Сергей Самаров
Последний день Славена. Том первый

© Самаров Сергей Васильевич, 2014

* * *

788 год

…Если ты любишь вольную птицу,

если ты любишь чистое небо –

то и через много-много лет

ты сможешь увидеть в этом небе

след той птицы…

…Если ты любишь Родину…

Вторая книга серии «След Сокола» рассказывает об отношениях между двумя славянскими князьями – Годославом и Гостомыслом. Первого, старшего по возрасту, история называет отцом будущего основателя династии русских князей и царей Рюрика, второго же, младшего, в рукописях называют дедом Рюрика. Каждая из этих исторических личностей известна по-своему, но, не будь между двумя князьями дружбы, история России, возможно, предстала бы иначе…

Наряду с известными по первой книге цикла героями, такими, как король франков Карл Великий и его ближайшее окружение, помощники Годослава, князь-воевода Дражко и волхв Ставр с подчинёнными ему разведчиками, читатель познакомится и с новыми героями, восточными и западными славянами, такими, как отец Гостомысла неукротимый князь Буривой, варяжский князь Войномир, будущий князь острова Руян и Поморского княжества, впоследствии один из лучших полководцев Карла Великого, покоритель грозных аваров, и с другими.

Хронологически действие происходит через три с половиной года после событий первой книги. Карл Великий сначала окончательно присоединил к своему королевству Баварию, а потом, прежде, чем вступить в серьёзную, на его взгляд, и долговременную войну против постоянной угрозы для всей Европы с юго-востока – Аварского каганата, решил обеспечить себе спокойствие в тылах. Для этого Карлу было необходимо окончательно усмирить ненадёжную Саксонию, и покончить с княжеством вагров, в котором правил князь Бравлин Второй.

Но, чувствуя устремления Карла, поднимала голову и обеспокоенная Византия. Византии много неприятностей доставлял Аварский Каганат, висевший над северными греческими провинциями постоянной угрозой. Тем не менее, если сменить одного опасного соседа на другого, не просто опасного, но и страшного своей силой, упорством и организованностью – на королевство франков, угроза станет стократ сильнее… Это в Константинополе прекрасно понимали…

Глава первая

Левый, глубокий и более быстрый рукав реки там, где она огибает Кукушкин остров, как словене звали по-своему остров Кекки-саари, в эту необычайно мягкую и позднюю для здешних мест зиму почти не промёрз, и изобиловал неширокими, но опасными полыньями. Словене построили на острове крепость Карелу и город Бьярму, ставшую новой столицей отвоёванной у варягов-русов^[1] земли Бьярмии^[2]. Но именно с этой стороны, через левый рукав, по льду шла главная дорога к обитым металлическими полосами крепким крепостным воротам. Только лишь по ночам полыньи время от времени лёгким морозцем вроде бы и накрепко схватывались, но к полудню опять оттаивали. Но ночью же ветер, по ледяному простору всегда гуляющий непрестанно, заносил свежий ледок позёмкой, и горе тому, кто, не зная дороги, решится двинуться к крепостным подъездам и стенам. По доброму-то, стоило и вешки заметные выставить, цветными крашеными снопами их разукрасить, как обычно делается и у словен, и у варягов-русов, чтобы путь обозначить, но князь Буривой, обдумывая какие-то собственные замыслы, и собираясь их в жизнь притворить, пока категорически запретил и крепостной страже, и горожанам это делать. Если прибывал обоз в крепость или в город, сопровождавшие обоз дружинники громко трубили в берестяные рожки, подавая ведомый страже сигнал, и к ним отправляли в провожатые ледового смотрителя, который знал каждую полынью нынешней зимы, и умел найти обход.

Как оказалось, князь, зная, что варяги ко всему готовы, опасался не зря…

На десятый день овсеня^[3], когда Китоврас, по преданию, украл для Месяца по его приказу жену Хорса Зарю-Зареницу^[4], в особо чёрную ночь накануне новолуния^[5], привратная стража подняла тревогу от невнятного, но тревожного шума, идущего с реки. Такой шум хорошего не предвещает, но неприятности принести в состоянии большие. Потому причину выяснили спешно. Сразу поставили на длинные лыжи, способные полынью перекрыть, и не дать провалиться, и выслали на реку троих воев во главе с опытным разведчиком-десятником. А для пущей безопасности ещё и в руки им сунули длинные шесты, Обычно вои пользуются лыжинами короткими и привычными, удобными для хождения по лесу и по склонам многочисленных здесь оврагов. На таких не бегают, а просто ступают. Но по ночному льду без длинных лыжин и шестов в такую пору не устоявшейся зимы ходить попросту опасно. Отряд разведки и числом невелик и на ногу лёгок, скоро обернулся, и десятник, дымя потным паром, торопливо доложил, что они увидели. И тотчас к реке вышло уже три десятка оружной охраны вместе с десятком стрельцов, одновременно побежал посыльный к князю, чтобы не заставлять того, не здорового, самого выходить к воротам. Княжеский терем с постовой сторожкой почти рядом. Через небольшую бревенчатую площадь перейти, и все звуки, издаваемые охраной, до терема доносятся явственно.

Буривой шум, должно быть, и вправду услышал загодя, потому что спал, как говорили, последнее время плохо – боли донимали, и встретил посыльного в дверном проёме, закрывая необъятными своими плечищами весь проход. Сам роста чуть выше среднего, но такой необъятно широкий и мощный, что выглядел великаном.

Со спины князя освещало только пламя, играющее в устье раскрытой печи – Буривой любил долгими зимними ночами на пламя смотреть, и красный играющий свет чётко обрисовывал его почти квадратный силуэт.

– Что там? – Буривой даже шагнул вперёд, словно собрался уже, не надев своей знаменитой большущей шапки из шкуры лохматого ошкуя^[6], к воротам двинуться.

Посыльный довольно переступил с ноги на ногу.

– Сирнане^[7], княже. Оружные. Лоси в полынью угодили. Лёд волосатым брюхом ломают…

– Много?

– Десятка с два будет… Разведка, небось… Хотели, должно, в обход нас к городским воротам пробраться… Лоси-то их по косому льду без подков проходят…

Сирнане народ зверовой, и с любой животиной ладят. И, в отличие от славян, всегда предпочитают лошади верхового лося. Лось не так быстр в дороге, не так неутомим в дальнем пути, но лучше ходит по глубокому снегу и, что ещё важнее, в бою сам всегда, как добрый вой, участвует. Рогами своего всадника, как щитом, и от меча, и от стрелы, защищает, да ещё, порой, специальный щит на рогах носит, и чужого конника вместе с лошадью, всем своим весом ударив, напрочь валит. Дикой ярости лесному великану не занимать. А уж копытами бьёт, никто встать перед ним не пожелает. И щит не спасёт^[8]…

– Разведка, значит… – задумался князь.

В этот раз, если посыльный прав, лосиную разведку послали потому, что князь Буривой загодя приказал на зиму все подходы к городу от реки водой под уклон залить так, чтобы оставалась только косая покатая поверхность, и оставить для ходоков только один путь, через крепость. Что пешему, что коню, даже подкованному, по покатому льду не пройти. А вот лось со своими широкими копытами, если не торопясь и с натугой, то вполне, надо думать, и сможет. Варяги искали пути подхода к городу и крепости.

В начале войны сирнане словен с добром и с силами поддерживали. И продуктовые обозы слали, и воями в схватках помогали, и разведчиками слыли лучшими, чем в любом войске сыщешь – оно и понятно, зверовики^[9] – где ползком, где и бегом, и незаметно для постороннего глаза ходят. Но потом, когда варяги-русы, собрав силы с разных концов, на Кумени-реке наголову разбили войско Буривоя, переметнулись на противоположную сторону, и теперь помогают варягам со всем своим природным усердием. Понять сирнан можно, и обвинять в неверности трудно – какая уж тут верность или неверность… Кому? Они платят дань тому, кто в этой войне победит, а кто победит – это для них не так и важно, потому как платить всё одно приходится. А берут что одни, что другие – всё больше и больше. Долго Буривой побеждал, они ему платили и ему служили. Отвернулись от словенского князя спехи^[10], отвернулись и сирнане, всегда к движению спехов чуткие, и свою выгоду соблюдающие. Молодой варяжский князь Войномир, возносящий дары Родомыслу^[11], показался им более способным к тому, чтобы править страной завтра, чем часто непонятный и необузданный Буривой. Правда, власти у молодого князя перед другими варяжскими князьями было не слишком много, но он с каждым днём забирал её всё больше и больше, потому что его дружина считалась среди варягов лучшей. Поговаривали, что и в самой Русе он имеет уже немалое влияние, и собирается в будущем и Русу к рукам прибрать, чтобы объединить всех варягов-русов под одним щитом. Естественно, своим…

* * *

Посыльный от крепостных ворот ногами перебирать перестал, и застыл, ожидая, когда Буривой примет какое-то решение.

– Беги, передай… Непременно пленника захватите… – распорядился Буривой. – Лучше двух или трёх, и чтоб они промеж себя сговориться не успели, проследите… И ко мне их сразу… Здесь и оттают…

Он шагнул за порог, и посыльный, собравшийся уже перебежать площадь, чтобы вернуться к воротам, заметил, что князь опять сильно хромает. Минувшей сухой и тёплой осенью, как раз в самую пору разноцветного листопада, в бою за маленькую крепостицу-острог, принадлежавшую сирнанам-охотникам из влиятельного княжеского рода Турусканы, сразу три варяжских стрелы попали Буривою в бедро, одна рядом с другой, словно кто-то специально так стрелял. Большую бедренную кровяную жилу калёные наконечники не задели, иначе князь не выжил бы, но серьёзно раздробили кость. Нога срослась, хотя и не так быстро, как Буривою хотелось, но порой рана, когда Мара^[12] снова поворачивала к князю своё чёрное лицо, начинала гноиться и болеть. Тогда Буривой, измученный невзмогой, бывал особенно зол и неистов. Сердился на себя, а доставалось многим – и людям и зверям. За памятью ходить не далеко… Вот только полторы недели назад, когда, на пиру в честь новой свадьбы старшего сына Буривоя, двадцатисемилетнего княжича Гостомысла, первая жена которого умерла год тому как, привели для любимой забавы князя недавно поднятого с берлоги и пойманного в цепяную сеть живого ведающего мёд^[13], князь, в этот день страдающий от раны и оттого смотрящий недобро, вышел, как обычно, к дикому зверю сам. Без оружия, как выходил всегда, но сильно при этом прихрамывая. И хромоту заметили все. Служки отпустили цепи, и бросились врассыпную такой опрометью, что только пятки засверкали. А зверь взревел от недавних оскорблений силы так, что у гостей волосы под шапками зашевелились, встал на задние лапы, и, ни мгновения не сомневаясь, стремительно пошёл прямо на князя, стоящего перед ним, выставив вперёд здоровую левую ногу, и слегка присев на раненую правую. Буривой ждал удобного момента, рассчитывал расстояние, и только в самый последний миг сам шагнул вперёд. И одним ударом тяжёлого кулака в грудь он убил матёрого зверя. Гости свадебного пира и ахнуть не успели, как из горла ведмедя потоком хлынула кровь, и сам лохматый увалень свалился к князю под ноги. Но, по правде, никто этому не удивился. Не впервой словенам наблюдать примерную картину. От такого удара, как знали те, кто тушу потом разделывал, у ведмедя лопается сердце. И только одна Прилюда, молодая жена молодого княжича, испугалась, всплеснула руками так, что зерно с её головы посыпалось^[14], и громким шёпотом спросила Гостомысла:

– А ежели человека так?

– И человека… Так же… – ответил княжич твёрдо, потому что не однажды видел, как тяжёлая рука отца, оружная или даже нет, обрушивается на врага. И не видел ни разу воя, даже самого крепкого, который бы после полновесного удара князя остался в живых. Нечеловеческая сила Буривоя равнялась его необузданной ярости, и не имела измерения человеческим умом. Хотя сам отец всегда мудро говорил, что надо бить не только сильно. Таких, кто сильно бить может, – множество. Необходимо точно знать, куда бить следует. Он и сыновей этому учил. Чтобы хорошо знали, куда бить, и как бить… И человека, и зверя, и дружину врага…

С тех пор молодая княжна смотрит на приобретённого родителя с нескрываемым страхом, и в его присутствии слова молвить не смеет, словно у неё язык отнимается. Краснеет, глаза долу опускает, и молчит, не решаясь ответить, даже если сам князь у неё что-то спрашивает. Буривой над этим посмеивается…

* * *

– Гостомысла позови. Пусть поторопится…

Буривой послал дворового человека за старшим сыном, и, дожидаясь его, остановился у окна, оперевшись рукой на тонко рубленный внутренний оклад, плотно подбитый по щелям и краям высушенным и скрученным жгутом мхом, чтобы в зимнюю стужу с улицы не поддувало, и в морозные ночи из горницы тепло не вытягивало. Само окно было туго затянуто двойным – для зимы! – слоем бычьего пузыря, который здесь, в крепости, как, впрочем, и в самом городе Бьярме, использовали пока ещё вместо стекла. Молод город, как молода крепость, и стекло сюда пока ещё не возят. Будут дела идти хорошо, из Славена доставят. Но пока дела идут не хорошо, хотя сказать, что они совсем уж безнадёжны, тоже нельзя. Сколько раз такое бывало, что Доля^[15], казалось, совсем отвернулась от Буривоя, но он и тогда руки и голову в покорности не опускал, а потом, как-то вдруг, неожиданно, в награду за ожидания и веру, Доля возвращалась вместе с победой, и озаряла своей улыбкой…

Буривой смотрел сквозь мутную плёнку за тёмное окно. Даже днём здесь ничего толком не увидишь. Так, смутные какие-то фигуры. А уж ночью-то и подавно – разве что свет горящего факела в чьей-то руке. Но князь и не пытался что-то выглядеть. Просто смотрел, как смотрел бы в стену, и думал о своём. А подумать было о чём…

Если появились сирнане, если появились они вот так вот, ночью, втайне, не покружив предварительно по окрестным дорогам и тропинкам, высматривая и вынюхивая, что в крепости делается, значит, варяги уже точно знают, где искать Буривоя. И хотят решить исход длительной борьбы зимой, а не летом, в пору открытых дорог, как бывает обычно. Летом все воевать умеют. А вот зимой рататься^[16] – дело иное, и варяги – из общего правила не исключение, но сейчас, похоже, они решились. Раньше бы, ещё полгода назад, Буривой, до любой драки люто жадный, сам со смехом вышел бы врагу навстречу, нацепив свою лохматую белую шапку поверх шлема. И хоть на льду, хоть в лесу, хоть в поле решить спорный вопрос быстрее и полностью, на свою отвагу и удачу положившись. Сейчас он не выйдет. Дружина слишком мала, раненых и увечных отправить в Славен не успели, как не успели привести им замену. С такой дружиной можно только стены сохранить, но не в поле биться – это дела, как любой простой вой знает, совершенно разные. Здесь, после мучительного и длительного процесса выбора, разум князя и правителя брал верх над характером прирождённого несдержанного и лютого бойца, и подсказывал правильное решение.

Но скоро что-то делать всё равно придётся. И положение словенского княжества сейчас тяжёлое. Такое тяжёлое, что впору помощи у кого-то просить, что вообще-то совсем не в нраве князя. Он сам, бывало, раздавал помощь то направо, то налево, отсылая с сыновьями малые дружины и в ближние княжества, и даже в дальние. К кривичам в Смоленск, когда тех свеи^[17] одолевать стали, чуть не половину дружины с сыном Володиславом отправлял. Тот же Гостомысл дважды ходил в даль дальнюю с помощью к князю бодричей Годославу. И чуть дальше тоже он ходил – к ваграм, которые во главе со своим князем Бравлином Вторым^[18] крепко бились с франками за свои города и земли. Вагры словенам близкие родственники, ближе, чем бодричи. Бравлина попросить было бы не зазорно, он книжный, умный, и всё поймёт. Но старый князь, как доносит молва, сам еле-еле держится против франков и всегда досаждающих ему диких саксов. И Дания, в былые времена союзник постоянный, сейчас на Бравлина смотрит косо, прекрасно понимая безнадёжность положения маленького княжества, и не рискуя из-за этого ввязаться в непредсказуемую войну с Карлом Каролингом Великим…

И у Годослава просить помощи – тоже не с руки. Если вагры – близкая родня словен, то русы – близкие родичи бодричей. И не только близкие родственники, но ещё и младшие родственники, то есть, зависимые по традиции от воли Годослава, подчиняющиеся ему, как старшему по роду. На деле-то получилось почти так, что, отобрав несколько лет назад Бьярмию у варягов-русов, Буривой отобрал её, по сути дела, у Годослава. Хотя, и это не совсем верно…

Столица рассветных русов лежит совсем рядом со Славеном – только переплыть Ильмень-море^[19], и окажешься в гостях у русов, которых зовут варягами за то, что они соль там варят. И речка у них протекает Варяжка. И город их, Руса, построен одновременно со Славеном. И строили себе города два брата – Словен и Рус. Кто же знал тогда, что потомки братьев будут враждовать друг с другом^[20]. Но русы не все называются варягами. Их племена разбросаны по многим славянским землям. Даже в Киеве именно они теперь сидят^[21]. И уже много веков, как говорят старые сказители. Но те русы – соль не варят, и потому они не варяги. А часть варягов, на деле не отделившись от Русы, но ей, по сути, не подчиняясь, расселялась на восход и на полночь^[22], и захватила Бьярмию. И князья русов-варягов, сохраняя своё название и всё же полностью не разрывая связей с Русой, уже жили своей жизнью, и собирали с сирнан дань не своей столице, а себе, на свои нужды, и потому в Русе ими тоже не слишком довольны. Князь русов Здравень больше привык о городе заботиться, чем о тех, кто в стороне живёт. У этих-то полуотделившихся варягов Буривой, после нескольких лет ожесточённой войны, то затихающей, то вновь вспыхивающей, и отобрал новую страну. И разберись теперь, ущемил он права Годослава или нет. Как Годослав на эту войну посмотрит?.. Захочет ли вмешиваться в дела восточных братьев?.. Как посмотрит на то, что лучший полководец варягов молодой князь Войномир приходится Годославу племянником?..

Иначе дело обернись, можно было бы Гостомысла с малым посольством отрядить – старшего сына, имеющего право отвечать за любые дела по-княжески, как наследник словенского стола может^[23]. Гостомысл с Годославом дружен, и сумеет договориться. И сам он уже несколько раз напоминал отцу про своего друга, который, возможно, сможет помочь, потому что, по слухам, с королём франков Годослав сдружился, а король сейчас близко, и потому саксы и даны не слишком бодричам досаждают. Гостомысл хотел послом поехать. Но, чтобы договариваться, необходимо знать, как сам Годослав на дело смотрит. А как узнаешь, пока не съездишь… Выходит, коло^[24] замыкается… И что-то следует предпринимать как можно быстрее, потому что любая нерешительность ведёт к поражению и к потере всего, за что столько лет боролся. Да и совсем не в характере Буривоя нерешительность проявлять. Он, скорее, склонен проявлять решительность, не подумав о последствиях, и в этом его обычная беда. А Гостомысл, в отличие от отца, думать о последствиях умеет. В мать характером и головой уродился…

Но не очень хочется в такой трудный момент старшего сына надолго от себя отпускать. Мало ли что с самим Буривоем случиться может… Кто тогда заменит? Только старший сын… И ещё… Двух недель после свадьбы не прошло… С супружеского ложа поднимать сына для дальнего пути тоже не очень хочется… Буривой по себе знал, что такое супружеская жизнь, и если боялся в своей жизни хоть одного человека, то этим человеком была его единственная жена, которой стоило только брови на переносице свести, как вся ярость князя испарялась, будто пар из открытого котла, и сам он становился мягким и смущённо улыбающимся.

Впрочем, если Гостомысл сам желает ехать, он имеет такое право. Запретить-то отец может, только надо ли запрещать… Наследник стола… Пора приучаться к самостоятельным и важным решениям…

Правда, это только теперь, и совсем, кажется, недавно, к общему горю, Гостомысл стал старшим сыном и наследником, потому что два старших его брата, нравом с отцом сходные, не терпящие над собой иной управы, кроме отцовской руки и материнского взгляда, головы сложили, как и подобает добрым воям, не на постелях. Самый старший, даже лицом на отца похожий дюже, Володислав, охраняя словенские рубежи на закате, близ земель необузданных и неукротимых ливов^[25], не допустил в свои земли свеев, которые хотели по самой граничной реке пройти в глубину словенских территорий, чтобы оттуда ударить одновременно с другим отрядом, с полуночи пришедшим. Володислав тогда не пожелал дожидаться идущего к нему на выручку Буривоя. Не совладал, как случается, с душевным кипением. Это кипение, так яростно клокочущее в груди, что дышать бывает трудно, хорошо знакомо и самому отцу. Володислав врагов даже считать не стал, просто напал на свеев, которых оказалось в три раза больше, чем молодых и малоопытных дружинников конного полка княжича, оказавшегося к тому же так не вовремя без стрельцов. Если бы не подоспели с другого берега в помощь ливы, то вся рать старшего сына погибла бы вместе с ним. Ливы через два дня и передали Буривою тело, чтобы отец отвёз его в Славен и положил в подготовленную к сожжению домовину^[26], поставленную недалеко от Перыни^[27]…

Второй сын, Всеволод, светловолосый крепыш, силой рук, пожалуй, отцу равный, погиб здесь же, в Бьярмии, только год тому как, в преддверии прошлой стужей зимы, когда окружил со своей малой молодой дружиной разведчиков варягов-русов. Но те живыми даться и в полон пойти не пожелали. Дрались до конца, отчаянно, как дерутся они обычно, даже лёжа, после страшной раны, не опуская оружия, и каждый унёс по две жизни словенина. Варягов тогда всё же одолели, но одним из первых в краткосрочной сече пал молодой княжич.

Всего у Буривоя было четыре сына и три дочери. От двух погибших сыновей остались малолетние внучки, от живых и здравствующих дочерей – только внуки, которые по принятым законам не могли претендовать на наследие деда, если есть прямые потомки по мужской линии. Еще были два внука и две внучки – дети Гостомысла от первой жены^[28]. Самый младший из семерых детей Буривоя, восемнадцатилетний Вадимир^[29], сейчас остался в Славене, и возглавляет малую оборонительную дружину, готовую отразить атаку, если варяги-русы вздумают из своей столицы Русы переправиться через Ильмень-море по льду, и напасть на Славен. Такие попытки были даже в те времена, когда Буривой почти полностью уже хозяйничал в Бьярмии, пядь за пядью отбирая у варягов богатые серебром, медью и мехами земли. Варяги-русы в Русе ничуть не лучше варягов-русов в Бьярмии. Они уважают только силу, и только силой Буривой добивался своих целей.

А цели он всегда ставил перед собой большие…