Сергей Соловьев
Публичные чтения о Петре Великом

Аландский конгресс, на который с этой целью съехались русские и шведские уполномоченные, рушился вследствие смерти Карла XII; сестра его Упьрика Элеонора, ставшая королевою шведскою, и вельможи, захватившие власть в свои руки, понадеялись на обещания английского короля Георга и решились продолжать войну с Россиею. Английский флот действительно явился в Балтийское море, чтоб испугать Петра и сделать его уступчивее, но Петра испугать было нельзя: в глазах англичан русские высаживались на шведские берега и пустошили их. В Швеции наконец поняли, что никто не подаст им помощи против Петра, начали снова мирные переговоры, и 30 августа 1721 года в Ништадте заключен был мир, по которому с шведской стороны уступались царскому величеству и его преемникам в полное, неотрицаемое, вечное владение и собственность завоеванные царского величества оружием Лифляндия, Эстляндия, Ингрия, часть Карелии с дистриктом Выборгского лена, со всеми аппартиненциями и депенденциями, юрисдикцией, правами и доходами.

4 сентября в Петербурге сильное волнение: царь, отправившийся в Выборг, неожиданно возвращается из своей поездки, плывет и каждую минуту стреляет из трех пушек на своей бригантине; трубач трубит; что это значит?.. Наконец слышится радостное, желанное слово: мир! Толпы собираются к Троицкой пристани; съезжается знать духовная и светская. Встреченный торжественными кликами, Петр едет в Троицкий собор к молебну. Приближенные знают, чем подарить его, просят принять чин адмирала. А между тем на Троицкой площади уже приготовлены кадки с вином и пивом для угощения народа, устроено возвышенное место. После молебна на это возвышенное место всходит царь и говорит окружающему народу: «Здравствуйте и благодарите Бога, православные, что толикую долговременную войну, которая продолжалась 21 год, всесильный Бог прекратил и даровал нам со Швециею счастливый вечный мир». Сказавши это, Петр берет ковш с вином и пьет за здоровье народа, который плачет и кричит: «Да здравствует государь!» 10-го числа начался большой маскарад из 1000 масок и продолжался целую неделю.

Сильная, свежая, вечно юная природа Петра, сказывавшаяся всегда, разумеется сказалась и тут: он веселился, как ребенок. Радость была общая; особенно радовались сотрудники, более других понимавшие, в чем дело, более других потрудившиеся. Им представлялось то, что было 20 лет назад и что теперь, им представлялось то унижение, в котором была Россия после Нарвы, и то уважение, с которым расступились перед нею теперь европейские державы, чтоб дать ей почетное место среди себя. Они живо чувствовали, как в двадцать лет расширилась их умственная сфера, как они много узнали, как изменились вследствие того их понятия и взгляды, они чувствовали себя совершенно другими людьми, и на языке их невольно появлялись слова, что они перешли из небытия в бытие и что обязаны этим своему вождю, начальнику, их компании. Они поднесли Петру титул Отца Отечества, Великого Императора Всероссийского за то, что «его неусыпными трудами и руковождением они из тьмы неведения на театр славы всего света и, тако рещи, из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены». Петр отвечал им простыми словами, ибо простота – всегдашняя спутница величия: «Желаю весьма народу российскому узнать истинное действие Божие к пользе нашей в прошедшей войне и в заключении настоящего мира; должно всеми силами благодарить Бога; но, надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабе не иметь жребия монархии греческой; надлежит стараться о пользе общей, являемой Богом нам очевидно внутри и вне, отчего народ получит облегчение». Петр и по окончании знаменитой войны остался верен представлению о ней как о школе; он писал: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время (21 год) была, однако ж, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».

С 22 октября 1721 года, когда Петру поднесен был названный титул, Россия стала империею. До тех пор в Европе был один император, император Священной Римской империи, но в Европе давно уже толковали, что Петр стремился стать восточным римским императором. Петр действительно стал императором, но не восточным римским, а всероссийским, ему не было никакого дела до Рима, и он отвергнул эту бессмысленную для России, для ее истории ветхость. Он трудился для России и с Россиею, для нее и с нею он добыл императорский титул и не отлучил родной страны от собственной славы. Только в XIX веке остальная Европа покончила с трупом Римской империи, решилась похоронить его; только в XIX веке вместо Римской явились империи Французская, Австрийская, Германская. Но Петр целым веком предупредил это явление, первый в своем титуле указал начало народности. Великая благодарность великому человеку за то, что он неразрывно связал имя свое и своих преемников с именем своего народа, с именем родной страны.

18 декабря новый император торжественно вступил в древнюю столицу царей, и в Успенском соборе благодарили Бога за мир, который дал России море и окончательно определил ее новые исторические пути. И в Москве началось празднество, маскарады, фейерверки, иллюминации, езда по улицам на морских судах, поставленных на сани. Но от этих праздников в честь мира обратимся к внутренней деятельности Петра во время Северной войны и после нее.

Мы видели первых главных сотрудников Петра, видели, что самым видным лицом, первым министром в глазах иностранцев был боярин адмирал Фед [ор] Алексеевич Головин, который заведовал иностранными делами. Здесь мы видим естественную в первое время неразвитость, т. е. отсутствие разделения занятий, несколько должностей сосредоточиваются в руках одного человека. Головин – и адмирал, и министр иностранных дел, он заведывает Оружейною палатою и новоучрежденными школами. С течением времени, когда проницательный взгляд преобразователя открывал все более и более способных людей, происходит развитие, разделение занятий, различные должности передаются отдельным лицам. Петр лишился Головина в 1706 году и сильно горевал о потере «друга», ибо имел способность привязываться к достойным людям, как имел способность привязывать к себе достойных людей. По смерти Головина его должности уже разделяются: адмиралом становится Апраксин, заведование иностранными делами поручается Головкину с титулом канцлера, но еще Головин выдвинул из переводчиков Посольского приказа даровитого Шафирова, который потом при Головкине сделался вице-канцлером. Быстро выдвигается и чрезвычайно даровитый Ягужинский, которого мы видим при разных дворах с важными дипломатическими поручениями; мы уже упоминали, как благодаря правилу Петра учить своих на практике на дипломатическом поприще понятливые ученики сделались скоро мастерами. Двое Долгоруких, Григорий Фед [орович] и Василий Лукич, Матвеев, кн. Куракин, Петр Андреевич] Толстой усердно помогали Петру в дипломатической борьбе с Европою от Лондона до Константинополя; в хорошей школе не может быть недостатка в подростках, и эти подростки обозначались и окрепли при Петре; они по завещанию Петра, имея постоянно в уме и на языке имя великого преобразователя, вели русскую политику чрез первую половину XVIII века и передали ее в достойные руки, руки Екатерины II. Эти подростки обозначились в двоих братьях Бестужевых, уже занимавших при Петре очень значительные дипломатические посты; обозначился и знаменитый иностранец, который в печальные для русской народности времена внутри России искусно поддерживал русские интересы в Европе, обозначился знаменитый Остерман. Однажды на корабле, где находился государь, произошла драка между царским денщиком и молодым немцем, ведшим дневник у вице-адмирала; немец прямо пришел к царю с жалобой и с просьбою о сатисфакции; Петр сатисфакции ему не дал, сказавши: «Пьяное дело!», но наружность немца остановила его внимание; по своему обычаю он поднял у него со лба волосы, посмотрел в глаза и взял к себе для иностранной переписки. Немца звали Остерманом, он вел переговоры и заключил Ништадтский мир.

Сохранились рассказы современников о том, как поддерживалась школа, воспитывались подростки, выбирались люди. Молодые дворяне, посланные учиться за границу, возвратились и сейчас к государю на экзамен зимою в 6 часов утра; Петр со свечою в руках ползал по карте, расспрашивал их, остался доволен. Один из возвратившихся из-за границы, известный Неплюев, был определен Петром в смотрители над постройкою галер – должность, в которой он почти ежедневно видал государя. Петр заметил, что в малом будет путь, и начальствующие лица начали воспитывать молодого офицера, учить его, как служить и как сохранить расположение царя: «Будь исправен, будь проворен и говори правду, сохрани тебя Боже солгать, хотя бы что и худо было; он больше рассердится, если солжешь». Скоро Неплюев подвергся экзамену в этом искусстве. Однажды он пришел на работу, а Петр уже тут; Неплюев сильно перепугался, и первою мыслию было бежать домой и сказаться больным, но потом вспомнились наставления, и он пошел к тому месту, где находился государь. «А я уже, мой друг, здесь! – сказал ему Петр. «Виноват, государь, – отвечал Неплюев, – вчера я был в гостях, долго засиделся и оттого опоздал». «Спасибо, что говоришь правду, – сказал Петр. «Бог простит! Кто бабе не внук?» После того Неплюев получил место резидента в Константинополе таким образом, который показывает всю простоту отношений Петра к своим приближенным. У государя был обед для всей знати, также для офицеров гвардейских и морских, почему был приглашен и Неплюев. Отобедав с товарищами прежде, он встал из-за стола и отправился в ту сторону, где государь сидел еще за столом и вел такой разговор с Головкиным и Апраксиным: «Надобен мне человек, который бы знал итальянский язык, для посылки в Константинополь резидентом». Юловкин отвечал, что такого не знает. «А я знаю, – сказал Фед[ор] Матвеевич] Апраксин, – очень дельный человек, да та беда, что очень беден». «Бедность не беда, – отвечал Петр, – этому помочь можно скоро; но кто это такой?» «Да вот он за тобой стоит», – сказал Апраксин. «За мной стоят много», – возразил Петр. «Да твой хваленый, что у галерного строения», – отвечал Апраксин. Петр оборотился, взглянул на Неплюева и сказал: «Это правда, Федор Матвеевич, что он хорош, да мне бы хотелось его у себя иметь». Но потом, подумавши, государь приказал назначить Неплюева резидентом в Константинополь.

Способных людей было набрано много, но цель преобразователя состояла в том, чтоб приучить этих способных людей к деятельности сообща, в которой бы они развивали силы друг друга и сдерживали друг друга. У нас часто говорят о дубинке Петра Великого, даже иногда слышится желание, чтоб она снова явилась с своею будто бы очень полезною деятельностью. При воспитании человека в детском возрасте допускаются известные внушения, наказания, телесные наказания, но в более зрелом возрасте подобные воспитательные средства не допускаются, да и с самого начала опытные воспитатели стараются развивать в воспитанниках высшие, нравственные побуждения к добру. Петр употреблял дубинку для взрослых детей, но в то же время целая система учреждений, имевших воспитательное значение для народа, показывает, что преобразователь употреблял другие, более действенные средства к тому, чтоб вывести русских людей из детского возраста относительно общественной жизни и упразднить внешние, детские понуждения, упразднить дубинку. И мы думаем, что воспоминание об этих учреждениях и о борьбе, которую из-за них выдерживал преобразователь, будет гораздо питательнее для общества, чем воспоминание о дубинке.

Мы видели, что Петр учредил Сенат, который облек большою властию. Воспитание этого высшего правительственного учреждения, разумеется, было главною заботою Петра. «Теперь все у вас в руках», – говорил он сенаторам и этими словами напоминал им о важности их значения и соединенных с нею обязанностях и ответственности. Люди собрались для общего дела, и первое сильное искушение – потратить время в слишком долгих рассуждениях о деле и в разговорах не о деле: Петр требует от сенаторов, чтоб они не теряли времени, «понеже пропущение времени смерти невозвратной подобно. Никому в Сенате не позволяется разговоры иметь о посторонних делах, которые не касаются службы, тем менее заниматься бездельными разговорами или шутками, а главное, сенаторы должны иметь в памяти Должность свою и царские указы и дел до завтра не откладывать; как может государство быть управляемо, когда указы не будут действительны? Презрение указов равно измене и еще хуже ее, ибо, заслышав об измене, всяк остережется, а этого зла никто вскоре не почувствует, но мало-помалу все разорится… В управлении государством важнее всего хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их – не хранить, или ими играть в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в свете так нет, как у нас было, а отчасти и еще есть и зело тщатся всякие мины чинить под фортецию правды». Для ослабления этого зла Петр в начале 1722 года учредил при Сенате должность генерал-прокурора, которого он назвал оком своим и стряпчим о делах государственных. Во всех низших местах должны были находиться прокуроры, надзор над которыми поручен генерал-прокурору. Одна из главных забот Сената состояла в удовлетворении требованиям государства относительно людей, нужных для службы военной и гражданской; для облегчения Сената в этом деле учреждена была должность герольдмейстера, который имел списки всем дворянам и детям их и по первому требованию представлял людей, способных к той или другой должности.

Я употребил выражение: служба военная и гражданская; это разделение есть новость, появившаяся с Петра; древняя Россия представляла первобытное государство с резким признаком неразвитости: служба военная не была отделена от гражданской; при Петре явилось разделение должностей гражданских от военных, что и выразилось в знаменитой Табели о рангах. Мы несколько раз упоминали о целой системе учреждений, имевших воспитательное значение для народа чрез приучение его к деятельности сообща… Система эта приводилась в исполнение постепенно, и только к 1720 году образовались для отдельных ведомств коллегии, заменившие прежние приказы. Коллегия состояла из президента, вице-президента, советников и асессоров. Если и в Сенате, куда были выбраны самые способные люди, дело по его новости шло далеко не так, как бы желалось, то тем более нельзя было надеяться вначале большого успеха в коллегиях. Тяжело было приниматься за новое дело; ежеминутно вопросы: как делать? и кто будет отвечать на эти вопросы? В Сенат Петр решительно не допускал иностранцев, но в коллегии допускал. Президент необходимо был русский, но вице-президент мог быть иностранец; также из иностранцев был один советник или асессор, один секретарь. Спросят – зачем это? Неопытность русских требовала указания – как вести дело; способ ведения дел был новый, и в некоторых коллегиях самое содержание дел было новое, как, напр[имер], в Берг- и Мануфактур-коллегии.

Петр велел отправить в Кенигсберг 30 или 40 человек молодых подьячих, но до их возвращения надобно было допустить иностранцев; по незнанию русского языка иностранцы должны были вести дела чрез переводчиков – неудобство страшное! Чтоб избавиться от этого неудобства, Петр велел своему резиденту в Вене пригласить из австрийских коллегий в русскую службу чиновников славянского происхождения, чехов, моравов, которые могли бы скорее немцев выучиться русскому языку; велел пригласить в службу при коллегиях шведских пленников, выучившихся по-русски, а между тем при первой возможности старался отделаться от иностранцев при коллегиях: в 1722 году, сидя в Сенате, Петр велел президентам коллегий разобрать иноземцев – коллежских членов и указать тех, которые годны, а негодных отпустить. Легко понять, какое препятствие все эти учреждения встречали в недостатке способных людей при общем малолюдстве; в 1722 году генерал-прокурор жаловался, что еще 100 мест в управлении остаются незамещенными. Поручая герольдмейстеру приготовлять молодых дворян для гражданской службы, Петр, однако, внушал ему, чтоб он не слишком много пускал в гражданскую службу, иначе армия и флот истощатся; после этого внушения нельзя сказать, чтоб должность петровского герольдмейстера была легка.

Высшие учреждения, коллегии еще как-нибудь наполнялись людьми, но в областном управлении преобразователь вследствие недостатка людей должен был отказаться от своих любимых планов относительно коллегиальной формы и отделения суда от управления; его планы остались программою для будущего. Но Петр не хотел отказаться от другого воспитательного для народа средства, от выборов, которые он устроил повсюду в обширных размерах в гражданской и военной службе. Сверху выборы начинались с президентов коллегий, и сам Петр присутствовал при этих выборах, учил, как производить их правильно и беспристрастно: выбирал Сенат с участием генералитета, членов коллегий и 100 человек выборных из дворянства; в другие высшие чины Сенат избирал баллотировкою, в низшие назначал просто. Петр непременно хотел, чтоб выборы распространили жизнь, самостоятельное движение, общую деятельность и в областях. Как обыкновенно и везде бывает, право выбора явилось тяжелою обязанностию, от которой старались избавиться. Петр велел выбирать дворянам сборщиков податей, или земских комиссаров; дворяне начали вместо себя посылать на выборы приказчиков. Петр запретил это, предписал помещикам, а в поморских (северных) городах и в других подобных местах, где дворян нет, обывателям съезжаться к новому году для выбора земского комиссара. Если на прежнего комиссара будут просьбы, то помещики или обыватели судят его по вине, штрафуют и по экзекуции доносят губернаторам и воеводам.

Преобразователь отстаивал свои воспитательные средства, несмотря на страшные препятствия. Нам еще предстоит печальная обязанность рассказать о тех застарелых в русском общественном теле болезнях, которые вскрыл преобразователь и неумолимо и неутомимо преследовал. Борьба была тяжелая. «На душу Петру Алексеевичу, – рассказывают современники, – по временам находила такая черная туча, что он запирался и никого не допускал к себе». Но труды и страдания не пропали даром. Современники же Петра свидетельствуют, что они учились у него «благородному бесстрашию и правде». Значит, была хорошая школа, хороший учитель и хорошие ученики.

Чтение двенадцатое

В конце прошедшей беседы нашей я упомянул о внутренней ожесточенной борьбе, которую должен был вести преобразователь и которая, по выражению современников, наводила на него черные тучи, борьба не с стрельцами, не с казаками, не с башкирцами, не с вооруженною силою, которая прямо поднималась, прямо заявляла свои требования и с которою легко было бороться в борьбе открытой: борьба гораздо более тяжкая, более изнурительная шла с людьми, которых Петр призвал для новой, сильной и славной деятельности и которые по своим способностям откликнулись на призыв, принесли помощь преобразователю, но которые не поняли главного смысла призыва, значения той помощи, какой особенно требовал от них Петр. Они принесли свое мужество для борьбы со внешними врагами, способность к тяжелому труду, способность быстро приобрести знание, искусство в том или другом деле, нужном для России, но многие не принесли другого, высшего, гражданского мужества, не принесли способности отказаться от частной корысти для общего дела, способности отвыкнуть от жизни врознь, способности отвыкнуть от взгляда на службу государственную как на кормление, на подчиненных как на людей, обязанных кормить, на казну как на общее достояние в том смысле, что всякий добравшийся до нее имеет право ею пользоваться. Преобразователь твердил о государстве, заставлял присягать ему, твердил, что надобно стараться о пользе общей, ибо от этого старания народ получит облегчение; эти слова для многих были только словами, словами языка чуждого, непонятного. Борьба была тяжела, тяжелее Северной войны; не мог преобразователь быть поощрен в ней Полтавою, не мог окончить ее Ништадт-ским миром. Борьба не кончилась, но мы должны почтить труды первого учителя, благоговейно отнестись к его скорби о тяжкой борьбе с укоренившимися противуобщественными привычками.

Призывая народ к тяжкому труду, к лишениям и пожертвованиям, сберегая сам каждую копейку, Петр слышал общие глухие жалобы, что деньги, сбираемые с народа, идут не на общее дело, а по частным карманам, что народу недостает одной из главных потребностей общественной жизни – суда правого и скорого. Загремели указы, что государю известно умножение великих неправд и грабительств государственной казны, отчего многие всяких чинов люди, особенно крестьяне, приходят в разорение и бедность; указы грозили смертною казнию плутам, которые стараются только о том, как бы подводить эти мины под всякое доброе дело и несытость свою наполнять. В указах были выставлены средства, какими обыкновенно подводились эти мины, вследствие чего никто не мог отговариваться: прежде это делалось, позволялось, я не знал, что это нехорошо, запрещено теперь. Но всуе указы писать, если их не исполнять; тех, которые в их неисполнении находили выгоду, было очень много; общество не выработало нравственных средств для наблюдения за этими людьми и для их сдерживания; государство должно было взять это на себя, действовать своими средствами, единственно для него доступными при бессилии общества, при беспомощности государства с этой стороны. Учредив Сенат и поручая ему прежде всего суд иметь нелицемерный, преследовать судей неправедных и ябедников, Петр велел ему выбрать обер-фискала, человека умного и доброго, из какого бы чина ни было, который над всеми делами должен был тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, про сбор казны и, узнавши про неправое дело, звать виновного пред, Сенат, какого бы важного места преступник ни занимал. В ведении обер-фискала должны быть провинциальные фискалы и фискалы при каждой отрасли управления. И здесь, как везде, Петр поступал по своему правилу: у Сената все в руках, пусть же он выбирает обер-фискала, и выбор не стеснен, пусть выбирают из всех состояний, изо всего народа, лишь был бы человек умный и добрый; Сенат отвечал, если бы человек, получивший такую важную обязанность, оказался не умным и не добрым. Сенат не мог жаловаться, если обер-фискал обвинял самих сенаторов, и обвинял, по их мнению, несправедливо: сами они его выбрали из целого народа как человека умного и доброго. Фискалы начинают действовать, подают в Сенат свои доношения, сенаторы встречают их бранью, обзывают антихристами и плутами, на их доношения не обращается никакого внимания. Тогда фискалы обращаются к царю, вскрывают злоупотребления самих сенаторов.

Особенною деятельностию становится знаменит обер-фискал Нестеров. Издавна чрезвычайною разнузданностию отличались правители отдаленных областей, именно Сибири; теперь фискал начал дело, по которому вскрылись злоупотребления сибирского губернатора князя Гагарина, и Гагарин был казнен. Вскрылись злоупотребления по всем окраинам, в Астрахани и в новозавоеванном Ревеле, вскрылись повсюду и внутри государственной области мины, подводимые под добрые дела. Тяжелые минуты переживал Петр, когда, возвращаясь из заграничных походов в Россию, вместо отдохновения, т. е. спокойного труда по внутренним делам в кругу людей близких, доверенных, любимых, должен был испытывать сильное раздражение, получая известия о противозаконных поступках этих самых людей. Тяжелые минуты переживал Петр, когда он узнавал о незаконных поступках самого близкого к себе человека, того, кого он возвысил и обогатил больше всех, кто, следовательно, не имел уже ни в чьих глазах ни малейшего оправдания в своей алчности к обогащению, когда он узнавал о противозаконных поступках знаменитого Данилыча, Меншикова.

Меншиков по своим способностям бесспорно занимал первое место между сотрудниками Петра; особенно был он дорог преобразователю своею энергиею, своею находчивостию в затруднительных обстоятельствах, исполнительностию там, где другие колебались, тратили время в рассуждениях и перебранках или посылали за указом. Но сила развивается, не встречая препятствий, и известно, что может позволить себе человек сильный в обществе, которое не выработало сдержек для всякой силы. Необыкновенное и быстрое возвышение, любовь и доверие царя разнуздали Меншикова, он не знал пределов своим честолюбивым помыслам и своим захватам. Общество не выработало сдержек для сильного человека, он мог найти эти сдержки только в царе, и отсюда печальные столкновения Петра с человеком. которого он называл дитятею своего сердца. Первое столкновение произошло в 1711 году вследствие жалоб на поведение Меншикова в Польше во время прохода его с войском чрез эту страну. Петр проезжал через Польшу, отправляясь в турецкий поход, печальный и больной, и тут-то к усилению печали и болезни узнал о злоупотреблениях своего любимца; он писал к Меншикову: «Зело прошу, чтоб вы такими малыми прибытками не потеряли своей славы и кредиту. Прошу вас не оскорбиться о том, ибо первая брань лучше последней; а мне, будучи в таких печалях, уже пришло до себя, и не буду жалеть никого». Светлейший князь позволил себе возразить, что не велика важность, если какая безделица и взята у поляков. Петр отвечал: «Что ваша милость пишете о сих грабежах, что безделица, и то не есть безделица, ибо интерес тем теряется в озлоблении жителей». Петр указал своему любимцу и на другой страшный вред: от привычки к грабежу исчезла дисциплина в русском войске, и надобно было восстановлять ее строгостями.

Первая брань, к несчастию, не была последнею. Она, как видно, переменила уже взгляд Петра на Меншикова, царь был осторожнее, внимательнее относительно его; возвратясь из Прутского похода, во время которого Меншиков оставался в Петербурге в звании губернатора, Петр нашел злоупотребления и, отправляя потом Меншикова против шведов в Померанию, говорил ему: «Ты мне представляешь плутов честными людьми, а честных людей – плутами. Говорю тебе последний раз: перемени поведение, если не хочешь большей беды. Теперь ты пойдешь в Померанию: не мечтай, что ты будешь там вести себя, как в Польше; ты мне ответишь головою при малейшей жалобе на тебя». Меншиков не ответил головою за Померанию, но злоупотребления его по внутреннему управлению вскрывались все более и более, и прежние дружеские отношения между ним и царем исчезли навсегда; прежний шутливый, свободный, товарищеский тон писем Данилыча сменился униженным тоном провинившегося подданного пред грозным государем. Меншиков должен был выплатить огромный начет.

Но делом Меншикова не ограничивались скорбные для Петра дела, выказывавшие такое неудовлетворительное состояние народной нравственности. Один из самых даровитых и видных сотрудников преобразователя, вице-канцлер и сенатор Шафиров, был осужден на смерть, снят с плахи, сослан в ссылку за то, что в Сенате позволил себе неприличные поступки, брань с товарищами и обер-прокурором, нарушение указов, старание, чтоб брату его было выдано лишнее жалованье. По поводу этого дела Петр опять высказался в указе, что подобное поведение хуже измены, потому что ведет к уничтожению всякой дисциплины в подчиненных, к разорению людей, к падению государства. Определены были наказания за нарушение приличия в присутственных местах, за неучтивое обращение с челобитчиками. Знаменитый прибыльщик Курбатов обвинен был в злоупотреблениях и умер под судом; знаменитый фискал Нестеров, открывший столько чужих злоупотреблений, сам попался в злоупотреблениях и был казнен смертию; не перечисляем дел, ведшихся по злоупотреблениям других, менее известных лиц, или дел по менее значительным злоупотреблениям очень известных лиц. Эту тяжелую борьбу Петра с страшною болезнию взяточничества и казнокрадства очень хорошо характеризует следующий анекдот; историк не поручится, чтоб действительно был такой разговор между означенными в анекдоте лицами, но анекдот все же остается важен как выражение сознания современников о величине зла. Петр, слушая в Сенате дела о казнокрадстве, сильно рассердился и сказал генерал-прокурору Ягужинскому: «Напиши указ, что если кто и настолько украдет, что можно купить веревку, то будет повешен». «Государь, – отвечал Ягужинский, – неужели вы хотите остаться императором без служителей и подданных? Мы все воруем с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой».

Ничто так не раздражает, не выводит из себя человека сильного, как сознание, что всякая сила бессильна против тупой силы закоренелого зла. Пример кровавой борьбы Петра со взяточничеством и казнокрадством, с неуважением к обязательной одинаково для всех силе закона показывает все затруднительное положение правительства, не встречающего пособия в обществе, когда правительство самое сильное и благонамеренное связано какою-нибудь неправильностию в общественном развитии, встречает около себя немой заговор: все, по-видимому, слушается, преклоняется, трепещет, а на деле делается свое, наставления, угрозы, наказания пропадают даром. Для силы нет ничего тягостнее, как сознание бессилия, что никакими средствами нельзя ничего сделать, надобно ждать, предоставить времени лечение болезни. Понятно, что на Петра находили черные тучи, но самая черная туча нашла на него по семейному делу, по делу царевича Алексея.