Сергей Нечаев
Наполеон

Глава четвертая
Выдуманный «подвиг» на Аркольском мосту

Андреа Аппиани. Портрет Жозефины Богарне. 1808

Орас Верне. Сражение на Аркольском мосту. 1828

Луи Бакле д'Альб. Сражение при Арколе. 1804

Антуан-Жан Гро. Наполеон на Аркольском мосту. 1801

После успеха под Тулоном Наполеон Бонапарт нашел себе покровителей, в том числе упомянутого выше Поля Барраса. Покровительство это ему скоро пригодилось. Исключенный в сентябре 1795 года из списков армии за ослушание (за отказ войти в подчинение к генералу Гошу в войсковом подавлении мятежа в Вандее), Наполеон проживал в маленькой комнатке в Париже за три франка в неделю.

Он жил как частное лицо и сильно бедствовал, а его корсиканское сердце тосковало по домашнему очагу и по семье – обязательно с большим количеством детей.

Когда произошло восстание буржуазии и роялистов, известное под названием 13 вандемьера (5 октября 1795 года), Поль Баррас, которому Конвент поручил организацию защиты, взял себе в помощники генерала Бонапарта. Последний встретил мятежников такой убийственной картечью, что они скоро обратились в бегство, и всего через три недели под командование Наполеона уже были отданы все вооруженные силы Парижа.

Затем Баррас, сделавшийся одним из членов Директории, предполагал назначить Наполеона военным министром, но не встретил сочувствия у других директоров. Баррас же, как уже говорилось, явился посредником между молодым генералом и вдовой де Богарне, и он же устроил назначение Наполеона главнокомандующим Итальянской армией.

Главнокомандующим Наполеон был назначен через день после свадьбы, а 11 марта он уже отправился в поход, временно распростившись со своей молодой супругой.

Конечно же, старые генералы были недовольны таким назначением, но скоро вынуждены были признать превосходство военного гения Наполеона.

Итальянский поход 1796–1797 гг. покрыл этого совсем еще молодого человека славой.

Он нашел Итальянскую армию в жалком состоянии, то есть голодной и оборванной. Противник превосходил ее числом. Несмотря на это, Наполеон немедленно из оборонительного положения перешел к наступательным действиям. Его итальянская кампания была рядом блестящих успехов (при Монтенотте, Миллезимо, Дего, Лоди, Кастильоне и др.).

Историки считают первые битвы генерала Бонапарта («шесть побед за шесть дней») одним сплошным большим сражением. Основной военный принцип Наполеона вырисовался уже в эти дни: быстро собирать в один кулак большие силы, переходить от одной стратегической задачи к другой, не затевая слишком сложных маневров, а главное – бить противника по частям.

В результате австрийцы, несмотря на численное превосходство и сильное подкрепление, были вытеснены из Северной Италии.

* * *

Многие историки отмечают, что страстное корсиканское сердце Наполеона, впервые полюбившее истинной любовью, невыносимо страдало в то время в разлуке с Жозефиной. Он посылал ей в Париж письмо за письмом и практически в каждом умолял приехать к нему в Италию, чтобы разделить с ним славу и счастье.

Например, 3 апреля 1796 года он писал:

Моя единственная Жозефина, вдали от тебя весь мир кажется мне пустыней, в которой я один <…> Ты овладела больше, чем всей моей душой. Ты – единственный мой помысел; когда мне опостылевают докучные существа, называемые людьми, когда я готов проклясть жизнь, тогда опускаю я руку на сердце: там покоится твое изображение; я смотрю на него, любовь для меня абсолютное счастье <…> Какими чарами сумела ты подчинить все мои способности и свести всю мою душевную жизнь к тебе одной? Жить для Жозефины! Вот история моей жизни…

Посылая своего адъютанта Жюно в Париж для передачи Директории захваченных вражеских знамен, Наполеон в очередной раз написал Жозефине. Вот это письмо от 24 апреля 1796 года:

Ты должна приехать с ним, слышишь? Если, на мое несчастье, он вернется один, то я буду безутешен. Он увидит тебя, мой обожаемый друг, он будет дышать с тобой одним воздухом! Может быть, ты удостоишь его единственной, бесценной милости поцеловать твою щеку!

А вот его письмо от 17 июля 1796 года:

С тех пор, как мы расстались, я все время печален. Мое счастье – быть возле тебя. Непрестанно думаю о твоих поцелуях, о твоих слезах, о твоей обворожительной ревнивости, и прелести несравненной Жозефины непрестанно воспламеняют мое все еще пылающее сердце и разум. Когда освобожусь я от всех тревог, всех дел, чтобы проводить с тобой все минуты моей жизни; когда моим единственным занятием будет любить тебя и думать о счастье, говорить тебе и доказывать это? Я пошлю тебе твою лошадь; все же надеюсь, что ты скоро сможешь ко мне приехать <…>

Ах, молю тебя, открой мне какие-нибудь твои недостатки! Будь менее прекрасна, менее любезна, менее нежна, и прежде всего – менее добра! Никогда не ревнуй и не плачь; твои слезы лишают меня разума, жгут меня. Верь мне, что теперь у меня не может быть ни одной мысли, ни одного события, которые не принадлежали бы тебе.

Поправляйся, отдыхай, скорей восстанови свое здоровье. Приезжай ко мне, дабы мы, по крайней мере, могли сказать раньше, чем придет смерть: «У нас было столько счастливых дней!»

Миллион поцелуев…

Но время шло, и в практически ежедневных посланиях Наполеона Жозефине среди множества прекрасных слов любви и нежности все чаще и чаще начало проскальзывать раздражение:

Я больше тебя не люблю… Наоборот, я тебя ненавижу. Ты – гадкая, глупая, нелепая женщина. Ты мне совсем не пишешь, ты не любишь своего мужа. Ты знаешь, сколько радости доставляют ему твои письма, и не можешь написать даже шести беглых строк.

Однако, чем вы занимаетесь целый день, мадам? Какие важные дела отнимают у вас время, мешают вам написать вашему возлюбленному? Что заслоняет вашу нежную и стойкую любовь, которой вы так ему хвастались? Кто этот новый соблазнитель, новый возлюбленный, который претендует на все ваше время, мешая вам заниматься вашим супругом? Жозефина, берегись, а не то однажды ночью твои двери будут взломаны, и я предстану пред тобой.

В самом деле, моя дорогая, меня тревожит то, что я не получаю от тебя известий, напиши мне тотчас четыре страницы и только о тех милых вещах, которые наполнят мне сердце радостью и умилением.

Надеюсь скоро заключить тебя в свои объятия и осыпать миллионом поцелуев…

К сожалению, до нас не дошли письма Жозефины, которых было написано явно намного меньше наполеоновых. Но известно одно: в конечном итоге, веселившейся в Париже Жозефине не осталось ничего, как уступить просьбам и мольбам Наполеона. Отметим, что в этом решении ее еще более укрепила взбучка, которую ей устроил всесильный в то время Поль Баррас, к которому накануне в полном отчаянии прибежал военный министр Карно и объявил, что если Жозефина тотчас не отправился в Италию, то генерал Бонапарт грозится бросить Итальянскую армию и возвратиться в Париж.

* * *

А теперь – очень важный эпизод этой кампании. Шел ноябрь 1796 года. Армия, руководимая молодым генералом Бонапартом, завязла в боях с австрийцами на северо-востоке Италии. Обе стороны несли большие потери, но отступать было нельзя, иначе можно было бы потерять плоды предыдущих побед.

4-го числа, совершенно некстати, французский генерал Вобуа был оттеснен к Риволи, а 12-го потерпела неудачу и дивизия генерала Массены, которая после этого поспешно отошла к Вероне.

В этот момент Наполеон принял решение осуществить рискованный маневр и обойти австрийцев с юга, переправившись через реку Адидже возле Ронко. Наиважнейшим пунктом в этом замысле стал так называемый Аркольский мост через реку Альпоне, преодоление которого позволило бы зайти противнику в тыл.

Первая атака моста, произведенная 15 ноября, оказалась неудачной. Войска дивизии генерала Ожеро были отброшены, но и контратака австрийцев быстро захлебнулась. И сложилась патовая ситуация: французские и австрийские войска стояли друг против друга, разделенные бурными водами Альпоне.

В этой критической обстановке Наполеону необходимо было чудо. И вот тут-то он якобы и решился на то, чтобы встать во главе охваченных нерешительностью войск и личным примером увлечь их за собой.

Произошедшее там широко известно, как подвиг, совершенный Наполеоном на Аркольском мосту 4 (15) ноября 1796 года.

Он широко освещен в исторической литературе, причем чем позднее повествования, тем они живописнее и романтичнее. Приведем лишь некоторые из них.

Вот что писал в своей «Истории императора Наполеона» Поль-Матье Лоран (Лоран де л’Ардеш): «В сражении под Арколем случилось, что Наполеон, заметив минутное замешательство своих гренадеров под страшным огнем неприятельских батарей, расположенных на высотах, соскочил с лошади, схватил знамя, кинулся на Аркольский мост, где лежали груды убитых, и вскричал: “Воины, разве вы уже не те храбрецы, что дрались при Лоди? Вперед, за мной!” Так же поступил и Ожеро. Эти примеры мужества повлияли на исход сражения»^[12].

Примерно ту же версию излагал и советский историк А. З. Манфред: «В ставшей легендарной битве на Аркольском мосту он не побоялся поставить на карту и судьбу армии, и собственную жизнь. Бросившись под градом пуль со знаменем вперед на Аркольском мосту, он остался жив лишь благодаря тому, что его прикрыл своим телом Мюирон: он принял на себя смертельные удары, предназначенные Бонапарту»^[13].

Совсем немного отличается от вышеизложенных версия Д. С. Мережковского: «После нескольких тщетных атак, заваливших мост трупами, люди отказываются идти на верную смерть. Тогда Бонапарт хватает знамя и кидается вперед, сначала один, а потом все – за ним. Генерал Ланн, дважды накануне раненный, защищает его телом своим от огня и от третьей раны падает к ногам его без чувств; защищает полковник Мюирон, и убит на его груди, так что кровь брызнула ему в лицо. Еще минута, и Бонапарт был бы тоже убит, но падает с моста в болото, откуда только чудом спасают его гренадеры. Мост не был взят. Значит, подвиг Бонапарта бесполезен? Нет, полезен в высшей степени: он поднял дух солдат на высоту небывалую; вождь перелил свою отвагу в них, как переливают воду из сосуда в сосуд; зажег их сердца о свое, как зажигают свечу о свечу»^[14].

* * *

Подобные описания, почти поэмы, можно было бы продолжать и продолжать, но все они похожи одно на другое, как две капли воды. Однако зададимся вопросом, откуда взялась информация о том, что Бонапарт схватил знамя и увлек за собой солдат на Аркольский мост?

Заглянем в воспоминания самого Наполеона об Итальянской кампании, написанные им «от третьего лица».

Наполеон пишет сам о себе: «Но, когда Арколе устоял против ряда атак, Наполеон решил лично произвести последнее усилие: он схватил знамя, бросился на мост и водрузил его там. Колонна, которой он командовал, прошла уже половину моста; фланкирующий огонь и прибытие новой дивизии к противнику обрекли и эту атаку на неудачу. Гренадеры головных рядов, покинутые задними, заколебались. Однако, увлеченные беглецами, они не хотели бросить своего генерала; они взяли его за руки, за платье и поволокли за собой среди трупов, умирающих и порохового дыма. Он был сброшен в болото и погрузился в него до пояса. Вокруг него сновали солдаты противника.

Солдаты увидели, что их генерал в опасности. Раздался крик: “Солдаты, вперед, на выручку генерала!” Эти храбрецы тотчас же повернули беглым шагом на противника, отбросили его за мост, и Наполеон был спасен.

Этот день был днем воинской самоотверженности. Ланн <…> примчался к бою из Милана. Став между неприятелем и Наполеоном, он прикрыл его своим телом, получил три ранения, но ни на минуту не хотел отойти. Мюирон, адъютант главнокомандующего, был убит, прикрывая телом своего генерала. Героическая и трогательная смерть!»^[15]

Вот, оказывается, откуда идет информация о том, что Наполеон «схватил знамя, бросился на мост и водрузил его там». Вот откуда идет информация о том, что адъютант Жан-Батист Мюирон погиб, «прикрывая телом своего генерала». А главное, как удобно: две красивейшие легенды в одной!

* * *

Кстати, 11 (22) ноября 1796 года Наполеон написал своей Жозефине из Вероны:

Я ложусь в постель, моя дорогая Жозефина, а мое сердце хранит твой обожаемый образ и удручено болью оттого, что я столь долго нахожусь вдали от тебя. Но я надеюсь, что через несколько дней я буду более счастлив и смогу к своему удовольствию представить тебе доказательства той любви, которую ты мне внушаешь. Сегодня мы разбили противника. Мы взяли тысячу пленных и потопили более 300 человек в Адидже; надеюсь, что через несколько дней все решится. Ты мне больше не пишешь. Ты больше не думаешь о своем добром друге, жестокая женщина. Разве ты не знаешь, что без тебя, без твоего сердца, без твоей любви для твоего мужа нет ни покоя, ни счастья, ни жизни? Я с печалью ложусь в постель…

И уже буквально на другой день начала создаваться наполеоновская мифология. Более конкретно – Наполеон, «создавая историю», позаботился о ее увековечении в произведениях искусства. В частности, о своем подвиге на Аркольском мосту он заказал картину художнику Антуану-Жану Гро, ученику знаменитого Давида. Картина эта размером 1,30×0,94 м была написана, она выставлена в Версальском музее, а ее эскиз – в музее Лувра. На эту же тему были созданы множество картин и гравюр, и все они служат одной только цели – увековечению Великого Подвига Великого Наполеона.

Историк Пьер Микель в своей книге, носящей недвусмысленное название «Измышления Истории», в связи с этим пишет: «Продюсеры и режиссеры признали бы в будущем императоре своего. Не сумев, вопреки желанию, стать творцом своего века, Наполеон стал романистом, художником своей собственной исключительной авантюры. Возжелав перенести на холст – экран той эпохи – пример, иллюстрирующий его зарождающуюся славу, Бонапарт поручил молодому художнику Антуану Гро создать произведение. По мнению молодого двадцатишестилетнего генерала, только такой же молодой художник – а Гро было двадцать лет – мог при помощи своей кисти передать то, что генерал испытывал во время этой кампании. Ему не пришлось долго искать творца. Гро сам был ему вскоре представлен в Милане Жозефиной, повстречавшей его во время своего путешествия в Италию. Бонапарт проникся симпатией к молодому человеку, искусство которого ему понравилось. Как и обычно, Бонапарт направил свои пожелания Гро, которому оставалось лишь провести несколько сеансов позирования, позволившие ему наиболее достоверно представить модель в наиболее естественном состоянии, которое одновременно было бы и наиболее символическим, и наиболее убедительным. Таким образом, в наше подсознание пришла картина героя в униформе республиканского генерала, орлиным взором взирающего на идущих за ним солдат (которых, однако, не видно), с развевающимися на ветру волосами, затянутого великолепным трехцветным поясом и размахивающего знаменем, открывающим ему дорогу в будущее»^[16].

Затем Наполеон на Аркольском мосту был многократно воспроизведен другими художниками: Антуаном-Шарлем-Орасом Верне, Огюстом Раффе, Луи-Шарлем Рюоттом, Фредериком-Теодором Ликсом и др.

Пьер Микель отмечает, что Наполеон с простреленным трехцветным знаменем в руках, ведущий за собой войска, «воспроизводился в десятках экземпляров на гравюрах, на фарфоре и т. д. Славная судьба для эпизода, не являвшегося таковым».

Вывод этого историка однозначен: Наполеон умышленно создавал свою легенду, и создание это «происходило ценой таких вот приближений и подобного рода маленьких натяжек».

А вот мнение историка Тьерри Ленца: «Наполеон понял выгоду, которую можно извлечь из уготовленной ему судьбы. С самого начала <…> он начал реконструировать свою карьеру»^[17].

* * *

У более обстоятельных исследователей Итальянской кампании Наполеона Бонапарта восторгов по поводу его поведения на Аркольском мосту уже было значительно меньше.

В частности, Дэвид Чандлер в своей знаменитой книге «Военные кампании Наполеона» пишет: «В один из моментов отчаявшийся Бонапарт схватил трехцветное знамя и повел солдат Ожеро в новую атаку на Аркольский мост, но в критический момент, когда успех еще не был предопределен, неизвестный французский офицер обхватил своего главнокомандующего, восклицая: “Генерал, вас убьют, а без вас мы погибнем; вы не пойдете дальше, вам не место там!” В этой суматохе Бонапарт упал в воду и был спасен своими преданными адъютантами, вытащившими в безопасное место своего мокрого главнокомандующего под угрозой штыков австрийской контратаки»^[18].

Ему вторит профессор Вильям Миллиган Слоон: «Когда знаменосец был убит, Бонапарт подхватил знамя и собственноручно водрузил его на мост. Французские гренадеры ринулись было вперед, но, встреченные дружным залпом кроатов, смешались, были опрокинуты ударом в штыки и отхлынули назад, причем увлекли с собой главнокомандующего. Неловко своротив в сторону, Бонапарт завяз в болоте, из которого выбрался живым лишь благодаря тому, что гренадеры в четвертый раз бросились в атаку»^[19].

* * *

Крайне важными в установлении истины представляются «Мемуары» Огюста-Фредерика де Мармона, непосредственного участника Аркольского сражения (позднее – маршала, а в то время полковника и адъютанта Наполеона Бонапарта).

Разберемся сначала с «подвигом» генерала Ожеро, отмеченным Лораном де л’Ардешем и некоторыми другими историками. Об этом Мармон пишет следующее: «Дивизия Ожеро, остановленная в своем движении, начала отступать. Ожеро, желая подбодрить свои войска, схватил знамя и пробежал несколько шагов по плотине, но за ним никто не последовал. Вот такова история этого знамени, о котором столько говорили, что он, якобы, перешел с ним через Аркольский мост и опрокинул противника: на самом деле все свелось к простой безрезультатной демонстрации. Вот так пишется история!»^[20]

Действительно, именно так, к сожалению, пишется история. А ведь по итогам своих же собственных отчетов о сражении (Наполеон, понятное дело, ничего об этом писать и не думал) Ожеро получил памятное Аркольское знамя, которое после его смерти было передано его вдовой в музей артиллерии, где оно до сих пор хранится в одном из залов.

Относительно действий генерала Бонапарта у Мармона мы читаем: «Генерал Бонапарт, узнав об этом поражении, прибыл в дивизию со своим штабом для того, чтобы попытаться возобновить попытки Ожеро. Для поднятия боевого духа солдат он сам встал во главе колонны: он схватил знамя, и на этот раз колонна двинулась за ним. Подойдя к мосту на расстояние двухсот шагов, мы может быть и преодолели бы его, невзирая на убийственный огонь противника, но тут один пехотный офицер, обхватив руками главнокомандующего, закричал: “Мой генерал, вас же убьют, и тогда мы пропали. Я не пущу вас дальше, это место не ваше”»^[21].

Как видим, Мармон четко указывает на то, что Бонапарт не дошел до пресловутого моста около двухсот метров. Так что и речи не может идти о том, будто главнокомандующий «схватил знамя, бросился на мост и водрузил его там». Во всяком случае, эта версия самого Наполеона находится в полном противоречии с версией Мармона, находившегося рядом.

Далее Мармон пишет: «Я находился впереди генерала Бонапарта, а справа от меня шел один из моих друзей, тоже адъютант главнокомандующего, прекрасный офицер, недавно прибывший в армию. Его имя было Мюирон, и это имя впоследствии было дано фрегату, на котором Бонапарт возвращался из Египта. Я обернулся, чтобы посмотреть, идут ли за мной. Увидев Бонапарта в руках офицера, о котором я говорил выше, я подумал, что генерал ранен: в один момент вокруг него образовалась толпа. Когда голова колонны располагается так близко от противника и не движется вперед, она должна отходить: совершенно необходимо, чтобы она находилась в движении для избежания поражения огнем противника. Здесь же беспорядок был таков, что генерал Бонапарт упал с плотины в заполненный водой канал, в узкий канал, прорытый давным-давно для добычи земли для строительства плотины. Луи Бонапарт и я бросились к главнокомандующему, попавшему в опасное положение; адъютант генерала Доммартена, которого звали Фор де Жьер, отдал ему свою лошадь, и главнокомандующий вернулся в Ронко, где смог обсушиться и сменить одежду»^[22].

Очень любопытное свидетельство! Получается, что Наполеон не только не показал со знаменем в руках примера мужества, повлиявшего на исход сражения, но и создал (пусть, невольно) в узком дефиле беспорядок, приведший к дополнительным жертвам. Атака в очередной раз захлебнулась, а насквозь промокшего главнокомандующего поспешно увезли в тыл.

Относительно всего этого Мармон делает следующий вывод: «Вот история знамени, которое на многих гравюрах изображено в руках Бонапарта, пересекающего Аркольский мост. Эта атака, простое дерзкое предприятие, также ни к чему не привела. Единственный раз во время Итальянской кампании я видел генерала Бонапарта, попавшего в реальную и большую опасность для своей жизни»^[23].

Полковнику Мюирону Мармон посвящает всего одну фразу, утверждая, что «Мюирон пропал без вести в этой суматохе; возможно, он был сражен пулей и упал в воды Альпона». И здесь Мармона трудно упрекнуть в предвзятости. Жан-Батист Мюирон был его другом детства, так что умышленно принижать его заслуги у Мармона не было никакого резона. Скорее всего, Мюирон, действительно, пропал без вести в возникшей сутолоке. Он был честным и храбрым офицером, он погиб от австрийской пули и, по мнению Мармона, совершенно не нуждался в каких-либо вымышленных легендах.

Как видим, с самого начала своей военной карьеры Наполеон начал приукрашивать отчеты о своих победах, очень часто приписывая себе то, чего не было вообще, либо то, что совершали совершенно другие люди.

* * *

Генерал Франсуа Роге, бывший в Италии командиром батальона, вспоминает: «Батальону был дан приказ атаковать Арколе <…> Мы двинулись вперед с генералом Гарданном во главе. Мы встретили Бонапарта на выходе дороги на мост, и солдаты приветствовали его криками: “Да здравствует Республика!” – “32-я полубригада, мне приятно вас видеть”, – отвечал главнокомандующий. Батальон бросился на мост. Там мы столкнулись с отрядом кроатов. Они были застигнуты врасплох, и большинство из них бросило оружие; другие побежали к Арколе. Дефиле было недостаточно широко для беглецов; люди начали тонуть в болоте или в Альпоне. Сильная колонна венгерских гренадеров с двумя орудиями встала на мосту напротив нас; и они повергли нас в нерешительность <…> В это время появился Массена вместе с нашими двумя другими батальонами. Тогда генерал Гарданн появился на мосту один; со шпагой в руке, он поднял шляпу и закричал: “Вперед!” И тут же пал тяжело раненный»^[24].

Кому-то это может показаться странным, но в рассказе боевого генерала нет ни слова о геройском поведении Наполеона.

Сам Андре Массена (позднее – маршал) пишет об это так: «Адъютант Мюирон был убит <…> Беспорядок был полным. Солдаты бежали, чтобы укрыться от выстрелов, дамба оказалась недостаточно широкой, чтобы пропустить всех беглецов, и многие из них упали в болото, и они увлекли за собой Бонапарта, которого его брат Луи и адъютанты Жюно с Мармоном прикрывали своими телами. Вынужденный пробиваться через густую трясину, главнокомандующий, которому вскоре привели коня, увяз вместе с ним в иле. Луи удалось дотянуться до его руки, но вес тела брата увлек его самого, и тогда Мармон и еще два младших офицера, находившиеся в пределах досягаемости, бросились ему на помощь и вытащили главнокомандующего из хаоса, который его уже почти поглотил»^[25].

У адъютанта Наполеона Юзефа Сулковского читаем: «Австрийцы приложили все усилия, чтобы защитить Арколе, и место, которое сначала могло быть захвачено, вскоре стало неприступным. Ожеро попытался овладеть им в одиннадцать часов, а в полдень Бонапарт сделал еще одну попытку, но она имела не больше успеха <…> Генерал Бонапарт был сброшен в канаву бегущими, и если бы австрийцы могли знать о беспорядке, в котором находилась французская армия, они взяли бы значительное количество пленных. В одиннадцать часов вечера Арколе было захвачено, но большего результата достичь не удалось: успех оказался незначительным»^[26].

Как видим, все очевидцы говорят примерно одно и то же, и подвергать сомнению все эти свидетельства вряд ли имеет смысл.