Сергей Пивоваров
Первые русские князья. От Игоря Старого до Ярослава
3. Асмуд Моравец или Илья Муромец?
Мы упоминали брата Игоря в нашей предыдущей книге об Олеге Вещем (написанной в соавторстве с Дмитрием Гавриловым), когда тот после похода 941 года и прихода Игоря к власти бежал из Киева на запад. Моравские хроники не сохранились. Но, как отмечает А.Г. Кузьмин, «ими пользовались хронисты XIV–XV вв. и в позднейшее время сохранились обильные предания о Святополковой и послесвятополковой Моравии» (41, с. 153). В конце XVIII века их свёл воедино Христиан Феофил фон Фризе в «Истории польской церкви». Здесь мы и находим информацию о русском князе Олеге:
«Вступивъ на престолъ, Игорь немедленно сталъ преследовать сына Олега, такъ какъ он боялся, чтобы народъ не избралъ его во имя великихъ заслугъ отца; онъ старался осторожно устранить его съ дороги. Но Олегъ былъ слишкомъ уменъ и слишкомъ прозорливъ, онъ сейчасъ заметилъ разставленныя сети и потому заблаговременно позаботился о безопасности, собравъ все свои сокровища, бежалъ съ ними въ Моравию. Когда же, при господствовавшихъ въ те времена смутахъ, Оттонъ I вооружилъ въ 939 г. Моравовъ противъ герцога богемскаго Болеслава, знатнейшие Моравы, во внимание къ высокимъ доблестямъ Олега, предложили ему моравскую корону и сделали королемъ. Хотя въ начале онъ по различнымъ причинам отказывался, но кончилъ темъ, что склонился на просьбы и принялъ бразды правденія. Чешский князь Болеславъ счелъ себя весьма оскорбленным этимъ, но не могъ ничего предпринять противъ своего соперника, такт, какъ въ это дело вмешался самъ императоръ.
Итак, Олегъ вступилъ въ 940 г. въ управление Моравией» (74, с. 41–42).
Фризе отсчитывает правление Игоря с 913 года. Тогда же бежал в Моравию Олег. Но затем у него непонятный провал в почти сорок лет – до 939 года. По-видимому, 913 год Фризе взял из русской летописи, тогда как остальные даты у него из моравских хроник. Далее Фризе пишет:
«Игорь поэтому одумался, решился жить въ мире со своимъ двоюроднымъ братомъ Олегом и заключить съ нимъ оборонительныий союзъ, выговоривъ при этомъ отъ него себе помощь, въ случае нападения Грековъ, и об обещавъ съ своей стороны помгать Олегу противъ всякихъ враговъ» (Там же, с. 42).
«Поэтому» – речь о провальном походе 941 года, информацию о котором Фризе так же, видимо, почерпнул из русских летописей. Для нас достаточно того факта, что после вокняжения в Моравии Олег помирился со своим братом (у Фризе двоюродным братом). Далее рассказывается, как Олег при поддержке поляков и русских воевал с венграми, которых Фризе именует гуннами. В 947 году Олег терпит поражение на берегах Моравы, и в результате весь юг страны достаётся венграм. В 948 году Олег безуспешно пытался отбить Велеград, сделав своей резиденцией Оломоуц (Ольмюц у Фризе). В 949 году одержал несколько побед, но затем в битве при Брно (Брюнн у Фризе) войска Олега были окружены и уничтожены. Олег с трудом избежал гибели и с остатками сторонников бежал в Польшу. Олег собрал остатки войск и опять вторгся в Моравию, рассчитывая на помощь Игоря. Однако тут пришли вести с Руси:
«Несмотря на то, что съ самого начала ему не особенно благоприятствовало счастие, онъ надеялся всетаки па лучший успехъ съ прибытиемъ обещанныхъ русскимъ князямъ Игоремъ подкреплений. Но вместо подкреплений неожиданно пришло известие, что Игорь убит своими подданными» (Там же, с. 43).
Обратим внимание, что смерть Игоря у Фризе датирована 949 годом. Это полностью соответствует тому факту, что в том году Константин Багрянородный ещё не знал о смерти Игоря. Но нам наиболее интересен следующий текст:
«Тогда Олегъ, не желая навлечь на Польшу новыхъ несчастий, вернулся на родину, где тогда, за смертью Игоря, правила жена его Ольга. Узнавъ о несчастной судьбе своего двоюродного брата, Ольга не только охотно приняла его въ свое государство, по даже, желая отмстить за смерть мужа, вверила Олегу многочисленное войско, съ которымъ онъ оказалъ ей большие услуги, усмиривъ всехъ неприятелей ея» (Там же, с. 43–44).
Вот, собственно говоря, и ответ на вопрос: почему второй поход Ольги на древлян оказался успешней первого? Появление Асмуда с моравской дружиной резко изменило соотношение сил.
У читателя может возникнуть вопрос: «А с чего это так уверенно отождествляются Олег и Асмуд»? Всё просто. После прихода Игоря к власти с Руси бежит его родственник. По одним данным, это Олег, по другим – Асмуд. После смерти Игоря Олег по приглашению Ольги возвращается на Русь. Русские летописи ни о каком Олеге не знают, но фиксируют появление на Руси как раз в это время Асмуда. Тождество налицо. Почему в Моравии Асмуда называли Олегом? Да, может, он сам так назвался, по примеру отца. А может, Олег ещё не стало именем и воспринималось как прозвище.
В свете сказанного становится понятной странная фраза из анонимного сочинения конца X века «Худуд ал-Алам»: «Царя их зовут хакан русов. Страна их изобилует всеми жизненными благами. Среди них есть группа из моровват» (Хр, III, 1.4.3.2).
«Моровват» М.Ф. Минорский вслед за В.В. Бартольдом предлагал заменить на «руджула» (правда, очень похоже?) и переводил как «рыцарственность». Мы ещё не раз столкнёмся со странной привычкой ряда историков читать не то, что написано, а то, что они хотят видеть. Перед нами всего лишь констатация факта, что на Руси были выходцы из Моравии.
Но вернёмся к названию раздела. Почему «Илья Муромец»? Какое имеет к этим событиям былинный богатырь? А вот какое. В древнейших упоминаниях Ильи он назван не Муромец, а Муравленин (Моровлин). В 1574 году оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский, известный участник Ливонской войны, написал троцкому кастеляну Остафию Воловичу письмо, в котором упоминает о былинном богатыре Илье «Муравленине». В 1594 году немецкий путешественник Эрих Лассота, отправленный римским императором Рудольфом II к запорожцам и посетивший по дороге Киев, сообщает о Софийском соборе следующее:
«В другом пределе церкви была гробница Ильи Моровлина (Eliae Morowlin), знаменитого героя или богатыря, о котором рассказывают много сказок. Гробница его ныне разрушена» (80, с. 19).
Попытка связать это прозвище с города Моровийск (ныне Моровск) не выдерживает критики. Городок Моровийск был расположен между Киевом и Черниговом и упомянут под 1139 годом. Никакой роли он не играл, а ехать из Моровийска в Киев мимо Чернигова невозможно.
Илья без прозвища фигурирует в верхненемецкой поэме «Ортнит» и скандинавской саге о Тидрике Бернском. В этих произведениях XIII века Илья именуется Ilias von Riuzen – Илья Русский. Причём там он вовсе не крестьянский сын, а брат правителя Руси. Это уже потом, под влиянием такого исторического персонажа, как участник событий «смутного времени» Илейка Муромец, Илья стал и крестьянским сыном, и «старым казаком».
Вообще былины об Илье Муромце практически лишены сказочных сюжетов, таких как битва со Змеем Горынычем, в былинах о Добрыне Никитиче, или конь с огненными крыльями у Тугарина Змеевича, в былинах об Алёше Поповиче. Основные былины, связанные с Ильёй, это: «Илья и Соловей-разбойник», «Илья и Сокольничек», «Три поездки Ильи Муромца», «Илья на Сокол-корабле», «Илья и Идолище», «Илья и Калин-царь». «Илья на Сокол-корабле», в которой Илья плавает по Каспию, а с ним, в некоторых вариантах, Степан Разин – это явное наследие казачьих сюжетов. «Илья Муромец и Сокольничек», где Илья бьётся с родным сыном, о чём они оба не догадываются, – это древний сюжет, имеющий параллель в иранском эпосе (Рустам и Сухраб). «Три поездки Ильи Муромца» – былина, в которой Илья видит камень с надписью «Направо поедешь – женатым будешь, налево поедешь – богатым будешь, прямо поедешь – убитым будешь» и поочерёдно едет по каждой дороге, сначала прямо, потом направо, потом налево.
Обратимся к былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник». Это начальная былина цикла. Именно в ней рассказывается, что Илья тридцать три года «сиднем сидел», пока не исцелили его «калики перехожие», и Илья поехал в Киев. По дороге освободил Чернигов от осадившей его «силы чёрной», а затем двинулся от Чернигова к Киеву через «брянские леса», где уже тридцать лет сидит Соловей-разбойник. Но брянские леса находятся к северу от Чернигова, а не между ним и Киевом, да и расстояние от Чернигова до Киева куда меньше летописных пятисот вёрст «прямоезжею дороженькою». Пятьсот вёрст – это минимум 550 километров, поскольку древнерусская верста содержала от 500 до 1000 саженей, а сажень достигала в длину около 2,2 метра. Наиболее распространённой была «путевая верста» как раз в 500 саженей. По-видимому, «Чернигов» и «брянские леса» вставлены северными сказителями, плохо представлявшими географию Южной Руси, а в первоначальном варианте их не было. Интересно также полное имя разбойника: Соловей разбойник Одихмантьев сын. В былинах есть ещё один персонаж, с таким же экзотическим отчеством – Одихмантьевич. Это Сухмантий Одихмантьевич (16, № 171). По былине, он служил князю Владимиру. Тот посылает его на Непру-руку настрелять птицы к столу. Сухмантий приезжает на реку и видит, что татары наводят через неё «калиновы мосты». Сухмантий нападает на татар, уничтожает их и, вернувшись в Киев, рассказывает обо всём Владимиру. Владимир не верит ему, кидает в поруб и отправляет Добрыню проверить. Добрыня подтверждает рассказ Сухмантия, и тогда Владимир приказывает выпустить богатыря из поруба и наградить. Но Сухмантий отвечает так:
Да говорит ему Сухмантей да Одихмантьевич:
«Мне не надобно твоё злато-серебро!
Уж на приезди-то гости не уцёстовали —
На поезди-то гости да уцёстовать!»
Он втыкал копьё да в мать сыру землю —
Он порол у себя груди белыя,
Ишше сам проговаривал да таковы слова:
«Протеки от моей крови горюцэй да всё Сухмант-река!»
Сомнительно, чтобы два обладателя столь экзотического отчества никак между собой изначально не были связаны. Тем более что в былинах есть и ещё один Соловей, Соловей Будимирович (65, с. 9–16). Соловей не киевлянин, он «гость». Он приходит в Киев и женится на племяннице Владимира Забаве Путятичне. Были ли оба Соловья изначально тождественны – неясно, но совокупность всех данных позволяет сделать вывод, что Соловей Одихмантьев сын не всегда был разбойником.
Что мы имеем в итоге? Илья Муромец, изначально Моровлин, или Маравленин, едет издалека в Киев по лесной дороге, которую перекрыл Соловей-разбойник. Ранее Соловей и сам служил киевскому князю, а теперь сравним с Асмудом Моравским. Он тоже едет в Киев издалека, через древлянские леса, по дороге, перекрытой восставшими древлянами. Лидер восставших Мал ранее, как и Соловей, служил киевскому князю. Город, который Асмуд освободил от осады (видимо, венгерской), вероятно, Перемышль – тогдашний центр Галиции. От него до Киева 644 километра, что вполне сопоставимо с былинными 500 верстами.
Вот и объяснение прозвища Ильи. Он моравец. В смысле моравский князь. Асмуд – брат киевского князя, как и Илья Русский в немецких поэмах. То, что Илья тридцать три года «сиднем сидел», – фольклорное объяснение того, что в Киеве Асмуд появляется, будучи уже далеко не молодым. Получает объяснение и ещё один былинный сюжет – победа над Идолищем. Асмуд помогал Ольге крестить Русь (подробно далее).
Правда, есть и возражение. Илью Муромца отождествляют со святым Ильёй Печерским, а тот жил в XII веке. Откуда берётся это отождествление? В 1638 году Афанасий Кальнофойский написал сочинение под названием «Тератургима, или Чудеса, совершившиеся как в самом Печерском монастыре, так в обеих его пещерах». Книга написана по благословению митрополита Киевского Петра Могилы. В ней Афанасий и упоминает, что среди печерских святых есть «святой монах Илья, которого напрасно люд простой Чоботком зовет». Время смерти Ильи Афанасий датирует за 450 лет до написания книги. Но Эрих Лассота за 40 лет до Афанасия писал, что «гробница его (Ильи) ныне разрушена». Так что Илья Печерский, о котором пишет Афанасий, именуя его «Чоботком», по сей день лежит в пещерах Киевской лавры и никакого отношения к Илье Муромцу не имеет. Тем более Эрих Лассота тоже знал о Чоботке и писал о нём совершенно отдельно. По его словам, «великан и богатырь, названный Чоботкомъ, на которого, как говорятъ, как то внезапно напали неприятели, как разъ тогда, когда онъ наделъ было одинъ из сапоговъ своихъ. Не имея подъ рукой другаго оружия, онъ въ то время оборонялся отъ нихъ другимъ сапогомъ, еще не надетымъ, и перебилъ имъ всехъ своихъ враговъ, почему и былъ названъ Чоботкомъ» (80, с. 21).
Илья Моровлин был погребён в Софийском соборе. Его могила ныне разрушена. Чоботок лежит в Печерском монастыре. Это – разные люди.
Христиан фон Фризе датирует кончину Олега Моравского 967 годом, то есть уже временем после свержения Ольги. Но почему же он ни разу не упомянут в правление Святослава? Здесь стоит вспомнить ещё один былинный сюжет. Это «ссора Ильи Муромца с князем Владимиром». Конфликт Асмуда со Святославом? Давайте рассмотрим сюжет повнимательнее. Илью не пригласили на княжий пир, и он обиделся. Но как он эту обиду проявил? А вот как:
А как старой-то казак да Илья Муромец
Ён по городу по Киеву похаживает,
Ён на матушки божьи церквы погуливает,
На божьих церквах кресты повыламывал
А все маковки он золочёныи повыстрелял;
А й кричит-то ведь Илья он во всё голову,
Во всю голову кричит он громким голосом:
– Ай же, пьяницы вы, голошки кабацкии!
И выходите с кабаков, домов питейных
И обирайте-тко вы маковки да золоченыи,
То несите в кабаки, в домы питейные
Да вы пейте-тко да вина досыта.
(ИМ, 31)
Cвязать погромы церквей с гипотетическим конфликтом с язычником Святославом сложно, куда вероятнее увидеть здесь ссору с христианкой Ольгой. Но ведь Асмуд, несомненно, был крещён в Моравии, и христианское имя Илья тому свидетельством. Да и былина «Илья Муромец и идолище» указывает, что в христианизации Асмуд таки поучаствовал. Только, по-видимому, сначала поучаствовал, а вот потом, насмотревшись на христианский пыл Ольги, недавний язычник Асмуд поменял сторону. Былина завершается словами о примирении Ильи с князем, но в былине и быть по-иному не могло. А реальный Асмуд… К Святославу он не ушёл – не упоминается он при Святославе. И воевать с княгиней, скорее всего, не стал… В Киево-Печерской лавре существовали предания о Илье Печерском, который пришёл в пещеры ещё до Антония. По-видимому, речь об историческом Илье Муромце, то есть Асмуде, принявшем иноческий постриг и поселившемся в пещере. Ведь, как известно из былин, «смерть в бою ему не написана».
4. Первые годы
Итак, в 950 году Ольга при помощи моравской дружины Асмуда подавила восстание древлян. До поездки в Константинополь ещё шесть лет. Что происходило в эти годы? Летопись нам помочь не может – в ней это пустые годы. Нам остаётся только предполагать. Переворотом на Руси не могли не воспользоваться соседи, в первую очередь хазары. С этими событиями, вероятно, следует связать весьма редкую былину «Илья Муромец и Жидовин». Редкая она не потому, что её редко исполняли, а потому, что её редко записывали, остерегаясь ложного обвинения в антисемитизме. Но дело в том, что в древнерусском не было слов «еврей» и «иудей». Их заменяло одно: «жид». Слово это, говоря современным языком, было вполне литературным и никакого отрицательного оттенка не имело. В былине столкновение с Жидовином происходит вовсе не у Киева.
Из этой земли Жидовския
Проехал Жидовин могуч богатырь
На эти степи Цицарския
Приехал Добрыня в стольный Киев-град
Прибрал свою братию приборную:
– Ой вы гой еси, братцы-ребятушки!
Мы что на заставушке устояли.
Что на заставушке углядели?
Мимо нашу заставу богатырь ехал!
(ИМ, 22)
Он едет мимо заставы богатырской и не реагирует на русских богатырей. Богатыри решают выбрать поединщика. Илья отвергает всех, кроме Добрыни Никитича. Но Добрыня не справился и бежал:
Под Добрыней конь на коленца пал,
Добрыня Никитич млад
Господу богу взмолился
И мати пресвятой богородице:
– Унеси, господи, от нахвальщика.
Под Добрыней конь посправился,
Уехал на заставу богатырскую.
(ИМ, 22)
В итоге едет сам Илья Муромец. Илья догоняет Жидовина и вступает с ним в поединок. В ходе его Жидовин сначала одерживает верх:
Ещё стал нахвальщина наговаривать:
– Старый ты старик, старый, матёрый!
Зачем ты ездишь на чисто поле?
Будто некем тебе, старику, замениться?
Но затем:
Удумано было у апостолов:
Не бывать Илье в чистом поле убитому,
А теперь Илья под богатырём.
Лежучи у Ильи втрое силы прибыло:
Махнёт нахвальщину в белы груди,
Вышибал выше дерева жарового,
Пал нахвальщина на сыру землю,
В сыру землю ушёл до пояс.
(ИМ, 22)
Илья отрубает Жидовину голову, после чего насаживает её на копье.
Итак, Жидовин – могучий богатырь, с которым с трудом справляется Илья Муромец. Он не нападает на Киев. Просто едет мимо заставы, не обращая внимания на богатырей. Но застава стоит на границе. Жидовин явно её пересекает. По-видимому, речь о глобальном вторжении хазар не шла. Хазары просто пытались вернуть своих данников, игнорируя мнение Киева.
5. В Константинополе
Поездка в Константинополь – самое значительное событие правления Ольги. Во всяком случае, с точки зрения летописца. В летописи оно датировано 955 годом. Однако его описание сохранилось в сочинении Константина Багрянородного «О церемониях». Это именно тот император, который и принимал Ольгу в Константинополе. По информации из его описания поездка датируется 957 годом. Правда, недавно академик Г.Г. Литаврин выступил с иной точкой зрения, отнеся её к 946 году (45, с. 174–190). Разбирать все его аргументы не имеет смысла. Проблема в том, что Константин Багрянородный в другом своём сочинении – «Об управлении империей», написанном между 948 и 952 годами (с чем согласен сам Литаврин), князем (архонтом) Руси называет Игоря, а Ольгу не упоминает вообще. Это было бы совершенно невозможно, посети Ольга Константинополь за несколько лет до написания сочинения. Так что будем придерживаться традиционной даты – 957 год.
Почему Ольга поехала не сразу после захвата власти, понятно. Нужно было утвердиться у власти, отразить атаки хазар, но вот зачем она поехала в Константинополь? Традиционно на основе летописи считается, что Ольга отправилась креститься, однако Константин Багрянородный даже не намекает на крещение. Более того, в свите Ольги он указывает «священника Григория», присутствие которого может иметь только одно объяснение: он – духовник княгини. А значит, Ольга уже христианка. Есть, правда, совсем уж экзотическая теория, что в 957 году состоялась вторая поездка, которую и описал Багрянородный. А в 955 году Ольга приехала в первый раз и именно тогда крестилась. Но проблема в том, что Константин Багрянородный именует княгиню языческим именем – Элга, то есть Ольга. А это возможно, только если христианского имени он не знал. Так что не крестил он Ольгу ни в 955 году, ни в другое время.
Но если не для крещения, тогда зачем? Ситуация на Руси не поменялась. В договоре 944 года фигурируют 25 послов. У Багрянородного сказано:
«За ней (Ольгой) вошли послы и купцы архонтов Росии» (45, с. 361).
Далее, при описании вручения подарков, сказано, что послов двадцать. Нет посла Игоря, нет посла Ольги (она приехала сама), нет посла Святослава (его люди упомянуты отдельно). Ещё два посла в договоре 944 года представляют Предславу и Сфандру, жён сыновей Игоря Святослава и Улеба. Но жёны – это не архонты, то есть не князья. В итоге остаётся 20 послов от князей/архонтов. Правда, на втором приёме, бывшем 18 октября, послов уже 22. Но, видимо, как раз и добавились те самые послы от Предславы и Сфандры, которые не попали на первый приём. Замечу, что в свите Ольги есть люди Святослава, значит, какие-то контакты с сыном у неё были. Так что наличие посла от жены Святослава нас удивлять не должно.
Кстати, описание приёмов даёт лишний аргумент в пользу болгарского происхождения Ольги. Откроем книгу А.Л. Никитина, у которого в потоке странных фантазий попадаются и здравые мысли:
«Насколько почетен был прием, оказанный Ольге/Эльге в Константинополе, можно судить по тому, что обязательный в таких случаях тройной проскинесис (поклон, при котором распростираются на полу) для нее был заменен лишь легким наклоном головы, а затем, сидя в присутствии императрицы и императора, она беседовала с последним „сколько пожелала“ и, судя по всему, без переводчика. Ж.-П. Ариньон, анализируя почести, оказанные Ольге/Эльге, заключил, что она была принята во дворце по чину „опоясанной патрикии“, на который имела право только в том случае, если бы стала свекровью „порфирородной“ принцессы. ‹…›
Однако была ли Ольга/Эльга в глазах императора представительницей „варваров“? На этот вопрос уже сейчас можно ответить отрицательно, и не только потому, что она была христианкой и ее сопровождал священник. Сам факт неординарного приема княгини росов в императорском дворце таким блюстителем этикета, каким был Константин VII, заставляет вспомнить происхождение Ольги „из Плиски“, что является недвусмысленным свидетельством ее родства с царствующим домом Первого Болгарского царства и непосредственно со здравствующим в то время царем Петром Симеоновичем, который был женат на Марии-Ирине, внучке Романа Лакапина. В таком случае Ольга/Эльга приходилась императору, как бы он того ни хотел признавать, свойственницей, почему и была принята во внутренних покоях дворца, куда не допускались иностранные послы и вообще иноземцы. Следует также помнить, что Константин VII оставил описание только торжественных приемов Ольги/Эльги, на которых ее сопровождала свита, официальные послы и купцы, как то требовалось по этикету, в то время как между ними должны были происходить и полуофициальные встречи с императорской семьей в жилых помещениях, закрытых для посторонних» (54, с. 217–218).
Вполне логичные мысли. Замечу, кстати, что тем, кто решит читать сочинение Никитина, следует учитывать, что в стремлении обосновать свои идеи он скатывается до откровенного шарлатанства. Так, об Игоре он пишет: «Игорь представлен в договоре не столько киевским князем, сколько одним из архонтов „черноморской руси“» (Там же, с. 208). И плевать на летописный текст договора, в котором указаны важнейшие города Руси: «…первое от города Киева пакы изъ Чернигова и ис Переяславли и исъ прочих городовъ» (ЛЛ, 945 г.) и на прямые указания современника Игоря Константина Багрянородного, который столицей Игоря называет именно Киев. Если факты не укладываются в теорию – тем хуже для фактов. Олег, подписавший договор 912 года, по мнению Никитина, отношения к Днепровской Руси вообще не имеет. Почему? А вот почему: «В средневековой Германии титул „светлость“ (serenissimus) означал владетельных князей, и в случае с Олегом служит неопровержимым свидетельством его принадлежности к высшим кругам собственно европейской аристократии, поскольку на севере Европы (Дания, Норвегия, Швеция) в то время титулы как таковые отсутствовали вообще» (Там же, с. 185–186).
Вот так… Про конунгов и ярлов Никитин не слыхал. Но рассмотрим «неопровержимое свидетельство». Любой может самостоятельно заглянуть в латинско-русский словарь и убедиться, что serenissimus – вовсе не «светлость», а «безмятежность». Так что если это утверждение Никитина и «неопровержимо свидетельствует» о чём-то, так только о склонности самого автора к откровенному шарлатанству.
Но вернёмся к поставленному выше вопросу: что потеряла Ольга в Константинополе? Ответ, возможно, следует искать в одной загадочной личности в составе посольства Ольги. Багрянородный называет его анеспием. Судя по размеру получаемых подарков, по статусу тот уступает лишь самой Ольге:
«Получили: её анепсий – 30 милисиариев, 8 её людей – по 20 милисиариев, 20 послов – по 12 милисиариев, 43 купца – по 12 милисиариев, священник Григорий – 8 милисиариев, 2 переводчика – по 12 милисиариев, люди Святослава – по 5 милисиариев, 6 людей послов – по 3, переводчик архонтиссы – 15 милисиариев» (45, с. 363).
«И было выдано: архонтиссе 200 милисиариев, её анепсию – 20 милисиариев, священнику Григорию 8 милисиариев, 16 её женщинам – по 12 милисиариев…» (44, с. 364).
Слово «анеспий» означает «племянник». Кто это? В летописи о нём не сказано ни слова. Кроме того, летопись содержит указание на явное недовольство Ольги результатами поездки:
«Се же Ольга приде Киеву и присла к ней царь греческий глаголя яко: Много дарил тя ты бо глаголаше ко мне яко аще возъвращюся в Русь многы дары прислю ти челядь воскъ и скъру и вои въ помощь. Отвещавши Ольга и рече къ сломъ: Аще ты рыцы тако же постоиши у мене в Почайне яко же азъ в Суду то тогда ти дамъ» (ЛЛ, 955 г.).
При этом летопись, описывая посещение Ольгой Константинополя, не говорит ни слова про «стояние в Суде». Допустим, этот эпизод опустили. В любом случае возникает вопрос: чего ждала Ольга? Если она была так оскорблена «стоянием в Суде», то почему не уехала? Что рассчитывала получить Ольга в Константинополе, что ради этого готова была и потерпеть унижение? Причём она не получила желаемого, иначе не было бы резкого ответа византийским послам.
Существует теория, разделяемая некоторыми православными историками, что Ольга рассчитывала просватать какую-нибудь родственницу византийского императора за Святослава. Мы сейчас не будем говорить о том, что Святослав уже был женат. Но сватать родственницу императора за явного язычника… «Живяше же Ольга съ сыномъ своимъ Святославомъ и учашеть и мати креститися и не бережаше того ни во уши приимати» (Там же).
Святослав и слышать не хотел о крещении: «Ни во уши приимати». И как такого императору в зятья предлагать? Да и обратите внимание, сколь низкий статус был у людей Святослава. Они получили дары ниже даже купцовых более чем в два раза. Столь низкий статус людей Святослава был определён вовсе не императором. Как указывает Литаврин (45, с. 198–199), его установила сама Ольга. Возможно, здесь и кроется ответ. Оговорюсь, что дальше будут чистые предположения. Похоже, Ольга действительно рассчитывала просватать родственницу императора. Но не за Святослава, а за «анеспия». Для этого и взяла его в Константинополь. Поэтому и демонстративно занижала статус людей Святослава. Мол, формально он, конечно, наследник, но на деле…
Слово «анеспий» чаще всего означает кровного родственника. То есть этот племянник относился к болгарской родне Ольги. Значит, Ольга, собираясь оставить ему престол, фактически задумывала смену династии. Для этого ей и нужен был византийский брак, который обеспечил бы наследнику помощь империи в борьбе за власть, которая, несомненно, разгорелась бы после смерти Ольги. Но византийцы надежд княгини не оправдали.
Замечу, что тут и следует искать объяснение тому факту, что данный персонаж остался безымянным и именуется просто «анеспий». Дело никоим образом не в злокозненности византийского двора. Информацию они получили, несомненно, от русского посольства. А для Ольги куда важнее было донести до византийцев не имя «анеспия», а его родственные связи – то, что он представитель правящего дома Болгарии, уже состоящего в родстве с византийскими императорами.
