Сергей Прядкин
Мои непридуманные рассказы
Вместо эпилога
Но ведь не случайно же по кораблю прозвучала команда «Человек за бортом!»? Быстрее всего, что он там и был, но только не с нашего корабля. Дело в том, что выше нас по ветру чуть севернее мыса Мишуков стояли на якоре три или четыре гражданских судна. И, похоже, кто-то упал за борт именно с этих судов, и когда его волнами несло мимо нашего корабля, именно его крики о помощи и услышали на нашем корабле, причем сразу в двух местах. В одной из носовых кают по левому борту командир ЭТГ Андрей Прусс, который в это время брился и стоял у отдраенного иллюминатора, услышал крики в воде. И в одном из кормовых кубриков тоже по левому борту, в котором живут моряки штурманской боевой части, тоже был отдраен иллюминатор, и они так же слышали крики в воде. Поэтому вахтенному офицеру и прошел доклад по телефону с этих двух мест о человеке за бортом. Наш командир БЧ-4 Марк Чугунов пытался связаться с этими судами на частотах гражданского флота, но на связь с ним так никто и не вышел. По крайней мере, связь с ними не получилась. На следующий день погода улучшилась, и мы ушли в базу. Так для нас это событие и осталось: для кого-то загадкой – был ли человек за бортом, а для нас – борьбой с водной стихией за свое выживание.
Необычная командировка
Вот смотрю я нынче по телевизору, как на Украине народ и даже его правители на колени на землю бухаются и только остается диву дивиться, что за обычай такой, откуда и почему он появился. А некоторые журналисты это действо даже назвали новомодным. И надо же – это телевизионное зрелище что-то мне напомнило, причем до крайности неприятное. И ведь вспомнил, однако!
Наш корабль БПК «Достойный» Северного флота был построен на Керченском судостроительном заводе им. Б.Е.Бутомы в 1971 году. Для приемки корабля от промышленности был сформирован экипаж, в который был включен и я в должности командира носовой зенитной ракетной батареи. Нам надлежало так же перевести корабль к месту его постоянной дислокации в Североморск.
И, прежде, чем осуществить переход, в начале следующего года экипаж корабля отрабатывал полный курс всех положенных задач боевой подготовки в Севастополе в составе одного из соединений надводных кораблей Черноморского флота. На соединении нас особенно не привечали, во всем поучали как школяров младших классов, а поскольку мы были чужаками, беззастенчиво нагружали всевозможными гарнизонными и другими внекорабельными нарядами.
Командир же соединения капитан 1 ранга Н.Я.Ясаков, создавалось такое впечатление, чуть ли не глумился над нами благодаря своим постоянным придиркам по поводу и без повода. Его любимыми занятием по прибытию на корабль было первым делом отстранение от дежурства дежурного по кораблю, причем совершенно не зависимо от того, были ли какие-то нарушения в ритуале встречи или замечания по службе, или их не было вовсе. А его любимыми выражениями в наш адрес были, мол, он доктор-хирург, а мы его больные пациенты. И он будет нас резать, т. е. лечить. При этом нам будет больно, но он нас непременно вылечит. Эх, скорей бы уж домой, на Северный флот!
Так случилось, что в начале весны в период подготовки корабля к переходу на Север два военнослужащих радиотехнической службы – молодой матрос-первогодок Чернописчук и моряк «со стажем» старшина 2 статьи Буравлев подрались между собой. Причину драки нам командование корабля не доводило, но факт остается фактом, что весьма щуплый на вид Чернописчук, ухитрился сломать челюсть довольно крупному и массивному Буравлеву. Дело приняло весьма неприятный оборот, совершено уголовное преступление и командир корабля капитан 3 ранга А.И.Фролов в соответствии со своими правами и обязанностями возбудил уголовное дело. Предварительное следствие вел внештатный военный дознаватель корабля командир БЧ-1 капитан-лейтенант В.В.Сентюрин, а матрос Чернописчук был помещен в гарнизонный следственный изолятор, находившийся на территории гарнизонной гауптвахты.
Часть офицеров и мичманов перед переходом на Северный флот убыла в отпуск, остальные, в том числе и я, занимались плановой подготовкой к этому мероприятию, а корабельная служба продолжала бурлить в своем безостановочном беге. В пол-уха я что-то слышал о расследовании этого мордобоя, но это меня совершенно не интересовало, поскольку своих хлопот было не меряно, хоть отбавляй. Особенно много проблем было с изготовлением документации по организации повседневной службы в строгом соответствии с местными требованиями. Она должна была быть, как говорится, «буква в букву» в соответствии с «сигнальными экземплярами», которые мы получали на короткое время от флагманских специалистов соединения, в которое мы временно входили. Это не смотря на то, что у нас она была уже отработана по североморским образцам, на основании действующих во всем Военно-Морском флоте нормативных документов, но которую черноморцы упорно не признавали. И никого совершенно не волновало, что на корабле всего одна печатная машинка в строевой канцелярии при одном-единственном писаре простого делопроизводства. Поэтому, каждый выкручивался, как мог по извечному корабельному принципу «горячку не пороть, но чтобы до утра все было».
В один из теплых весенних дней вдруг вызывает меня командир корабля. Оказывается, я согласно организационному приказу являлся вторым внештатным военным дознавателем, о чем я после ознакомления с приказом под роспись совершенно и позабыл. И, поскольку первый внештатный военный дознаватель Сентюрин убыл в отпуск, то уголовным делом по матросу Чернописчуку придется заниматься мне. А по сему, я должен немедленно убыть в прокуратуру севастопольского гарнизона, и отработать возникшие у них по этому уголовному делу вопросы.
Прибываю в прокуратуру и здесь узнаю, что у этого подследственного матроса в военном билете указана фамилия Чернописчук, а в комсомольском билете – Чорнописчук. К слову сказать, как правильно, он и сам толком не знает. Поэтому, мне надлежит срочно выехать к нему на родину и привезти его свидетельство о рождении, которое является единственным юридически значимым документом, определяющим подлинность фамилии. И здесь же мне вручают командировочное предписание и даже выдают командировочные деньги, чего на флоте никогда не делается, а выдается компенсация уже после предоставления отчета за командировку. Тут же следователь просветил меня, что время поджимает, ждать почтой документ уже некогда, а это свидетельство о рождении очень важно, иначе на суде может возникнуть конфуз, когда подсудимый возьмет и откажется от фамилии, указанной в уголовном деле. И что тогда? Кого судить-то?
Итак, я всего из-за одной буквы «е» или «о» в фамилии этого матроса должен отправиться к нему на родину за его свидетельством о рождении. Ехать надлежало в какое-то село, названия которого уже и не помню, Шаргородского района Винницкой области. Прибываю на корабль, докладываю командиру корабля суть проблемы, а ему, судя по всему, она уже известна.
И вот я в поезде Симферополь-Львов, отдыхая от бесконечной корабельной суеты, лениво потягивая пивко в почти пустом вагоне-ресторане, под стук вагонных колес любуюсь весенними красотами украинских пейзажей. За окном проплывают чистенькие аккуратно побеленные украинские хаты с шиферными шатровыми крышами, утопающие в цветущих садах вперемежку с зеленеющими полями и перелесками. Вышел на нужной мне железнодорожной станции и, спросив у местных жителей, на автобусе добираюсь до пункта назначения.
В сельсовете, здание которого я определил по развивающемуся над ним красного с голубой полосой по нижнему краю флагу Украинской ССР, меня встретил сам председатель – немолодой коренастый мужчина с добродушной улыбкой на лице. Очевидно, ему было известно о моем приезде, он ждал моего появления, тем более что моя военно-морская форма не вызывала у него никаких сомнений, что перед ним именно тот, кому надлежало передать свидетельство о рождении матроса Чернописчука.
Крепко пожав мне руку, он достал из огромного с мелодичным звоном кованого сундука-скрыни нужный документ и передал его мне.
Расписавшись в получении, я тут же подсмотрел правильную фамилию. Все верно – Чорнописчук его фамилия! Очевидно, что писарь, заполнявший комсомольский билет, оказался куда ответственнее, нежели работник военкомата. Поблагодарив, я, было, начал расспрашивать его, как добраться до железнодорожной станции, да не тут-то было! Мягко взяв меня под локоть, председатель сельсовета поведал мне, что он, якобы, сам служил на торпедном катере на Балтике, а у них в селе последний раз моряка видели лет 25 назад и по такому случаю, он приглашает меня к себе домой на свежину. А поскольку поезд на ближайшей станции в обратном направлении будет в районе полночи, то и проблему доставки меня на станцию он берет на себя. Деваться мне было некуда, да и что такое свежина, заодно хотелось узнать.
И вот мы идем по сельской улице к нему домой под ласковым весенним солнышком вдоль утопающих в цветущих садах чистеньких украинских хат. Проходя мимо одной из них, председатель сказал, что это дом матроса Чорнописчука и его мать очень просила зайти к ней буквально на минуту. Не успел я сообразить, о чем он сказал, как он решительно надавил на клямку запора калитки и вошел во двор, увлекая и меня за собой.
Посреди двора стояла далеко не молодая простоволосая худенькая женщина и, очевидно, ждала нас. По ее внешнему виду и зашуганному выражению лица было не трудно догадаться о лежащих на ее плечах тяжелой ноше домашних забот и деревенского труда. Увидев нас, она сразу поняла, что перед ней морской офицер с того самого корабля, на котором служит ее сын. И тут случилось то, чего я никак не мог ожидать. Она бросилась к нам навстречу и вдруг передо мной упала на землю на колени. Не успев дать мне опомниться, что происходит, она схватила своими натруженными руками мои руки и попыталась их целовать. Это было ужасно! Со смешанными чувствами недоумения, стыда, гнева и еще чего-то для меня позорного, я отдернул их, быстро отпрянул и выбежал на улицу. Для меня это был настоящий шок! Более отвратительного в тот момент ощущения я себе и представить не мог.
В моей голове был полный раздрай. Наверно, она подумала, что от меня может зависеть судьба ее сына? Но, ведь, это совершенно не так! Тогда зачем она это сделала? А вот председатель, который при виде этой картины был совершенно спокоен и равнодушно наблюдал за происходящем. Видя мое замешательство, и, очевидно, горящее гневом и стыдом лицо, он что-то пробормотал, типа «у нас здесь так принято» и попытался поскорее переключить мои чувства на ждущую нас свежину и, прибавив шагу, повел к себе домой, который оказался совсем рядом.
Дальше все оказалось вполне банальным. В большой прохладной комнате украинской хаты, красиво украшенной различными кружевными накидками, занавесками и рушниками с украинским орнаментом, нас ждала нарядно одетая хозяйка. На застеленном ослепительно белой накрахмаленной скатертью столе у распахнутого окна красовалось огромное расписное глиняное блюдо с высокой горой наваленными вкусно пахнущими и изумительно приготовленными шматками молодой свинины. Собственно, это и была та самая свежина, на которую меня пригласил председатель сельсовета. Другим украшением стола был внушительных размеров запотевший граненый графин ледяного и чистейшего, как слеза ребенка, самогона и под стать ему большие граненые рюмки. Все это великолепие дополнялось благоуханием буйно цветущей под окном сирени.
Ближе к вечеру, как бы невзначай, мимо окна, у которого мы пировали, проезжала грузовая машина. По знаку рукой председателя она остановилась и, после коротких проводов, ее водитель отвез меня на большую железнодорожную станцию города Жмеринки, знаменитого за своими пределами колоритом местного еврейства.
И вот, на следующее утро, глядя из окна поезда Львов-Симферополь, поглядывая на все те же пейзажи живописного Подолья и вспоминая вчерашнюю встречу с матерью проштрафившегося моряка, они уже не вызывали у меня таких приподнятых чувств, как позавчера, а выглядели серыми и будничными. Все еще под впечатлениями этой коротенькой сцены я недоумевал, в чем смысл, на мой взгляд, ее поступка? Но со временем все это заслонилось повседневной жизнью и потихоньку ушло из моей памяти, а вот теперь мне стало абсолютно понятно и никакого недоумения уже не вызывает. Обыкновенная холопская черта перед любым власть имущим, которую плетью и рабским трудом веками привили населению Западной Украины польская шляхта, которая сегодня и проявляется в кажущихся нелепыми для нас, русских, традициях. А возможно, и в том числе, в ней, действительно, взыграли материнские чувства – вдруг это его сыну поможет?
Вместо эпилога
Так получилось, что на заседании военного трибунала мне довелось быть начальником караула. Матрос Чорнописчук был осужден на 2,5 года лишения свободы. Остался в памяти эпизод: сразу же после заседания суда судьи, только что получивший срок Чорнописчук и я с конвоирами, прошли за ними следом в курительную комнату. И тут один из судей, подполковник юстиции, достал из какого-то свертка, очевидно, своего «тормозка» – обеда, большой бутерброд и со словами: «На, перекуси, теперь тебе не скоро удастся покушать», протянул его только что им же осужденному. Кто-то из конвоиров предложил ему закурить. Необычная картина: судьи, осужденный и конвой дружно «смолят» сигаретами в одной компании!
И мне же довелось после суда отконвоировать Чорнописчука в милицию, которая в Севастополе находилось совсем рядом. Никаких наручников на его руках не было. Мы, как показалось бы со стороны, живописной группой из идущего впереди матроса в белой парусиновой рубахе и брюках из такого же материала, называемых на флоте рабочим платьем, под конвоем вооруженного офицера и двух автоматчиков просто прошествовали по совершенно пустынному тротуару мимо Пушкинского сквера до отделения милиции, где мне надлежало сдать осужденного.
Нас провели в полуподвальное помещение, в глубине которого просматривались двери камер и после оформления соответствующих документов, милиционер принял Григория Чорнописчука от меня. Он вел себя совершенно спокойно, но вот, когда по требованию принимавшего его милиционера снимал ленточку с бескозырки с золотистой надписью «Военно-Морской флот», положенной для всех матросов и старшин новостроящихся и ремонтирующихся на судостроительных заводах кораблей, выражение его лица выдало смешанное чувство волнения, сожаления и скорби, что вот теперь он уже вовсе не моряк с боевого корабля, а обыкновенный заключенный, отбывающий срок по уголовному делу.
А примерно через полгода, когда корабль находился уже на Северном флоте, от этого бывшего матроса пришло письмо своим сослуживцам. Оказывается, он попал под какую-то амнистию и уже вернулся на родину. Еще и подсмеялся над ними, как он их называл, москалями, что служить им еще, как медным котелкам, да присоветовал, мол, чтобы срок службы на флоте сократить, надо всего лишь своему сослуживцу свернуть челюсть.
В обеспечении ракетной стрельбы подводной лодки «К-19»
Я уверен, что в нашем Военно-Морском флоте вряд ли найдутся моряки, которые бы ничего не знали или не слышали об отечественной атомной ракетной подводной лодке Северного флота проекта 658 «К-19». Это была первая советская атомная подводная лодка, вооруженная тремя баллистическими ракетами с мощными термоядерными зарядами. За свои неоднократные аварии, унесшие жизни более сорока человек в течение почти тридцатилетнего срока нахождения в составе флота она получила зловещее прозвище «Хиросима».
Лично мне, прослужившему немалое время на Северном флоте, которое совпало с нахождением подводной лодки «К-19» в составе сил этого флота, ни разу не довелось ее увидеть, как говорится, «вживую». Но, тем не менее, в моей памяти она незримо оставила некоторые воспоминания.
Атомная ракетная подводная лодка «К-19». Фото из интернета.
Весной 1973 года после восстановительного ремонта, в необходимости которого послужили последствия пожара, случившегося на подлодке годом ранее и унесшего жизни тридцати моряков-подводников, подводная лодка «К-19» отрабатывала курсовые задачи для ввода ее в состав сил постоянной готовности. В числе других полагавшихся в таком случае боевых упражнений ей надлежало выполнить и ракетную стрельбу по береговой цели комплексом баллистических ракет «Д-4».
Для обеспечения этой стрельбы в качестве корабля-контролера был задействован наш корабль, БПК проекта 1135 «Достойный».
БПК (с 1977 года СКР 2 ранга) «Достойный» на переходе морем в полигон боевой подготоки. Фото из интернета.
Перед выходом в море к нам на борт прибыл походный штаб соединения, в состав которого входила эта подводная лодка во главе с его командиром, одновременно являвшимся руководителем стрельбы. С Запада надвигался обычный в это время года мощный ураган и прогноз погоды для выполнения ракетной стрельбы баллистической ракетой с подводным стартом явно не благоприятствовал. Тем не менее, отмены выхода не последовало, и корабль после приготовления к бою и походу снялся со швартовов и начал движение в полигон боевой подготовки в точку рандеву с подводной лодкой.
На выходе из Кольского залива мы в полной мере ощутили всю «прелесть» штормового Баренцева моря: несмотря на включенные успокоители качки, корабль сильно мотало на крупной волне и он, зарываясь в нее носом, набрасывал на бак и носовую надстройку большие массы морской воды.
Наконец, мы в полигоне боевой подготовки. Подводная лодка уже находилась в подводном положении и, очевидно, проводила мероприятия согласно циклу подготовки к стрельбе. На индикаторах ГАС МГ-332 «Титан-2» она хорошо наблюдалась, с помощью ГАС звукоподводной связи МГ-26 «Хоста» с ней была установлена двухсторонняя связь, по которой периодически вел переговоры руководитель стрельбы. «…Тромбон! Я – Труба» – доносились откуда-то из морской пучины утробные завывающие звуки. Корабль занял свое место на левых кормовых курсовых углах подводной лодки, лег параллельным курсом и сбросил скорость для удержания заданной позиции, на которой наш корабль едва мог управляться. А для подводной лодки, очевидно, необходимо было идти именно таким курсом и скоростью, но для нас наступил сущий ад. Потому что на этой скорости успокоители качки не работали. Корабль сильно рыскал по курсу, и на волне его валяло как ванька-встаньку так, что без удержания руками за что-либо на ногах устоять было решительно не возможно.
А еще ситуация осложнялась для нас тем, что на этом курсе и с такой скоростью кораблю надо было, как говорят моряки, лежать далеко не один час и пришлась она на мою вахту вахтенным офицером на ходовом посту. Лично мне это было и к лучшему, потому что для меня всегда легче переносилась жесткая и изнурительная качка именно на вахте. Во-первых, полностью чувствуешь себя причастным ко всему, что происходит во время вахты на корабле в сложных штормовых условиях и, как бы вырастаешь в своей значимости в своих собственных глазах. Во-вторых, чисто из субъективных ощущений видишь линию горизонта и подход очередной волны, на которую соответственно реагируешь, группируешься и, удерживая равновесие, фиксируешь свое тело у какого-нибудь устройства на ходовом посту, за которое и удерживаешься. Что было гораздо сложнее сделать в условиях замкнутого пространства внутренних помещений корабля. В-третьих, отвлекаешься на исполнение обязанностей вахтенного офицера, и уже становится как-то не до уходящей из-под ног палубы. Вспоминая ходовые вахты, из памяти невольно выплывают и обязанности вахтенного офицера согласно Корабельному уставу ВМФ. А еще незыблемые требования в форме одежды, которые установил нам командир корабля капитан 3 ранга Александр Иванович Фролов, впоследствии вице-адмирал, очень уважаемый моряк в Военно-Морском флоте. Сам лично морскую форму он носил безукоризненно и того же он требовал и от нас.
Командир корабля капитан 3 ранга А.И.Фролов наблюдает за надводной целью с помощью перископического визира ВБП-451 правого борта на ходовом посту.
На вахте из-под рукавов кителя обязательно должна была выступать полоска ослепительно белой нейлоновой рубашки. А мой сослуживец, большой франт в ношении морской формы Юра Терентьев на манжетах рубашки носил еще и запонки с цепочкой из желтого металла, что так же не возбранялось. Надлежало непременно быть в пилотке и с кортиком под кителем. Правда, на сильной качке кортик обязательно за что-либо цеплялся, что постоянно добавляло царапины на его ножны. Вспомнилось, что при уходе с Северного флота через много лет службы мне предлагали обменять кортик на совершенно новый с артиллерийского арсенала. Но я предпочел свой, выданный по окончанию училища вместе с офицерскими погонами. С пожелтевшей от времени рукоятью, поцарапанными ножнами, местами потертой позолотой, но зато при взгляде на него призывавший к воспоминаниям моей корабельной службы. А еще командир не мог терпеть даже слегка заношенную красно-бело-красную повязку вахтенного офицера с нашитой на нее золотистой звездочкой на черном поле, что доставляло головную боль нашему помощнику командира по снабжению Виктору Игнатенко в постоянном ее обновлении.
Между тем ветер все усиливался и тащил за собой срывающиеся со своих вершин барашками огромные волны, сплошь покрытые длинными полосами белой пены.
При таком волнении моря уже не до шуток!
В какой-то момент из-за сильной качки и ударов волн внизу во внутренних помещениях что-то начало с грохотом падать. Как выяснилось, это в столовой команды во время обеда второй очереди экипажа после смены с вахты, стали отрываться от палубы своими талрепными креплениями столы. Одни падали на бок, сбрасывая на палубу посуду с пищей, пачкая одежду и обжигая разбегавшихся кто куда моряков. Другие столы перемещались по палубе, сбивали крепления других столов и банок и те тоже начинали участвовать в этой «столовой» вакханалии. Один из них так ударил в переборку у двери схода в ПЭЖ, что проломил ее декоративную пластиковую зашивку. В таких изнурительных условиях, когда необходимо править ходовую вахту корабля и при этом приходится постоянно балансировать телом и за что-либо держаться, чтобы попросту не упасть, прошло часа три. И вот наступил такой момент, когда непогода «достала» и подводную лодку, и на ней были вынуждены прекратить мероприятия подготовки к ракетной стрельбе. По крайней мере, я так понял из переговоров руководителя стрельбы с ее командиром. После доклада обстановки на КП флота было получено приказание: нашему кораблю следовать на рейд Кильдин Могильный для постановки на якорь и ждать улучшения погоды, а подлодке занять установленный район патрулирования с такой же целью.
Как на грех, при подходе к восточной части Кильдинского пролива уже в темное время суток, вышла из строя единственная на корабле навигационная РЛС «Волга». Поэтому мы в этой стихии бушевавшего урагана оказались совершенно слепыми. Трудно понять логику проектантов и соответствующих специалистов ВМФ, которые для такого корабля океанской зоны, как наш, предусмотрели одну – единственную НРЛС, но именно так оно и было для первых кораблей этого проекта. Это уже потом на подобных кораблях стали устанавливать при постройке еще одну навигационную РЛС «Дон», а наш корабль в процессе эксплуатации дооснастили НРЛС «Тесла» чехословацкого производства с симпатичным и довольно часто выходящим из строя индикатором в виде наклонно усеченного шара на изящной никелированной ножке, имеющего возможность поворота для удобства наблюдения оператором радиолокационной картинки с любого места ходового поста.
Из-за плотного снегопада ни один из огней маяков и других светящих навигационных знаков на острове и на берегу не просматривался. А остальные наличествующие на корабле навигационные средства, очевидно, не обеспечивали безопасного движения корабля по восточному проходу Кильдинского пролива, ширина которого примерно полторы морских мили, и, тем более, постановку на якорь на довольно стесненном рейде Кильдин Могильный. Ситуация сложилась настолько серьезной, что командир корабля приказал мне, командиру носовой зенитной ракетной батареи ЗРК «Оса-М» попробовать замерить пеленги и дистанции до наиболее характерных точек береговой черты самого острова и суши с помощью станции обнаружения целей, входящей в состав ЗРК. Но предназначенная для обнаружения воздушных целей при всех моих стараниях она оказалась тоже совершенно бесполезной. Поэтому, командир корабля по предложению очень опытного и грамотного командира БЧ-1 Владимира Васильевича Сентюрина, который незыблемо исповедовал главный штурманский принцип «Всегда сомневайся в местоположении корабля» принял решение: при движении корабля по счислению, стать на якорь при достижении глубины дна в сто метров, замеренной по эхолоту НЭЛ-4.
Наконец, корабль стал на якорь, а высокий рельеф острова Кильдин обеспечил какую-никакую защиту от ураганного западного ветра. На корабле все вахты неслись по-походному, а сам корабль был готов к немедленной дачи хода.
Примерное место вынужденной якорной стоянки корабля на входе в Кильдинский пролив.
Между тем, подошло время ужина, но корабельные коки из-за сильной качки корабля не имели возможности его приготовить. Поэтому, командир распорядился выдать на бачки ужин сухим пайком и организовать прием пищи по кубрикам. Нужно отметить, что моряки, половина которых осталась без обеда, приняли это решение с большим удовлетворением, наконец-то увидев от нашего скуповатого помощника по снабжению, у которого каждая ежемесячная проверка выявляла солидный излишек натурных остатков продовольствия, тушенку, сгущенку и другие скромные радости матросского желудка.
После постановки корабля на якорь, я прошел в кубрик посмотреть, как там живы-здоровы мои моряки. Столовая команды и центральный коридор представляли собой весьма жалкое зрелище. Наряду с валяющимися на скользкой от остатков обеденной пищи палубе столами и банками больше всего впечатлили разбросанные повсюду тушки селедки вперемешку с черными сухарями. Ну, с черными сухарями все ясно. На выход в море в столовой команды у двери хлеборезки всегда стоял мешок из многослойной бумаги с черными сухарями как наиболее кардинальным средством борьбы с укачиванием. А вот откуда взялась селедка, было весьма удивительно: неужели наш помощник по снабжению на обед морякам расщедрился? По кораблю, как в таких случаях после штормового плавания, была объявлена большая приборка, и я прошел на объект своего заведывания – на ют. Сразу же бросилось в глаза, что в кормовой части некоторые леера правого борта сильно помяты, и их крепления к палубе поломаны, а настил минного ската на правом борту отсутствовал. Оказалось, что волной, что гуляла по юту, на правом борту был сорван со своего крепления излучатель быстроходного акустического охранителя корабля БОКА-ДУ, эдакий металлический «поросенок» внушительного веса, который хорошо «похулиганил» прежде, чем вывалиться за борт и поврежденное леерное ограждение было именно его «рук дело».
На следующий день после восстановления работоспособности НРЛС «Волга» специалистами РТС под руководством начальника РТС Александра Ивановича Белова, корабль перешел на рейд Кильдин Могильный, где пришлось простоять на якоре в ожидании хорошей погоды и полигонного времени по плану БП флота трое суток. Этот рейд интересен тем, что недалеко от уреза воды находится одно из пяти подобных в Мире и единственное в нашей стране реликтовое озеро Могильное, возраст которого, как утверждают ученые, более трех тысяч лет. Природа устроила его таким образом, что вода в нем состоит из четырех слоев разной степени солености от почти пресной до солености более 30 промилле у самого дна. И во всех этих слоях обитают свои присущие такой солености представители водной фауны.
Озеро Могильное. На дальнем плане виднеется западная часть Кильдинского пролива. Фото из интернета.
На корабле были объявлены авральные работы. Занятие нашлось всем: в столовой команды ремонтировали сорванные качкой столы и банки, в офицерских каютах и жилых помещениях корабля возвращали на свои места разбросанные вещи и предметы, на верхней палубе кипела работа по удалению ржавчины. Нам нашлось тоже, чем заниматься: рихтовали и заваривали покореженные и поломанные стойки леерного ограждения, зачищали от ржавчины дельные вещи и оттирали от нее же порыжевшую верхнюю палубу.
Наконец, ураган ушел дальше на северо-восток, и вот мы снова в точке рандеву с подводной лодкой, заняли свое уже привычное место корабля контролера на ее левых кормовых курсовых углах. Погода значительно улучшилась. При северном ветре и чистом небе с ярким солнцем, сверкавшем своими бликами на потрясающих своей синевой волнах при такой погоде Баренцева моря, после той жуткой болтанки настроение у всего экипажа было приподнятым. Все идет по уже отработанной схеме. Те же курс и скорость корабля и те же утробные завывания звукоподводной связи. На подводной лодке шли предстартовые приготовления, а я и некоторые мои сослуживцы, с молчаливого согласия командира находились на правом крыле сигнального мостика в предвкушении увидеть завораживающее зрелище подводного старта баллистической ракеты, приготовили свои фотоаппараты для съемки этого момента. Тем более, что никто из нас до этого подводного старта ракеты никогда не видел. Вот на корабле объявлена учебная боевая тревога и до старта остается минута-другая. И вдруг с северной стороны горизонта на сияющем чистейшей голубизной небе появилось мощное темное облако снежного заряда. И через минуту вокруг нас заплясали в своем бесчисленном хороводе огромные хлопья снега. В мгновение ока все вокруг нас потемнело, а снежный заряд оказался настолько плотным, что и носа корабля почти не было видно. И в этот момент справа от нас раздался грохот и рев уходящей в небо ракеты. Но мы ее так и не увидели. А не более чем через полминуты свежим северным ветром снежный заряд унесло и яркое Солнце, словно подсмеиваясь над нами, засияло вновь с новой силой.
Фото с курсантами-стажерами моего родного Черноморского ВВМУ имени П.С.Нахимова на память об этом обеспечении ракетной стрельбы подводной лодки «К-19».
Надо же! Такое разочарование! Столько натерпелись из-за этой подлодки три дня назад и вот теперь не получили никакой моральной компенсации. Мне довелось впоследствии неоднократно наблюдать с борта корабля подводный старт баллистической ракеты.