Сергей Соловьев
История России с древнейших времен. Книга XIV. 1766–1772

Местмахеру поручено было объявить Остену, что императрица довольна его назначением в министры иностранных дел. Остен отвечал на это, что никогда не взял бы на себя этой должности, если б имел хотя малейшее сомнение насчет королевского желания сохранять тесный союз с Россиею. Когда Местмахер указал ему на сильных при дворе людей генерала Гелера и графа Ранцау как приверженцев Франции, то Остен отвечал на это: «Вы сами знаете хитрость и трусость первого и беспутство второго. Они не имеют участия теперь в политических делах, потому что при распоряжении военными и другими делами находятся в беспрестанных между собою ссорах, занимая Струензе нареканиями друг на друга, почему он и не может обращать большого внимания на мои дела, которые я свободно исправляю с нужным ему сообщением». «Но каков сам Струензе?» – спросил Местмахер. «Я уверен, – отвечал Остен, – что он королю и государству добра желает; но за неимением сведений в министериальных делах ни одному двору до сих пор предпочтения не отдает и, сверх того, зависит от королевы, которая, конечно, не может забыть, что она английская принцесса».

Но дела переменились к худшему по случаю смерти короля шведского. «Эта внезапная кончина, – говорил Остен, – переломила у меня и руки и ноги, ибо теперь я принужден делать пред королем по шведским делам частые и сильные представления и этим подаю графу Ранцау частые случаи истолковывать их по-своему во зло. Искренне желаю, чтоб императрица о такой нашей смуте великодушно жалела, ибо справедливый с ее стороны гнев или уничтожение голштинского дела служили бы только в пользу негодяя Ранцау, который, кроме того что французская креатура, имеет земли в Голштинии и лучше хочет находиться под общею, чем единственною, властию королевско-датского дома». В марте Местмахер писал Панину: «Продолжая со всевозможною осторожностию тайное сношение то с тем, то с другим фаворитом, стараюсь внушать, какие бедствия проистекут для Дании, если граф Ранцау долго будет делать, что хочет». 12 апреля Остену удалось настоять на решении короля, что ввиду страшного расстройства датских финансов надобно удовольствоваться переводом в Швецию задержанных за прошлый год 10000 талеров, которые и вручить в Стокгольме русскому посланнику графу Остерману. Сумма была ничтожная, но Остен радовался тому, что Ранцау не успел помешать королевскому решению. Радость, впрочем, была непродолжительна: к инструкции отправлявшемуся в Стокгольм министром Гильденкрону король собственноручно приписал продиктованную Струензе заметку, что хотя сохранение шведской вольности будет всегда существенным датским интересом, однако его величество считает для себя неприличным вмешиваться в распри и интриги между тамошними партиями, почему и повелевает Гильденкрону наблюдать совершенное бездействие (инактивность). Остен увидал здесь сильно действующие французские пружины. Местмахер увидал гораздо сильнейшее действие этих причин в следующем: датский посланник в Париже Блюм доносил о получении графом С.-Жермэном собственноручного письма от датского короля с приглашением возвратиться в Данию. Местмахер, сильно встревоженный этим известием, заметил Остену, что возвращение С.-Жермэна равно прямому объявлению, что в Дании положено настоящую политическую систему переменить и опять слепо отдаться во французские руки. Остен отвечал, что и он сильно встревожен, но думает, что фавориты сильно ошибутся, если надеются чрез С.-Жермэна утвердить свою власть: С.-Жермэн не станет повиноваться Струензе, но будет стараться его низвергнуть. На это Местмахер заметил, что не стоит для низвержения Струензе, в политических началах еще не утвердившегося, жертвовать всею Северною системою, разрушить которую С.-Жермэн поставит для себя первым своим долгом. Граф Остен сказал на это, что С.-Жермэн не противник русской системы, ибо еще во время своего выезда из Дании он писал ему, что изгнан не за то, что будто противился русскому союзу, но за то, что советовал королю не повиноваться повелениям русских посланников; притом из письма Блюма видно, что во Франции не очень довольны возвращением С.-Жермэна в Данию, из чего можно заключить о не очень большой его преданности Франции. Такое объяснение графа Остена показалось Местмахеру очень странно. Заметив это, Остен потом старался успокоить Местмахера, что Струензе объясняет дело иначе: король действительно писал С.-Жермэну письмо, где высказывал желание свое видеть его в Дании, но из этого не следует, чтоб он опять вступил в службу; приглашение сделано только для того, чтоб С.-Жермэн проживал свой пансион (14000 рейхсталеров) внутри, а не вне государства. Но Местмахер остался при своем подозрении, что это интриги Остена, который, тяготясь влиянием Струензе на иностранные дела и явным нерасположением к себе королевы, хлопочет о вызове С.-Жермэна, чтоб посредством него свергнуть Струензе; а потом самого С.-Жермэна свергнуть будет уже легко как ненавидимого всем народом иностранца. Впрочем, С.-Жермэн просил позволения отсрочить свой приезд.

Между тем народное неудовольствие на королеву и ее любимца день ото дня усиливалось и выражалось в печатных сочинениях и рукописных пасквилях. Сначала правительство смотрело на это равнодушно, но когда 12 сентября на большой площади в полдень выставлен был лист, в котором горожане и матросы призывались к спасению отечества от тиранства королевы и ее фаворита, то королева и фаворит приняли меры: для матросов за городом была устроена пирушка, кроме жареного быка каждому матросу было роздано по полбутылки рому да по две бутылки пива. На пирушке обещали быть и король с королевою, но не приехали, почему и пронесся слух, что побоялись приехать будто потому, что накануне народ уговорился по уничтожении быка просить короля выдать и фаворита. 19 сентября Остен начал говорить Местмахеру на конференции: «По своей доверенности к вам не скрою, что я сделал смелый поступок, потребовав от короля восстановления совета; настоящее здешнее положение не может более продолжаться, и потому я для спасения своего государя и отечества сделал начало». «Какой же вы получили ответ?» – спросил Местмахер. «Никакого, – отвечал Остен, – и потому завтра намерен прямо отписать Струензе, чтоб он для успокоения народного негодования потребовал увольнения от дел, и, чтоб подать ему пример, сам требую отставки». Местмахер хотя и догадывался, что этот поступок Остена сделан по какому-нибудь предварительному соглашению, однако, чтоб дать Остену побольше высказаться, выразил беспокойство, что он может получить отставку и таким образом сделается напрасною жертвою. Остен отвечал: «Я на все готов, однако не думаю, что получу отставку, ибо в прошлое воскресенье ночью я имел тайное свидание с графом Брантом и обо всем условился». «Кого же вы назначаете в совет?» – спросил Местмахер. «Графа Тота и Шака», – отвечал Остен. «Но без сомнения, будет третий?» – спросил опять Местмахер. «Нет, не будет, – отвечал Остен, – я сам намерен остаться при своем настоящем департаменте». Тут Местмахер назвал графа Бернсторфа. Остен отвечал уверениями, что всячески старается о его назначении членом совета; но Местмахер писал Панину, что Остен неохотно увидел бы возвращение Бернсторфа.

Но дело приближалось к другой развязке. Струензе совершенно растерялся. Чем несноснее прежде была его гордость, тем презреннее становилось теперь его малодушие. На последнем собрании при дворе все с изумлением увидели при всех входах расставленных часовых, по два человека драгун. Во время оперы Струензе сидел с убитым и задумчивым видом, обращался с разговором к иностранным министрам, к простым гражданам и в первый раз заговорил с Местмахером, и заговорил с величайшею учтивостию. Такое поведение Струензе ободряло против него самых боязливых придворных, а в народе усиливало выходки против него и пасквили; в одном из этих пасквилей обещали 5000 талеров тому, кто решится убить фаворита. Королева с фаворитом собиралась бежать в Норвегию, куда хотела увлечь и мужа.

От 29 ноября Местмахер уведомил Панина, что обыкновенная датского двора во всем безмерность вдруг теперь оказывается в горячем желании подласкаться к русскому двору. Граф Струензе уступил Остену всю власть по иностранным делам и сильно стал отличать Местмахера, которому Остен объявил с улыбкою, что теперь в Копенгагене все думают по-русски, и если бы петербургский Кабинет заблагорассудил оказать Струензе малейшее внимание, то мог бы иметь его совершенно в своих руках.

Дания, несмотря на все свои внутренние смуты, не отставала от союза и платила деньги на шведские издержки; но Англия, хлопоча о союзе, отказалась участвовать в шведских издержках. Это сильно раздражило императрицу; она велела Панину сказать Каткарту, что намерение английского короля ограничить свои издержки в Стокгольме принуждает ее ограничить и свои издержки, следовательно, и операционный план там. Если бы оба двора действовали согласно, с одинаковыми усилиями, то цель была бы достигнута, Швеция была бы на нашей стороне и средство обеспечить это положение дел составило бы основание союзного договора между Россиею и Англиею; а теперь ни к чему приступить нельзя, надобно дожидаться окончания шведского сейма. Со стороны Англии был представлен новый проект союза, где лондонский кабинет выговаривал себе русскую помощь в Америке и отказывался помогать России против Турции, ограничивая свою помощь только европейскими морями. Екатерина написала на этот проект следующие замечания: «Что они разумеют под европейским морем? Они не хотят давать помощи против турок и татар, хотя гарантируют мир, который мы заключим. Это противоречие. Они хотят, чтоб мы посылали свои войска и корабли в Америку, хотя прямо и не обозначают (quoiquils ne l'articule pas); но они освобождают нас от Португалии и Испании. Средиземное море европейское или нет? Также архипелаг? Первое находится между Африкою и Европою, другое – между Азиею и Европою. Они оставляют Испанию и Португалию для себя – это удобно и близко, но заставляют нас защищать английские колонии. Кроме того, с кем бы они ни вели войну, требуют от нас полмиллиона; но, когда мы будем в войне с единственным государством, могущим быть для нас страшным, – с турками, они нам не дадут ничего. Потом, я должна давать 14 кораблей, а они будут давать только 12. Думаю, что мы должны избегать случая быть вовлеченными в какие бы то ни было войны, которые нас не касаются, ибо неприятно тащиться хвостом за кем бы то ни было, как мы уже имели печальный опыт относительно венского двора».

И лорд Каткарт, не успевший заключить союзного договора, был отозван, тем более что граф Иван Чернышев, отозванный гораздо прежде, был заменен Мусиным-Пушкиным, далеко не соответствующим Каткарту по своему положению.

Если Англия ни под каким видом не соглашалась включить в союзном договоре Турцию в случай союза, то легко понять, что она должна была отказаться от предложения, сделанного графом Алексеем Орловым английскому консулу в Ливорне Дику; предложение состояло в том, что императрица согласна уступить Англии какой угодно остров в архипелаге.

Глава четвертая

Продолжение царствования императрицы Екатерины II Алексеевны. 1772 год

Тревога по поводу неблагоприятных известий из Вены. – Меры на случай новой войны. – Борьба мнений в Вене относительно приобретений. – Австрия решается содействовать начатию мирных переговоров между Россиею и Турциею. – Назначение русских уполномоченных на фокшанский конгресс. – Гр. Григорий Орлов и Обрезков. – Инструкция им. – Отзыв Екатерины об Орлове. – Донесение Обрезкова о ходе конгресса. – Разрыв Фокшанского конгресса. – Новый конгресс в Бухаресте. – Несправедливые обвинения Орлову. – Состояние Первой армии. – Затруднения в Крыму. – Отъезд Шагин-Гирея из Петербурга. – Мнение Фридриха II о крымских отношениях. – Австрия изъявляет желание приобрести турецкие области. – Россия соглашается на это. – Австрия переменяет намерение, желая приобресть и польские и турецкие земли. – Кауниц отвергает тройной союз между Россиею, Австриею и Пруссиею. – Австрия требует себе слишком большой доли из польских владений. – Движение Фридриха II по этому поводу. – Улажение дела насчет австрийской доли. – Положение дел в Польше. – Последнее объяснение Сальдерна с польскими вельможами. – Отзывы Сальдерна о Бибикове. – Перемена в отношениях между Сальдерном и Паниным. – Преемник Сальдерна в Варшаве барон Штакельберг. – Инструкция ему. – Объявление о разделе. – Объяснения Штакельберга с королем. – Отношения России к Франции. – Шуазель и Эгильон. – Объяснения русского поверенного в делах Хотинского с последним. – Шведский переворот. – Меры России по этому поводу. – Отношения прусского короля к шведской революции. – Объяснение Панина с французским поверенным в делах Дюраном. – Датская революция и отношения к ней русского двора. – Сношения с Англиею. – Общий взгляд на события описанного года.

Надежды на мир, с какими встречали 1772 год, казалось, должны были исчезнуть в самом начале года. 21 января гр. Панин сообщил Совету известия из Берлина, что Кауниц выражает сомнения насчет принятия Портою последних русских условий; Фридрих II давал знать также, что в подлинности известного союзного договора между Австриею и Турциею не может быть никакого сомнения. Совет постановил до окончательного уяснения этого дела скрывать о том, что договор известен в России. Через день, 23 числа, гр. Орлов объявил Совету желание императрицы, чтоб окончательно было решено, полезна ли будет для достижения мира экспедиция на Константинополь в этом году, удобоисполнима ли эта экспедиция и кому надобно поручить распоряжение ею, графу ли Румянцеву или кому-нибудь из находящихся в Петербурге лиц. (Члены Совета должны были догадаться, что это назначение желал получить сам Орлов.) Екатерина требовала, чтоб Совет назначил для рассуждения об этом особый день в ее присутствии. Медлить не захотели и назначили собраться на завтра, 24 января. Тут гр. Захар Чернышев прочел свое мнение, что предпринять посылку войска к Константинополю нельзя раньше июня месяца; хотя от Дуная до Константинополя только 350 верст, однако поход не кончится раньше трех месяцев, потому что надобно будет везти с собою пропитание и все нужное; переправа через Балканы, по мнению Чернышева, не представляла непреодолимой трудности, и по неустройству турецкого войска можно было надеяться, что при каждой встрече оно будет терпеть поражение. По выслушании этого мнения императрица поставила пред Советом прежние два вопроса: посылка войска к Константинополю может ли содействовать заключению мира и удобоисполнимо ли это предприятие? Члены Совета отвечали утвердительно, прибавив, однако, что успех будет зависеть и от обстоятельств, которых заранее предвидеть нельзя. Гр. Орлов высказал мнение, что для большей безопасности и облегчения назначаемого в константинопольский поход войска лучше отправить его на Варну и часть полков посадить на суда на Дунае; для этого к находящимся там транспортным судам надобно построить еще как можно больше и употребить часть Азовской флотилии; что приготовляющиеся на Дону два фрегата могут служить для прикрытия транспорта и для очищения Черного моря от неприятельских судов и, кроме того, надобно сделать напоказ сильные морские вооружения. Совет решил и третий вопрос о распоряжении экспедициею таким образом, что императрица может назначить для нее командира, но главное распоряжение должно быть поручено генерал-фельдмаршалу. После решения этих вопросов Екатерина высказала желание, чтоб австрийцы скорее открыли свои планы, соответственно которым можно было бы принять свои меры. На это гр. Панин объявил, что в случае вступления австрийцев в Валахию надобно поскорее разорить эту страну и тем пресечь движение австрийского войска; так как с турками твердого мира никогда иметь нельзя, то в случае вступления австрийцев в Польшу можно самим устроить этот мир, разорив Молдавию и Валахию и забравши всех их жителей; этим средством Россия может остаться спокойною от турок столько же времени, сколько и самый мир с ними может продлиться. Крымская область может быть обеспечена от них одною Азовскою флотилиею; таким образом, безопасная от турок Россия может употребить все войско для вытеснения австрийцев из Польши и восстановления там тишины; но все это должно сделать в крайности, если Порта не согласится выслать уполномоченных для заключения мира.

Эта тревога стихла вследствие благоприятных известий из Вены, когда и там стихла тревога, возбужденная разногласием между императором Иосифом и Кауницем.

Канцлер поставил вопрос: взять свою долю от одной Турции, или от одной Польши, или от обеих вместе. Кауниц смотрит на карту и опять приходит к мысли, что приобретение польских областей, как бы ни были они обширны, невыгодно, ибо эти области не будут в естественной связи с остальными частями монархии, будут отделены от них Карпатами, доли Пруссии и России будут в этом самом важном отношении гораздо выгоднее. Кауниц возвращается к своей любимой мысли: пусть прусский король возьмет, что хочет, у Польши, только должен возвратить Австрии Силезию. Но если Фридрих II не отдаст Силезию, то не выгоднее ли потребовать от него немецких земель, маркграфств Аншпаха и Байрейта? Наконец, если Пруссия и на это не согласится, то естественнее, выгоднее для Австрии искать распространения своих владений вниз по главной реке империи, по Дунаю, к Черному морю, взять Валахию и приморскую часть Бессарабии, остальную же часть последней и Молдавию отдать Польше в вознаграждение за те земли, которые она уступит России и Пруссии. Такое распоряжение казалось Кауницу особенно желательным, потому что Турция могла на него согласиться и без войны; можно было войти в виды России и захватить гораздо больше турецких земель; но в таком случае надобно было вместе с Россиею вступить в войну с Турциею, чего никак не хотели в Вене; кроме того, надобно было делиться с Россиею, усиливать могущество последней.

Император Иосиф, читая мнение Кауница был поражен мыслию, что Австрия должна получить земли здесь или там только для поддержания равновесия, собственно же не приобретет ничего, а еще рискует приобрести гораздо менее России и Пруссии если не по количеству приобретенной земли, то по значению ее в общем составе империи. Иосиф объявил себя против канцлерских предложений, объявил себя против дележа, а за чистое приобретение, которое может сделать одна Австрия. Для этого, по мнению Иосифа, надобно было стараться о продолжении войны между Россиею и Турциею: с одной стороны, было невероятно, чтобы военное счастие обратилось на сторону турок, чтоб им удалось вытеснить русское войско из завоеванных им областей; с другой стороны, нельзя опасаться, чтоб Россия в следующую кампанию нанесла Турции еще более чувствительный вред, могла потрясти ее в основах. Австрия ничего не теряет от продолжения войны, напротив, много выигрывает: не только можно извлекать пользу из всех случайностей войны, но одновременное ослабление обеих воюющих сторон даст Австрии возможность требовать большие выгоды, чем какие она могла требовать до сих пор. Наконец, король прусский будет продолжать тратить свои деньги на субсидии своей союзнице; быть может, он рассорится с Россиею, которая будет обманута в ожидании от него большей помощи; и эта ссора заставит его броситься в объятия Австрии, чтоб с ее помощью легче осуществить свои намерения. Теперь Австрия не может принять участия в войне, но в 1773 году будет в состоянии оказать давление на слабейшее и более нуждающееся в мире государство. Порта или верно соблюдет свою конвенцию с Австриею, или нет. В первом случае Австрия будет богато вознаграждена за военные издержки, во втором будет иметь свободные руки действовать против нее и взять у нее такие земли, какие всего больше желает. Поэтому надобно всеми силами стараться, чтоб Порта отвергла русские предложения и перемирие. Королю прусскому надобно объявить, что Австрия твердо решилась действовать в Польше точно так же, как и он. Надобно теперь же занять Краков, Сендомир и Лемберг, с другой стороны, Ченстохово; в то же время объявить, что намерены польского короля удержать на троне и покинуть все польские области, занятые австрийскими войсками, если Россия и Пруссия сделают то же самое. Таким образом, если даже нельзя будет побудить Турцию к продолжению войны, то в руках Австрии будет хороший залог относительно приобретений в Польше.

Старый канцлер победоносно опроверг мнение императора: странно было бы ожидать, что Россия при дальнейшей войне не получит никаких значительных выгод и что Австрия от этого не потерпит больших потерь. Россия, Пруссия и Порта сильно желают мира; упорство последней основывалось исключительно на надежде, что вмешательство Австрии доставит ей выгодные условия. Если теперь венский двор станет противодействовать миру, то последний будет заключен с полным исключением Австрии. Австрия своими военными демонстрациями и решительным тоном достигла того, что Россия и Пруссия принуждены считаться с нею и пригласить к участию в приобретаемых ими выгодах. Но теперь этими демонстрациями нельзя уже более ничего достигнуть, когда Порта еще более стеснена, а Россия и Пруссия во всем согласны. Военные приготовления кроме бесполезной траты больших денег поведут только к тому, что Турция и Пруссия выиграют на счет Австрии: туркам Россия предложит выгоднейшие условия, лишь бы воспрепятствовать австрийским намерениям, и в то же время она будет принуждена еще более сблизиться с прусским королем и уступить ему такие выгоднейшие условия. К этому клонится все отлично обдуманное поведение Фридриха II, и Австрия привела бы его в восторг, если б без соглашения с тою или другою стороною стала продолжать демонстрации вовсе уже не своевременные. Препятствуя заключению мира, Австрия навлечет на себя ненависть остальных держав и будет простою зрительницею, в то время как Россия и Пруссия извлекут из своего соглашения всевозможные выгоды; содействуя же заключению перемирия, можно надеяться на участие в конгрессе и дать мирным переговорам благоприятный для Австрии оборот.

Иосиф признал себя побежденным математическими доказательствами канцлера. «Остается вопрос, – писал он матери, – какое из многих предложений кн. Кауница надобно выбрать. В военном, политическом и камеральном отношениях выгоднее всего для нас силезские земли, а Байрейт и Аншпах вовсе не выгодны. Но если возвращение силезских областей невозможно, в чем я, к несчастию, не сомневаюсь, то самым выгодным приобретением был бы Белград с частию Боснии до Дринского залива: удаленная от неприятеля, эта область прикрывала бы Карлстадтскую и внутренние австрийские области от всевозможных турецких нападений».

Мария-Терезия была рада, что Иосиф и Кауниц сошлись на мысли о необходимости содействовать начатию мирных переговоров между Россиею и Турциею; но императрица-королева видела, что дело этим одним не кончится, и потому не отказала себе в удовольствии отвести душу сильным протестом против всего того, что было сделано вопреки ее желанию. «Теперь уже нельзя, – писала она сыну, – возвратиться назад после ложных шагов, сделанных с ноября 1770 года, когда было решено движение войск из Италии и Нидерландов, и после несчастной конвенции с турками. Слишком грозный тон с Россиею, наше таинственное поведение с союзниками и противниками – все это произошло от того, что поставили правилом воспользоваться войною между Россиею и Порток) для распространения наших границ, для приобретения выгод, о которых мы не думали перед войною. Хотели действовать по-прусски и в то же время удерживать вид честности. Может быть, я обманываюсь и эти события более благоприятны, чем я думаю; но хотя бы они нам доставили Валахию и самый Белград, по-моему, все эти приобретения будут дорого куплены на счет чести, славы монархии, доброй веры и религии нашей. С начала нашего несчастного царствования мы старались, по крайней мере, держаться во всем справедливости, соблюдать в своих обязательствах умеренность и верность. Это доставило нам доверие, смею сказать, удивление Европы, уважение врагов; но в один год все это потеряно. Ни о чем на свете я так не жалею, как о потере нашей репутации. Мы это заслужили, и я желаю, чтоб дело было поправлено покинутием принципа пользоваться этими смутами; надобно думать, как бы выйти поскорей из этого несчастного положения, не думая о приобретениях, но о восстановлении нашего кредита и доброй веры и по возможности о сохранении политического равновесия».

Тугуту отправлено было в Константинополь приказание содействовать начатию мирных переговоров. Он должен был прямо объявить турецкому министерству, что дурное ведение войны турками есть главная причина тому, почему Австрия требует теперь открытия мирных переговоров. Кроме того, теперь стало известно, что король прусский обязался в Петербурге напасть на Австрию, если она поднимется против России. Правда, Австрия заключила с Пор тою конвенцию, но она обязалась только или путем мирных переговоров, или силою оружия доставить султану приличный мир и старалась верно исполнить это обязательство: с большими издержками войска были двинуты из Италии и Нидерландов, полки поставлены на военную ногу; с Пруссиею и Россиею говорили грозным языком и достигли того, что Россия отказалась от дунайских княжеств. Невозможно было вести дело далее, не подвергая австрийский дом величайшей опасности. Все средства были употреблены для убеждения прусского короля, что чрезмерное усиление России опасно также и для него. Если б было можно уговорить его оставаться спокойным зрителем, то Австрия не усумнилась бы поднять оружие против России для доставления Порте честного мира; но никогда в Вене и не помышляли о том, чтоб из-за Турции ринуться в войну не только с Россиею, но и с Пруссиею. Если бы при настоящих обстоятельствах Австрия объявила войну России, то это не послужило бы к выгоде и облегчению Порты. Только в конце мая Порта дала Тугуту ответ на эти сообщения: султан услыхал об них с тяжкою грустию, ибо до сих пор помощь Австрии была основанием всех его надежд. Но он не желает требовать невозможного от венского двора и потому добровольно отказывается от всех выгод, обещанных ему конвенциею. Если благодаря содействию Австрии на конгрессе получится мир, по которому дунайские княжества и татары возвратятся под власть султана и Порта получит выговоренное пятою статьею тайной конвенции, то султан будет считать себя обязанным выполнить все условия конвенции; если же Россия не склонится к такому миру, то конвенция рушится сама собою, только султан не будет требовать назад заплаченных уже Австрии трех миллионов пиастров.

1 февраля гр. Панин сообщил Совету приятные новости из Вены: австрийский двор с удовольствием узнал о согласии русской императрицы на возвращение Порте Молдавии и Валахии и велел своему министру в Константинополе, сообща с прусским министром, склонять Порту к скорейшему отправлению уполномоченных на конгресс и заключению перемирия. Гр. Орлов заметил, что при такой перемене в Вене можно было бы настоять на независимости Молдавии и Валахии. Панин возразил, что, согласившись на отдачу этих княжеств, неприлично уже возобновлять прежнее требование их независимости, но под гарантиею венского и берлинского дворов можно восстановить их права, нарушенные турками. Только 12 марта гр. Панин мог сообщить Совету полученные из Вены известия, что Порта согласна на заключение перемирия и высылку уполномоченных на конгресс, который должен быть в Бухаресте. Тут императрица прочла следующее свое «соизволение»: «Я желаю, чтоб действия будущей кампании были взяты в уважение, ибо хотя теперь надежда к миру более прежнего есть, но последние цареградские известия гласят, что турки сильно к четвертой кампании готовятся, что и весьма вероятно есть; и для того надлежит и нам, не пропуская уже более время, теперь тем наипаче в зрелое уважение брать, что надлежит делать и что мы три кампании делали и войну вели с немалым успехом, следовательно же, сутенировать и в сей, чаятельно последней, имя российского оружия; и для того прошу, чтоб кампания сия соображаема была с пользою и славою империи; весна же близко, а во многих местах уже началась». Гр. Панин заметил, что надобно подождать ответов из Вены и Константинополя, чтоб можно было принять полезнейшее решение, узнав прямые намерения венского двора. Императрица отвечала, что если б у австрийцев произошел разрыв с турками, то она не желает, чтоб австрийцы действовали вместе с нами, пусть каждый ведет войну особливо. Чернышев заметил, что армия к будущей кампании будет снабжена всем нужным и теперь расположена таким образом, что может исполнить все, что бы ей ни предписали. Но императрица спросила: «Почитает ли Совет полезным построение ныне судов на Дунае и посылку за ту реку корпуса, если мир скоро заключен не будет?» Совет признал это весьма нужным, а гр. Орлов прибавил, что эту посылку корпуса считает единым и последним средством к получению скорого и прочного мира.

А между тем Румянцев писал Панину (22 марта): «В. с-ство знаете, сколь великое число требуется рекрут, ибо некоторые полки должно снабдить по тысяче оными, а в половину того почти всякий полк требует. Но сии люди, коими пополнить должно знатную в войске убыль, еще далеко и по сию пору от своих мест; представьте, когда же есть время делать их солдатами? Частицы некоторые рекрут, в дальние полки назначенные, до здешнего места дошедши, уже видятся в крайнейшем истощении своих сил. Не инако и от прошедшего набора осталось таковых, что окрепчали к службе. Кавалерия при всем рачительном от своих полковников старании и способах, пользующих внутреннюю экономию, не может наградить посюдова закупками в ближайших и дальних местах лошадей великого недостатка в оных. Я вместо усиливания своей части прибавочными войсками, как нынешний год учинить обещано, вижу, напротив того, что оная прямыми силами не сравнится и против прошлогоднего».

В конце марта получено было известие, что Порта уже назначила уполномоченных на конгресс. С русской стороны не хотели, чтоб конгресс собрался в Бухаресте, ибо здесь, как в главном городе Валахии, было бы много интриг, и указывали на Измаил; но турки не согласились на Измаил, выставляя сырость тамошнего воздуха и множество комаров, в самом же деле потому, что тамошние мечети заняты были под русские церкви и магазины. Наконец согласились собраться в Фокшанах и начать заседания в июне месяце. Уполномоченными на конгресс с русской стороны были назначены граф Григ. Григор. Орлов и освобожденный из турецкого заточения бывший посланник в Константинополе Обрезков.