Сергей Николаевич Прокопьев
Купола в солнечном просторе
Под Вербное Воскресенье
Мать Ангелины, Елена Архиповна, была из натур оригинальничающих. И происхождением не из князей, а поди ж ты… К имени дочери подошла с позиции, дескать, Тань, Ань, Надь и Светок с Лидками без того пруд пруди, надо позаковыристей. Остановилась на Айседоре. Перед официальной регистрацией дитяти похвасталась своему отцу, вот, дескать, как звучно наречём внучку! Это не какая-нибудь Тонька или Зинка. Дедушка новорожденной задохнулся от негодования.
– Ты, Лена, совсем спятила? В будке у нас сука Найда, а в доме внучка Айседора!
– Папа, при чём здесь Найда? – вспыхнула молодая мамаша.
– При том, что не майся дурью! Назови Марией в честь моей мамы, твоей бабушки!
– Ага, будут дразнить: Маша с «Уралмаша»! Или – Манька с трудоднями!
– А её буду звать Айседурой! Маму мою, будет тебе известно, никто не дразнил, наоборот – с уважением относились. Прислушивались, что Мария Михайловна скажет!
– До революции «Уралмаша» с трудоднями не было! – ввернула свой аргумент дочь.
И всё же не пошла поперёк родителя. Тем более, Айседура похлеще будет Маньки с трудоднями.
Имелся запасной вариант – Ангелина. Тоже редко когда услышишь.
– Вот это ладно, – согласился отец. – В сорок третьем в прифронтовом госпитале оперировала меня Ангелина Александровна. Хороший человек.
Так наша героиня не стала Айседорой.
Мать её, всю жизнь одолеваемая занозой оригинальничания, не могла остаться в стороне, когда накрыла в девяностые годы прошлого века наши легковерные головы волна оккультизма с экстрасенсами, эзотериками и магами. Ходила на лекции, училась на курсах, получала красивые и дорогие сертификаты, пыталась лечить, но без каких-либо успехов. После смерти матери Ангелина унесёт в гараж два здоровенных чемодана книг по магии.
Матери было шестьдесят шесть лет, когда забеспокоилась: так ведь и спиться можно. И раньше не отказывалась выпить рюмку-другую, здесь не на шутку пристрастилась. Понимала, пора тормозить, пыталась остановиться, а не получалось раз и навсегда отрубить – «нет». В голове не выбиваемо сидела мысль о стограммовом кайфе. И здоровье уже не то, чтобы через день да каждый день. Жаловалась, утром порой такая тоска накатит – жить не хочется. Обратилась с проблемой к Валерии Евгеньевне, широко известной в их крае целительнице. Как говорили давно знающие её люди, поначалу отличалась скромностью в аппетитах. На вопрос «сколько я вам должен?», отвечала «сколько не жалко». Однако период неопределённости длился недолго. Валерия Евгеньевна быстро поняла – данную тему ни в коем разе не следует пускать на самотёк, человек такая натура, ему всегда жалко. Валерия Евгеньевна внесла чёткий порядок в оплату услуг. Причём, такса имела тенденцию постоянного роста. Количество клиентов увеличивалось, грех было не переводить его в рост доходов. Валерия Евгеньевна лечила, снимала сглазы, порчи, привораживала женихов, помогала бизнесменам в делах. Одним словом, лекарь широкого профиля. Настоящего медицинского образования у Валерии Евгеньевны не имелось, когда-то давным-давно окончила техникум советской торговли и всю советскую часть жизни работала по данному профилю. Профессиональные торгашеские принципы хорошо сочетались с целительскими. Мать Ангелины не говорила, сколько денег потратила на своё лечение, но судя по всему – немало.
На последний сеанс поехали вместе.
– Геля, отвези на машине, – попросила мать.
Ехать надо было в соседний городок, за шестьдесят километров. Дом у Валерии Евгеньевны выгодно отличался от соседских. Двухэтажный кирпичный особняк, выложенный плиткой двор, просторная веранда. Построен с учётом основного вида деятельности хозяйки. Отдельный вход из коридора вёл в «клинику». Там имелся кабинет для приёма страждущих, перед ним комнатка со стульями по стенам – для ожидающих своего часа.
Валерия Евгеньевна разрешила Ангелине присутствовать при сеансе. Мать легла на диван на спину, на солнечное сплетение целительница положила икону. Это был образ Казанской Божьей Матери. Ангелина не могла назвать себя экспертом по иконам, но «Казанскую» знала. Образ явно был из старинных. Возложив икону на пациентку, Валерия Евгеньевна начала произносить какие-то молитвы или заклинания. Ангелина не прислушивалась, смотрела на мать. У той краска сбежала с лица, кожа сделалась бледной, появилось выражение муки, мать начала издавать звуки, характерные при рвотных позывах.
Потом скажет, это были цветочки, на первых сеансах выворачивало наизнанку так, что вспоминать не хочется. До конца жизни упоминание о водке вызывало соответствующий рефлекс.
Правда, и жить оставалось немного.
Каким образом целительница и её недавняя пациентка загорелись этой идеей, Ангелина не знает. Вдруг позвонила мать:
– Геля, возьми кредит. Мы с Валерией Евгеньевной одну тему решили замутить. Валерия Евгеньевна говорит, дело верное. Я ей верю. Так что деньги отдам, не беспокойся. Двести тысяч надо.
Мать так и не поведала о нюансах партнёрства. Какое участие принимала Валерия Евгеньевна – осталось загадкой. Возможно, подала идею (небескорыстно), за которую мать ухватилась обеими руками. Её авантюрный нюх подсказывал, надо браться, пока никто не опередил. Москва с её деньгами, помешанностью на эксклюзиве клюнет непременно. И потекут деньги в прямом смысле слова – из грязи…
Идея заключалась в следующем. В двухстах километрах от их города имелось озеро. Это уже Хакасия. Внешне водоём на троечку с минусом, глазу не за то зацепиться. Голые берега, травой поросшие, ни кустика, ни деревца, ни кусочка песчаного пляжа. Тем не менее – большой лужей оскорбительно назвать. Каким бы ты богатырём ни был, переплюнуть или перебросить камень с одного берега на другой не получится. И всё же у случайно заехавшего путешественника картина озёрной глади и водного простора не захватит дух, не бросится он с трясущимися руками доставать фотоаппарат. Скорее всего, достанет карту в поисках более привлекательного места – края-то озёрные. И – ура! – обнаружит под боком, в каких-то шестидесяти километрах настоящий водоём – озеро Беле. Даже на плоской карте видно – не дождевая лужа. И всё же не стоит путешественнику сходу разворачивать автомобиль на Беле. Мал перед ним золотник – да не подделка.
Озеро Тус, о нём речь, издавна пользовалось у местного населения повышенным интересом во всех своих проявлениях – соль, грязь, вода. И вообще… В Мёртвом море на Священной земле можно лёжа в воде газетку читать, и в Тусе захочешь, не утонешь. Хоть газету, хоть журнал разворачивай лёжа на воде, коль на берегу чтение надоело. Как в Мёртвом море, так в Тусе не вода, а минерализованный рассол. Жажду не утолишь, зато от ста болезней. Плюс к чудодейственному рассолу грязь целебная. И ещё один плюс к двум вышеназванным. Мёртвое море без преувеличений мёртвое – ни единого живого организма, в Тусе мириады малюсеньких, что те дафнии, рачков артемия. Озеро кишит ими. В любом месте зачерпни воды в ладошку и любуйся. Отжив своё, рачки выпадают в осадок на пользу грязи и воде, а кроме того, касаясь человеческого тела, испускают микроимпульсы на благо нервной системы.
Египетская царица Клеопатра про Тус не слышала, она успешно омолаживалась солями и грязями Мертвого моря. Современные царицы (а какая женщина не считает себя царицей?) не хуже Клеопатры прибегают ко всяческим ухищрениям, тормозя процесс увядания красоты. Валерия Евгеньевна и мать Ангелины решили сыграть на этом. Приблизить Тус с его чудодейственной грязью к Клеопатрам нашего дня. Царицы, как известно, по провинциям не обретаются, исключительно столичный товар, значит, открывать косметический салон омолаживания следует в Москве или Санкт-Петербурге. Питер оставили на второй этап завоевания рынка, для начала постановили развернуться в Москве.
Даже название салона придумали компаньонки – «Клеопатра-Тус».
Мать Ангелины воспламенилась идеей. Авантюризма ей было ни занимать, как, собственно, и Валерии Евгеньевне. Где та Москва с её царицами и где то озеро с его грязями и рачками? По прямой три тысячи километров с гаком. Да гак – сто пятьдесят. Но ведь не на лошадях трястись, доставляя грязь и воду с артемией в Москву.
Ангелина берёт кредит, мать нанимает машину, едет на Тус, набирает двести литров воды, пятидесятилитровую ёмкость грязи, доставляет это богатство до ближайшей железнодорожной станции, а оттуда везёт на поезде в Москву для проведения разведки боем. Нет помещения под «Клеопатру-Тус» – не беда, нет разрешения на открытие косметического салона – ерунда, зато есть грязь – залог будущей прибыли. К ней всё приложится.
Дотошный исследователь мировой истории приведёт немало примеров, когда здоровый авантюризм давал блестящие результаты, вопреки убийственного мнения пессимистов: ничего не выйдет. Выходило. Но в нашем случае подобного не произошло. И вовсе не из-за недостаточного градуса риска у женщин. Для открытия салона потребовалось заключение специалистов о составе воды. Экспертиза показала, рачок артемия живёт всего двое суток вне озера, после чего гибнет. Вода и грязь тоже быстро теряют свои целебные свойства вне родного водоёма. То бишь, если Клеопатра захочет омолодиться Тусом, один путь – вперёд на озеро.
Мать Ангелины сообщила эту безрадостную весть компаньонке. Валерия Евгеньевна не поверила.
– Ты меня решила кинуть?! – зло выдохнула в трубку. – Зря! Учти, дорогуша, это тебе даром не пройдёт! Ты меня знаешь!
– Валерия Евгеньевна, ты что?! В мыслях не было…
Телефон ответил злыми гудками.
После того разговора от Валерии Евгеньевны пришла странная эсэмэска. С первого взгляда абракадабра, кроме начальной буквы. Мать по-прежнему жила в Москве. Вылила озёрную воду в унитаз, выбросила грязь на помойку, но в Сибирь не вернулась. В Москве чувствовала себя как рыба в воде, хорошо знала город, ранее приходилось жить в нём. Затевая проект с салоном, сняла квартиру на пару с женщиной. И не заторопилась домой, потерпев фиаско с идеей грязелечебницей. Решила пока пожить в столице. Ангелина попросила переслать эсэмэску и дала прочитать знакомому программисту.
– Тут какая-то жуть, – сказал тот. – Написано: «Воздастся тебе. Враг тебя сожрёт».
Матери Ангелина не стала говорить. Побоялась – вобьёт себе в голову. Наделялась, Валерия Евгеньевна всего лишь пугает. Хотя поговаривали, с ней лучше не связываться. Были случаи, когда целительницу обманывали с гонораром, а потом жалели о содеянном.
С матерью Ангелина общалась по скайпу. В тот день вид у неё был измождённый, жаловалась на низкое давление. И чай крепкий пила, и кофе, ничего не помогало. О «скорой» слышать не хотела, как ни настаивала Ангелина. Дескать, пройдёт, не первый раз.
На следующий день вечером за Ангелиной заехал на работу брат Артём, подвёз до подъезда.
– Слушай, – попросила Ангелина, прежде чем выходить из машины, – позвони матери, может, у тебя рука лёгкая. Весь день не отвечает. Скорее всего, телефон забыла, а сама мотается…
Артём позвонил. Ангелина услышала, телефон ответил женским голосом:
– Мама, ты чё там… – начал Артём
Затем выражение лица его резко изменилось, он несколько секунд слушал, потом бросил телефон Ангелине на колени, упал головой на руль и произнёс:
– Всё.
После этого у него случился спазм голосовых связок. Мотал головой, вращал глазами, пытаясь что-то сказать. Ангелина заставила брата подняться к ней в квартиру, накапала валерианы.
Заговорил Артём только на следующий день и то сначала шёпотом.
После того, как Ангелина переговорила с матерью по скайпу, той стало совсем плохо, началось внутреннее кровотечение. Женщина, с которой мать снимала квартиру, звали её Альбина Ивановна, вызвала «скорую», и через пять часов мать скончалась в больнице.
При жизни мать говорила:
– Будет возможность – кремируй меня. Не хочу, чтобы черви ели. Урну с прахом к матери с отцом подхоронишь и лучше не надо!
– Уже хорошо, по ветру не просишь развеять! – не могла промолчать Ангелина.
– Ты слушай меня. Твоя ирония ни к чему! Серьёзно говорю.
– Чтобы ты да по-человечески захотела!
– Геля, сделай, как прошу. Считай это последней волей усопшего.
– Умирать собралась?
– Нисколько. Но две жизни никому не намерено. Поэтому мотай на ус. Всякое может случиться…
Тема кремации была не минутным порывом, мать поднимала её раза два-три для «мотания на ус». Получилось – другого варианта у Ангелины попросту не было из-за отсутствия денег на транспортировку гроба.
Ангелина оформила все документы, кремацию назначили на воскресенье. В Москве не было ни друзей, ни родственников, ни знакомых. Сделав все дела, почувствовала страшную пустоту. Оставаться одной в неуютной с обстановкой общежития однокомнатной квартире было невыносимо. Альбина Ивановна, с которой мать снимала жильё, куда-то ушла. Ангелина вспомнила фразу, услышанную в авиаэкспрессе по дороге из Домодедова в Москву. Рядом сидели две женщины, одна сказала другой: «В субботу пусть камни с неба валятся – пойду на всенощную в храм Христа Спасителя. Патриарх должен служить под Вербное воскресенье».
Ангелина зашла в интернет, добраться до собора было проще простого – на метро без пересадок. Доехала даже быстрее, чем рассчитывала, за час до всенощной. Подала записки. Узнала, как заказать отпевание матери. Решила сделать это дома. Народ прибывал и прибывал в храм, у многих в руках были веточки вербы, у кого-то оформленные в букеты. Верба сочеталась с розами или гладиолусами. Вспомнилось детство. Бабушка давала пару почек освящённой вербы: «Съешь-ка, моя золотая девочка, для здоровья».
На улице они бегали с вербой друг за другом:
Верба-верба-верба хлёст.
Верба хлёст – бей до слёз.
Верба синя – бьёт несильно.
Верба красна – бьёт напрасно.
Верба – бела бьёт за дело.
Верба хлёст – бей до слёз.
На службе не могла сосредоточиться на молитвах. В голову лезла всякая всячина. Ругала мать, зачем надо было затевать с салоном, не уехала бы в Москву и жила бы. В который раз думала о похоронах. Потом вспомнила Эдика. В последний раз он был у неё за два дня до смерти матери. Мать умерла в ночь на воскресенье, а он был в пятницу. Пришёл возбуждённый, жаловался на жену, начальство. Всё было плохо. Зато уходил в приподнятом настроении:
– Геля, как с тобой всегда хорошо. Будто в раю.
Зато ей было плохо…
Познакомились почти сразу, как Ангелина развелась с мужем. В мае развелась, а в июле подруга пригласила на шашлыки… Там и закрутилось у неё с Эдиком. Через два месяца приехал к ней с цветами, с шампанским и… чемоданом. У него была дочь, ровесница дочери Ангелины, обе учились в третьем классе. Он частенько брал свою дочь на воскресенье и тогда они вчетвером ходили в аквапарк, или зверинец, или в кино, а то ехали на дачу. Её и его дочери сдружились, дочь Ангелины была выдумщицей всяких игр и любила верховодить, дочь Эдика подчинялась. Эдик жил у Ангелины десять месяцев, а потом вернулся в семью. Однако продолжал приходить два-три раза в неделю. И она не могла ничего с собой поделать.
– Ты знаешь, – говорил Эдик, – переступаю порог твоей квартиры и я на седьмом небе. Душа ликует. Другая планета, другой мир, где всё хорошо. А ухожу от тебя, закрываю за собой дверь и возвращаюсь на серую землю.
Ей тоже было хорошо с ним. Но иногда хотелось выть после его ухода. Она металась по квартире. Останавливалась у окна, отдёргивала штору, невидящим взором смотрела на соседний дом, бежала в ванную, смывала слёзы холодной водой, падала на диван, чтобы тут же вскочить… Внутри всё клокотало: почему у неё так? Почему? Отчего вся эта неустроенность?!
Они не могли быть вместе, и друг без друга не могли.
Она звонила ему: «Больше не приходи!» Он выжидал какое-то время, приходил, она не прогоняла.
Летом исполнится шесть лет, как длятся их отношения. Она прекрасно помнит дату знакомства – седьмое июля. Как говорили в детстве: Иван Купала – обливай кого попало. Великовозрастная компания вспомнила детство. Черпали из детского бассейна кружками и бегали друг за другом, обливаясь… Эдик норовил плеснуть ей за шиворот блузки…
Патриарх произнёс проповедь, служба окончилась, начали раздавать освящённую вербу. Каждый получал по веточке, Ангелина попросила коротенькую – далеко везти. И услышала за спиной диалог: «Куда это народ повалил?» – «На исповедь». Ангелина, недолго думая, решила: «Мне тоже надо». И встала в хвост длинной очереди. Подруга, с которой вместе работали, не один раз говорила: «Как это ты, взрослая женщина, у тебя дочь растёт, а ты живёшь без исповеди, причастия!»
Очередь двигалась медленно, очень медленно. Ангелине некуда было торопиться. В квартиру, в которой несколько дне назад умирала мать, ей страшно не хотелось возвращаться. Наконец оказалась в шаге от священника, было ему за пятьдесят, аккуратная борода, длинные волосы. Сердце заколотилось, когда накрыл епитрахилью. Ангелина представилась, что приехала из Сибири…
– Зачем? – спросил священник.
– Мама жила в последнее время Москве, скоропостижно умерла, но я хотела сказать о другом.
Начала сбивчиво, страшно волнуясь, рассказывать о связи с женатым мужчиной.
– Мой ровесник, у него дочь. У меня тоже дочь растёт, с мужем я разошлась, одинокая…
– Давно это длится? – спросил священник.
– Скоро шесть лет будет. Почти год жили вместе, потом он вернулся к жене. Но продолжает постоянно ходить ко мне. Нам и порознь плохо, и вместе не можем.
– Немедленно с ним расставайся! – сказал священник. – Ты потеряла мать, хочешь ещё потерь?
– Мама лечилась от пристрастия к спиртному, – язык не поворачивался сказать «от алкоголизма», – у знахарки-колдуньи… Та на маму взъелась по финансовым причинам…
– Только Бог знает все причинно-следственные связи, – сказал священник. – Наши грехи не только нас касаются. Ты грешишь целенаправленно, осознанно и пришла, чтобы я отпустил грех, при этом не отказываешься от него, будешь встречаться с женатым мужчиной дальше… Так не пойдёт. Мой тебе сказ. Возвращаешься домой и, не откладывая в долгий ящик, расстаёшься с мужчиной. Раз и навсегда. Потом идёшь на исповедь в свою церковь. Расскажешь священнику о своём грехе, о нашей беседе… Он будет решать, сразу допустить тебя к причастию или епитимию наложит… Я допустить к причастию не могу…
Из собора Ангелина вышла в десять часов. Город жил ночной жизнью. Горели фонари, машины летели с включёнными фарами. На душе было скверно. Ангелина спустилась в метро. В руках держала сумочку, из которой торчала веточка вербы. Её вершинку густо облепили нежные пушистые шарики. По сей день, вот уже более пяти лет она стоит на кухне в узкой хрустальной вазочке. Почкам ничего не делается, они всё также крепко сидят на засохшем прутике.
Поезд с грохотом и свистом мчался по подземной Москве, прошивая огромный город с юго-запада на северо-восток. Мать снимала комнату в районе Преображенской площади. Подлетая к очередной станции, состав тормозил, врываясь в освещенный вестибюль, останавливался, впускал-выпускал пассажиров, снова набирал ход, с каждой минутой приближая её к комнате, куда страшно не хотелось возвращаться. Так бы ехать и ехать. В ушах стояли слова священника. Он сказал то, о чём много раз думала – прекратить отношения. Все эти годы надеялась: настанет момент, он придёт и останется навсегда. Надеялась и знала – не будет этого. Ясно как белый день – не придёт. Для него такое положение более чем удобно: она любовница, жилетка, в которую можно поплакаться, тихая бухта – зарулил, прошёл «сеанс релаксации» и дальше в житейское море.
За год до развода с мужем, у того тоже появилась женщина на стороне. Зазноба была моложе её на пять лет, сдувала с него пыль, потакала во всём. Это не могло ему не нравиться. Но не сразу ушёл из дома, прикидывая все за и против. У Эдика «против» перевешивали.
В вагон вошли трое молодых ребят. Весёлые, громкие, все с рюкзачками за спиной. «Студенты», – подумала Ангелина. На следующей станции вышли, унося с собой волну радостного возбуждения. Вагон был полупустой. Вошли две женщины с веточками вербы. Сели напротив.
– Со службы? – спросила одна из них Ангелину, обратив внимание на вербу, выглядывающую из сумочки.
Ангелина утвердительно кивнула.
– Где были?
– В храме Христа Спасителя.
Женщина назвала храм, где они отстояли всенощную, Ангелине название ничего не говорило.
– С праздником! – поздравила Ангелину вторая женщина.
– И вас, – попыталась улыбнуться Ангелина.
Она положила урну с прахом в ручную кладь. Другого багажа у неё и не было. На досмотре сказала об особенностях груза, что не вызвало никаких эмоций у служащей аэропорта. Ангелина поставила сумку с урной под сиденье, разместилась на нём, пристегнула ремень. Пребывала в реальной нереальности. Всё было привычно: хождение стюардесс в ярко красных форменных костюмах, попутчики, пристраивающие свои сумки в багажные отсеки под потолком. Через ряд ребёнок капризно просил пить, мать терпеливо объясняла, что скоро будут разносить напитки. Царила типичная предполётная суета, а в её сумке было всё, что осталось от мамы.
Самолёт вырулил на взлётную полосу, разогнался, взлетел. «Вот и полетели мы, мама, домой», – произнесла, глядя в иллюминатор, за которым удалялась земля. А когда через четыре часа лайнер коснулся бетонки, и, ревя двигателями, начал торможение, сказала: «Вот мы и дома, мама».
Было раннее утро, в аэропорту ждал брат Артём.
– Здесь? – взял у неё сумку.
– Да, – кивнула Ангелина.
Еще когда Ангелина была в Москве, они решили с Артёмом хоронить в день её прилета. В Москве сказали, что домой урну заносить нельзя. Могилу, пояснили, в обычном понимании копать не надо – достаточно сантиметров семьдесят-восемьдесят глубиной.
– Попроси Валеру, – сказала брату, когда звонила из Москвы, – пусть выкопает могилу, там копать-то.
Валера – друг Артёма.
– Сам выкопаю, – твёрдо произнёс Артём.
Но всё же Валеру пришлось звать на помощь. Как и просила мать, урну решили похоронить рядом с её родителями. Для Ангелины это была бабушка Анастасия, кормившая её почками освящённой вербы, и дед Архип, благодаря которому не стала Айседорой-Айседурой. Похоронив деда более тридцати лет назад, посадили рядом с могилой тонюсенькую берёзку. Прутик вымахал в высоченное дерево, которое прошило корнями землю у могил. Толстые корни лопата не брала, Артём позвонил Валере, тот приехал с топором и ножовкой. Корни вырубали, пилили… Вдобавок к ним проявилась ещё одна напасть, обрубки неудержимо сочились берёзовым соком. Как ни пытались парни замазывать их глиной, не помогало.
По дороге из аэропорта Ангелина обзвонила родственников, предупредила о похоронах. Дома приняла душ, переоделась. На кладбище приехало человек двадцать. Прежде чем опустить урну, Валера вычерпал пластиковым детским ведёрком сок из могилы, подсыпал на её дно глину. Забегая вперёд, следует сказать, когда Ангелина и Артём приехали на следующий день на кладбище, вся земля на могиле была пропитана соком.
Эдик тоже пришёл на похороны, он каждый день звонил Ангелине, пока была в Москве, и в день прилёта сделал звонок.
Артём, увидев его, грубо возмутился:
– Ты зачем притащился? Зачем? Что тебе здесь надо?
Ангелина была старше Артёма на восемнадцать лет. Тётя Таня, родная сестра матери, говорила: «Лена в сорок три года решила завести живую игрушку и родила себе Артёма». Надо сказать, Ангелине тоже досталось «поиграть» с «игрушкой».
Мать прожила с отцом Ангелины пять лет, потом ещё два раза выходила замуж. Отец Артёма был из столичных парней, в Москве в Измайлово у него была однокомнатная квартира. Однако нашли они с матерью друг друга в далёком Нижневартовске, куда оба приехали за длинным рублём. Ангелина окончила первый курс пединститута и полетела к матери посмотреть на брата, но не в Нижневартовск, а в Москву, мать там рожала. Само собой, провинциальной девушке, больше хотелось посмотреть Москву, в которой до этого бывать не приходилось. Однако мать ей такой возможности не предоставила. Она тут же собралась в Нижневартовск к мужу, оставив двухнедельного Артёма на попечение дочери. Муж отличался слабостью в вино-водочном вопросе, а тут повод из поводов: наследник фамилии родился.
– Всё равно грудного молока у меня нет, – сказала мать, – он искусственник. А тебе полезно порепетировать, не за горами свои короеды появиться. Я тебе за это пальто зимнее и демисезонное куплю, пару платьев, в долгу не останусь. Как-никак ты у меня студентка, должна выглядеть лучше всех.
Провела курс молодой мамы, как пеленать, кормить смесями, показала, где ближайшая молочная кухня.
Испугаться – такая крошка осталась на руках – Ангелина не испугалась, приходилось подолгу нянчиться с детьми тёти Тани. Но всё же не с такими малышами. Артём держался молодцом, был спокойным, редко чтобы ночью плохо спал. Мать вернулась через полтора месяца, она бы ещё в Нижневартовске осталась, да Ангелине надо было в институт.
Через год картина повторилась, Ангелина снова прилетела в Москву. Мать на этот раз не уехала, но тут же нашла себе подработку, хотя была ещё в декретном отпуске. И практически всё лето Артём был с Ангелиной. Как только каникулы у неё закончились, мать тут же засобиралась к мужу в Нижневартовск.
Дальше в жизни Ангелины происходят кардинальные изменения. Она выходит замуж, бросает институт и уезжает с мужем Николаем, тот только что окончил военное училище, в Ужур, к месту его службы. Мать тоже принимает кардинальное решение – бросает Нижневартовск, где муж начинает запиваться, и приезжает с ним и Артёмом в более тёплые края – в Сибирь к своей матери. Сделано это было для того, чтобы оторвать мужа от его друзей-товарищей-собутыльников. В Москву по этой же причине ехать не решилась. Зимой Николай идёт в отпуск, кто ж зелёному лейтенанту даст его летом, и едет с молодой женой к тёще на блины. Тёща, завидев гостей, блины заводить не стала, приняла решение не стеснять зятя своим присутствием. Оставила на попечение молодых Артёма, сама рванула с мужем в Новый Уренгой. Северный длинный рубль не давал ей покоя. Новый Уренгой как раз становился газовой столицей Советского Союза, там шло бурное строительство, требовались рабочие и всякие другие руки.
Мать уехала, Артём через два дня заболел ложным крупом. Сухой лающий кашель, сухие хрипы, одышка, губы синеют. Так что свой отпуск Ангелина провела в больнице. Но к приезду матери мальчишка был здоров.
Неудивительно, что он звал сестру мамой. Через год с небольшим после ложного крупа Ангелина с Николаем поехали отдыхать в Ялту, на этот раз лейтенанту дали возможность летом сходить в отпуск. Они сняли квартиру на двоих, но вскоре втроём гуляли по набережной. И гадать не стоит, кто был третьим. Правильно – Артём.
– Ребёнку надо укреплять организм, дышать морским воздухом, витаминизировать себя фруктами, – так говорила мать, прилетев в Ялту с Артёмом. – Пусть он пару-тройку недель побудет свами. Потом заберу.
Сама уметелила в Новый Уренгой.
Артём называл Ангелину мамой, Николая – Кока. Хозяйка квартиры, многое повидавшая за свою жизнь, тут же сделала вывод из данной странности – мать грех дочери решила покрыть и выдаёт сына Ангелины за своего, да только ребёнка не обманешь. А кто же тогда папа Артёма, если мужа мамы называет Кока? Одним словом – ребус!
Артём только в последние годы, после армии, стал чувствовать себя с Ангелиной на равных. Гордился сестрой и понимал, как непросто ей, умнице, независимой женщине мириться с двойственностью своего положения. К Эдику не скрывал неприязни. Однажды сказал… Ангелине показалось, давно решался сделать это, но боялся причинить ей боль. А сказал следующее:
– Извини, сестра, но ты какая-то не мужняя жена. Он у тебя каждый день торчит, и в то же время он добропорядочный муж, а ты ни то, ни сё… Он что так и будет всегда? Гнала бы его да нашла себе нормального мужа…
Она резко оборвала:
– Артём, дорогой, это моё дело! Не надо!
– Не надо, так не надо… Я же вижу…
– Не надо ничего видеть, сама разберусь!
Николай, бывший муж, тот, которого Артём называл в детстве Кокой, тоже пришёл на похороны, и поддержал Артёма, когда тот резко высказался в адрес Эдика. Ангелина услышала и громким шёпотом потребовала прекратить эти разговоры.
– Замолчите сейчас же! Нашли время!
Ангелина, ещё будучи в Москве, по телефону договорилась с подругой, у той было кафе, чтобы в нём провести поминальную трапезу. Эдик в кафе не пошёл.
– Всё ты, Геля, сделала хорошо! – сказала тётя Таня, когда встали из-за стола. При этом сунула ей конверт с деньгами. – Возьми-возьми, так надо. И тебе пригодятся, сколько потратила, а ещё кредит. Говорила Лене, чтобы не затевала с этой грязью. Она разве послушается когда… И ведь обжигалась много раз… Да что теперь говорить… Царствие ей Небесное…
Эдик пришёл через пять дней после похорон.
Ангелина рассказала об исповеди в храме Христа Спасителя. Выслушал, ни проронив ни слова.
– Ну что ты молчишь, Эдик?
– А что я должен говорить?
– Одним словом, либо с чемоданом приходи, либо ставим точку.
Она смотрела в окно, как он пересекает двор… В синей куртке, джинсах, на ногах коричневые туфли. Любил красивую обувь. Высокий, сильный. Обернулся, посмотрел в её сторону, на секунду замер, махнул рукой и скрылся за углом соседней пятиэтажки.
Конечно, он был дорог ей. Николай, бывший муж, по сути своей эгоист. На первом месте всегда было – я, мне, моё, для меня, «мы – офицеры!». Всё и вся должно крутиться вокруг него. Был обеспокоен прежде всего своим душевным комфортом… Не любил уступать, быть на вторых ролях. Эдик искренне заботился о ней. Десять раз позвонит, если вдруг она разболеется. Сбегает в аптеку, магазин. Обзвонит знакомых в поисках хорошего врача. Купит лекарства, продукты. И не через силу, не одалживая, не играя обеспокоенность. Это бы она сразу почувствовала…
Понимала его проблемы, дома дочь-любимица, но ведь и ей хотелось счастья…
Вот и надо разорвать заколдованный круг…
После Дня Победы Ангелина поехала на дачу. Нужно было делать огуречную гряду, готовить другие грядки. Участок под картошку Эдик ещё осенью вскопал. Остальная земля ждала лопаты. Дел невпроворот, пасха поздняя, но весна пришла рано. Соседи на первомайские выходные открыли сезон, ей было не до того.
Дачу свою любила. Тягой к земле в деда Архипа, того самого, благодаря которому не Айседора Петровна. Если бабушка Настя копалась в огороде по надобности, дед вечно что-то придумывал. Возился с клубникой, разводил новые сорта помидор, картошки. Уже еле ходил, а всё норовил выползти в огород.
– Дед, ну чё ты? – скажет ему. – Неужели я не сделаю. Лучше полежи, телевизор посмотри.
– Геля, належусь ещё, а тут на земле человеком себя чувствую. Так хорошо.
