, а проще говоря – помер.

Аля хотела сказать, что ей вообще-то всё равно, сколько чертей на свете и сколько требуется упоминаний, чтобы все нечистые расчертились. Может, и невежливо, да ни к чему такой сон дальше смотреть. Вот только проснуться почему-то не получается.

– Тебе льготы положены, так хозяин решил, – сообщил тем временем Бес. – Поскольку всё-таки ты Аль-Фазира завалила, способной себя показала. Значит, с тобой интересно будет кое в какие игры поиграть, время пришло.

– Никого я не валила, – поморщилась Аля. – Тот повелитель сам умер, от страха. Мне Костя рассказал.

Существо умудрилось хихикнуть, после чего икало без остановки добрую минуту.

– Костя твой – врун ещё тот, и ты это знаешь, – заявил, наконец, Бес. – Он постоянно врёт. А ты его…

Звуки вдруг перестали доходить до Джоконды, хотя каменные губы шевелились и, несомненно, что-то по-прежнему произносили.

– А, он тебе блок поставил, – услышала Аля, когда звуковое сопровождение внезапно вернулось. – Умный, дьявол! Тьфу, типун мне на язык! Умный человечишка! Но мы до него ещё доберёмся. Сначала с девочками поиграем. Как тебе Таня? Не раздумала ещё с ней дружить?

Джоки предпочла не отвечать на столь глупый вопрос.

– По моим сведениям, – продолжил Бес, – одну из вас ждёт известность и большая слава. Может, даже всемирная. У тебя преимущество: можешь повернуть колесо судьбы в свою сторону. Только скажи – и всё сбудется!

– Что – скажи? – не очень решительно спросила Алина.

– Желание, конечно. «Песнь о вещем Олеге» читала? Тане, если что, суждена смерть от коня. Упадёт с него, например. Если ты пожелаешь – так оно и случится.

– Я ещё не упала с коня, чтобы своей подруге смерти желать, – твёрдо заявила Джоки. – И вообще кому бы то ни было.

– Тогда славы тебе не видать. Она к Тане уйдёт. И будет она в лучах купаться и над тобой посмеиваться. А ты, как всегда, будешь втихомолку ей завидовать.

Алина промолчала.

– Ладно, перейдём к остальным. – Показалось, что в тоне существа добавилось какой-то угрозы. – Костя и Володя, Володя и Костя. Два непарных сапога. Но обоим тоже грозит гибель, и очень скоро. Один умрёт от обычных человеческих причин, а второй – от необычных. Может, окаменеет, а может, ещё как-нибудь извратится. Но вот задачка для тебя. Если, к примеру, оба не выживут в течение года, то тебе жить спокойно до ста лет. Нет, чего мелочиться – до ста двадцати, так хозяин обещал. А в противном случае придётся на тебе крест поставить, в самом что ни на есть нежном возрасте.

Бес спокойно выслушал продолжающееся молчание.

– Вот не веришь ты мне, я полагаю, – сказал он укоризненно. Наверное, даже покачал бы головой, если бы она у него была в полноценном виде. – А я ведь всю правду говорю, век ада не видать! Неужели ты ради друзей готова пожертвовать всем? И жизнью, и славой? А?

– Я о таком не думала, – через силу вымолвила Джоки. – Но думаю, что готова, если так надо.

– Бестолковая ты девчонка, однако, – вздохнул Бес. – А мне говорили – умная. Так ведь не надо даже будет угрызениями совести мучиться. Скажешь себе просто, что бес попутал.

Алина снова промолчала.

– Хотя шансов у тебя ещё будет хоть отбавляй. Вот на будущее запомни. Ты можешь услышать или увидеть сигналы необычные. Специальные, не должна ни с чем спутать. Заранее не скажу какие. А то точно в алмазную мельницу отправлюсь. Как появится сигнал – знай, что можешь пожелать кому-то из своих друзей смерти, а самой тебе хорошо потом будет. Запомнила?

– Чёрт!

Алина обычно так не ругалась, но сейчас просто не знала, что ещё сказать.

– Ой, не надо лишний раз, прошу я тебя, – сморщился идол и икнул особенно громко. – Мне пора уже, и тебе… просыпаться.

– А что, вы все… такие? – почему-то поинтересовалась Аля.

– Глупая ты всё-таки девчонка, – проворчал Бес. – Детские вопросы задаёшь. Спросила бы что-нибудь умнее. Хорошо, скажу. Мы – разные, в зависимости от хозяев. Я ещё ничего, поверь. Чёрный диорит – совсем неплохая оболочка. И служба не слишком тяжёлая. Вот у других бывает и вправду адова работа! А про сигнальчики не забудь, они скоро появятся.

Существо покатилось прочь и растаяло в пустоте. А Алина, конечно, проснулась, и долго ещё терзалась мыслями о том, насколько всё-таки можно считать собственную психику нормальной.

Глава 1. Перелом

Москва, сентябрь 2003 года

Незадолго до встречи Алины с отцом Володя вернулся в гостиницу в компании с Селенденом и пребывал в замечательном настроении. Ведь теперь бывший ямабуси может когда угодно медитировать по своему вкусу.

А были они на знаменитой «Горбушке», средоточии радостей и чаяний всех московских (и не только) меломанов. Что там нужно было Селендену – неясно. Он лишь сказал, что им сегодня по пути – следовательно, Капитан может составить ему компанию.

Компания из крепкого мужика, помогавшего с разборками ещё в Далиле, была ещё та. Это с Костей Селенден мог что-то бесконечно обсуждать втихаря, а с остальными был предельно вежлив, перебрасывался парой дежурных фраз – и только. Помнится, даже приторно-корректный Стефанио снисходил до вполне содержательной беседы. А вооружённый попутчик, таскающий свои железки в лыжном чехле, сказал лишь, что у него есть дело на рынке. Какое такое дело? Сверчок-то наверняка знает.

По залам бродили неподалёку друг от друга. Но Селенден, как заметил Володя, музыкальной продукцией нисколько не интересовался. Высматривал кого-то – это вернее. Раза три пошептался с подозрительными на вид личностями, причём каждая из них быстренько сворачивала торговлю и куда-то исчезала. Этак, глядишь, он всех торговцев распугает. Чего они улепётывают, когда торговый день в разгаре, покупатель идёт, хоть и не густо, а предложить есть что. Глаза разбегаются от изобилия компакт-дисков, рябит от разноцветных обложек. Конечно, много так называемой «палёнки», и надо внимательно смотреть, различая, что завод сделал, а что самодельно отжигали.

Капитан искал не абы что, а лучший альбом своей любимой группы. Может, кто его лучшим и не считает, так это их собачье дело. А Володька твердо знает, что ему нужно.

Плейер он купил на удивление быстро, совсем недорого, в комплекте со слабенькими наушниками, а вот ради диска пришлось походить. Не то что их полторы штуки на весь рынок – вовсе нет. Просто в одном месте качество не понравилось, в другом – продавец. Третья лавочка надолго прикрылась – возможно, лотошник побежал перекусить, да так и застрял в каких-то мутных переулках. Володя видел, что Селенден, скорей всего, закончил свои дела и поглядывает в его сторону, совершенно не слушая, что ему впаривает молодой угреватый парень, размахивающий возле носа потенциального покупателя парочкой коробок с новейшими фильмами. Пришлось подойти, и тут вдруг сошлось. У угреватого оказался нужный товар, на вид «фирма», да ещё удалось сбросить цену (на целую двадцатку).

По пути в гостиницу Капитан успел часть песен прослушать, остался доволен. Ещё бы наушники путёвые купить, но это не горит. Деньги, заработанные в Астрополе, ещё есть, только лучше их приберечь. Не всё же время у Костяна клянчить, хоть тот никогда не отказывает. Наоборот – обычно сам додумывается, на что следует потратиться. Вон Алине какое платье отгрохал! Сшил, конечно, платье же не дом. И сшил не сам, а заказал. Вот хохма была со старым сморщенным евреем-портным! Тот рассыпался перед Сверчком в любезностях, а в это время перед дверью корчился в бессильных судорогах какой-то лохматый хиппи. Ему, видите ли, вечером на концерт в Ярославль ехать, а костюм всё ещё не готов. Точно, похожая личность как-то на экране светилась ещё с парочкой длинноволосых гитаристов и барабанщиком. Но песня их тогда Капитана не впечатлила, и за автографом он кидаться не стал. А Костя с портным активно обсуждали фасон и хиппаря нагло игнорировала.

Зато когда Алина вышла показаться в платье…

Тут Володя просто застрял в мыслях. У него не было слов, чтобы выразить восхищение. Стройная изящная статуэтка с серьёзными глазами. Если на лицо не смотреть – практически незнакомая женщина с маленькими изящными ножками, оголёнными плечами и немножко спиной. Но он знает, что это именно Аля, оторваться невозможно. Даже признанная красавица Кравченко в шоке. Костя – хоть бы хны, за что ему большой респект. Только немного обидно, что Сверчок не восхищается хотя бы чуть-чуть. И вообще: с чего кто-то когда-то в детдоме решил, что Алина Святогорова – невзрачная серая мышь? В девичьей среде такое мнение активно процветало, а пацаны на Джоконду особого внимания не обращали. Может, кто и обращал, да виду не показывал. Она же вроде с ним, с Володькой, ещё нарвёшься.

Отец Алины Капитану не понравился. Мнение предвзятое, конечно, потому что заранее понятно, какая он сволочь. Бросил дочь и утёк за границу. Да ещё не абы куда, а в Германию. Володя немцев не любил. Говорил, оттого, что всю многочисленную отцовскую родню фашисты убили, постреляли, по лагерям сгноили. Оно, так, конечно, и было, оставшаяся родная бабка врать бы не стала. Так он огульно за глаза всех немцев, а заодно и тех, кто в Германии жил, называл фрицами и старательно ненавидел. Немецкой сборной по футболу он неизбежно желал крупных проигрышей и вылетов со всех чемпионатов. Даже разок чуть не поссорился с Костей, неосторожно заметившим, что немцы вообще-то порой здорово играют.

Короче, толстый, носатый и по-буржуйски одетый мужик был Володьке совсем не по душе. Катился бы себе обратно, чтобы не трепать нервы девушке, которой и так не сладко пришлось с родственными связями. Сверчок Алину совсем не щадит, заставляет поговорить подробно, что-то такое выведать. Что там выведывать? У такого гада, как пан Новицкий, поди, что ни слово – то ведро помоев. Как она сможет вытерпеть? И ему, лучшему другу, нельзя быть рядом.

Конечно, Капитан заметил стоящие в глазах Али слезинки, когда она возвращалась. Он всегда замечал, что с ней происходит, тонко чувствовал её переживания. Она, может, думает, что он толстокожий, а это не так. Просто он знает, что она не любит разные там утешения, вот ему и приходится молчать, чтоб не навредить ещё больше.

Вот же сволочь папаша Новицкий! Довёл-таки дочь до состояния слёзного ступора, до бессонной ночи, до запредельно сложных размышлений. Может, пойти ему по рогам дать? Она, конечно, такое не одобрит. Придётся терпеть.

А запись теперь никто так внимательно, как Володька, не слушает. Каждое слово впитывает, старается представить, почувствовать всей своей толстой шкурой. Здорово Аля ясновельможного пана насчёт «засланного казачка» прищучила. Потом сказала решительное «нет». Молодец! Хотя папаша никак не угомонится. Десерт ему надо предложить, видите ли! Что ещё за внушения?

Тут Алина неожиданно останавливает воспроизведение.

– Дальше личное, – говорит. – Вам неинтересно будет. Только меня касается.

Таня делает гримаску в своей манере:

– Наоборот, очень любопытно. Какое внушение может делать юной дочери любящий отец, впервые увидевший ёё в семнадцать лет? Мне внушений никто сделать уже не сможет. Так может, другие послушать, чтобы, упаси бог, не наделать непоправимых ошибок?

Это Танюха так выпендривается, думает Володя. У неё что-то настроение стало опять под откос катиться. Видимо, потому, что Костя после Астрополя на неё внимания не обращает, а всё с Алиной усиленно общается. Так не может же Костян разорваться! Он и так сколько сделал для своей Циркачки, вон на памятник родительский любо-дорого взглянуть. Мало кто для родных такое соорудит. А с бароном мутная история, факт! Тот внучке цацки какие-то передал. Как раз про них в самолёте голубки разговаривали, всё удивлялись чему-то. Потом Костя украшения забрал и пока в сейф положил. Что странно – Танюха даже не возмутилась, что это всё её добро, которое либо поносить можно, либо в комиссионку сдать.

А Селенден опять угнал куда-то на ночь глядя, половина одиннадцатого уже, и, похоже, ночевать возвращаться не собирается. Всё дела у него какие-то, видите ли. Опять взял свои шпаги-даги – и был таков.

– Мы же договорились. – Сверчок говорит тоном непререкаемым и поучающим, что, раз слова относятся к Алине, выглядит тошнотворно противно. Володе хочется даже одёрнуть, но он молчит. Велик, конечно, авторитет у друга, а сам он, хоть и Капитан, вечный ведомый. Видимо, из тех капитанов, которым постоянно нужен лоцман.

Алина бросает на Костю уничтожающий взгляд. Бесполезно.

– Повторяю, – вещает самоуверенный миллионер. – Каждое слово, даже тон, оттенок, могут быть нам очень и очень полезными. Раз уж ты записывала что-то ещё, будь любезна, дай нам дослушать.

– Делайте что хотите.

Володя видит, как она отошла в сторонку, села и закрыла лицо руками. Он знает, что это жест крайнего отчаяния, когда она на время сдаётся, предпочитая уйти в себя и отключиться от чужих слов и эмоций. Он видел, как точно так же она поступила в конце разговора с Бруно. Значит, сейчас произойдёт что-то ужасное.

Кэп хотел сказать решительное «нет». Но Таня уже завладела телефоном. Платонов опять промолчит? Порой он для остальных – бессловесная мебель. Интересно, они могли когда-нибудь такое про него подумать? Дружба дружбой, но в компании он, Володя, явно примерил на себя аутсайдерскую роль. А кем бы он был в футбольной команде? Костя, понятно – главный тренер, он же теперь ещё хозяин клуба. Таня – полная тройка нападающих. Алина – мозговой центр, распасовщик из полузащиты. Ну, а Платонов, значит, всё остальное. Защита, вратарь, рабочая лошадка, из тех тружеников, которым почему-то никогда не поют особенных дифирамбов и не дают «Золотой мяч».

Пока Кэп так размышлял, голос Новицкого вновь всплыл в комнате. И почти сразу окрик Кости его остановил.

– Стоп, стоп! Суржицкий… Суржицкий, Суржицкий… Фамилия очень знакомая, только не могу вспомнить, откуда. Очень интересно. Действительно пошло самое интересное. Я сейчас быстренько попробую в Интернете глянуть, что там есть про Суржицких. Продолжаем, я внимательно слушаю. Сделай громче.

Да что за Доппельгерц, Сверчок даже никак не комментирует прозвучавший титул. Не расслышал, что ли? Не может быть. Просто какая-то фамилия, видишь ли, куда важнее. Зато Таня дёргается и смотрит на подругу с недоумением.

Княгиня… неужели? Что это значит для него, скромного парня Володьки Платонова родом с рабочих окраин? Теперь она, столбовая (или ещё какая) дворянка, как звезда, к которой он всю жизнь ведёт свой космический корабль, вдруг сменит орбиту, улетит и станет вовсе недосягаемой для него?

Голос Бруно вновь заполняет пространство, но теперь запись останавливает уже Таня.

– Ты чего?

– Двадцать два миллиарда… это правда?

Цифра и впрямь оглушительная. Как хорошая пощёчина, думает Володя. Хлёсткая такая, основательная. Только он-то больше не на проклятые доллары внимание обратил, а на то, что Алине всё-таки угрожают. Да ещё и друзей по косточкам разобрать собираются.

Костя отрывается от ноутбука и отвечает Татьяне:

– Правда. Необходимо было откупиться. Причём от своих же. Они бы вас замордовали, не выпустили из того санатория. А то, глядишь, и к стенке где-нибудь поставили.

– У нас же нет смертной казни. И вообще – за что?

– Ну, я, может, палку перегибаю, но посидеть в тюрьме вероятность у нас была хорошая. Считайте, что я купил нашу свободу, и забудем об этом.

Хороша забывчивость, однако. Но Володя видит, как Алина резко дёргается разок, не отнимая рук от лица. Большое сердце влюблённого сжимается, а затем начинает делать под сотню ударов вместо привычных шестидесяти. Похоже, сейчас будет самое плохое. Всё-таки надо вмешаться, сказать, чтобы прекратили…

Воспроизведение.

Брякает о крышку стола уроненный телефон. Следом Таня хлопает дверью в соседнюю комнату с такой силой, что две картины сыплются со стен на пол. Костя, естественно, кидается следом.

Алина продолжает сидеть в той же позе, как скорбное изваяние.

Такой вот весёлый выдался вечерок. Только он ещё не закончен.

* * *

Теперь уже второй час ночи. Если верить зеленоватому циферблату над входными дверями. Для чего захудалый бар работает до четырёх утра, непонятно. Посетителей практически нет.

Володя сидел за столиком в самом тёмном углу, свесив голову и бессмысленно нажимая в который раз одну и ту же кнопку. Один наушник был в левом ухе, второй болтался где-то на уровне груди.

Кэп сидел всего ничего, а в нём уже сидело два больших крепких коктейля. Но хмель не приходил. Наверное, мешал сытый после ресторана желудок. Там только что-то булькало и переливалось, не желая перемещаться в голову и отключать мозги.

Как он здесь оказался, Володя сказать не мог. Когда запись закончилась, он просто ушёл из гостиницы. Шагал, не разбирая пути. Неважно куда, лишь бы двигались ноги. Хотя, наверно, повинуясь инстинкту, хотел оказаться как можно дальше от того места, где услышал страшные слова. Нет, Кэп не стал паралитиком, мышцы не окаменели. Всё нормально двигалось и работало. Окаменело что-то внутри.

– Слон, – говорил он сам себе, встряхивая головой и насмерть пугая редких полуночников-прохожих, шарахающихся от него. – Я слон, тупой и шершавый. Нет, толстокожий. Наверно, лев всю жизнь ей нравился, а я только радостно покачивал головой и шевелил хоботом. А лев – ого! Он отрастил шикарную гриву, чтобы быть ещё краше.

Потом Капитан, судно которого, видимо, потеряло управление и было близко к крушению, внезапно менял тему и начинал бормотать:

– Какая она – духовная бедность? А-а, знаю! Кто написал «Лунную сонату»? Я ни черта не помню! Какие оперы сочинил Глинка? Понятия не имею. «Песня о Буревестнике»? Горький? Надо же, знаю! Ещё не совсем тёмный и бедный. Кто такой Бедный? А, Демьян! Был такой поэт. Что за стихи он писал? Много? Я стихи писать не умею, ну и пёс с ними!

Кэп совсем не смотрел под ноги. Где-то залез в грязь, испачкал туфли, а заодно и штанины внизу. Потом зацепился за торчащий из земли штырь, растянулся и стал напоминать недавно бомжующего гражданина. Было всё равно. Шок сотрясал внутренности, клещами терзал сердце, колол куда-то в лоб. Иногда Володьке казалось, что у него высоченная температура, как было разок при тяжеленном гриппе, и он бредит из-за неё. Машинально прикладывал руку к голове, отпускал и продолжал брести.

В какой-то момент, видимо, сработало подсознание, что стоит прекратить бесцельное перемещение в неизвестном направлении и как-то сориентироваться в пространстве. Тихо и безлюдно, маленький сквер. Очень далеко слышен перезвон гитары и нестройные голоса ночных доморощенных исполнителей. Мелькнула кошачья тень, за ней сразу – другая. Через дорогу светится непонятная вывеска, хотя рюмка под ней прозрачно намекает на характер заведения. Двери распахнуты, значит, внутри наливают.

– Почему она ничего не сказала? – спросил несчастный слон громко, обращаясь в сторону кустов с притаившимися там котами, выслеживающими друг друга. – Почему не возразила, не вступилась за нас… и за себя тоже? Она же умная, могла найти достойные слова. А она смолчала. Как будто признала, что фриц сказал чистую правду…

Постояв и не услышав ответа, пошёл в сторону рюмочной, твёрдо решив попробовать. Может, ответ тогда найдётся сам, чёрт его дери! Володя никогда не пил, и даже поминки Милвуса прошли мимо. Помнится, было потом жутко интересно, как они там выпили, а потом Алина вроде захмелела и несла что-то неприличное. Кэп с каким-то странным и сладким замиранием сердца всё хотел выпытать, что же такого она могла сказать непристойного, но ему так и не сообщили подробности.

Никакой истины в вине не наблюдается. Во всяком случае, пока. Коктейли оказались недорогие и невкусные. Точнее, он не почувствовал вкуса, проглотив их залпом один за другим. Потом обнаружил, что сумка с плейером висит у него через плечо и никуда не делась.

Теперь Капитан десятый раз проигрывал одну и ту же песню. Она звучала не только в наушнике, но и где-то внутри. Сидящий в голове неведомый исполнитель старательно подпевал, потому что слова Володя давным-давно знал наизусть. Когда-то они странным образом помогали ему переживать подростковые душевные муки. Сейчас падали тяжело и ничего не облегчали, но он всё равно продолжал их повторять.

Рядом возник другой посетитель. Мужик, небритый, с жилистыми татуированными руками. Руки худые, а грудная клетка широкая. Да неохота его разглядывать. Чего припёрся?

Нарушитель тоскливого одиночества между тем глотнул коричневой жидкости, хрюкнул слегка. Несёт от него каким-то хлевом, а сам чистый коньяк или ром лакает. Другого столика не нашёл, что ли? Вон их целый десяток пустует. Песня закончилась, надо ещё раз запустить.

– Давай, что ли, поздоровкаемся, – предложил мужик. – А то сидеть без разговора не по-людски.

Володя презрел рыпающегося на неприятность приставалу. Чего ещё прицепился с болтовнёй? По рогам ему дать, что ли? Но не набрался внутри нужный градус злости или раздражения. Скорбь преобладает и придавливает к стулу, так что кулаки чесать не хочется.

– Ты пересел бы лучше, вонючий, – посоветовал Капитан. – Отдыхать мешаешь.

– Ты сам-то не красавец! – усмехнулся мужик. – А вот со скалы сигать долго и тяжело. Пока заберёшься, десять раз передумать можно. Под поезд – некрасиво. Кровяки много, кишки наружу. Лучший способ – это с Командора грохнуться. Быстро и надёжно, я тебе скажу.

Володя побагровел. Кажется, злость начинает излечивать от шока.

– Ну, что ты волком скалишься? – продолжал дурно пахнущий незваный собеседник. – У тебя же наушник поёт одно и то же. Прыгну да прыгну. Ни хрена ты не прыгнешь. Незачем потому что.

– Почему не прыгну? – возразил Капитан. Злость вдруг тоже улетучилась. Слабость какая-то теперь, вялость. Алкоголь, что ли, так действует? На хрена он тогда нужен вообще? Надо, чтобы тоски в сердце не было, а пустоты в голове и без спиртного хватает. Дурак же, пень ушастый!

– Не прыгнешь, и даже спорить тут не о чем.

– Прыгну. Не со скалы, так с балкона где-нибудь. Заберусь повыше только.

– Давай я тебя лучше с Командором познакомлю. Толку больше будет.

– Достал ты со своим Командором.

Мужик устроился удобнее, глотает потихоньку своё пойло. Он явно не боится здоровенного парня, который ещё и сильно не в духе. Многие бы спасовали и убрались подальше. А такого даже уважать можно. Только не до него сейчас.

– Девка, что ли, бросила?

Ну вот, теперь в душу лезет. Точно надо по рогам.

– Ну, отвали, а? Без тебя тошно. Ещё и вонь распространяешь.

– Ничего, то дух здоровый, природный. А ты не горюй и не бросайся с балконов или с мостов. Исчезни лучше на время, а там посмотришь.

– Чего?

Володя вдруг почувствовал, что мужик прав. Зачем себя гробить, чтобы потом ничего не знать? Осознает она, не осознает, что слон не такой уж тупой, и вообще не слон? А слон откуда будет знать, что она осознала? Или не осознала? Он будет лежать на два метра под землёй и ни хрена не чувствовать и не осознавать. Обидно же. Как Гарик. Аля уверяет, что не сам он грохнулся. Вот опять Аля…

Сердце заныло с прежней силой. Хоть бы на Гарика переключиться. Тот же записочку даже написал обвинительную. А он, Володя, ничего не написал. Что в его случае можно написать? Обвинить её? Нечестно как-то это. В чём обвинять-то? С Костей она не целовалась, в обнимочку не гуляла, и вообще всегда вела себя примерно и целомудренно. Откуда в башке такое глупое слово завелось? Хотя не глупое, просто замудрёное. Может, слон начал умнеть буквально на глазах, стимулировался от недобрых слов в свой адрес? А что, если он ещё покажет чванливому пану Новицкому, что Платонов ничуть не хуже, чем Платон?

Небритый тем временем ещё что-то говорил и даже прикончил своё пойло. Кажется, опять завёл бодягу про какого-то Командора.

– Э, да ты, кажись, меня не слушаешь. Что с девкой-то твоей? Не хочет тебя? Это с ними бывает. Но лечится хорошо. Ты правильно сделал, что дверью хлопнул и ушёл. Только вешаться не надо, всегда успеется. Вот не приходи просто назад, пусть побесится, сама пострадает. Бабы-то собственницы страшные. Иная считает, что мужик ей принадлежит, а тогда уже ни в грош его не ставит. Так ведь?

– Так, – согласился неожиданно для себя Капитан. – Уеду я. Далеко. Пусть страдает. Ни писать, ни звонить не буду.

– Дело говоришь, – похвалил мужик. – Но зачем уезжать обязательно? Москва – город большой, тут затеряться – раз плюнуть. И разузнать легко при случае, действительно ли страдает, или сразу с другим закрутила.

Слово «закрутила» тут же отдалось тупой болью в разных частях тела. Однокоренное тому, что бахнуло кувалдой по башке. Отцовское напутствие дочери, чтоб его разорвало!

– Ну вот, опять погрустнел. Да что стряслось-то? Прямо в постели, что ли, застукал? Это да, по нервам бьёт как шрапнель по уткам. Башку снесёт напрочь. Не пристукнул кого из них случайно? Парень ты ох какой здоровый.

Володе вдруг захотелось пожаловаться. Это так, что здоровый, да только и сильного обидеть могут не меньше, чем последнего задохлика.

– Никого я сегодня не стукал, – сказал грустно-грустно. – Тебя только хотел поначалу, чтоб не приставал. Представляешь: ей сказали, что я слон. Тупой, дебильный слон. Ни на что не годный. А она промолчала.

– И всего-то? – добродушно посмеялся советчик, распространяющий зловоние. – Из-за такого точно убиваться не стоит. Подумаешь – промолчала. Если бы ослом назвали, а то, не дай бог, козлом, тогда обидно. А слон – трудяга, ему почёт и уважение. Бабы, между прочим, силу ценят, хоть не всегда это показывают. Нормальной бабе сильный мужик нужен, а не хлюпик интеллигентный, которому штаны надо поддержать. Так что не расстраивайся, всё образуется. Пусть правда пострадает, поволнуется, ты на глаза не показывайся недельку-другую. Увидишь – как шёлковая будет.

– Уеду.

– Да не надо никуда ехать, чудак-человек. Мне как раз слон нужен, помощник то есть. Мой-то сегодня взбрыкнул. Устал, мол, вкалывать, и до свидания. Я тоже психанул, оттого сюда и припёрся прямо в рабочей одежде. А тут тебя увидел, сразу подумал, что прямо судьба мне улыбнулась. Вот и подсел разузнать, как ты да что. Работа нужна? Пойдём со мной.

– Какая работа? Оформляться же надо…

– Мы без оформлений обойдёмся, но зуб даю, что оплата без обману будет. Ежедневная, в конце работы. Сразу только скажу, что работа тяжёлая. Потому про слона и сказал. И запачкаться можно.

– Не пугает. А что за работа?

– На ипподроме я работаю, разнорабочим числюсь. Иногда за конюха приходится быть, но то специальность отдельная. Я уже лет десять там, а помощники меняются. Беру, когда надо. Сейчас просто позарез. Послезавтра сразу десять новых коняг подъезжают, надо им стойла приготовить. А там во многих местах, как обычно – чёрт ногу сломит. И хлам разный, и чистить надо, а где и дыры в стенах, кирпич надо срочно класть.

– Так вот почему от тебя запах такой, – запоздало догадался Володя. – Я тоже так вонять буду?

– Сказал же, что в рабочем пришёл. А так у нас всё путём, спецодежда, душевая есть, спальни нормальные. В столовке бесплатно кормят, три раза в день. Почти курорт!

– Пожалуй, мне подходит… на недельку-другую. А что ты там про Командора твердил? Я только про одеколон такой слыхал.

– Это у нас жеребец есть, самый злой и норовистый. Дурной он по характеру, и глаз у него дурной. Порой взбрыкнёт на ровном месте, и кусается как сумасшедший. Объезжали его, объезжали, да толку чуть. Скольких сбросил с себя, двоих насмерть… почти. Его под нож думали пустить, да бегает он больно хорошо, когда вдруг в настроении. С ним забеги вообще непредсказуемые. То он впереди задрав хвост, то встанет посреди пути, сколько жокей его не стегай. Вредная скотина, короче. Я к нему стараюсь не подходить, и ты подальше держись. Остальные лошадки смирные, а иные даже ласковые. Сам увидишь, если согласен.

– Да пойдём уж. Далеко?

– Ты чего, правда слон? – засмеялся разнорабочий. – Улицу не читал, когда заходил?

Тут Капитан сообразил, что улица, видимо, Беговая, где рядом и находится центральный ипподром. Наниматель представился именем Лёха и предупредил, что завтра вкалывать придётся от зари до зари, потому лучше не откладывая отправиться на боковую.

Володя подумал, что интенсивный физический труд лучше всякого лекарства развеет на время грустные выводы о несправедливости мира и безрадостной сущности бытия. Возможно, слоновья голова Кэпа выразила мысль другими словами, попроще, но суть была та же.

* * *

Интенсивный стук в дверь вернул в тревожную реальность. В соседней комнате вовсю ругались на повышенных тонах и слышали только себя. Алина поморщилась. Боль, похожая на ненавистную зубную, гоняла сердце по всей грудной клетке. Открывать всё же нужно. Конечно, дежурная снизу.