Сергей Валерьевич Мельников
Медленный ад

В холле воспитатели уже выстроили воспитанников в шеренги по двое. Звейниекс вошёл в холл, окинул погрустневшим взглядом строй мальчиков. Пальцы на правой руке зашевелились, перебирая невидимые клавиши. Он огляделся по сторонам, заметил растерянно улыбающуюся директрису.

– Василиса Витальевна, – схватил он её за локоть, – пойдёмте в Ваш кабинет, поговорим.

Василиса послушно повернулась к лестнице наверх, но Тушин преградил им путь:

– Не-не-не, так дело не пойдёт, – он выставил ладони. – Сначала съёмка, потом кабинет. Андрас Адамович, мы же с Вами договорились? Василиса Витальевна, а Вы что же? – Директриса пожала плечами: «я ж не против, сама удивляюсь, как тут оказалась», – Дети стоят, ждут, горят, можно сказать, желанием высказать свою благодарность великодушному человеку. Прошу вас, родненькие мои, десять минут вашего послушания и все пойдут заниматься своими делами. Десять минут. Deal?

– Десять минут! – кивнул Звейниекс. – Я на самом деле спешу. Итак, что мне надо делать?

– Просто скажите пару слов про российские традиции благотворительности, необходимость возрождения традиций русского купечества, призовите представителей бизнеса поддержать детство. Что я Вас учу, Вы такие речи миллион раз произносили. Василиса Витальевна, Вы где-нибудь храните рисунки своих воспитанников? Прекрасно! Выберите что-нибудь трогательное на подарок.

Директриса бросилась вверх по лестнице, только уже без Звейниекса. Старик с любопытством следил за бурной деятельностью Тушина. Время от времени он бросал быстрый взгляд на детей и сразу отводил глаза. Кто-то там сильно его беспокоил.

– Вероника Семёновна, – Михаил повернулся к Лисицыной, – Вы всех воспитанников знаете? Подберите самого телегеничного. Нужен такой симпатичный пацан. Вихрастый, ершистый. Понимаете, о чём я? Зрители не любят прилизанных отличников, вырожденец с узеньким лбом тоже сочувствия не вызовет. Нужен живой и с умными глазами. Справитесь? Когда господин Звейниекс закончит говорить, запустите его с рисунком, который принесёт уважаемая Василиса Витальевна, и пусть он скажет пару слов благодарности. Хорошо так скажет, слёзовыжимательно. Я в Вас верю.

Он хлопнул в ладоши:

– Работаем! Вень, крупный план на меня на фоне детей, плавно общий, захвати ящики и переходим к господину Звейниексу. Потом мне нужен будет переход к мальчику, крупный план на рисунок, пробежка. Смотри сам, но акцент на крупных планах.

Дети стояли, вытянувшись в струнку, как на военном параде. Тушин встал перед ними, поправил петличку.

– Давай, – кивнул он Вене, и сделал суровое лицо. – Эти дети для вас будто не существуют…

Пока Тушин делал подводку к речи Звейниекса, вниз по лестнице сбежала директриса с листом ватмана формата А3. Лисицына выхватила лист и бесшумно, перебежками от колонны к колонне подобралась ближе к детям. Веня заметил её, сменил ракурс и мотнул головой: «беги». Лисицына выхватила из заднего ряда белобрысого пацана и что-то горячо зашептала ему на ухо. Он закивал головой, забрал рисунок.

Через несколько секунд он уже стоял впереди посередине. Веня подмигнул ему и показал большой палец. Мальчик кивнул с важным видом, но не удержался. Полыхнула улыбка, и оператор понял, почему Лисицына выбрала именно его. Его улыбка сияла тёплым золотом. Веня понял, что репортаж получится.

Тушин закончил свою подводку, попросил Звейниекса сказать пару слов. Веня взял крупный план, приготовился к долгой речи, рыдающей о ноже монтажёра. Звейниекс, спокойно глядя в камеру, сказал:

– Тут, в общем-то, говорить не о чем. Здесь, в этом интернате, живут такие же дети, как ваши, просто им не повезло: у них нет вас. У ваших детей есть, а у них нет. Когда было нужно, вас не оказалось рядом, чтобы объяснить им, чем отличается добро от зла. И эти дети сделали неправильный выбор, и попали в беду. Мы, концерн «АлияХим-Фарма», не можем подарить им родительскую любовь, но мы можем выделить часть нашей прибыли для их развития, чтобы этот интернат стал для них трамплином в новую, успешную жизнь. Сегодня мы привезли оборудование для компьютерного класса, химической лаборатории и кинозала. Если у вас есть возможность помочь – просто помогите. Без лишних слов.

Тушин за кадром восхищённо поднял вверх большой палец: «профи».

Веня глянул влево, мальчик с рулоном в руке не сводил с него глаз. Оператор показал на Звейниекса и кивнул. Как только старик договорил, и наступила тишина, он сорвался с места. Подлетев к старику, он развернул лист с акварельным рисунком и выпалил:

– Спасибо вам, господин Звейниекс, обещаем, что будем хорошо учиться и станем достойными членами общества.

Звейниекс взял рисунок из его рук, сказал:

– Спасибо, молодой человек.

Подбежавшая сзади директриса приняла у него лист. Звейниекс, повернул голову, чтобы попрощаться, но в этот момент пацан бросился к нему и обхватил руками. Он крепко прижался к Звейниексу. Его голова уткнулась в затянутый твидом живот, макушка едва доставала до груди. Старик застыл с поднятыми руками, будто боялся прикоснуться к ребёнку. Веня взял его лицо крупным планом. Он был достаточно близко, чтобы увидеть, как затрепетали крылья его носа, как гримаса отвращения скривила старческие губы, как они задрожали. От чего? От страха?

«А дедуля-то паникует…» – подумал Веня. Тушин в этот момент о чём-то говорил с Лисицыной. Дети, скучая, пихались или рассматривали потолок. Только Веня и его камера видели, как возле правого плеча Звейниекса появилось круглое личико директрисы, и он скорее прочитал по губам, чем услышал его шёпот:

«Уберите его, он воняет»

Директриса с усилием разомкнула обхватившие спину старика детские руки, оттолкнула, и пацан, опустив голову, пошёл к остальным детям. Веня довернул камеру как раз вовремя, чтобы увидеть, как сверкнула в видоискателе его улыбка. Пацан подмигнул оператору и исчез за спинами товарищей. Звейниекс в это время, опираясь на руки Тушина и Василисы, удалялся в сторону лестницы. Последним, что поймал в кадр Веня, было испуганное лицо старика с запавшими глазами.

– Плохо человеку, плохо, не видишь? Переутомился! Выключи уже свою камеру! – закричала на него директриса, и Веня послушно нажал на кнопку.

Он сбросил сбрую и сгрузил оборудование на подоконник. Холл опустел. Возле входа высились штабелями коробки. Веня сел на диван, закинув руки за голову. Кто-то упал на сиденье рядом.

– Врёт он всё, я не воняю. Нас сегодня в душ гоняли, – сказал белобрысый пацан, – можете понюхать.

Веня опустил руку и потрепал его по волосам.

– Верю, брат, верю, – ответил он.

Пацан залез в карман и достал сникерс.

– Будете?.. Половину.

– Давай.

Когда шоколадка кончилась, Веня протянул руку:

– Вениамин.

– Феликс, – ответил пацан, сжав Венину ладонь. – Но вообще-то принято наоборот: чтобы взрослые детей шоколадками угощали.

– Ну так-то да, – согласился Веня. – Феликс²⁰… Надо же…

– А что, не видно? – спросил Счастливчик, и оба в голос расхохотались.

Веня сам не знал, почему он дал Феликсу свой номер, накарябанный на бумажной салфетке. Но его об этом не спрашивали, а сам он себе таких вопросов не задавал. Через секунду после того, как свёрнутая бумажка исчезла в кармане Феликсовых форменных брючек, в зале появился воспитатель. Увидел мальчика на диване рядом с бородатым москвичом и нахмурил брови.

– За мной, – вздохнул Феликс.

Он протянул руку Вене, и сразу отдёрнул.

– Ты мне шоколадку должен, помнишь? – нагло улыбаясь, Феликс погрозил ему пальцем.

– Половину, – парировал Веня.

– Ты – взрослый, с тебя целая. Резонно?

– Резонно, – расхохотался он. – Ты где таких слов нахватался?

– Васькино любимое слово… Василисы Витальевны. Всё, я побежал… Шоколадка!

Веня поднял руку:

– Клянусь!

Феликс взлетел по лестнице и скрылся на втором этаже. Воспитатель бросил на Веника подозрительный взгляд, но ничего не сказал. Молча развернулся и удалился за воспитанником. А Веня сидел на диване и улыбался, пока не устали щёки. От этого белобрысого мальчишки шло какое-то тепло, чувствительное и неуловимое, как от солнца в первые дни весны. Как тёплое прикосновение к уставшей от холода коже, как тонкий намёк на будущую летнюю жару. Когда у Вени будет сын, пусть он будет таким, как Феликс. Когда? Если… Веня затряс головой, изгоняя странные мысли. Этот интернат, эти дети, вся эта обстановка странно действует на мозг.

Он схватил камеру, часть своей нормальной, привычной жизни, запустил отснятое видео. Шеренга мальчиков. Феликс с рисунком, улыбается. От его улыбки, кажется, сбивается цветовая температура²¹. Или не кажется… Есть небольшое, но заметное смещение из синего в жёлтый, точно есть. Странный глюк. Феликс бежит к Звейниексу. Крупный план. Старик улыбается. Зубы, похоже, свои… Веня увеличивает картинку.

Небольшая диастема²², линия неровная, один из клыков чуть кривоват. Протезы так не выставили бы. Для его возраста состояние идеальное. Пацан подбегает, и улыбка старика как-то обезвоживается. В глазах не страх, скорей опаска. Он смотрит на ребёнка, как на большого незнакомого пса, который трусит к нему, виляя хвостом, но чёрт его знает, что там у него на самом деле в голове. Феликс протягивает рисунок.

Звейниекс явно подаётся назад. Перехватывает бумагу кончиками пальцев, максимально далеко от детских рук. Удивительный заскок для мецената, жертвующего детям серьёзные деньги. Может, Тушин угадал, и тут на детях испытывают какие-то лекарства? Да нет, бред. Закрытый интернат под жёстким контролем Минобра и Минздрава. «АлияХиму» проще бомжей собирать в качестве подопытных кроликов, их никто не считает. И дети не выглядят забитыми или нездоровыми. Вряд ли.

Феликс обхватывает Звейниекса руками, прижимается к нему. Веня запускает покадрово. Пацан мельком смотрит в камеру, прежде чем прижаться к старику, в глазах предвкушение веселья. Феликс знал про странности Звейниекса, он нарочно это сделал. Вот же маленький засранец!

Веня восхищённо усмехнулся.

Пацан прижимается, старик подаётся всем телом назад, но уйти не может. Руки взлетели, висят над лохматой макушкой ребёнка, как ветки сухого дерева. Крупный план.

На лице Звейниекса муки адские вперемешку с отвращением. «Уберите его, он воняет». И Василиса рядом. Лицо злое. Да, она злится, но удивления ни капли. Василиса сейчас курица-наседка: на дряхлого птенца напал ужасный ястреб-Феликс, 10-летний ребёнок. И возле машины так же было. Только появляется какая-то угроза Звейниексу, с Василисы сразу облетает вся её улыбчивая радушность. Какая забота о благодетеле, надо же.

Тушин с Василисой уводят Звейниекса к лестнице. Только что стоял бодрый, подтянутый, речь толкал. Сейчас шаркает, как древний старик. Он поворачивает голову, смотрит жалобно в камеру, его подбородок заметно трясётся, будто мышцы лица устали держать челюсть, а ходить с открытым ртом старик не хочет. Потом на Веню зашикала Василиса, и он выключил камеру. Конец. Очень интересно… Тушину понравится.

Михаил упал на диван рядом.

– Чё там? – спросил Веня.

– Плохо деду, давление упало. Василиса отпаивает.

– Жить будет?

– Куда он денется? – отмахнулся Тушин. – Смотрел отснятое?

Веня протянул ему камеру.

– Есть кое-что, посмотри. С момента, когда Феликс побежал к деду с рисунком.

– Кто? – не понял Тушин.

– Мальчишку с рисунком зовут Феликс. Дельный пацан. Смотри внимательно на Звейниекса…

Тушин накрыл экран рукой:

– Давай не сейчас. Нам ещё кучу интервью снимать.

– Мих, глянь, там недолго.

Он покачал головой:

– Вень, ты хочешь тут ночевать? Я нет. Здесь снимаем, в Москве отсматриваем. Deal?

– Пердил, – передразнил его Веник и спрятал камеру.

– Давай, навьючивайся и пошли Лисицыну выдёргивать.

Интернат затих, только эхом отдавались их шаги и с верхних этажей доносились детские голоса. На середине лестничного пролёта они столкнулись с бодрым и улыбающимся Звейниексом.

– Михаил… – без следа недавней немощи он протянул руку Тушину.

– Просто Михаил, – Тушин ответил на крепкое пожатие.

– Пусть так. Михаил, помните наш договор? Я свою часть выполнил, очередь за Вами. У меня к Вам просьба. Наш бизнес – это тесный бассейн, забитый акулами. Только прояви слабину – растерзают. А сегодня, кажется, моё недомогание попало на камеру…

Тушин бросил взгляд на Веника. Тот еле заметно кивнул.

– Не вижу в этом моменте ничего такого, что может заинтересовать зрителя. Эфирное время очень дорого.

– Я тоже так думаю, – кивнул Звейниекс. – От души рад знакомству. А сейчас прошу меня простить: дела не ждут. И… Я не слежу за новостями. Вот мой личный номер, – он протянул визитку, – сбросьте дату и время, когда передача выйдет в эфир. Интересно увидеть себя на телеэкране.

– А Вы никогда не попадали в объектив телекамеры? – удивился Михаил

– Представьте, это мой дебют на телевидении. Я не публичная личность.

– Как только поставят в сетку, сразу сброшу…

Звейниекс кивнул и бодрым шагом спустился вниз. Тушин проводил его взглядом:

– Быстро его отпустило. Удивительно, с таким счастьем и до сих пор не на Ти-Ви.

Он покрутил визитку и сунул её в карман.

– Мих, ты не торопишься с обещаниями? – Веник смотрел непривычно серьёзно.

– А что такого? Ну, плохо человеку стало.

– Посмотри запись, потом говори.

– И что же там такого невероятного случилось?

Веник ухмыльнулся:

– А вот теперь ничего тебе не скажу. Страдай. «Ты собираешься тут ночевать? Я нет», – передразнил он Тушина. – Пошли интервью снимать, всё потом.

Лисицына с Василисой в кабинете гоняли чаи. Тушин вошёл первым, без стука, и увидел, как закатила глаза директриса.

– Я на минуточку, – успокоил он её. – Вероника Семёновна, чай портит кожу лица. Завязывайте с этим опасным занятием, труба зовёт, дети ждут, Вениамин копытом землю роет.

Лисицына неохотно отставила кружку и поднялась.

– Никакой жизни с вами нет, – буркнула она, – связалась на свою голову…

– Идёмте-идёмте, слава к ленивым не приходит.

¶

Пиликнул телефон.

«Андрас Адамович, эфир в пятницу, в 18:00, телеканал СТВ».

В указанное время он запер дверь кабинета и включил телевизор. Тушин не подвёл. Короткая сцена, когда он потерял самообладание, в эфир не пошла. Монтаж делал профи, ничего глаз не резало. Звейниекс спокойно вернулся к делам.

¶

Саттаров скинул в мессенджер: «Зайди».

Он сидел на диване перед телевизором. Похлопал ладонью рядом с собой:

– Садись, кино посмотрим.

Я привычно опустился в кресло рядом. Саттаров включил один из федеральных каналов. Шла какая-то тухлая передача про интернат для трудных подростков. Неожиданно появился Звейниекс, толкнул речь про детей и нравственные ориентиры. Я с удивлением посмотрел на Саттарова, он молча улыбался и кивал. Когда передача кончилась, он выключил телевизор и повернулся ко мне.

– Жвачка, – бросил я.

– Сейчас обидно было. Знаешь, сколько эта жвачка стоила?

– Не знаю. Зачем она?

Саттаров вытянул пухлые ножки в сияющих туфлях и закинул руки за голову. Я видел его таким много раз. Он продумал партию, расставил фигуры. Его пухлые пальцы двинули первую пешку вперёд.

– Пояснишь? – спросил я, не скрывая раздражения.

– Меньше знаешь – лучше спишь. Пока рано. Занимайся Ингой. Это твой фронт. Сомни его.

Его обтянутый смуглой кожей кулачок продемонстрировал, как надо сжимать фронт в лице Инги.

– Если ты облажаешься, нам конец. Обоим. Предательство не спасёт, я позаботился.

Я нахмурился:

– Это было лишним.

Саттаров ещё улыбался, но глаза остыли.

– Хочу, чтобы ты был в курсе.

– Наверное, ты не стал бы мутить свои схематозы с клиническим идиотом, правда? – процедил я.

– Я большой мальчик, Юл. Я давно не верю в лояльность, особенно людей, которые демонстративно соблюдают дистанцию и брезгливо поджимают нижнюю губу при встрече. – Улыбки кончились, в голосе звенело раздражение. – Тебе надо поработать с мимикой. Если твои мысли можно прочитать по лицу – этот бизнес не для тебя.

Кровь бросилась мне в голову. Я знал, что он прав, открыл рот, чтобы оправдаться:

– Я…

– Головка от хуя! – грубо оборвал меня Саттаров. – Вот опять: покраснел, как целка перед стриптизёром. Выеби эту престарелую суку так, чтобы она ползала за тобой на коленях и умоляла «Ещё!» Сделай! Свою! Работу! У тебя время до понедельника. Иди!

Трясясь от ярости и унижения, я выскочил из кабинета.

«Придёт время, и я тебя уничтожу!» – поклялся я себе и точно знал, что выполню своё обещание.

Трансфер Саби

– Что там с последними объектами?

– Активны. Одним Ольга занимается, готовим. Второй коррекция не нужна. Подёргиваю понемногу.

– Когда планируешь закончить?

– Да чёрт его знает… Форсировать не хочется. Девочка совсем молоденькая, едва вошла в кондицию. Психика нестабильная. Толку, если сгорит зря? [напряжённое молчание] Запас есть?

– Ну не особо… Температура падает потихоньку, пока несильно, но лучше не тяни. Люди от активистов подустали, повестка теряет актуальность. И там [палец вверх] недобор.

– А резервы?

– Не рассчитывай. Готовых пока нет, а распылять зря не дам. Гони на трансфер, не затягивай.

– Ты ж понимаешь, что нужны новые.

– Там [глаза в потолок] своё мнение о балансе.

– Понял. Но мне это не нравится. Это официальное заявление.

– Зафиксировано. Действуй.

¶

Тихо «динннь!»

«я на трубе <З»

Саби включила бесшумный режим.

Зажёгся экран. В кружке Марат складывает пальцы сердечком. Сердечко пульсирует. В чёрных глазах печаль, любовь. В уголках рта самодовольство, которого Саби не увидит, даже если подписать пылающими буквами. Девочка улыбнулась и провела пальцем по любимому лицу, не касаясь экрана.

«Потерпи, Карпуша не отпустит».

Она сунула телефон в карман. Вовремя. Орлиный взгляд учительницы добрался до неё. Саби старательно вытаращила глаза, и Карпуша выбрала другую жертву. Телефон в кармане завибрировал.

«Буду так стоять, пока не выйдешь».

В кружке Марат стоит на трубе на руках и дрыгает ногами в воздухе. Футболка задралась, обнажила загорелый живот с кубиками пресса. Он подмигивает в камеру, показывает язык.

«Не упади», – написала Саби. Её сердца коснулись шёлковые пальчики. Любимый, глупый, нетерпеливый…

Она подняла руку. Карпуша нахмурила брови:

– Что тебе, Сабина?

– Анна Карповна, можно выйти?

Саби смущённо разгладила юбку. Она не любит врать и не смотрит в глаза учителю.

– А до конца урока не потерпишь?

Кровь прилила к щекам, в классе смешки и хмыканья. Её не любят, она красивая, но чужая. Тихая, зажатая, отстранённая. Она редко смотрит кому-то в глаза. Может, даже никогда. Сабина, жмущаяся под туалетом – это очень смешно.

– Нет, – еле слышно отвечает девочка.

Карпуша вздохнула, взвалив на себя все грехи человечества:

– Ладно, иди.

¶

Саби проскользнула мимо охранника, выскочила на залитый солнцем плац. По стенке юркнула за угол. Лисичкой в подлеске прыснула к толстым трубам с торчащими кусками изоляции. Маратик-лис дёрнул за руку, втянул в узкое пространство за ними. Обвился вокруг неё, вцепился в губы. Жар от его худого тела был сильнее майской жары. Саби плавилась, текла под его пальцами под белый шум в ушах, под лихорадочное биение сердца.

– Са-аби, – шептал он ей, – я с ума схожу, когда ты со мной.

«Я тоже», – сказала бы она, но говорить не могла. Она забыла русский, а в голове возник тихий голос. Он говорил на пушту²³, и слова были не про любовь. Бешено вращающийся мир замедлился, за головой Марата из сплошного марева проступили детали: трубы, школа, физрук, лениво чеканящий мяч в отсутствии учеников. Голос исчез. Он был слишком тихим, чтобы узнать, Саби показалось… только показалось, что он был похож на голос отца.

Она отстранилась, выпуталась из его крепких рук. Марат вздохнул, грустно улыбнулся:

– Помню-помню. Мне трудно сдержаться. Я слишком тебя люблю.

Саби обхватила его шею, уткнулась носом в плечо:

– Я знаю… Я тоже…

Сейчас не было ни шума, ни голосов. Только нежность.

– Хочешь латте́ с зефирками?

– Ла́тте, – шепнула Саби, – очень.

Они скользили между деревьями скверика, избегая дорожек. Её рука в его руке. Он возникал внезапно на её пути, и она врезалась в его грудь, смеясь и умирая от счастья. Нельзя спокойно идти по дорожке, когда любовь горит в тебе бенгальским огнём, только успевай искры гасить. Возраст такой. Пройдёт время – погаснет.

¶

– 10:45: Начинаю подготовку к трансферу.

¶

В узком переулке, в густой тени старого дома они сели за столик кафе перед стеклянной витриной. Молодой паренёк в расшитой золотыми узорами жилетке положил перед ними меню. На кожаной папке – надпись «Кафе Атбани²⁴», стилизованная под арабскую вязь. Марат сдвинул её в сторону.

– У вас есть латте с зефирками?

– С маршмэллоу? – улыбнулся официант. – Да, есть, конечно. Два? Что-то ещё? Пару минут.

Он кивнул и исчез. Марат потянулся к Саби, провёл пальцами по щеке. Накрыл её руку своей, сухой и горячей. Она смотрела ему в глаза, не отрываясь. Только ему одному во всей школе она могла смотреть в глаза.

Из кафе вышла полная женщина с подносом, расставила перед ними узорчатые чашки с кофе. По центру стола поставила вазочку с конфетами.

– Мы не заказывали… – начал было Марат, но женщина улыбнулась:

– Это подарок от нашего кафе. Вы таких точно не пробовали, я привожу их со своей родины. – Она наклонилась, добавила доверительно: – Контрабандой.

Марат рассмеялся:

– Если подарок, и контрабанда, спасибо.

– Кушайте, ребята. – Её глаза подозрительно блеснули. – Вы такие красивые, – в голосе дикий мёд с лёгкой горчинкой, – кушайте. Не буду мешать.

Марат взял конфету в чёрной обёртке с золотой арабской вязью, потянулся к Саби. Она вонзила зубы в шоколад, коснулась губами его пальцев.

– М-м-м как вкусно. – Чёрные зрачки Саби закатились к небу. – Не пойму, из чего начинка.

– Дай, – Марат закинул вторую половину себе в рот. – Корица, мускат и чёрт его знает что ещё… Перец?.. Вкусно, скажи?

Когда дети ушли, из кафе вышла женщина. На одиноком столике стоял остывший кофе и вазочка, полная обёрток с надписью на арабском, золотом по-чёрному, «Иди за мной». Женщина составила посуду на поднос, протёрла столик. Её чёрные глаза заблестели. На стол упала крупная капля, потом вторая. Женщина посмотрела на небо, заслонясь рукой от палящего солнца. Покачав головой, она ушла внутрь. Пустой столик в густой тени ждал следующих гостей. Через пару минут от капель остались только белые кристаллики соли.

¶

– 11:12: Стимуляция прошла штатно, завершаю подготовку к трансферу.

¶

Странное будоражащее послевкусие от конфет осталось на их языках. Они бежали по пустым переулкам и делились им друг с другом, не останавливаясь, на ходу. И каждый поцелуй взрывался новым вкусом.

– По-моему, в них какой-то наркотик, – сказал невнятно Марат. Он говорил, целовал и улыбался одновременно. У Саби кружилась голова, а сердце колотилось не в ритм, чуть не разрывая тонкие рёбра.

– Не знаю, – отвечала Саби, целуясь и улыбаясь. Он прижал её к стене дома, сквозь тонкую ткань в спину вонзилась каменная крошка. Она прильнула к Марату, Марат крепко обнял её. Левой рукой, не глядя, он тыкал в кнопки домофона.

– Нельзя, – прошептала она ему в полутёмном подъезде.

Он подхватил её невесомое тело на руки и побежал по лестнице

– Нельзя, – шептала она ему в ухо и прятала мокрые глаза в его волосы. – Любимый, пожалуйста, – и ещё крепче прижималась к нему.

Марат распахнул высокую дверь, увидел двуспальную кровать в проёме. Старомодную, антикварную, с парчовым балдахином и золотыми шнурами. Он бережно положил Саби на покрывало. Из её глаз текли слёзы, но она не могла сопротивляться. Мужской голос в её голове говорил на пушту, читал молитву, но звук рвался, пропадал, его сносило ветром. А потом и вовсе затих. Марат стянул футболку, лёг рядом.

– Саби… – позвал он её.

Она повернула голову. Он пальцем стёр слёзы.

– Любимая…

Он поцеловал её в губы. Она легла на его руку, прижалась всем телом.

– Любимый…

Саби грустно посмотрела ему в глаза.

– Мне нельзя, правда. Отец узнает и убьёт. И тебя, и меня. Это не шутка…

Он потёрся носом о её щеку, прижал к себе крепко-крепко.

– Это глупости, откуда они узнают?

– Меня регулярно осматривает гинеколог.

Марат отстранился, заглянул ей в глаза:

– Ты серьёзно?

Она кивнула.

– Они больные?

Она замотала головой:

– Не говори так, пожалуйста.

– Саби…

Он рукой прижал её голову к плечу.

– Бред какой-то, – прошептал он ей. – Но мы ведь что-нибудь придумаем?

Саби неуверенно кивнула.

¶

– 12:32: Активация прошла штатно.

¶

– Лови, – связка ключей взлетела в воздух. Рыжий пацан словил её на лету.

– Как всё прошло? – спросил он, ехидно улыбаясь.

– Офигенно! – ответил Марат. – Траходром у тебя охренеть можно. С покрывалом.

– Балдахином, – поправил рыжий, скривившись. – Бабка ёбнулась, графиню из себя корчит.

– Это чё, старухина койка?

– И чё?

– Да ничё. Ну ладно, спасибо, брат, выручил. Бывай!

Рыжий проводил взглядом Марата и скрылся за деревьями. В квартире давно умершей бабушки он залез, не разуваясь, на кровать и из складок полога вытащил экшн-камеру.

¶

Лес солнечных копий пробивал густые кроны над головой. Босая девочка с мокрыми глазами, шатаясь, брела между ними. Острая разрывающая боль немного притупилась. Она давила и мучила её, как уставший, но ответственный палач.

Саби не могла купить обезболивающего, не могла обратиться к врачу. Наличных не было ни копейки, а каждую покупку по карте контролировал отец. Девочка настолько не умела врать и настолько его боялась, что любой разговор закончился бы признанием, а это конец.

Больно. Уши горят, и щёки, как будто все уже знают, как будто на её лбу написано большими буквами, что она сделала, и стыд выжигает её изнутри. Сердце сжалось и, обжигаясь, гонит кипяток по венам.

Она держалась, долго держалась, но не смогла. Она – орех, Марат расколол её ножом, целой она больше не будет. Никогда. Он расколол, а она распахнулась, потому что тоже долго этого ждала. А сейчас ей больно и противно. Это пройдёт. Надо перетерпеть, и жить дальше, как будто ничего не случилось. Через неделю осмотр у гинеколога. Очередной осмотр, который подтвердит, что ничего не изменилось.

«Амир ²⁵Бехзад, Ваша дочь невинна».

Перетерпеть и жить дальше. Почему никто не сказал, как это больно и грязно?

Из-за дерева показался край скамейки. На спинке сидел Марат. Саби остановилась. Тот человек, о котором она думала и днём и ночью, был рядом, но она скорее умерла бы, чем подошла к нему сейчас. Так странно. Это тоже пройдёт?

В той квартире, на старинной кровати с балдахином, внезапно всё изменилось. Их чистая любовь покрылась коркой грязи, но почему Саби показалось, что всю эту грязь она втянула в себя, а Марат остался чистым? Это несправедливо.

Саби прижалась к дереву.

Рядом с Маратом сидели его друзья, ещё двое топтались напротив. Марат окутался клубами дыма и хрипло рассмеялся:

– Что ты видел в своей жизни? Ты, считай, не трахался, если тебе сзади не давали.

– Слышь, сто раз.

– Под хвостик?

– А?.. Нет. Типа тебе давали.

Марат выпустил ещё одно облако. У Саби все сжалось внутри. Вся эта боль и грязь – это просто «дать под хвостик»? О том, что должно быть только между ними двоими, он сейчас хвастается друзьям?

– Марат?! Что, правда?

– Ты гонишь!

– Твоя арабка?

– Офигеть…

– Заливаешь?

– Чё ты лыбишься?

Марат сплюнул.

– Это любовь, пацаны. Ради любви на всё согласишься.

– И как там?

– Попробуй – узнаешь.

В её глазах сместился спектр. Листва стала багровой, загорелая кожа Марата и его друзей мерзко-голубой. Она увидела под деревом обломок кирпича. Схватила его и, не думая, кинула в голову того, кого совсем недавно любила больше жизни. Она хотела его убить, она надеялась на это. Но кирпич полетел неточно и слабо, вяло стукнул в плечо. Марат соскочил со спинки скамьи, чуть не упал.

– Какого хуя?! – заорал он, и тут увидел, кто бросил камень.

– Саби… – сказал он растерянно. – Саби! – заорал он в ужасе ей в спину, потому что понял, что потерял её навсегда. Но Саби мчалась через парк, не разбирая дороги и больше всего на свете сейчас хотела умереть.

– Больно бегать, наверное, – заржал один из друзей, и Марат без замаха врезал ему в зубы, хоть лучше вырвал бы себе язык.

¶

– 15:10: Начинаю трансфер.

¶

Саби мчалась босиком между деревьями. Ноги кровоточили, но что такое боль в израненных ступнях, когда болит сердце? Она выбежала к дороге и растерянно оглянулась. Дальше пути не было. Только сейчас она почувствовала, как вибрирует в кармане телефон.

«Любимый»…

Она отбилась и заблокировала его. Хотела удалить, но не успела. Сверху выпало сообщение от электронного кошелька, которым никогда не пользовалась:

«Зачислен перевод 30000р…»

Потом ещё одно:

«Саби, отправила тебе деньги. Это всё, что у меня есть. Твою карту отец заблокировал. Домой не возвращайся. Кто-то рассылает грязное видео с тобой и Маратом. Беги, только не к родственникам. Люблю тебя, сестрёнка».

Саби выключила телефон. Она посмотрела на свои грязные ноги и натянула кроссовки. Мимо проносились машины, кто-то сигналил. Открытый мерседес с двумя парнями с холёными бородками сбросил скорость рядом с ней, но, когда Саби посмотрела на них, что-то в её взгляде заставило водителя вдавить газ. Она механически переставляла ноги, шла неизвестно куда, не думая, не глядя по сторонам. В голове одна мысль: жизнь кончилась. Бежать ей некуда, отец везде найдёт. Для амира Бехзада его честь дороже её жизни. Она порченый товар, её утилизируют и вычеркнут из памяти.

Впереди показалась эстакада. Саби пошла по краю дороги вверх. На самой высокой точке она выглянула за бортик. Далеко внизу сплошным потоком мчались машины. В них сидели счастливые люди, чьей жизни ничего не угрожало. Кому-то из них сегодня не повезёт.

«Интересно, кому?» – подумала Саби. 16 лет, не так и мало она прожила. Тёплый бетонный бортик под её грудью поплыл, стал мягким, как построенная на пляже крепостная стена из влажного песка. Она наклонялась вперёд всё дальше, и тело скользило сквозь бетон вниз, к несущимся машинам. В ушах звенело предчувствие полёта. Сзади взвизгнули тормоза.

– Э! Ты что делаешь?

Сильные руки обхватили её за талию и оттащили от низкой стенки. Саби с сожалением проводила взглядом скрывшийся за бетонной границей эстакады автомобильный поток. Кто-то развернул её, потряс:

– Девочка, сдурела что ли?

Огромный мужик в растянутой футболке заглядывал ей в глаза.

– Другого способа не нашла?

Сзади раздался грохот. В зад моргающей аварийкой машине въехал кроссовер. Из-за руля выбралась женщина в деловом костюме.

– Ты охренел тут машину ставить? – заорала она.

– А ты аварийку не видишь? – заорал он в ответ.

– Какая на хрен аварийка? А знак где?

– Пасть закрой, овца, тут девчонка чуть с моста не сиганула.

– Да мне насрать! Кто мне машину чинить будет?!

Про Саби все забыли. Она тихонько отступила назад и бросилась прочь.