Сергей Медведев
Человек бегущий
Я бежал широкими шагами, далеко выкидывая вперед свои непропорционально длинные ноги, а в голове у меня были картинки с телевизора: кубинец Альберто Хуанторена, выигравший золото на дистанциях 400 и 800 метров с мировым рекордом на Олимпиаде 1976 года в Монреале. Еще у меня были в кумирах британцы Себастьян Коэ и Стивен Оветт, приехавшие на Олимпиаду 1980 года в Москву, несмотря на бойкот – но размашистый бег Хуанторены меня впечатлял больше всего: высокорослый, 190 сантиметров, смуглый атлет бежал в длинных черных гетрах немыслимыми трехметровыми шагами, и в своих снах я хотел бежать так же.
На физкультуре в школе, как и с лыжами, я любил дни с легкой атлетикой, прыжки в длину и в высоту, забеги на набережной. Сам я тоже больше рос в высоту, чем в ширину – худым и длинноногим, и однажды в четвертом классе, в возрасте 9 или 10 лет, прыгнул в длину на 4 с половиной метра, перелетев через два мата и изумив физрука, который долго ходил с рулеткой и качал головой. После этого в школу пришел тренер из спортшколы и долго уговаривал меня пойти в секцию, но мне и в голову не могло такое прийти: бег, прыжки – это часть обычной жизни, зачем из этого делать специальность?
Сегодня, много лет спустя, я думаю, что из меня мог бы выйти неплохой средневик, как минимум мне поставили бы технику бега, которой мне так не хватает сейчас, но что теперь жалеть. В те годы я бежал на голом энтузиазме и генетике – ни выноса бедра, ни захлеста голени, ни постановки стопы под себя – и однако семнадцатилетним, на первом курсе МГУ, выбегал в простых кроссовках километр из 3 минут на дорожке стадиона на Ленинских горах без тренировки и разминки. Теперь мне это кажется отличным достижением для любителя (хотя даже недотягивает до 2-го разряда по легкой атлетике), а тогда я этого не понимал, и, сдав зачет и выйдя со стадиона, закуривал (увы, в те годы я курил) и отправлялся с однокурсниками пить пиво – обычная студенческая жизнь.
Еще в школе, в старших классах, начались мои ночные пробежки. Это случилось само собой, никто меня не звал, не мотивировал. Учебная нагрузка тогда возросла: помимо занятий в школе я ходил к репетиторам по английскому, математике, русскому языку – я хотел закончить школу на «пятерки» и сразу поступить в МГУ, не угодив в армию; хотя я пришел в первый класс в возрасте шести лет и у меня был в запасе еще год до восемнадцатилетия, шла война в Афганистане, и ребята годом-двумя постарше, не поступившие в вуз, прямиком отправлялись в это пекло. Не то чтобы я лез вон из кожи – учился я с удовольствием, даже по предметам типа математики, которые сразу после выпуска благополучно забыл, но нагрузка была серьезная, по двенадцать часов в день, а весной, перед экзаменами, и того больше. К 11 ночи я чувствовал, как мозг отказывается принимать новую информацию, вставал из-за стола, брал беговую обувь – дефицитные лицензионные «адидасы», которые появились в продаже к Олимпиаде-80: они с первого же раза красили светлые носки синим или черным, но выбирать тогда не приходилось – либо они, либо китайские кеды, либо футбольные бутсы со спиленными шипами – и выходил из дома в ночной город, в теплую весеннюю ночь с запахом тополиных листьев.
Я пересекал Кутузовский проспект по подземному переходу, освещенному мертвым голубым светом, пробегал мимо большого сталинского дома с тяжелой лепниной, знаменитой номенклатурной «тридцатки» (Кутузовский, д. 30), и ноги выносили меня на набережную возле городошной площадки, где днем отставные партийные работники в пузырящихся трениках метали биту, выцеливая «колодец» или «бабушку в окошке», а ныне стоит Театр Петра Фоменко. Я бежал вдоль реки, пахшей тиной и мазутом, в маслянистых отблесках фонарей; пробегал мимо домов советской элиты на четной стороне Кутузовского (в доме № 26 жили Брежнев и Андропов), мимо пивного завода имени Бадаева, старой фабрики красного кирпича, которая глухо шумела, дымила и сливала в реку пахучую жидкость неизвестного происхождения – я почему-то думал, что это забракованное пиво. Я бежал мимо гостиницы «Украина», рядом с которой была стоянка большегрузных фур из соцлагеря – болгарских, румынских, венгерских, – где неслышными тенями двигались фарцовщики, скупавшие у водителей дефицит, и валютные проститутки; пробегал под метромостом у «Смоленской», мимо ярких огней Киевского вокзала и гулких объявлений из репродуктора на сортировке, мимо дымов ТЭЦ-12 на Бережковской набережной, пересекал фабричную речку Сетунь, выливающуюся из трубы коллектора, – и оказывался в зеленых объятиях Ленинских гор. Там деревья были статны и самодостаточны, зелень привольна и свежа, и уходила вдаль по набережной цепочка ярких, безупречных фонарей.
Я добегал до станции метро «Ленинские горы» и возвращался тем же путем обратно – только Кутузовский был уже пуст, и я перебегал его поверху. Получалось километров 25, чуть меньше двух часов. В те годы мне и в голову не приходило, что может быть небезопасно бегать в час ночи одному по пустым набережным. Вернее, быть может, опасность и была, но я чувствовал, что это не я погружаюсь в стихию ночи, пустого города, мигающих светофоров – но что я сам часть этой стихии.
Вернувшись домой, приняв душ и опустошив половину холодильника (я брал его методично, полку за полкой), я садился за чтение или за экзаменационные билеты. В пятом часу начинало светать, и я выходил посмотреть на рассвет на лестничную клетку, на верхний, девятый, этаж. Окна ее выходили на восток, и встающее передо мной солнце окрашивало розовым крыши Кутузовского, шпили высоток, золотой купол Ивана Великого. Подавали голос птицы, и деревья шелестом листвы приветствовали новый день. И одновременно с тем, как солнце заливало светом просыпающийся город, у меня в груди росло ожидание нового, важного, предвкушение больших событий, далеких горизонтов. Вспоминая сейчас эти дни, когда я стоял на пороге взрослой жизни, я думаю, что у меня, наверное, было счастливое детство, хотя и не знаю, по какой шкале мерить счастье. Одно я понял точно – кроме книг и мыслей, которые они рождают, кроме юношеских текстов, которые я писал десятками страниц, захлебываясь словами, кроме осознания конечности бытия, своего и своих близких, которое в этом возрасте уже пришло и было пережито и принято как неизбежность – мне было дано еще собственное тело, которое может перемещаться в пространстве на многие километры, дана радость движения, что искупает все жизненные проблемы и невзгоды: в любое время дня и ночи надо просто взять кроссовки, какие бы они у тебя ни были, выйти на улицу и начать бежать, и все остальное приложится, встанет на место.
Черничный блюз
1
Время 4 утра. Температура –23, в воздухе застыл морозный туман. Передо мной огромное снежное пространство размером с десяток футбольных полей, огороженное забором с рекламными щитами. Оно пока еще пусто, но по другую сторону ограды собрались тысячи людей, которые стоят в очередях в несколько деревянных ворот, ведущих внутрь. Кто-то, подобно рыбакам на льду, сидит на раскладном стуле в пуховом комбинезоне, кто-то греется у железных бочек с горящими досками, которые бросают резкие тени на лица, словно на картинах Гойи. Внешне люди спокойны, тихо переговариваются и шутят друг с другом, но внутренне они сосредоточены и напряжены: любое появление незнакомца, пытающегося вклиниться в очередь, встречает моментальный жесткий отпор.
Это стартовое поле лыжного марафона Vasaloppet, «Васа», как называют его лыжники, 90-километровой гонки от Салена до Муры в шведской провинции Даларна, в которой еже годно стартуют 16 тысяч человек. Участники стоят в очередях в стартовые карманы, которые были определены по их прошлым результатам или по протоколам с других зачетных гонок. Карьера хорошего лыжника-любителя – это продвижение вверх по группам «Васы», вплоть до престижной первой (гонщики со 150-го до 500-го номера) или небожителей элитной (первые 150, где стоят профессионалы, гонщики Кубка мира и серии Skiclassics, вместе с самыми сильными любителями). Но отобраться в группу – это половина дела, надо еще заранее зайти в стартовые коридоры, чтобы встать в первые ряды своего кармана: это даст выигрыш в сотни мест. Поэтому гонщики и занимают очередь с ночи – с 3, с 4 часов утра – и греются у костров, подобно древним воинам перед битвой.
Эта история начинается в канун нового 1521 года, когда Швеция боролась за независимость от Дании. Одним из участников этой войны был молодой дворянин по имени Густав Эрикссон, племянник бездетного регента Швеции Стена Стуре Старшего. Он был нрава крутого и непокорного: по легенде, учась в Уппсальском университете у датского ментора, чтобы доказать свою независимость, он пробил кинжалом Библию со словами «Тысяча чертей на тебя и на твою школу». После перемирия с датским королем Кристианом II он был отправлен заложником в ненавистную Данию, но бежал в свободный ганзейский Любек, а оттуда в родную Швецию, в Даларну, где в декабре 1520 года пытался поднять восстание против датчан. Местные бюргеры и крестьяне слушали его с недоверием, датская стража шла по пятам, и после неудачного выступления Эрикссона перед собранием в городе Мура он бежал на лыжах через сопки в сторону Норвегии. Тем временем в Муру пришли известия, что в Стокгольме король Кристиан позвал на пир и предательски убил 80 шведских дворян, включая отца и брата Эрикссона, чаша терпения местных жителей переполнилась, и они послали за Густавом двух лучших лыжников, чтобы позвать его возглавить восстание. По легенде, те смогли нагнать его только в селении Сэлен в 90 километрах, у норвежской границы. Эрикссон вернулся, в 1521 году восстание охватило всю Даларну, и он двинулся на Стокгольм, который сдался ему в июне 1523 года. Он взошел на шведский престол 6 июня 1523 года под именем Густава I и стал основателем королевской династии Васа по имени своего рода. В честь его 90-километрового перехода и был задуман марафон из Сэлена в Муру под названием Васалоппет, «гонка Васы».
Любопытно, что у соседней Норвегии – похожая история спасения будущего короля, только происходила она тремя веками ранее, зимой 1206 года, когда сторонники партии биркебейнеров (изначально прозванных за бедность «лапотниками», «березовыми ногами», так как обуты они были в лапти из бересты), двигаясь на лыжах через горы и леса, унесли в Трондхейм от кровожадных соперников младенца, наследника престола Хакона IV. Мальчик стал королем Норвегии в 1217 году и положил конец гражданским войнам в 1240 году. В память об этом переходе норвежцы учредили в 1932 году свой лыжный марафон, Биркебейнер, где участники несут с собой рюкзак весом с младенца, как минимум три с половиной килограмма.
Но Васалоппет появилась первой, в 1922 году – на волне межвоенного национализма гонки с патриотической легендой возникали тогда по всей Европе. В феврале житель Муры Андерс Перс опубликовал в местной газете статью с идеей проведения забега в честь перехода Густава Васы, на следующий день ее перепечатала национальная Dagens Nyheter, пожертвовав 1000 крон на организацию соревнований, и гонка состоялась уже месяц спустя, 19 марта 1922 года, собрав 119 участников, включая лучших лыжников Швеции. Первым на финише в Муре со временем 7 часов 32 минуты оказался 22-летний Эрнст Альм, став в итоге самым молодым победителем за почти столетнюю историю гонки. Васалоппет – это территория опытных лыжников: самым возрастным победителем стал швед Йорген Бринк, который выиграл ее накануне своего 38-летия в 2012 году, поставив заодно рекорд трассы —3 часа 38 минут, более чем вдвое быстрее первого чемпиона.
За век существования Васалоппет отменяли лишь трижды, в 1932, 1934 и 1990 годах – исключительно из-за бесснежных зим; ни Вторая мировая война, ни убийство премьер-министра Швеции Улофа Пальме накануне гонки 1986 года не остановили ее проведения: гонщики на старте почтили его память минутой молчания. В послевоенное время численность участников неуклонно росла, но настоящий прорыв случился после 1966 года, когда телевидение стало транслировать гонку вживую и «Васа» сделалась одним из главных событий годового календаря и маркером национальной идентичности. Сегодня Васалоппет – один из самых узнаваемых шведских брендов, наряду с ABBA и IKEA, несущий в мир основные шведские ценности: северную природу, простоту и рациональность, упорство и преодоление, равноправие и демократизм. «Васа» – символ эгалитарного спорта, где вместе стартуют лучшие лыжники мира и простые любители, где регулярно участвовал нынешний король Швеции Карл XVI Густав, где молодые волки, амбициозные атлеты из сотен клубов, разбросанных по стране, получают шанс сразиться с вожаками стаи, заявить о себе миру, ворваться в сотню, тридцатку, десятку лучших. От этого на Васалоппет такой суровый дух соперничества – десятилетиями там соревнуются провинции и города, заклятые соседи шведы и норвежцы, мужчины с лучшими женщинами.
С женщинами, впрочем, отдельная история. Как и на всех массовых стартах в мире, женщины весь ХХ век боролись за свое участие наравне с мужчинами. На Васалоппет в 1923 году участвовала одна лыжница, Маргит Нордин, и после этого вплоть до 1980 года участие женщин было запрещено, чтобы, как говорилось тогда, не компрометировать образ гонки как самого тяжелого испытания; затем еще на протяжении шестнадцати лет, до 1997 года, женщин допускали, но не награждали победительниц. Начиная с 1960-х, многие протестовали против этих патриархальных правил, и некоторые женщины участвовали в гонке, переодетые мужчинами – так, в 1978 году две лыжницы бежали в профессиональном театральном гриме, с усами и бородой, и давали по ходу гонки интервью телевидению. Сегодня женщины-лидеры едут вместе с первой группой гонщиков, проигрывая в общем зачете лучшим мужчинам лишь 15—20 минут. И если победителя традиционно чествует «кранскулла» («девушка с венком»), местная незамужняя девушка, спортсменка, одетая в народный костюм провинции Даларна, которая вешает лавровый венок на шею первого атлета (что порой не всегда удается сделать в финишном спринте), то победительнице теперь отдает почести «крансмас» («мужчина с венком»), отобранный по тем же критериям и одетый в длинный кафтан и широкополую шляпу. Ну а я всегда стараюсь равняться на победительниц: иногда в местных гонках мне удавалось их обогнать или быть «в призах» в женском зачете, а на соревнованиях уровня Васалоппет я считал за большую удачу забежать в женские топ-10.
И хотя зачет на Васалоппет личный, у нее атмосфера командной гонки: помимо пары десятков профессиональных команд серии Skiclassics, это сотни корпоративных и местных клубов. Вдоль трассы в стратегических местах оборудованы их пункты поддержки: вот палатки Volvo, вот городок АВВ, вот группы болельщиков знаменитого IFK Mora, спортклуба Мура – и у всех свои логотипы, командные комбинезоны, снегоходы, смазчики, поильщики, массажисты, тренеры с запасными палками, расставленные в самых опасных местах; «Васа» – это непрерывный дух состязания, криков „heja!“, „heja!“, смолистый дым костров, горящих вдоль трассы, лай собачьих упряжек, трещотки и колокольчики детей, мчащиеся по параллельным шоссе командные фургоны, жужжащие сверху дроны и стрекочущий вертолет телевизионщиков: видеть или хотя бы слышать его – хороший знак, значит, ты недалеко от лидеров.
Все начинается примерно за год – вернее, за 49 недель до старта, когда открывается регистрация на гонку следующего года. Гонка всегда проходит в первое воскресенье марта, и значит, в заранее объявленный воскресный день в конце марта за пять минут до полудня по шведскому времени десятки тысяч людей по всему миру сидят у компьютеров, считая секунды, причем некоторые для верности просят своих родственников и друзей продублировать их запрос (перекрестные регистрации потом отсекаются). Ровно в полдень открывается портал, и 15 800 стартовых слотов – а именно такое максимальное количество установлено организаторами, чтобы гонка не превратилась в кучу-малу – уходят за пару минут; рекордным временем было 40 секунд. Одновременно бронируется жилье: в деревенской местности между Сэленом и Мурой и в радиусе ста километров вокруг все гостиницы, коттеджи, кемпинги и частные дома забронированы за год, иные и на годы вперед, а какой-нибудь сарай рядом со стартом может стоить по 200 евро за место на топчане.
Впереди будут месяцы тренировок, летняя подготовка, лыжероллеры и кроссы, силовая работа на тренажерах и имитация с лыжными палками. Многие пожертвуют неделями летнего отпуска, чтобы поехать в октябре и ноябре на первый снег – на север Швеции и Финляндии, а в России – в Коми или на Северный Урал, на вершину Теи в Хакасии или в Малиновку в Архангельской области, где темнота будет 20 часов в день: жить в спартанских условиях по четыре человека в комнате, варить себе макароны и накатывать тренировочный объем на освещенных трассах или в темном лесу с налобной фарой. Потом придет зима, начнутся первые старты, на которых они будут стараться улучшить свои результаты, чтобы отобраться в более высокую стартовую группу на «Васе», и, приехав в Сэлен или Муру, в зону регистрации, выстаивать очереди в кабинку со словом Seedning, «посев», где строгие шведские комиссары гонки будут внимательно изучать их протоколы и сверять со своими таблицами, чтобы шлепнуть на стартовый номер печать с лучшим номером группы – или сурово качать головой: твои результаты не годятся, стартуй из той группы, куда тебя распределили.
А накануне дня гонки, в субботу, начнется коллективное шаманство со смазкой. Классический ход, в отличие от конькового, – это умение хорошо намазаться на держание, положить правильную мазь под колодку лыжи. Васалоппет проходит в начале марта, в переходную погоду на стыке зимы и весны, когда температура может по ходу гонки меняться на 10—15 градусов: в 7 утра на старте в Салене может быть –20, а на финише в Муре после 14 часов может быть оттепель с дождем; кроме того, трасса пересекает несколько природных зон, от сопок с тундрой и редколесьем до лесистых низин и болот. Лыжники сравнивают десятки прогнозов от разных метеослужб, ездят с градусниками для снега в разные точки трассы, звонят знакомым смазчикам; одновременно представители фирм лыжных мазей расставляют свои палатки с прогнозами погоды и вариантами смазки. Стартовый и финишный городки гудят, как ульи, всюду расставлены переносные станки для подготовки лыж, сноровисто орудуют утюгами бывалые смазчики в фартуках, дымят фтористые порошки, гонщики озабоченно обсуждают слои «бутерброда» под колодку – грунт, жидкая мазь, твердая мазь, и главное – чем «закрываться» – что класть самым верхним слоем, чтобы работало на разбитом в кашу стартовом поле и на самом сложном участке трассы – великом и ужасном стартовом подъеме.
Потому что хотя Васалоппет – это 90 километров непростой трассы по холмам, лесам и открытой тундре, самая сложная ее часть – это узкий стартовый подъем в сопки, который тянется с 1-го по 3-й километр с набором высоты 200 метров. Огромное стартовое поле в 16 тысяч человек разгоняется на первом километре и упирается в бутылочное горлышко – извилистую просеку в густом лесу, которая двумя рукавами уходит наверх и теряется где-то за вершинами елей. Тридцать параллельных лыжней превращаются в 4—5, лыжники толкаются, подсекают друг друга, ломая хрупкие карбоновые палки соседей, срезая с них лапки, неуклюже встают «елочкой» – попробуйте-ка остановитесь на скользких лыжах на крутом подъеме, когда спереди частокол спин, а сзади подпирают! Первые 200–300 сильных атлетов пролетят эти три километра ходом, причем большинство так хорошо готовы, что затолкаются руками, люди из первой тысячи потеряют в собирающейся пробке до пяти минут, зато тех, кто идет сзади, ждет нарастающий ад: треск палок и лыж, сдавленные окрики и проклятья, водовороты вокруг упавших лыжников и колышащаяся, напирающая сзади неумолимая толпа. Болельщики на подъеме стоят с запасными палками, камеры шведского ТВ выхватывают из толпы отдельные человеческие трагедии, кто-то на обочине, держа в руках сломанные лыжи, обескураженно дает интервью. Участники из десятой тысячи проведут в этой пробке до часа, из пятнадцатой – могут потерять и два. Именно поэтому так сражаются люди за места в стартовых коридорах, порой тратя годы, чтобы подняться на один-два кармана вверх, поэтому и горят с глубокой ночи на стартовом поле костры и стоят в них замерзшие лыжники, чтобы в 5 утра, когда откроют ворота, кинуться в свой коридор и положить лыжи в первом ряду.
Но как ты ни готовься, как ни занимай с ночи очередь, как ни выбирай лыжи и смазку, сколько ни расставляй по трассе сокомандников и друзей, Васалоппет окажется жестче, сложнее и неожиданнее и опрокинет твой самый тщательный план. Другие гонки мирового марафонского календаря, например, Кёниг-Людвиг-Лауф в Баварии, Энгадинский марафон в Швейцарии и Марчалонгу в итальянском Трентино, можно спланировать до минуты, но «Васа» – это стихия, которую нельзя предсказать. По погодным условиям на нее похож норвежский Биркебейнер, который проходит в паре сотен километров к западу поздней весной, в еще более капризную погоду, меняющуюся от чистого льда до снежного бурана и дождя, но там старт дают в течение нескольких часов по возрастным группам, и нет фактора толпы, который является главным элементом непредсказуемости на Васалоппет. Иными словами, «Васа» – это судьба, и относиться к ней следует, как опытному альпинисту к горе: почтительно, смиренно и с долей фатализма.
2
Я бежал Васалоппет восемь раз, и ни одна гонка не была похожа на другую. Были быстрые, по чистому льду, которые пролетались на одном дыхании, далеко из 5 часов, были медленные и мучительные, когда тело отказывалось работать уже на двадцатом километре, и впереди лежали 70 километров позора, но в целом мне почти всегда удавалось заезжать в тысячу, а пару раз даже в пятьсот лучших, так что обычно я ехал в окружении амбициозных любителей, идущих на результат, с командами и группами поддержки, и плохо представлял себе, что происходит сзади, в «чернике» – так называют толпу более медленных участников, которые выпивают на пунктах питания весь blåbärssoppa, знаменитый шведский черничный кисель, горячий, мягкий и питательный, который стал фирменным знаком Васалоппет, – в той самой десятой тысяче, что покорно стоит в очереди на стартовый подъем. И лишь однажды представился случай увидеть настоящую трудовую «Васу» изнутри, с далеких позиций.
В тот год я был готов, как никогда. Снег выпал рано, удалось вкатиться в сезон и набрать 700 километров объемов, потом пошли скоростные тренировки, гонки – 63-километровый марафон в эстонском Тарту и 50-километровая Финляндия-хиихто в финском Лахти, в обеих из которых я финишировал в топ-50, так что отобрался в первую стартовую группу на «Васе», сразу за элитой. В мечтах маячили наполеоновские планы заехать в топ-300, а то и повыше, и сердце сладко замирало в предчувствии того, как я, завидев заветный шпиль церкви в Муре, ускорюсь на финиш в окружении элитных номеров.
Предстартовое волнение охватило меня уже на стойке выдачи негабаритного багажа в стокгольмском аэропорту Арланда, где собрались поджарые небритые мужчины молодого и среднего возраста в куртках лыжных брендов, исподволь оглядывая друг друга, чтобы оценить силу соперника – кто знает, может, с этими сухими итальянцами в спортивных костюмах клуба карабинеров мы схватимся на подъеме к Рисбергу или Оксбергу? С грохотом выкатили тележку с лыжными чехлами – все серьезные, на 5–10 пар, а у кого-то и палки в отдельных тубах – и, разобрав их, мы двинулись в сторону стоянки.
Там меня уже ждали друзья из Петербурга, приехавшие на микроавтобусе с большим скибоксом на крыше, где вместе с лыжами их жен, детей и с моими привезенными из Москвы тремя парами насчиталось 30 пар лыж. Мы ехали в арендованный домик в двадцати километрах от старта, и по мере продвижения на север возрастало на шоссе количество автомобилей с такими же капитальными скибоксами, обклеенными стикерами с известных марафонов. Заехав в коттедж, мы отправились на регистрацию, получили стартовые номера, а я еще и штамп на проход в вожделенную первую группу, побродили по экспо, прикупив на память по фирменной шапочке и послушав советов смазчиков от фирм-производителей. Как это часто бывает на Васалоппет, в субботу, накануне гонки, ожидалась идеальная морозная погода, а в ночь и в утро старта – обильный снегопад.
На следующее утро мы поехали на 20-й километр трассы откатывать лыжи, чтобы понять, какая из пар лучше едет по этому снегу. Был погожий мартовский денек, мягко светило и уже немного пригревало солнце, по окружающим сопкам разбегались мохнатые северные ели, причудливо облепленные снегом от недавней метели. Найдя небольшую горку с длинным выкатом, мы разложили там десяток пар лыж с разными структурами (микронасечки на скользящей поверхности на разные типы снега, нанесенные шлифовальным камнем на специальном станке) и стали тестировать, на какой можно укатить с горки дальше. Откровенно говоря, эта процедура, перенятая у ведущих команд с их сотнями пар спонсорских лыж и десятками специальных помощников, откатчиков, у нас, любителей, напоминает карго-культ, но осознание собственной серьезности и профессионализма, пускай и не влияющее напрямую на результат, – это часть удовольствия, за которым, в итоге, мы все сюда и приехали.
И тут случилась первая неожиданность: перестегиваясь из одной тестовой лыжи в другую, я поскользнулся на обледенелой горке, лыжа поехала вперед, нога полетела вверх, и я шлепнулся на спину – но не приземлился на ягодицы, а упал поясницей на жесткую термофлягу, которую лыжники возят с собой на поясе на разминку и тренировку. Спину пронзила резкая боль, которая и через пять минут не отпустила, а тупо засела сзади под ребрами, не давая нормально вздохнуть. Поначалу я делал вид, что ничего не происходит, откатал еще две пары лыж, морщась от боли, прокатил еще десять километров с разминочной скоростью, после чего окончательно сдался и поехал к травматологу в Сэлен. Диагноз был прост и неутешителен, как я и подозревал, – ушиб и трещина ребра возле точки прикрепления к позвоночнику. Лечение и гипс никакие не требуются, сказал врач, просто несколько недель покоя – но пока что каждый шаг и вдох отдавались острой болью.
Я попросил его выписать мне мощное обезболивающее, опиодный анальгетик трамадол. Я знал его по паре своих прошлых травм, его давали в первый день после операций как самое сильное средство после опиатов, и еще однажды, много лет назад, он помог мне на отборе в российскую команду на приключенческую гонку Camel Trophy, когда, сорвав накануне спину, я еще двое суток поздней осенью таскал вместе с командой на своих плечах внедорожник Land Rover по болотам и оврагам Подмосковья. В финальную четверку я тогда не отобрался, но эффект трамадола запомнил хорошо – и еще запомнил, что он дает тошноту, головокружение и потерю внимания. Не случайно Всемирное антидопинговое агентство уже не первый год думает о том, чтобы включить его в список запрещенных препаратов: по слухам, профессиональные велогонщики используют его, чтобы заглушить боль от падений и перегрузок, но он же служит причиной массовых завалов, когда спортсмены в пелотоне теряют концентрацию. В любом случае, на тот момент он не был запрещен, и я решил принять его вечером и утром перед гонкой.
Последние часы прошли в поисках волшебной формулы мази держания, ибо погода ожидалась, что называется, залетная – ночью –3, утром на старте –1 и снегопад, на середине трассы 0 и снег с дождем, на финише +3 и дождь – и в панических звонках знакомым профессиональным смазчикам, каждый из которых давал свой железный вариант: «держать будет, как на гвоздях». Ночью непрерывно валил снег, наш домик в сопках засыпало по окна, и мы поднялись уже в 3 утра, чтобы откопать крыльцо и машины. Я так и не смог заснуть: из-за боли в ребре я не мог лежать, только сидеть. Позавтракали мюсли, замоченными с вечера в кефире: получилась малоаппетитная замазка, мало похожая на легендарные швейцарские бирхер-мюсли, я принял еще одну таблетку трамадола – и тут меня накрыло его побочными эффектами, и я помчался на крыльцо, где меня вывернуло наизнанку всем только что съеденным. Умыл лицо снегом, подышал сырым воздухом и вернулся в дом. Вдобавок к трещине в ребре, мне предстояло бежать 90 километров натощак.
В Сэлен приехали ближе к 7. Снегопад немного ослаб, но стартовое поле уже превратилось в кашу. Мы положили последний слой мази по погоде, закинули рюкзаки со сменной одеждой в грузовики, которые поедут на финиш, и заняли места в своих стартовых коридорах. В разрывах низких облаков появлялись отчаянно синие куски весеннего неба, над нами завис вертолет телевизионщиков, зазвучала знаменитая стартовая мелодия Васалоппет. Меня немного мутило от бессонной ночи и от пустого желудка, состояние было, как с похмелья, но впрыск предстартового адреналина был куда мощнее: я считал секунды и думал не о теле, а о дистанции передо мной.
3
Как всегда за грохотом вертолета я не расслышал стартовый выстрел, просто все вокруг поехали. Начал толкаться прыжками и я, высматривая просветы между спинами впереди, обгоняя зазевавшихся соперников. Разгонный отрезок напоминает игру в шашки: все прыгают из лыжни в лыжню, выбирая самую быструю – от того, как ты отработаешь первый километр, зависят оставшиеся 89. И в этот момент, как в замедленном кино, я увидел, как один лыжник передо мной, перестраиваясь, подсекает другого, оба падают, я неотвратимо въезжаю в этот завал и лечу вперед рыбкой, раскинув руки и ноги. Тут же кто-то проезжает по моей палке, ломая ее, я беспомощно барахтаюсь на снегу, пытаясь встать, пока мимо и поверх меня несется полубезумное стадо со скоростью тридцать человек в секунду, наконец, через боль мне удается подняться и осторожно, под окрики едущих сзади, пробраться к краю стартового поля. Я качусь вдоль барьеров, выпрашивая у зрителей запасную палку, пока не доезжаю до маршала с ворохом палок, который дает мне одну. Рядом проносятся номера уже из шестой и седьмой тысячи, а сзади напирают еще десять тысяч. Гонка на результат для меня была закончена, не начавшись, оставалась гонка на выживание.
Меня окликнули из толпы зрителей – это был знакомый лыжник, живший с семьей в Швеции и снимавший домик прямо возле стартового подъема. Сразу оценив мою ситуацию, он предложил пойти позавтракать, чтобы подождать, пока рассосется пробка на подъеме, но я не оценил его юмора и покатил вперед – чтобы через сотню метров упереться в стену из людей. Очередь на подъеме была похожа на толпу у эскалатора в час пик в метро: мерно колышущаяся масса, продвигающаяся вперед по сантиметру. Далее, насколько хватало глаз, уходила вверх река разноцветных шапочек. Я тоже вошел в ритм колебаний, стараясь устоять на лыжах на скользком склоне, прижав палки и локти к туловищу. Иногда справа или слева раздавался сдавленный крик или треск палки, оступалось и падало тело, и толпа молча обтекала его по законам гидродинамики.