Сергей Нечаев
Нравы Мальмезонского дворца

Новая встреча двух любовников

Ги Бретон описывает парижскую встречу Жозефины и Ипполита Шарля следующим образом:

«После двух недель разлуки они ринулись друг к другу с такой страстью, что их любовные забавы иногда прерывались самыми бурлескными эпизодами.

Послушаем Пьера Аделена:

„Как только Жозефина вышла из кареты, месье Шарль увлек ее в спальню, где для удобства в любовных забавах две кровати были поставлены бок о бок. Они приступили к делу с таким пылом, что повешенный над кроватью коврик затрясся и с шумом свалился на них. Горничная, прибежавшая на шум, отогнув ковер, увидела голых любовников, смеющихся до изнеможения. Они встали, выпутав ноги из ковра, и сразу снова ринулись друг к другу, так что горничная из скромности поспешно удалилась.

Оставшись одни, любовники взобрались на сдвинутые кровати и начали резвиться, катаясь по ней время от времени, как пара игривых щенков.

Жозефина, бравшая уроки галантных игр у мадам Тальенн, показывала любовнику сложные позиции, разжигая его любовное неистовство. Но переизбыток страсти привел к тому, что сдвинутые кровати разъехались и любовники очутились на полу.

Снова появилась малютка горничная, помогла любовникам привести ложе в порядок, после чего вернулась к своим делам.

Ничуть не обескураженные, любовники снова залезли на кровать и продолжали свое занятие, но – увы! – последовала новая катастрофа. Когда маленький капитан пылко трудился, даруя блаженство своей возлюбленной, сорвалась драпировка над кроватью и любовники оказались в темноте. На их крики снова явилась безмолвная горничная, распутала штору и исчезла”».

Возвращение Наполеона из Италии

На следующий день любовники отправились попутешествовать по окрестностям Парижа.

Генерал Бонапарт в это время, окончательно сокрушив австрийцев, подписал с ними мир в Кампо-Формио и 5 декабря 1797 года вернулся в Париж.

Историк Поль-Мари-Лоран де л’Ардеш описывает его приезд следующим образом:

«Встреча Наполеона парижанами была такова, какой он мог ожидать от народного к нему благорасположения, приобретенного громкими делами. Директория, поставленная в необходимость быть официальным отголоском общественной благодарности, скрыла свою зависть и опасения и дала в Люксембургском дворце блистательный праздник покорителю Италии…

Наполеон выступил с краткой речью, в духе тогдашнего расположения умов французского народа, и из скромности приписал Директории честь заключения мира. Но этой официальной скромности требовали от него обстоятельства, и Директория не была ею обманута.

С этой поры Наполеон на деле один заменил собой правительство республики в отношении к европейской дипломатии, сосредоточил в себе всю власть и говорил от имени Франции не то, чего хотела Директория, а то, чего требовали его собственные виды на будущее.

С самого времени похода в Италию, и особенно со времени битвы при Лоди, Наполеон начал прилагать усилия, чтобы заставить французскую политику утратить тот жесткий характер, который она приняла с самых пор ужасной борьбы 1793 года… Ему показалось, что наступило время положить конец революционному фанатизму, который он прежде считал нужным и которым сумел уже воспользоваться. В отношениях своих с королем сардинским, Папой и австрийским императором он показывал тот дух умеренности и миролюбия, который свойственен людям, поставившим себя выше требований и страстей мятежных партий. Это расположение было в особенности заметно при конференциях, вследствие которых был заключен мир в Кампо-Формио.

Он сам сказал впоследствии, уже в бытность свою на острове Святой Елены: „Начала, которые должны были руководствовать действиями республики, были определены в Кампо-Формио: Директория не вмешивалась в это дело”. И таково было существенное могущество этого человека, что Директория, которую он, таким образом, отстранил от всякого влияния на дела, присваивая одному себе всю верховную власть, сосредоточенную в ней, не только не осмелилась потребовать отчета в его поступках, но еще рассыпала перед ним, посредством своего президента, самые напыщенные комплименты.

„Природа, скупая на произведение чудес, – сказал Баррас в своей ответной речи, – нечасто рождает людей великих; но она захотела ознаменовать зарю свободы одним из этих феноменов, и величественная французская революция, дело новое в истории наций, должна была внести имя нового гениального человека в историю мужей знаменитых”.

Эта лесть, вынужденная общественным мнением от зависти, обличает высокое положение, в которое Наполеон поставил себя; и здесь нельзя не заметить, что Баррас, глава тогдашнего французского правительства, счел необходимым говорить подобным образом простому генералу, своему подчиненному, так же точно, как впоследствии и в том же самом месте говорил ему президент сената, то есть первый из его служителей».

А где мадам?

На самом деле, прежде чем явиться к членам Директории, Наполеон поехал на улицу Шантрен, переименованную в улицу Победы, чтобы обнять свою жену.

Но дом, понятное дело, оказался пустым. Пробежав по комнатам, Наполеон встретил слугу и спросил:

– А где же мадам?

Когда он узнал, что Жозефины нет в Париже, глаза ревнивого корсиканца налились кровью.

В этот момент с поклоном вошел управляющий и протянул Наполеону пачку счетов.

– Это вам, мой генерал! – сказал он.

Оказалось, что в отсутствие мужа Жозефина заново отделала и меблировала дом. Счетов было на такую сумму, что расстроенный Наполеон надолго заперся в своей комнате, приказав никому его не беспокоить.

Историк Андре Кастело отмечает:

«Жозефина приказала провести дорогостоющий ремонт. Спальня на первом этаже превратилась в боевую походную палатку из пестрой ткани, с креслами в виде боевых барабанов. Кровати на античный манер могли сближаться или удаляться, благодаря хитроумному пружинному устройству. Все было сделано по последнему слову, на заказ».

Лишь на следующий день он отправился в Люксембургский дворец, где Директория организовала в его честь пышную церемонию. Можно себе представить, что восторженные крики «Да здравствует Республика! Да здравствует Бонапарт!» не особенно порадовали его. Ну, право же, что ему было до хвалебных речей министров, членов Совета Старейшин и Совета Пятисот, чиновников самого высокого ранга, если рядом не было его Жозефины! Если рядом не было человека, которого он любил больше жизни, ради которого он и совершил все свои подвиги в Италии. Такой праздник не представлял для Наполеона никакого интереса. Более того, слушая поэмы и гимны в свою честь, он думал лишь об одном: раз Жозефины нет здесь, значит, она продолжает его обманывать и с ней надо разводиться…

Историк Десмонд Сьюард по этому поводу пишет:

«Женщины! Как они смеют обманывать меня! – негодовал он. – Да обрушатся на их головы все несчастья. Я сотру в порошок всю свору ее щенков и прихлебателей. Что до нее самой – развод, и только развод!» Он даже написал брату Жозефу: «Я страдаю от личного горя. Наконец, пелена спала с моих глаз…»

Пасынок Наполеона, Эжен де Богарне, написал, чтобы предупредить мать:

«Ты знаешь, мама, я этому не верю, но генерал действительно весьма расстроен. Тем не менее со мной он держится даже более дружески, чем обычно. Похоже на то, что он пытается доказать мне своим поведением, что дети не отвечают за прегрешения матерей».

Лишь 2 января 1798 года Жозефина прибыла в Париж, такая красивая, такая волнующая и кокетливая, и она, как всегда, нашла тысячу оправданий своему отсутствию, а Наполеон, как всегда, сам не заметил, как оказался у ее ног и все ей простил. Правильно говорят, что страсть сильнее ревности. А любовь – она, как горячка. Она делает глупыми даже самых умных людей, а слабыми – даже самых сильных. Короче говоря, «несите прочь медикамент, болезнь любви неизлечима».

Сомнительные сделки Ипполита Шарля и Жозефины

Несколько дней спустя прибыл и Ипполит Шарль, и Жозефина снова занялась устройством его дел. Она рекомендовала его в одну торговую компанию, получавшую немалые барыши, снабжая французскую армию некачественными гетрами и рубашками, скверным фуражом и негодными лошадьми. Говорят, что любвеобильная креолка получала от этой компании неплохие комиссионные.

Историк Десмонд Сьюард по этому поводу пишет:

«Жозефина, которая так и не прекратила тайком видеться с Ипполитом Шарлем, возобновила с ним свой страстный роман, как только ее внушавший ужас супруг оказался вдали от дома. Живя в основном на средства от сомнительных сделок (на которых ему и удалось сколотить себе капитал), Шарль был в восторге от того, что заново обзавелся богатой любовницей, пусть даже на девять лет его старше».

В марте 1798 года Наполеон узнал от своего брата Жозефа о делах Жозефины, а также о том, что она практически ежедневно встречается с Ипполитом Шарлем в одном из домов предместья Сент-Оноре.

Ги Бретон рассказывает:

«Разъяренный Бонапарт бросился к жене, в жестоких словах высказал все, что думает о ней, для полноты эффекта разбил цветочный горшок и ушел, хлопнув дверью.

Жозефина сразу же написала Ипполиту, предупреждая его об опасности. Письмо сохранилось. В нем звучит ненависть Жозефины к семье Бонапартов. Вот оно, со всеми особенностями стиля и орфографии:

“Жозеф имел вчера крупный разговор со своим братом. Меня стали допрашивать, знакома ли я с месье Бодэном и правда ли, что я постаралась обеспечить ему поставки для армии в Италию, и что им известно, что Шарль живет в доме месье Бодэна на улице Сент-Оноре, в доме № 100, и я хожу туда каждый день. Я ответила, что обо всем этом понятия не имею, а если он хочет развода, пусть так и скажет, зачем все эти фокусы, а я самая бесталанная и несчастная из женщин.

Да, мой Ипполит, я их ненавижу; моя любовь и нежность принадлежат только тебе; они видят, как они мне омерзительны, будучи причиной моей разлуки с тобой; они видят мою тоску, мое отчаяние. Ипполит, я покончу с собой, да, я хочу покончить свою жизнь, которая отныне для меня тягостное бремя, раз я не могу посвятить ее тебе.

Увы! Что же мне делать? Но что бы они ни делали, я не покорюсь этим монстрам…

Умоляю тебя, скажи Бодэну, чтобы он говорил, что он меня не знает; что он получил снабжение Итальянской армии вовсе не через мое посредство; чтобы он приказал портье на улице Сент Оноре говорить, что он меня в жизни не видел; чтобы он не использовал рекомендательных писем, которые я ему дала, когда он начал свои дела в Италии… Ах, я боюсь, что это Жюдье выдал нас Жозефу… Но знай, что как бы они меня не мучили, они не в силах оторвать меня от моего дорогого Ипполита, мой последний вздох будет о тебе.

Я сделаю все, чтобы увидеть тебя сегодня. Если мне не удастся, я пошлю к тебе завтра Блондэна, чтобы назначить час встречи в саду Муссо…

Прощай, мой Ипполит, тысяча поцелуев пламенной любви”».

Отправив это письмо, как утверждает Ги Бретон, Жозефина явилась к Наполеону и «осыпала его ласками, а он, как всегда, не мог перед ней устоять».

Ипполит Шарль в Мальмезоне

В мае 1798 года Наполеон опять надолго уехал из Парижа.

Историк Поль-Мари-Лоран де л’Ардеш пишет:

«Решение об экспедиции в Египет было принято. Директория не противилась исполнению этого проекта, потому что ее недальновидность, усматривая опасности одного только следующего дня, заставляла ее желать удаления знаменитого воина, и она не рассчитала, что новые его успехи послужат к большему обожанию нации и, следовательно, умножат к нему любовь народа, чего именно Директория и опасалась. Бонапарт, который один составил план экспедиции, один и занялся его исполнением и принял на себя все устройство войск, назначенных в экспедицию…

Когда Наполеона спросили, долго ли он намерен оставаться в Египте, он отвечал: „Или несколько месяцев, или шесть лет, глядя по обстоятельствам”».

Жозефина проводила мужа до Тулона. Наполеон страстно любил ее, и их расставание было самым трогательным. Предвидя опасности, предстоявшие Наполеону, они вполне могли думать, что расстаются навечно. Эскадра вышла в море 19 мая.

На самом деле, Наполеон вернется из Египта лишь 16 октября 1799 года, то есть через семнадцать месяцев.

Ипполит Шарль остался с Жозефиной в Париже, а в апреле 1799 года он обосновался в только что купленном Жозефиной Мальмезоне.

Биограф Жозефины Гектор Флейшман не может удержаться от романтических ноток в повестновании:

«Он жил в Мальмезоне как хозяин…

Из письма Эжена к матери мы узнаем, что „крепыш” принес креолке собачку, что он возил ее в Итальянскую оперу и закрытые ложи…

В Мальмезоне от флореаля до фруктилора лениво тянулись счастливые дни. Любовники, забывшие о человеке, который тем временем являл миру победы в долинах фараонов, гуляют в прекрасных тенистых садах.

А в дальнем далеке, среди пыльных вихрей пустыни, под ослепительным солнцем шла бойня. Это – сиюминутная эпопея, врезанная в эпопею прошлого, это – лавры, белые от пыли; это – смертельная усталость и смерть, сменяющая изнеможение.

А здесь, в Мальмезоне, на берегу Сены, чьи воды неторопливо движутся мимо шелестящих тополей, – весна, исполненная свежести…

Немая красота убаюкивающих вечеров…

Пурпурное солнце на закате прощается со всем живым, и начинается мистерия появления мрачного лика ночи…

Может быть, ступая по мозаичным полам своего египетского дворца, муж Жозефины вспоминает такие же вечера… Когда запах земли казался нежным ароматом неба…

Бонапарт еще не знает о мальмезонской идиллии. А когда узнает, сможет ли он уснуть в духоте египетской ночи? Будут ли в его висках стучать молотки? Будет ли он сжимать кулаки? Будут ли его глаза полны безумием? Будет ли он взывать к вероломным любовникам, блуждающим по садам Мальмезона с губами, влажными от поцелуев?»

Разговор с генералом Жюно

Наполеон конечно же узнал о мальмезонских похождениях своей жены. Уже 3 июня 1799 года ему обо всем рассказал его верный адъютант Жан-Андош Жюно.

Тогдашний секретарь Наполеона Луи-Антуан де Бурьенн свидетельствует:

«Я увидел Бонапарта, прохаживающегося одного с Жюно, как это довольно часто с ним случалось… Лицо генерала, всегда лишенное румянца, сделалось между тем, как я не мог узнать тому причины, еще белее обыкновенного. В чертах его было нечто судорожное, во взоре нечто дикое, и он несколько раз ударил себя по голове. Поговорив еще с четверть часа, он оставил Жюно и подошел ко мне. Я никогда еще не видывал его столь недовольным, столь задумчивым».

Собственно, Наполеон догадывался о проделках Жозефины и раньше. Вся его родня, начиная с матери и кончая самой младшей сестрой и невесткой, не исключая даже и Жерома, постарались, чтобы Наполеон узнал в мельчайших подробностях о жизни его жены в Париже. Но больше всех постарался Жюно.

Различные авторы излагают суть произошедшего по-разному, путаясь при этом в хронологии и деталях.

Жак Бенуа-Мешэн:

«Тем временем, Жюно получил письмо от своей семьи, в котором говорилось о том, что Жозефина открыто обманывает своего мужа, а весь Париж над этим потешается. Возмущенный, даже не представляющий той ярости, которую он спровоцирует, Жюно показал это письмо Бонапарту. Тот же был этим потрясен».

Рональд Делдерфилд:

«Его (Наполеона. – С.Н.) вера в собственную звезду и свои таланты сохранилась, но личная гордость и вера в счастливую семейную жизнь получили что-то вроде смертельного удара, когда адъютант Жюно как-то утром попросил у него частной аудиенции и вручил письмо, которое не сумели перехватить английские дредноуты. В письме содержался подробный отчет о бесстыдной связи Жозефины с Ипполитом Шарлем. Жюно, вероятно, делал это скрепя сердце. Этих мужчин связывали не только служебные отношения как главнокомандующего и его подчиненного. Они также были уже в течение пяти лет друзьями… Верность Жюно Наполеону (он всю жизнь обожал его) оказалась настолько непоколебимой, что не позволила ему сжечь письмо, умолчав о его содержании».

Ярость Наполеона была беспредельной. Он осыпал страшной бранью имя, бывшее еще вчера ему таким дорогим:

– Женщины! Жозефина! А я в шестистах милях расстояния от нее… Как она могла меня обмануть! Ну, берегитесь! Я уничтожу весь этот выводок молокососов и франтов… А с ней я разведусь… Да, разведусь! Устрою публичный, скандальный развод!

После этого Наполеон обрушился на своего секретаря Бурьенна:

– Если бы ты меня любил, то ты уведомил бы меня обо всем, что я теперь узнал от Жюно: вот истинный друг!

Гертруда Кирхейзен пишет:

«Жюно, несомненно, рассказал больше, чем он знал, а Наполеон был легковерен да к тому же не имел уже прежнего доверия к Жозефине. Впрочем, это были последние вспышки той страсти, которая в своей силе и стойкости не угасла бы никогда, если бы она нашла больше пищи на том очаге, где она зажглась».

Бурьенн начал осторожно успокаивать главнокомандующего. Возможно, он сказал ему, что подозрения Жюно были слишком преувеличены, и, чтобы сменить тему, заговорил о славе Бонапарта.

Но в ответ Наполеон насупил брови.

– Моя слава! – воскликнул он. – О! Не знаю, что бы я отдал за то, чтобы все, что я услышал от Жюно, оказалось неправдой, настолько я люблю эту женщину!

Позднее Бурьенн напишет в своих «Мемуарах»:

«Я увидел, что Жюно дозволил себе предосудительную нескромность с генералом и что если госпожа Бонапарт действительно была в чем-то виновата, то он слишком преувеличил вину ее».

Бурьенн якобы сразу нашел поведение Жюно предосудительным, нескромным, достойным порицания и даже глупым. Но интересно, что давал эти «смелые» и «объективные» оценки Бурьенн не по свежим следам, а спустя тридцать лет после описываемых событий и после смерти Жюно и Бонапарта – главных действующих лиц, способных что-либо уточнить или опровергнуть. К тому же у Бурьенна были все, в том числе и очень личные, основания ненавидеть чрезмерно правдивого и преданного Бонапарту Жюно.

Но оставим личные мотивы Бурьенна, не о нем сейчас идет речь. Очевидно, что несколько позже Наполеон взял себя в руки и ни с кем не говорил на эту тему. Жюно, впрочем, его откровения дорого обошлись.

Простодушный, желавший сделать все как лучше, Жюно не учел того, что рассказать другу о неверности его жены – отнюдь не самый удачный способ укрепления дружеской привязанности. Подобная «доброжелательность» опасна еще и потому, что она наносит удар по гордыне, задевает чувство собственной значимости и вызывает обиду и желание нанести ответный удар. Особенно у корсиканца.

Петь дифирамбы подруге друга – это вопрос склонности. Но петь дифирамбы его жене – это уже вопрос необходимости, больше того, личной безопасности. Бедный Жюно и предположить не мог, что в дружбе, как и во многом другом, нужна не откровенность, а дипломатия.

А может быть, Жюно просто думал, что объявление этой новости подтолкнет Бонапарта ускорить свое возвращение во Францию?

Эту последнюю версию категорически отвергает Сильвен Дюбьеф:

«Некоторые утверждают, что Жюно хотел этим откровением спровоцировать досрочное возвращение во Францию, другие объясняют его действия обыкновенной глупостью. Как для этого надо плохо знать Жюно! Обвинения его в махинациях лишены здравого мысла: он был к этому неспособен, достаточно посмотреть на его карьеру, чтобы в этом убедиться. Напротив, он был честным и непосредственным. А кроме того, он обожал Бонапарта».

Главное для нас здесь заключается в необратимости и непоправимости последствий тех нескольких фраз, сказанных у Аль-Ариша, которые предопределили для Жюно все последующие события его жизни (по свидетельству Бурьенна, вся беседа длилась не более четверти часа).

А.З. Манфред пишет:

«Бонапарт никогда не простил ему сказанного у Аль-Ариша. Из всех близких к Бонапарту генералов Жюно оказался единственным, не получившим звания маршала».

Вторит академику Манфреду и Ги Бретон:

«Жюно заплатил за свою бестактность. Помня о Мессудии, Бонапарт постоянно отказывался сделать его маршалом».

Собственно, эти два мнения российского и французского авторов лишь в более или менее корректной форме формулируют нижеследующее высказывание свидетеля описываемых событий Бурьенна, который писал: «Я заметил впоследствии, что он (Наполеон. – С.Н.) никогда не простил ему этой глупости; и могу сказать, почти наверное, что это было одною из причин, по которым Жюно не был сделан маршалом Франции, подобно многим из его товарищей, которых Бонапарт меньше любил, чем его. Можно себе представить, что Жозефина, узнавшая потом от самого Бонапарта о речах Жюно, не слишком много оказывала ему расположения».

К сожалению, вышеописанный эпизод стал вехой, как бы разделившей жизнь Жюно пополам – на «до» и «после». До – искренняя дружба и близость к Наполеону и, как следствие, неизменный успех и слава; после – постепенное отдаление от Наполеона, череда неудач, недоразумений и досадных поражений и, как результат, самоубийство. Верно говорят французы – в каждом деле ищите женщину…