Сергей Николаевич Прокопьев
Молитвенный круг
Пилка
Ну и ещё расскажу из недавнего. Открыли в пяти остановках от нашего дома супермаркет хозяйственных товаров. Я такой, что возиться дома с ремонтом, что-то делать руками для меня не в тягость. И люблю хороший инструмент. Пошёл посмотреть, чем полезным торгует новый магазин, и приглянулась полотно для ножовки по металлу – биметаллическое. Цена такая, что одна пилка стоит дороже, чем десять штук обычных. Зато, как гласила реклама, обеспечено качество реза, высокая производительность, долговечность… Думаю, куплю. Один вид чего стоил – не уныло чёрное, как обычно, праздничного цвета, приятно в руки взять.
Купил, домой принёс, а тут племянник нарисовался – Виталик. Я ему похвастал приобретением. Он живо заинтересовался. Девятнадцать лет парню, не хуже меня любитель руками что-то делать. Старенькую машину купил, до ума доводит. Полотно покрутил в руках давай просить:
– Дядь Миш, дай попробовать. Не сломаю, не бойся. Может быть, тоже куплю. Дорогое, конечно.
С неохотой дал ему пилку:
– Аккуратней, сам ещё не пробовал.
Виталик даже обиделся:
– Дядь Миш, чё я маленький что ли?
Не стал предупреждать, чтобы не потерял. Хотел, но притормозил себя. А надо было. Бросил Виталик полотно в полиэтиленовый пакет, пошёл домой.
– Не знаю, как уж оно отверстие проделало, – оправдывался потом. – Совсем новый пакет, смотрю – дырка в уголке, пилки нет, побежал на улицу искать, да где там найдёшь – полгорода проехал.
Отругал я его. Такой, дескать, рассякой, не дитё уже, можно было догадаться, хорошо упаковать.
Миновало с полгода. Дорогое полотно ранней весной покупал, тут уже листва облетела. И понадобилось мне полотно, поехал в тот же супермаркет, но дорогих и красивых не было, купил пачку обычных, в пакет бросил и поехал домой.
Из маршрутки вышел, и вдруг мысль: «Я ведь как Виталик в пакете несу». Останавливаюсь, смотрю: один к одному, как у племянника картина – мои полотна на треть вылезли из угла пакета, немного и посеял бы их. Племянника ругал, сам не умнее поступил. Начал перемещать пилки в другой угол пакета, чтобы не выскользнули, и вдруг в метре от меня с грохотом со стороны дороги пролетает КамАЗ. Длиннющий КамАЗ с прицепом, на таких лес возят. Что уж с ним произошло? Ему на перекрёстке надо было развернуться вправо, а он прямиком полетел на тротуар и дальше. То ли рулевое отказало… Прогрохотал мимо меня и ушёл в сквер, сбил скамейку и врезался в здоровенный тополь… Хорошо, людей не было на его пути, и я вовремя вспомнил о полотне, потерянном Виталиком. Каких-то три шага разминули меня с КаМАЗом.
Вечером позвонил племяшу:
– Виталя, – говорю, – ты меня от смерти спас, потеряв мою дорогую биметаллическую пилку…
Бог хранит для чего-то
Михаил окончил рассказ. Краски заката ушли с поверхности реки, лишь краешек неба горел багровым. Набережная наполнилась праздным людом. Проезжали велосипедисты, сновали конькобежцы на роликовых коньках, в основном сосредоточенно работали ногами дяди и тёти некомсомольского возраста в наколенниках, с рюкзачками за спиной. Компания человек пять, в одну сторону пролетят, минут через десять обратно проследуют.
Гуляли парочки, мамочки с малышами в колясках, поодаль на пляже стояла группа громкоголосой молодёжи.
Мы поднялись со скамьи, медленно пошли от набережной в сторону тупичка, где Михаил оставил свой автомобиль.
Вдруг, прервавшись на полуслове, он шагнул в направлении мужчины, тот шёл с сигаретой навстречу, и тут же остановился:
– Чуть не попросил закурить, – мотнул от досады головой. – Автоматически…
Я позвонил Михаилу дней через десять. Надо было уточнить некоторые детали по его старообрядческим предкам. Но первым делом поинтересовался, как обстоят дела с табакокурением?
– Спасибо за сочувствие, – засмеялся Михаил. – Пока держусь. Тяжело, скажу честно, да креплюсь. Пару раз чуть не сорвался. Помолитесь за меня.
Мы встретились с Михаилом ещё один раз. Он рассказал о случае с пилкой и КамАЗом и то, как тонул и встал на «динозавра». И ещё больше убедил меня: Бог для чего-то хранит его от смерти. Может, на самом деле ходить ему Царскими вратами в будущем с именем Сергий…
Молитва над Иртышём
Это овечье стадо назвать отарой было слишком громко. Голов восемьдесят овец, с десяток коз. Пас его мой новый знакомый – Николай Лукьянов. Луг начинался через дорогу от его двора и уходил к Иртышу. Когда-то здесь было поливное поле, да всё меняется в подлунном мире, лет двадцать пять никто здесь ничего не садит, не поливает, единственно, что осталось в сохранности – дороги (по ним когда-то ходили поливальные установки), с прекрасно сохранившимся асфальтовым покрытием. Метра четыре шириной они делили луг на ряд секторов.
– Пасти одно удовольствие, – улыбается Николай, – с крыльца гляну, если далеко убредут, прыгаю в машину и в любой угол по асфальту. В обычное время вместо коня у меня велосипед – чабан на велике.
О Николае узнал от матушки Анастасии. Заговорили о мистике цифр. «Не верю в неё, – сказала матушка, – однако никуда не денешься, три человека, родившиеся седьмого января, оставили след в моей жизни… Во-первых, муж. Сорок лет прожили. И сорок лет шла борьба честолюбий. Восемнадцатилетней романтичной девчонкой выскочила за него замуж. Да быстро поняла, если буду заглядывать в рот – останусь в роли собачки, которая каждую минуту должна знать своё место. Поэтому училась, делала карьеру, старалась быть независимой материально. Второй мужчина из троицы, родившейся в Рождество, – владыка Феодосий. Мой духовный руководитель, под его опекой делала первые шаги в православии, претворяла в жизнь истину «вера без дел мертва», он постригал в монахини. Тоже, кстати, хотел, чтобы ходила по струночке. Но я ведь упёртая, если уверена в своей правоте, меня не свернёшь. Третий, у кого в паспорте в графе «дата рождения» седьмое января, и кто почти десять лет присутствует в моей жизни – Коля Лукьянов. Сколько поначалу говорила себе: зачем вожусь с ним, пытаюсь приблизить к церкви? Мужлан, грубиян. По сути своей подобный тип в моём окружении не мог задержаться. С первого дня, когда привлекла его к строительству притчевого домика (он электрик и вообще рукастый), должна была ограничить общение до уровня «заказчик – исполнитель». Дала задание, приняла, рассчиталась. Злилась на него, раздражалась… Ему доставляло удовольствие поёрничать в моём присутствии, походить на грани пошлости. К примеру, рассчитываюсь за работу, Коля… Да какой, собственно, Коля, за пятьдесят ему было, когда привлекла его на строительство притчевого домика у церкви. На вид солидный мужчина, как сейчас говорят, брутальный, женщинам такие нравятся. Возьмёт деньги за работу, делал хорошо, ничего не скажу, профессионал, деньги сунет в карман и обязательно ляпнет навроде: «Можно выпить, закусить, к милке на ночь заскочить». Заранее заготовит гадость и смотрит, как отреагирую. С ухмылочкой выдаст: «Куплю с маком булочку да на сеновал с дурочкой». В церковь зайдёт, скажу: «Коля, ты хотя бы перекрестился, ведь не в хлев, в храм зашёл». Он: «Да ладно ты, матушка, вязаться по пустякам. Это тебе по штату положено, тут перекреститься, там поклониться, по женскому делу круглый год поститься, а наше дело монтёрское да мужицкое, незачем поклоны класть…» Начну разъяснять: «Тебе непутёвому довелось работать в церкви, в доме Божьем, воспринимай как дар Господний. Многие грехи твои за это простятся». Он, вроде как соглашаясь: «Дар, обязательно дар. Денюжки вовремя платишь, не обижаешь, чё ж не дар. Другому заказчику сделаешь качественно и вовремя, а потом бегаешь за расчётом».
К Николаю в гости собрался я после Ильина дня. Накануне погода благоприятствовала для путешествий, стояло августовское тепло, солнечное, лучезарное, но в искомое утро небо обложили серые тучи, пока ехал на маршрутке, два раза принимался накрапывать дождь. Николая застал на пастбище. Спросил, не помеха ли дождь овцам.
– Наоборот, не жарко. Но режим дня соблюдают строго в любую погоду: до одиннадцати утра пасутся, а потом домой. В жару понятно – воды попить, в теньке полежать, но и в такую погоду, когда, казалось бы, жуй да жуй травку, нагуливай мясо, всё равно идут домой. В пять вечера снова просятся на травку.
Время подходило к одиннадцати, Николай повернул отару к дому. Половина овец красовалась зелёными пятнами во лбу. Как пояснил Николай – зелёнкой помечены соседские, которых пасёт на взаимовыгодных условиях. Соседу некогда – работает, а у него, пенсионера, времени хватает на всё.
Закрыв за овцами ворота загона, Николай предложил проехаться к Иртышу. Минут через десять мы оказались на месте. Машину оставили на дороге, прошли метров двадцать по мокрой тропе и остановились.
– Вот здесь и молюсь, – сказал Николай.
Низкие серые тучи плотно закрыли небесную синь, но воздушный храм с высокого яра виделся огромным, лететь и лететь до гигантской дуги горизонта. Привольно гулял ветер в безбрежном просторе, привольно дышалось под куполом неба. Далеко внизу катил воды Иртыш. Первозданно пустынный на всей протяжённости, хоть вправо смотри, хоть влево – ни кораблей на текучей водной поверхности, ни лодок. Не совсем, чтобы совсем. Имелось одно плавсредство – земснаряд. Он вёл упрямое противоборство с низким противоположенным берегом. Не первый день вёл сражение с сушей, отвоевал залив площадью в три футбольных поля. К борту земснаряда притулилась баржа, она принимала на палубу песок, поднимаемый со дна. Кто-то делал из песка реальные деньги. Чуть поодаль от искусственного залива у заросшего тальником берега стояла брандвахта, скорее всего в ней жили земснарядовцы. Километрах в двух вверх по течению на нашем берегу светилась золотой главкой часовенка.
– Выгоню утром овец и сюда. Нигде так не молится. Даже в сегодняшнюю погоду здесь хорошо, а представь – солнце поднимается. Восток вот он, перед нами. Молитвенное правило Серафима Саровского обязательно прочту, а больше своими словами… Завершаю молитвой оптинских старцев…
Я посетовал, что не знаю её наизусть, Николай, глядя вдаль за Иртыш, начал:
– «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всём наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твёрдым убеждением, что на всё святая воля Твоя…»
Читал Николай ровным голосом, ветер подхватывал молитву, уносил в свои дали…
– «…Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что всё ниспослано Тобою. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь».
Николай перекрестился и повторил:
– «…Молиться, верить, надеяться, прощать и любить».
Монахиня Анастасия, рассказывая о Николае, поведала эпизод, как отправилась с ним в женский монастырь. Игуменье, матушке Анне, потребовался толковый электрик. Ознакомившись с электрохозяйством, Николай нарисовал настоятельнице картину его модернизации: «Не то поубивает ваших девиц. Как говорится: не знаешь закона Ома сиди дома. Ладно, какую старушку долбанёт током, не жалко, а ежели девку, они вон какие проворные – пыль вихрем, как подолами метут по территории!» Вызвался организовать бригаду ремонтников, на что матушка Анна отказала: «Ну, уж нет. Ты посмотри на себя, ты ведь форменное искушение для моих монахинь. Запусти козла в огород. Обрюхатишь ещё кого». И пристукнула его кулаком по лбу.
– Откуда узнала обо мне? – спрашивал Николай матушку Анастасию на обратной дороге. – Вы, поди, расстренькали?
– Коля, ты слишком хорошего мнения о себе. Сам посуди, какое мне удовольствие с матушкой-игуменьей тратить время на разговоры о твоей великой персоне? Сама поняла твою сущность.
Николай в долгу не остался, спросил с подковыркой:
– А если монахиня рожает, ребёнок автоматически записывается в монахи?
С яра нас согнал начинающийся дождь. Заторопились к машине с первыми каплями. По дороге проехали белые «жигули», Николай поприветствовал их взмахом руки, в ответ раздалось бибиканье.
– Толя Спиридонов, – прокомментировал Николай, – рыбачить ездил.
– Ты не рыбак?
– Да ещё какой! Из тех, кто не только до дрожи рыбак, я ещё и рыбу в любом виде употребляю – только давай. Никогда, наверное, не надоест. В интернате учился, потом в техникуме, приеду к маме, еда не еда без рыбы. А откуда ей взяться, если сам не наловлю, благо до Иртыша сто метров. Ни каш не надо, ни щей. Рыбу, хоть жаренную, хоть варёную да побольше. Когда третья жена заразилась описторхозом, а следом – сын, она заявила: или рыбалка, или мы. Я бы, конечно, мог и в четвёртый раз жениться, но завязал с рыбалкой. Сам тоже не один раз лечил печень. Вентеря висят в сарае, подойду, понюхаю – эх… Для себя, бывает, куплю немного, у того же Спиридонова, сам приготовлю…
Николай показал рукой в сторону реки:
– Вон там, метрах в трёхстах отсюда был мой участок берега, за ним – Спиридонова. Негласно весь берег поделён…
Сели в машину:
– Покажу ещё одно место, – повернул ключ зажигания Николай.
Пока мы ехали, дождик прекратил нудную песню, зонтик, которым Николай предупредительно снарядил меня, я решил оставить в машине. Собственно, меня больше волновало другое обстоятельство, связанное с осадками: собираясь в дорогу, доверился прогнозу погоды (дождь не фигурировал в нём), и опрометчиво обулся в кроссовки с матерчатым верхом. Эта была не та обувь, в которой комфортно ходить по сырой траве. Мы поднялись по косогору, и перед нами открылся вид, глядя на который следует говорить: слава Богу за всё. У кого-то из отцов церкви услышал, что любуясь картиной Саврасова «Грачи прилетели», мы восклицаем: «Какой прекрасный художник». Аналогичным образом реагируем на «Рожь» Шишкина или «Над вечным покоем» Левитана, но почему-то не восхищаемся Творцом, когда в восторг приводят картины природы… Мы стояли на крутояре, лента Иртыша лежала далеко впереди. Давным-давно катил он свои воды прямо под крутояром, да со временем поменял русло, ушёл метров на пятьсот на восток, оставив после себя вытянутое озеро и обширный луг, на дальнем крае которого стояло несколько небольших копён.
Издалека сено показалось чересчур тёмным.
– Пойдёт, – ответил на моё замечание Николай. – Копёшки соседа, овец которого пасу. Я своё вывез, а он тянем резину.
Сено косили недели четыре назад, луг покрытый отавой, выглядел по-весеннему ярко. Утратила свежесть, поблекла листва деревьев и кустарников по краям луга, а ровная молодая трава, поднявшаяся на месте скошенной, горела изумрудным огнём в пику серому небу и приближающейся осени. Луг наискосок резала дорога в две колеи с травяной полосой между ними. Рисуя подобную картину, живописец, даже если бы на самом деле этой дороги не было, непременно бросил бы её на холст. Пустынная будила она воображение, дорога помнила перекличку косарей в знойный полдень, тяжесть рыбацких сапог ранним утром, лёгкую девичью поступь…
– После армии восемь лет работал в санатории, – сказал Николай, – у этого озера устраивали для отдыхающих пикники, с играми, соревнованиями, купанием. На таком мероприятии познакомился с первой женой. Жениться не собирался, да пришлось, была она студенткой пединститута и забеременела. Через пять лет со второй здесь же стакался. Третью, правда, в другом месте встретил.
– Место не самое удачное получилось для семейного счастья, – подвёл итог я.
– Ну да, – заулыбался Николай, потом добавил. – Не скажу, что плохие попадались. Кстати, мама со всеми ладила, и на неё никто из них не обижался…
– Мама, мама, – после паузы покачал головой Николай. – По-дурацки как-то жили…
Пошёл дождь, на этот раз крупный, частый, мы заспешили к машине…
«Однажды вечером, – рассказывала про Николая матушка Анастасия, – попросила его прийти утром в церковь и помочь развесить иконы. На деньги жертвователя купила пять храмовых икон. Николай пришёл в половине десятого и говорит: “Матушка, сегодня годовщина смерти мамы, как по-церковному помянуть?” Я не утерпела, начала выговаривать: “Где ты вчера был со своим вопросом? Маму он решил помянуть. Проснулся бы пораньше, да поехал с утра в город, в собор, да заказал панихиду. Постоял со свечкой, помолился… Маме как хорошо было бы… Какой-то нерадивый ты, Коля, сын. Как ещё не забыл о годовщине”. Манера разговора Николая раздражала меня особенностью, о чём бы ни заводил речь, обязательно в голосе насмешливые нотки. О матери сказал другим тоном: “Я не забываю о ней”. И смотрит мне в лицо, ждёт реакции. Меня осенило. “Можно, – говорю, – сделать так. Ты говорил, что маму твою отпевали, а мы закажем ей панихиду. Прямо сейчас звоню приятельнице, она в Успенском соборе в свечной лавке послушание несёт, попросим. Литургия ещё идёт, после неё батюшка совершает требы – отпевание, панихида. А мы с тобой здесь поставим свечки. Как маму звали?” Он оживился: “Пожалуйста, матушка, закажите, деньги через вас передам”. Так и сделали. Потом развесили иконы. Прощаясь с Николаем, вручила ему молитвослов с литией. “Дома, – наказала, – прочти литию или на кладбище”.
Он ушёл и тут же вернулся: “Матушка, пожалуйста, не откажите, пойдёмте со мною на кладбище”. Не очень мне хотелось, чувствовала себя не лучшим образом, но поняла, надо. На кладбище случилось неожиданное, Николай рухнул на могилу и зарыдал: “Гад я, гад! Мама, прости! Я ведь, матушка, бил её! Гад! Подонок!”»
Мы с Николаем под дождём подбежали к машине, укрылись в ней. Дождь хлестал по металлу крыши, потоки воды скользили по лобовым стёклам. Николай под шум стихии заговорил о матери:
– Мать умерла и как пуповина оборвалась. На что я надеялся? Пелена упала, пришло осознание: я неисправимо опоздал, всё кончено! Будто бы где-то глубоко во мне теплилась мысль, однажды наступит момент, упаду перед ней на колени, и она всё-всё простит… Мои пьяные выходки, вспышки злости, неприязнь, холод, равнодушие… Умерла, и весь этот страшный груз оказался на мне… После похорон запил по-чёрному. Месяц, второй… Остановило – начальник вызвал и объявил: завтра придёшь пьяным – выгоню с волчьим билетом… А на мне кредит, на машину брал…
Если рассказывать о матери, гнобила меня в детстве… Материнской ласки не знал… Тепла родительского… Читаю «Пятидесятый псалом», дохожу до слов «…и во гресех роди мя мати моя», обязательно про мать подумаю. Понимаю, не о том речь в псалме, всё одно… Походил ли я на отца, залётного молодца, который обрюхатил её да был таков, а она злобу на мне срывала? Или другое что? Не знаю. Получал тумаки дома, запросто могла отвесить подзатыльник при всём классе на уроке. Жили в деревне из двух улиц, в школе одна учительница – моя мама. Всю дорогу держала меня в чёрном теле. Могла вызвать к доске в любой момент. Ни к кому другому так в классе не цеплялась. Учился на одни трояки. Редко четвёрка промелькнёт.
Во втором классе уговорил, мама меня стригла, не наголо оболванить, как обычно, а чубчик оставить. Для деревни причёска на уровне модельной. Дома не мог мимо зеркала пройти, чтобы не полюбоваться собой: голова не лысой тыквой на плечах, украшает вихрастый чубчик. Недолго довелось красоваться перед зеркалом. На уроке чистописания мама идёт по ряду, я вывожу «коза». Она остановилась за моей спиной, чувствую – контролирует. Написал «коза», а вместо того, чтобы перейти к следующему слову, добавил на автомате два лишних «за», получил в сумме страшное животное – «козазаза». Мама схватила за чубчик и как рванёт… В глазах потемнело от боли, а добрая половина моей красоты осталась у неё в руке… Швырнула клок волос на тетрадку с этой самой «козазазой» и пошла к доске. Стыдно, обидно. Вечером ручной машинкой остатки чуба сняла. Опять голова превратилась в лысую тыкву.
Когда потом кричал ей в лицо: «За что, за что гнобила меня в школе?!» – оправдывалась: «Из тебя ничего не получилось бы путного, одно озорство в голове всю дорогу». Последним хулиганом, на одни гадости способным, точно не был. В пятом классе уехал в интернат и передовиком оказался: читал лучше всех, по математике – лучше всех, писал грамотнее всех. Года через два снова съехал на трояки, но это от вольницы – сам себе хозяин. На двойки всё одно не скатился. В техникум поступил, стипендию всегда получал.
Ленин был для неё божеством. Твердила, надо брать пример с Владимира Ильича. Ещё один случай. В воскресенье утром проснулся, класс второй или третий, в школу не идти, за окном мороз, а от печного бока тепло идёт, лежу себе, она: «Ленин в детстве никогда не валялся в постели, стоило проснуться, сразу выскакивал из-под одеяла и делал зарядку». Дома, в школе повторяла: «У Ленина учёба всегда стояла на первом месте, вовремя делал уроки, выполнял все задания, учился на “отлично”, только по «Закону Божьему» была четвёрка. А зачем ему этот закон? Он прекрасно знал: никакого Бога нет».
Заставляла учить стихи про Ленина, как сейчас помню – зубрил «Ленин и печник».
Как я злорадствовал в девяностые годы, подбирая статьи про Ленина и его окружение. Для неё собирал. Приеду, швырну на стол тот же «Огонёк»: «На, читай, что творили твои коммунисты-ленинцы! Твердила нам “животных Ленин любил, кошечек да собачек”, а он людей сотнями тысяч уничтожал! Читай-читай! Крестьян, интеллигенцию, церковнослужителей, казаков под корень! Вот кто враг народа! Немецкий прихвостень!» Она растерянно моргала глазами, для неё раз в газете написано, значит, правда. А я с остервенением ору, наезжаю, будто она виновата.
Нашёл крайнюю. Приеду, напылю, нашумлю. В последний год из ума стала выживать… Никуда не денешься – надо забирать. Продал её дом в деревне, купил в нашем посёлке на соседней улице полдомика. Еды принесу, а она забьётся от меня под кровать. Не соображает. Вытащу, да наподдам. Бил, чё там скрывать. Будто битьём можно ум вернут. Дитё и дитё стала. Мне бы, дураку, взять в толк – всё, другой мать не будет. Нет, я от неё требую, как от нормального человека. Как-то прихожу, а она рисовую кашу, что принёс утром, всю по полу размазала. В злобе схватил скакалку, на вешалке висела, и протянул по спине несколько раз. Дурак! Какой дурак! Не понял, что это мне испытание на любовь, терпение, разумение… Не выдержал… Потом догадался женщину нанять, отдавал мамину пенсию, та ухаживала. Но смерти её не ждал, на что-то надеялся… Мне как по башке дубиной дали, когда умерла. До того стало невмоготу…
Дождь прекратился. Над нами ещё стояли тучи, но за Иртышём проглянуло солнце. На ближайшие дни синоптики обещали летнюю погоду, хотелось верить, горячее солнышко возьмёт своё, не в замочную скважину будет выглядывать с небосклона, а вольно ходить по чистой синеве. Двигатель заурчал, Николай развернул машину в сторону посёлка.
«После случая на кладбище, – рассказывала матушка, – я взялась за Николая, начала ему говорить, что надо каяться в грехе, просить прощения у Бога. Перед матерью опоздал виниться, теперь твой сыновий долг молиться за спасение её души. И каяться перед Богом за свой тяжкий грех – не почитание родителей. Говорила о необходимости исповеди, причастия. Твердил обычное в таких случаях: “Как это священнику, чужому мужику рассказывать о себе? Он, поди, тоже не святой”. Предложила поехать на исповедь в монастырь, если нашему батюшке не хочет исповедоваться. В обители, говорю, тебя никто не знает и ты никого. Вместе поедем. Не сразу согласился, долго думал, в конце концов сказал: “Едем!” Мучила его эта боль, да и сейчас мучит. У отца Иллариона после исповеди спросила: “Ну и как?” Он покачал головой: “Да уж субъекта ты мне привезла”».
Я попросил Николая показать церковь. Заодно и посёлок. Мы въехали на просторную улицу с ладными, ухоженными домами, справа и слева от дороги тянулись широкие ленты газонов. Трава на них, как отава на покосном лугу у Иртыша, радовала свежей зеленью. Не бродили по улицам свиньи, не паслись гуси. Без хрюшек село смахивало на коттеджный посёлок. В советские времена такой вид в Сибири имели немецкие деревни.
Церковь была окрашена в весёлый небесно-синий цвет.
– Тут был тихий ужас до матушки, – доложил Николай перекрестившись. – Когда она приехала, церковь занимала половину бывшего клуба. Священник жил в городе, в субботу приедет, вечернюю службу отслужит, в воскресенье литургию – и был таков до следующей субботы. Церковь ещё поддерживал, а вторая половина клуба стояла заброшенной, отопление обрезано. Прилегающей территорией тоже никто не занимался. Сколько машин мусора матушка вывезли… Свалка и свалка была.
Зашли в церковь, пол шёл под уклон, когда-то стелили его под кресла зрительного зала. Показывали здесь кино, выступала сельская самодеятельность.
– Пол я перестилал, половину плах поменял, а лаги не стал трогать, отличные лаги, так что уклон остался.
Мы прошли во вторую половину бывшего клуба. В своё время матушка убедила владыку устроить здесь православный летний лагерь для детдомовцев. Владыка благословил, а дальше делала всё сама – искала жертвователей, строителей… Николай показал мне две большие спальные комнаты с двухъярусными кроватями, кухню, просторную трапезную. Везде по стенам большие иконы – среди них и вышитые и полиграфической печати. На южной стене трапезной фотографии детей. Вот встреча владыки, служба в церкви, дети-алтарники, крестный ход…
Через боковую дверь Николай вывел меня в церковный двор. Он утопал в цветах. Розы, шафраны, флоксы, бархотки, петуньи… В глубине двора притчевый, из белого силикатного кирпича, домик.
– Матушка здесь жила, она и строила. Я стелил полы, электропроводку делал. Церковь тоже матушка до ума доводила. Деньги нашла, я поменял всю электропроводку, новую систему отопления поставил. А цветник этот – матушкина работа. Как уехала, жена моя подхватила эстафету. Дома на неё ворчу, зачем ерундой заниматься. На церковную территорию мои наставления не распространяются, поэтому развернулась вовсю. К церкви равнодушна, я не лезу, да и не умею объяснять, может, цветы помогут.
Спросил у Николая, где стоял старый храм. Он показал рукой на север:
– Через два дома.
Перед поездкой к Николаю позвонил матушке, она в разговоре поведала историю, услышанную от старожилов: ретивые комсомольцы-атеисты при закрытии церкви в 1937 году сбрасывали иконы со стен, вырывали из киотов и иконостаса, беснуясь, швыряли образа на пол храма и плясали на них.
Николай добавил:
– Тётя Нюра Васянина, самая пожилая наша прихожанка, в девчонках видела те пляски, сама не плясала, но видела.
Николай поднял с пола клочок бумажки.
– Ты знаешь, – посмотрел мне в лицо, – лет пятнадцать назад я бы и сам мог сплясать на иконах. Трезвым-то нет, а пьяным, скажу честно, не исключаю… Во всяком случае, пляшущих не остановил бы. Это точно.
Вечером Николай подвёз меня к трассе, я сел в маршрутку, по дороге почувствовал лёгкое першение в горле. Ноги-таки застудил хождением по мокрой траве. Надо оперативно принять контрмеры, дабы не получить ангину или бронхит. Из дома позвонил Николаю, доложил о благополучном прибытии на базу. Посетовал на своё легкомыслие – не ту обувь выбрал для поездки на село. Николай посоветовал ноги попарить в горячей воде, но главное – почитать вслух Псалтирь:
– Матушка как-то надоумила. Я тебе скажу, испытал на себе – помогает. Не поленись, почитай. Только обязательно вслух.
